Текст книги "Логово горностаев. Принудительное поселение"

Автор книги: Энцо Руссо

Соавторы: Анна Фонтебассо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Анна Мария Фонтебассо
ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ПОСЕЛЕНИЕ
© Перевод  Л. Вершинин

Anna Maria Fontebasso.  SOGGIORNO OBBLIGATO. Milano, 1979 © Aldo Garzanti Editore, 1979

1

Эти сентябрьские вечера на вилле Сперони были поистине дивными. Напоенные летними дождями, ветры добирались до самой вершины холма и раскачивали акации, которые, казалось, посылали привет станции обслуживания на главной дороге.

На пятачке, у колонн старинной виллы, жители городка мирно наслаждались последними теплыми вечