Текст книги "Логово горностаев. Принудительное поселение"

Автор книги: Энцо Руссо

Соавторы: Анна Фонтебассо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

А «общественный порядок» старик Винья уважал так же свято, как уважают собственную мать.

4

– Извините, но девушка настаивает, – робко доложил Винченти. Он имел обыкновение наполовину просовываться в дверь, подавшись всем телом вперед, и Балестрини всегда казалось, что курьер вот-вот упадет, уткнувшись носом в пол, – поэтому так хотелось поскорее его выпроводить.

– Я же сказал, что занят, – пробурчал Андреа. Он так устал, что был не в состоянии даже повысить голос. Курьер решился попробовать доложить еще разок, прежде чем Балестрини вновь уйдет с головой в работу.

– Ну, что еще там?

– Она говорит… извините, доктор, но я подумал, что, может, стоит вас опять побеспокоить. Она говорит, это касается капитана Де Дженнаро.

Балестрини сразу же забыл о сопроводительной, которую сочинял, и вновь надел очки.

– Кто она такая?

– Не знаю, фамилии не разобрал. Вроде иностранка.

– Проводи ее ко мне.

– Меня зовут Грэйс Демпстер, – проговорила девушка еще с порога и решительно двинулась к Балестрини, протянув ему руку. Ободряюще улыбнувшись, следователь пригласил ее сесть. Стул скрывала от Балестрини кипа бумаг, но он наверняка должен был стоять справа от стола.

– Вы англичанка, синьорина?

– Кет, шотландка.

– А, понимаю, – кивнул Балестрини, хотя и не находил это различие столь существенным. Тем более, что на вид девушка казалась типичной англичанкой. Среднего роста, блондинка, светлоглазая, чуточку полноватая, довольно славненькая, в готовом платьице на размер больше, чем следовало бы, на котором были изображены играющие кошки. Сказать по правде, две-три англичанки, которых он знавал, совсем не походили на Грэйс Демпстер (одна из них напоминала скорее уроженку Сицилии или Сардинии), но посетительница вполне соответствовала представлению Балестрини о дочери Альбиона, живущей в Риме.

– Итак, синьорина Декстер…

– Демпстер, – вежливо поправила девушка.

– Итак, синьорина Демпстер, я вас слушаю. Вы знали капитана Де Дженнаро?

– Да, я его знала. Мы познакомились у Мартеллини, когда синьор Мартеллини был… был…

– Какой Мартеллини, строительный подрядчик?

– Был похищен! Когда его похитили. Я служу у них, и когда Аурелио, который вел расследование, пришел к нам…

– Простите, кто?

– Аурелио, – повторила девушка, и в ее глазах мелькнуло легкое удивление, – Аурелио, капитан Де Дженнаро.

Балестрини кивнул. Он был готов провалиться сквозь землю. Спокойно попросив ее продолжать, он подумал, что у него, наверно, чуть заметно покраснели уши. Теперь-то он вспомнил, что капитана действительно звали Аурелио: ему не раз приходилось читать его имя в докладных. Но для Балестрини он всегда был Де Дженнаро, он и в мыслях называл капитана по фамилии.

Между тем Грэйс Демпстер на очень правильном, даже изысканном итальянском языке, хотя иногда и спотыкаясь, подыскивая слова, уже заканчивала рассказ о том, как они познакомились, зачем он ей звонил и когда они впервые встретились вне дома. В особенно волнующих местах повествования она прикладывала к горящим щекам ладони. Описание того, каким Де Дженнаро умел быть милым и внимательным, заняло несколько минут и отличалось трогательной искренностью («…ежедневно цветы, уйма цветов, и за каждый цветок – поцелуй, говорил он, а за каждый букет – любовь…»). Балестрини не хотелось прерывать девушку, он был захвачен ее страстной исповедью – когда ей не удавалось найти нужного слова, она помогала себе оживленной мимикой.

– Я очень любила Аурелио, – закончила Грэйс, глядя Балестрини в лицо, и он, слегка смутившись, почувствовал, что еще мгновение – и из ее уже увлажнившихся глаз брызнут слезы.

– Итак, теперь постарайтесь спокойно рассказать мне все, что вам известно. Вы ведь пришли сюда, чтобы помочь мне в расследовании, не так ли? – спросил он, пытаясь говорить официальным тоном.

– Да, конечно… я хотела сообщить вам нечто важное.

– Я весь превратился в слух.

– Простите, как вы сказали?

– Я сказал, что внимательно вас слушаю.

– Ах да. Так вот, в тот вечер, когда был убит Аурелио, когда его убили, он мне звонил.

– Вы говорили незадолго до того с ним по телефону?

– Да. Он сказал: «Я больше не могу говорить с тобой, Грэйс. Ко мне сейчас придет Пастрини».

– Пастрини?

– Да. Так мы с ним закончили разговор. Он обещал мне перезвонить. Но больше не позвонил. Тогда я сама набрала его номер, но к телефону никто не подошел.

– Понимаю, – пробормотал Балестрини, быстро записывая фамилию в блокнот. И добавил: «Искать среди обычных осведомителей и случайных знакомых Д. Д.»

– Вы не знаете, кто бы мог быть этот… Пастрини? – спросил следователь без всякой надежды.

Девушка отрицательно покачала головой, в ее прическе, обильно скрепленной лаком, не шелохнулся ни один волосок.

– Нет. За несколько дней до того – не помню точно за сколько: пять, шесть или семь – Аурелио сказал, что пойдет к этому Пастрини. Я думаю, их что-то связывало по работе…

– Вы не знаете, где они должны были встретиться?

– Больше я ничего не знаю. Ничего.

– Но это уже кое-что. И послушайте, синьорина…

– Да?

– Де Дженнаро случайно ничем не делился с вами? Не говорил вам об очень важном деле, которым занимался перед гибелью?

– Вы имеете в виду пленки?

– Какие пленки?

– Ну, эти… для магнитофона. В воскресенье мы с ним провели целый вечер, сравнивая записанные на них голоса…

Умело допрашивая девушку и не давая ей отвлекаться, Балестрини узнал, что Де Дженнаро работал над расшифровкой нескольких магнитофонных пленок, добытых им неизвестно где. Кроме того, наверно, некоторые записи он сделал сам и, не располагая другими слушателями, доверился ушкам своей шотландской поклонницы. Включая одновременно свой и ее магнитофоны, он давал ей прослушать обрывки разговора, а затем голоса, которые записал сам, и спрашивал, принадлежат ли они одним и тем же людям.

– Это были только мужские голоса, – сразу же уточнила Демпстер. Потом Балестрини задал ей несколько наводящих вопросов, и она попыталась припомнить хотя бы некоторые фразы, услышанные во время эксперимента, который, должно быть, казался ей тогда забавой.

«Вот послушай, этого человека я записал, когда он отдавал распоряжения шоферу, – говорил Де Дженнаро, целуя ее сначала в одно, потом в другое ушко, – и скажи мне, один ли и тот же это голос», – и включил первый магнитофон.

– Де Дженнаро не говорил вам, где достал катушки с пленкой?

– Нет.

И вдруг последовал неожиданный удар, чуть не пославший его в нокдаун.

Когда Грэйс, утвердительно кивнув, сказала капитану, что да, на обоих магнитофонах наверняка звучит один и тот же голос, Де Дженнаро вдруг расхохотался и обнял ее. «Вот увидишь, какой сюрприз будет для моего друга Балестрини, когда он узнает, кому принадлежит этот голос и с кем разговаривает его обладатель. Этот голос ему хорошо знаком!»

– Он выразился… то есть именно так и сказал? – пробормотал Балестрини, невольно подавшись вперед. У девушки более чем хорошая память, но насколько ей можно верить? Кроме того, как можно положиться на ее знание итальянского языка, всегда ли до нее точно доходит смысл услышанного?

Как бы то ни было, еще с добрых четверть часа Балестрини, не перебивая, внимательно слушал девушку, делая заметки в блокноте. Но больше он ничего нового не узнал о содержании магнитофонных записей. Нужно будет тщательно проанализировать все сделанные им Заметки, и наверняка придется еще раз допросить молоденькую шотландку. Однако услышанного было достаточно, чтобы совершенно определенно установить один чрезвычайно важный факт: в квартире Де Дженнаро искали магнитофонные ленты, и цель была достигнута, поскольку полиция их там не обнаружила. Хотя нельзя также исключить и того, что…

– Он никогда не называл вам фамилии некоего Паскуалетти? – в упор задал девушке вопрос Балестрини, оторвавшись от своих размышлений.

– Па… скуалетти? – с трудом произнесла она и сразу же, хотя еще и стараясь припомнить, отрицательно покачала головой: – Нет, определенно нет.

Раздосадованный Балестрини кивнул. У него мелькнуло было предположение, что капитан и Гуидо Паскуалетти погибли из-за одного и того же – из-за магнитофонных лент. Их убили потому, что ленты находились у них и они знали их содержание. Он смутно припомнил, что, по мнению Де Дженнаро, убийца не нашел в квартире бывшего агента СИДа того, что искал. Разве можно исключить, что капитану удалось каким-то образом завладеть этими записями?

Балестрини посмотрел в большое окно на простиравшийся внизу Рим. Отсюда город казался неузнаваемым: не было видно ни огромных куполов церквей, ни ленты реки, ни знаменитых развалин. Безликий большой город в обеденный час, с суматошным уличным движением, объятый августовским зноем.

– Это были важные магнитофонные записи? – робко осведомилась девушка. И Балестрини взглянул на нее с нескрываемой симпатией. То, что с первого взгляда показалось ему недостатками – неумение одеваться, чуть излишняя полнота, комичные манеры, – теперь он воспринимал как проявление своеобразной привлекательности и скромного изящества. А если приглядеться получше, то девушка на самом деле просто хорошенькая.

– Да, – сказал он.

На лице Грэйс отразилось огорчение, в искренности которого нельзя было усомниться.

– Sorry[46]46
  Жаль (англ.).


[Закрыть]. У меня осталось всего несколько фраз.

– Что?!

– Лишь та пленка, на которую Аурелио переписал голоса для сравнения. Это как раз то место, где они звучат одинаково.

Балестрини пришлось допрашивать ее еще несколько минут, прежде чем он выяснил до конца это важнейшее обстоятельство. У маленькой шотландки был не обычный магнитофон, а только плеер, и Де Дженнаро пришлось переписывать на одну из своих катушек голоса, которые он хотел дать ей прослушать; потом они произвели сравнение, включив один аппарат сразу после другого.

– Икудаделасьвашалента? – выдохнул Балестрини так поспешно и взволнованно, что все слова слились в одно. Девушка вытаращила на него глаза, и ему пришлось повторить вопрос более медленно.

– Она у меня дома.

– Вы уверены?

– Конечно. Но это всего лишь несколько фраз, понимаете?

– Да, но и это уже не мало. Сейчас вас отвезут домой на нашей машине, и вы передадите моим людям магнитофон вместе с… Нет, погодите, пожалуй, лучше я сам поеду с вами.

Балестрини набрал номер диспетчерской. Почти тотчас ответил чей-то раздраженный голос, который сразу смягчился, услышав, кто говорит. Но на месте, увы, не оказалось ни одной машины. Балестрини, кусая губы, повесил трубку. Ему не терпелось как можно скорее получить в руки эту чертову ленту.

– Если хотите, есть моя, – предложила мисс Демпстер.

– Что – ваша?

– Машина. Мы можем поехать на моей машине.

Мысль о том, что он сейчас сядет с этой «туристкой» в какую-то, наверно, разваливающуюся на ходу малолитражку и девушка повезет его к себе домой за важным вещественным доказательством, невольно заставила Балестрини улыбнуться. А потом, значит, ему придется с этим вещественным доказательством под мышкой бегать по улицам в поисках такси, поскольку общественный транспорт до четырех часов бастует. Но, хотя ситуация и казалась комичной, решение было принято.

– Я только позвоню, и мы можем ехать, – сказал Балестрини, вновь взявшись за трубку. После первого же гудка ответил голос Джованнеллы. Узнав его, девочка тотчас оживилась.

– Сегодня я приглашена к Джинетте Маркини. У нее день рождения.

– Прекрасно. И к которому часу?

– В пять надо уже быть там. Мы собираемся у нее на террасе. Ты меня подвезешь, папа?

– Нет, не смогу. Я, наверно, не приду домой обедать. Выходит, увидимся только вечером? – спросил он, и его обрадовало сожаление, прозвучавшее в голосе девочки. Ему понравилась также и улыбка Грэйс Демпстер, смотревшей на него через стол с видом опытной гувернантки и даже не подумавшей притворяться, будто она не слушает разговор.

В трубке раздались слова Джованнеллы: «Папа не придет обедать», а потом голос Ренаты:

– В чем дело, Андреа, что-нибудь случилось?

– Срочная работа. Если задержусь, то придется возвращаться прямо в прокуратуру. Мне все равно сегодня после обеда надо было тут быть, тем более что сейчас я еду за одной вещью…

– Но как же… ты не успеешь пообедать?

– Там видно будет. Может, пообедаю позже или, наоборот, поужинаю раньше.

– Да, кстати, мы пойдем вечером с Де Леонибусами в кино?

– Нет, Витторио не сможет. Я звонил тебе около двенадцати, но у нас все время было занято. Я как раз хотел тебе об этом сказать.

Не успел он закончить фразу, как сразу пожалел, что завел этот глупый разговор, но свои слова нельзя уже было взять обратно. А пауза, хотя и короткая, между тем все затягивалась, и в трубке нарастало пугающее молчание.

– Странно… наверно, я плохо повесила трубку, – пролепетала Рената. В ее горестном смущении было даже что-то трогательное.

– Неважно. Ну, хорошо, до скорой встречи, – пробормотал Балестрини; положив трубку, он снял очки и принялся обеими руками массировать веки. Ему было горько, что Рената унижается до этой лжи, такой неумелой – просто больно слушать. Он по-прежнему не понимал, почему она никак не решится откровенно с ним поговорить, чего боится, почему соглашается вести эти бессмысленные телефонные беседы с Джино.

– Вы себя плохо чувствуете? – заботливо спросила девушка.

– Нет… немного устал, – сухо ответил Балестрини, вновь надевая очки и вставая.

– Вы уходите, доктор? – поинтересовался Винченти, проходивший мимо его кабинета и, поскольку уж с ними столкнулся, осмелившийся украдкой взглянуть на англичаночку.

– Да.

Балестрини начал спускаться по лестнице, приноравливаясь к коротким шажкам своей спутницы… «Ну вот, я и пошел по следам Де Дженнаро», – подумал он, сам не зная почему; при этом, однако, у него мелькнуло смутное подозрение: а что если он вот так суетится лишь из-за того, что боится думать о Ренате, которая почему-то не хочет поступить самым простым и естественным образом – раз и навсегда послать ко всем чертям этого навязчивого проходимца?..

Он давно уже решил, как и что скажет Ренате, если это будет необходимо. Он посмотрит ей прямо в глаза, и, надо надеяться, она не отведет взгляда. «Поверь мне, я глубоко огорчен… и сожалею, что вынужден поговорить с тобой, ты сама знаешь о чем». Это была бы блестящая обвинительная речь: настоящий прокурор остается прокурором даже дома.

– Машина вон там, – объявила Грэйс, указывая куда-то сумочкой, и вновь с тревогой взглянула на Балестрини. – Вы хорошо себя чувствуете? Вам правда не плохо?

– Да нет. С чего вы взяли?

– У вас очень блеклое лицо.

– Бледное, – поправил ее Балестрини и улыбнулся.

5

Первым прозвучал голос Де Дженнаро:

«Почему бы тебе пока не откупорить бутылочку пива? А, толстушка?»

Балестрини услышал приглушенный смешок и другие шумы. Грэйс ему улыбнулась, глаза у нее были полны слез. Они сидели друг против друга на креслицах, до смешного низеньких. Магнитофон стоял между ними на полу.

«…и пора понять, что кончилось времечко, когда было достаточно какого-нибудь взрыва и полдюжины убитых, чтобы свалить министра внутренних дел или начальника полиции», – произнес бездушный голос. Он звучал отрывисто: так и представлялось, что каждое слово говорящий сопровождает решительным взмахом руки.

Затем вновь неясные звуки и голос капитана, почти заглушенный какими-то шумами. Может быть, они с Грэйс целовались. Между тем, когда голос, уже слышанный раньше, зазвучал вновь (это, несомненно, было окончание телефонного разговора), девушка поднялась и скрылась на кухне. Балестрини проводил ее взглядом, потом осмотрелся вокруг. Квартира явно состояла из этой одной-единственной комнаты, залитой солнцем и беспорядочно заставленной дешевой мебелью и грошовыми безделушками. На первый взгляд комната выглядела скучной и безликой, но в действительности была милой и уютной. Как и сама Грэйс Демпстер.

Словно завороженный, не отрывая глаз от черного блестящего аппаратика, Балестрини слушал одну за другой фразы, которые переписал Де Дженнаро, отобрав из всех имевшихся у него записей. Балестрини определил три-четыре голоса, потом сбился со счета – так поразил его смысл услышанного. Иногда фрагмент разговора вдруг резко обрывался как раз в тот момент, когда Балестрини только начинал улавливать смысл, казалось, бессвязных слов, и это было обидно чуть не до слез. Порой же отрывки почти не представляли интереса и годились лишь на то, чтобы сравнить записанные голоса.

Хозяйка дома вернулась с двумя пластмассовыми тарелочками и двумя стаканами пива. На каждой тарелочке аппетитно дымились тосты, но Балестрини вовремя не нашелся – не похвалил их и даже не поблагодарил девушку в ответ на тот донельзя естественный жест, с которым она протянула угощение. Он отхлебнул пива. Кто бы мог подумать, что этот глоток доставит ему такое удовольствие? Облизывая кончиком языка оставшуюся на губах пену, он увидел, что Грэйс улыбается.

Улыбка ее была чуть грустной, глаза не выдавали недавних слез, лишь веки слегка покраснели. Балестрини попытался себе представить, с каким чувством Де Дженнаро пустился в эту авантюру. Последнее развлечение перед отпуском на берегу моря?

– Хотите еще тост?

– Нет, спасибо, мне вполне достаточно, – ответил Балестрини с набитым ртом и спохватился, что съел уже два. Они были просто замечательные.

– В самом деле? – отозвалась Грэйс, пожав плечами. Потом взглянула на магнитофон: – Что-нибудь пригодилось?

– Пока трудно сказать. Увидим. Вы не помните, про какой голос Де Дженнаро сказал, что он принадлежит человеку, которого я знаю?

Девушка сосредоточилась, пытаясь вспомнить. Она наморщила лобик, держа в руке надкусанный тост.

– Это, мне кажется, когда кто-то говорит, что надо назначить подходящую… подходящую дату.

– Окончательную дату?

– Да-да, вот именно.

Пришлось запустить магнитофонную ленту сначала и послушать ее вновь почти целиком, пропуская только песенки и интермеццо, которыми дуэт Де Деннаро – Демпстер то и дело прерывал записи. Наконец голос проговорил:

«Пора назначить окончательную дату: споры ни к чему, необходимо установить сроки и выбрать для каждого…»

Вот и все. Балестрини заметил устремленный на него полный любопытства взгляд шотландки. Он с досадой пожал плечами. Казалось, раньше он никогда не слышал этого голоса. Он и лица-то запоминал плохо, где уж ему узнать, кому принадлежит эта правильная речь, этот голос, не отличающийся особенным тембром.

Размышляя, Балестрини вытянул ноги: странно, он чувствовал себя так непринужденно в этой квартире, с этой девушкой. Он ей беспричинно улыбнулся. Еще трудно было сказать, насколько могут пригодиться эти данные. Но уже имелось имя, причем довольно редкое: попав в следственный отдел, оно в два счета обрастет всеми необходимыми точными данными. Пастрини – странная фамилия, не римская, и человека с такой фамилией будет найти нетрудно.

– Принести еще пива? – предложила девушка, убирая пустые стаканы.

– Нет, спасибо.

– Может, хотите еще чего-нибудь?

Балестрини, улыбаясь, покачал головой и вновь проводил ее взглядом, пока она не исчезла в кухне. Послышался шум сильно пущенной струи воды и стук открывшейся, а потом захлопнутой дверцы шкафа.

Почему Де Дженнаро действовал абсолютно один? То, что его шеф Винья был совершенно не в курсе дела, Андреа Балестрини вовсе не удивило, вопреки ожиданиям полковника. Де Дженнаро и Винья не слишком-то жаловали друг друга, их отношения ограничивались лишь самыми необходимыми контактами. Но почему капитан не поговорил с ним, Балестрини? Хотя бы намек, одна фамилия, какая-нибудь ниточка – и расследование убийства Де Дженнаро было бы закончено в двадцать четыре часа.

– Синьорина, – позвал Балестрини, поднимаясь с кресла и собирая пленки.

Грэйс Демпстер тотчас появилась, вытирая руки о цветастый передничек.

– Я пойду. Если разрешите, я захвачу записи и магнитофон.

– Да, пожалуйста.

– Магнитофон я беру у вас взаймы… Постараюсь его поскорее возвратить – сразу же, как только перепишем пленки.

– Да, хорошо.

– Спасибо за пиво и тосты, – сказал Балестрини, протягивая ей руку, и шотландка неловко ответила на его рукопожатие.

– Почти наверняка мне придется с вами еще разок встретиться. Куда к вам прийти – к Мартеллини или вы предпочи…

– Нет, прошу вас. Лучше сюда, ко мне.

– Договорились.

Он решил пройтись пешком. Квартирка Демпстер была на набережной Арнальдо-да-Брешия, и до прокуратуры было не более двадцати минут ходьбы. Но мимо проезжало пустое такси, и Балестрини не удержался от соблазна.

– В прокуратуру? А где это? – задал вопрос таксист не то пассажиру, не то самому себе, и Балестрини не смог сдержать улыбку – оказывается, правосудие и его органы вовсе не пользуются такой широкой известностью, как он предполагал.

– В судебный городок. Это в ту сторону.

– А, значит, площадь Клодио!

– Ну да.

Первым делом выписать ордер на арест Алчиде Россетти, торговца колбасными изделиями и тротилом. План оставить его на свободе и установить за ним слежку в надежде что-то выяснить провалился, как это честно признал сам предложивший его Де Дженнаро. Затем немедленная очная ставка с Джакомо Баллони по прозвищу Алигьеро, который показал себя большим ловкачом на допросах. Старшина Фронтони из тюрьмы «Реджина Чёлн» докладывал Балестрини, что у Баллони вроде как бы медовый месяц – он неделю-две назад женился и ведет себя словно примерный новобрачный. Чуточку попортить этому мерзавцу нервы будет истинным удовольствием.

Старику Винье придется как следует попотеть. Благодаря Демпстер появился прекрасный след, и его надо проверить. Однако, чтобы расследование пошло другими темпами, не так, как обычно, необходимо хорошенько поднажать. Теперь уже от первого впечатления – глубокого изумления, испытанного, когда его перевели служить из Павии в Рим, у Балестрини осталось одно воспоминание, но он так и не смог до сих пор от него отделаться. В Риме затухал всякий энтузиазм, ему на смену сразу приходила тоскливая неудовлетворенность – она заставляла спешить, суетиться, проявлять рвение, но вскоре уступала место обычной административной рутине, равнодушию, апатии. А иногда вообще пропадал всякий интерес к работе.

Конечно, только не у него, он-то никогда не поддавался этой атмосфере извечной послеобеденной дремоты. Но чтобы быстро добиться каких-то результатов, собственного труда и рвения недостаточно: надо заставлять работать и других, нажимать, давить на них… вот как, например, на этого таксиста, который, несмотря на зеленый свет, еле тащится и никак не желает нажать на акселератор.

– Здесь? – наконец спросил шофер, поворачиваясь к Балестрини, и тот сделал ему знак остановиться.

– Сколько с меня?

Таксист ответил не сразу – цифру на счетчике нужно было увеличить в соответствии с повысившимся тарифом, сверяясь с затертой табличкой. Довольно скромная сумма плюс надбавка и обычные чаевые составили неприятный расход, тем более что водитель даже не подумал отсчитать сдачу. В таких случаях у Балестрини не хватало духа протестовать. Он вылез из машины не попрощавшись, но шофер не обратил на это никакого внимания.

– А ты что тут забыл? – встретил его Витторио Де Леонибус, который выходил в ту минуту из своего кабинета с грудой папок в руках; на нем был чесучовый пиджачок с деревянными пуговицами, вызвавший у Балестрини улыбку.

– Я частенько сюда возвращаюсь после обеда. Лучше скажи, что делаешь тут ты?

– Иду на доклад к высокому начальству.

– К какому же?

– К новому генеральному прокурору. Все говорят о нем, но никто еще его в глаза не видел. Сегодня мне выпала эта честь. Боже мой, я о нем уже столько наслушался с тех пор, как он сменил Мариани-Таццоли… когда это было, месяц назад?

– Да нет, меньше.

– Вот-вот. О нем ходит столько слухов, что мне в самом деле не терпится на него взглянуть.

– Поэтому-то ты и надел курточку для первого причастия? И что это ты ему несешь – наши личные дела?

Де Леонибус слегка покраснел, крепче прижав к себе папки.

– Коллекцию порнографических открыток: он узнал, что я их собираю, и просил дать ему посмотреть. Смешно? А ты вот это слышал? Какая любимая профессия анархиста?

– Анархиста?

– Анархитектура.

– Не слишком смешно.

– А любимый фильм? «Анархорд»[47]47
  Имеется в виду фильм Федерико Феллини «Амаркорд».


[Закрыть]. Ха-ха-ха!

– Это уже получше.

– А какой он пьет аперитив?

– Красное вино?

– Что ты, анархисты – трезвенники: они употребляют только безанархольные напитки!

– Вот это довольно мило.

– Всего лишь «мило»? Ты что, не в духе?

Балестрини попрощался с ним легким кивком и, входя в кабинет, посмотрел на часы. Четыре часа. Рената с Джованнеллой, наверно, уже отправились в гости. Он уселся работать. Лучи солнца уже не падали ему на стол, но в комнате было нестерпимо душно. Жара мгновенно напомнила об отпуске, о Чентанни, который ждет его ответа, а он все еще не поговорил с Ренатой.

Чуть стыдясь своих мыслей, он подумал, как славно было бы все бросить и куда-нибудь махнуть вдвоем с женой. Целый месяц вместе. В новой обстановке им было бы легче обо всем поговорить – ведь, наверно, нельзя больше тянуть, откладывать, тщетно надеясь, что неприятное объяснение отпадет само по себе «за истечением срока давности»…

Прошло минут пять, а он так и не взялся за работу – сидел, уставившись на магнитофон Грэйс Демпстер, и размышлял о том, что вовсе не относилось к делу. Когда зазвонил телефон, он снял трубку, уверенный, что звонит Рената.

– Я бы хотела поговорить с доктором Андреа Балестрини, – осторожно произнес незнакомый женский голос. На линии слышался треск далеких разрядов, какие-то помехи.

– Да, это я.

– Это вы? Послушайте, я прочла в газете, что вы занимаетесь расследованием обстоятельств гибели капитана Де Дженнаро. Это действительно так?

– Да, так, – ответил, улыбнувшись, Балестрини, его насмешило недоверие, с которым эта женщина относилась к печатному слову. – А вы кто?

– Меня зовут Розанна Россетти. Я сестра Гуидо Паскуалетти, помните?

6

Наконец, когда они уже вышли на перрон, председательша заметила: происходит что-то неладное. До отхода скорого оставалось десять-двенадцать минут. Рената шла рядом с нею и с тех пор, как они выехали из дома, не произнесла ни слова. Только однажды, когда Джованнелла споткнулась около билетных касс, она сказала девочке, что нужно смотреть под ноги. Впервые невестка, провожая свекровь на вокзал, не казалась обрадованной.

Андреа тоже был молчалив. Однако не больше, чем всегда. Научившись говорить только в три года, этот мальчик никогда не обещал стать словоохотливым.

– Это твой поезд, мама?

– Наверно.

Председательша смотрела, как сын поднимается на подножку с большой и тяжелой дорожной сумкой в правой руке. Она продолжала глядеть ему вслед и тогда, когда он уже скрылся в вагоне. Молчаливый, как обычно, однако, как никогда прежде, грустный. У Андреа за долгие годы жизни в Риме испортился характер, и это вполне естественно. Его профессия, среда, жена – причин более чем достаточно. Но в нынешний приезд мать прочитала в его глазах что-то еще худшее.

Она пристально взглянула на Ренату и отметила, что невестка еле заметно кокетливо улыбается. Погладила по головке Джованнеллу.

– Рената, наша малышка все больше худеет.

– Она тянется вверх. И из-за своего роста производит впечатление…

– Какое там впечатление, пощупай ее плечики… Бедная моя звездочка, – резко оборвала председательша невестку и посмотрела, не возвращается ли Андреа.

Что за дура, как это она сразу не заметила? Хлопоты из-за пенсии, назначение которой все оттягивалось, совсем заморочили ей голову, за целый день, проведенный у детей, она так и не успела как следует разобраться, что у них происходит. В прежние времена она отложила бы отъезд на столько, на сколько бы ей понадобилось. Но последние год-два, приезжая к ним, она всякий раз начинала тосковать по дому, по своим вещам, и это сулило мало хорошего. С каждым днем ей все больше становилось не по себе, все больше не терпелось поскорее очутиться в своей берлоге.

– Все в порядке, мама, – объявил Андреа, возвращаясь на перрон. Но что за жалкая, вымученная улыбка, как неохотно он берет ее под руку!

– Когда прибывает ваш поезд? – спросила Рената без тени интереса.

– Кажется, в полдевятого.

– А ты не боишься, бабушка, – вдруг он сойдет с рельсов? – проговорила Джованнелла, и председательша посмотрела на девочку с изумлением. Бабушка? Внезапно она ощутила, что есть нечто более важное, чем капризное желание засунуть ноги в старые добрые домашние шлепанцы. Председательша кашлянула и воскликнула с притворной досадой:

– Я забыла купить «Коррьере»! Ты сбегаешь в киоск, Андреа?

– Лучше схожу я, – оживленно предложила Рената.

– Мама, а мне мы купим газетку? – обрадовалась девочка.

– Сходишь? – неуверенно переспросил Андреа. Председательша замерла в растерянности, а Рената поспешно удалилась вместе с Джованнеллой – девочка еле поспевала за матерью, догоняя ее вприпрыжку. Председательша строго посмотрела на сына.

– Что происходит? – решительно спросила она, и сердце ее наполнилось нежностью, когда она увидела, как смутился Андреа.

– Ты о чем?

– Почему у тебя такое лицо, Андреа? Что творится с Ренатой? Почему у вас обоих такое настроение?

– Да ничего, мама. Я, право, не знаю…

– Андреа, прошу тебя, у нас всего три-четыре минуты, и полминуты уже потеряно, – перебила она сына, но на его лице вопреки ожиданиям матери не появилось улыбки. Председательша ждала ответа.

– Ничего особенного, мама. В последние дни у меня много хлопот по работе. Из-за гибели капитана Де Дженнаро. Ты ведь слыхала?

– Да читала… и понимаю тебя. Но я спрашиваю о Ренате. Что-нибудь стряслось?

– Не знаю, – не ответил, а скорее выдохнул Андреа.

Мать увидела, как он нервно облизнул губы. Так же как перед трудными экзаменами, когда она поправляла ему галстук и провожала до дверей.

– Андреа…

Ей показалось странным (и жестоким), что в набитом купе осталось одно свободное место – как раз напротив нее. Но мужа уже давно нет на свете. Иначе он, водя ладонью по лысине, чтобы пригладить воображаемые волосы, наверняка бы спросил: «Ну, что ты обо всем этом скажешь?»

Так же и после свадьбы Андреа он тяжело, с молчаливой гримасой боли опустился на свое место и задал ей этот вопрос, сопровождая его доброй улыбкой, которая придала его усталому осунувшемуся лицу какое-то жалкое выражение Он молча слушал слова жены, поглаживая плюшевую обшивку сиденья. В тот раз посторонних в купе не было. «Они ведь любят друг друга. Разве этого мало?» – «Андреа-то ее любит, а вот любит ли его Рената – не знаю», – ответила она жестко, и у нее сжалось сердце при виде того, как удивился и огорчился муж. Они больше не говорили об этом до самой Флоренции.

А сейчас на Андреа просто не было лица. Когда невестка вернулась, председательшу ужаснула показная веселая непринужденность сына. Что делать? Она устремила сосредоточенный взгляд на первую полосу «Коррьере», потом зачем-то похлопала по щечке Джованнеллу: «Дай-ка посмотреть… ах, у тебя „Тополино“? Ты потом дашь мне почитать?» Нет, у бедного мальчика дела совсем плохи. Она далеко не была уверена, что он рассказал ей все, если вообще эти несколько сбивчивых фраз, выдохнутых шепотом, можно назвать «рассказом».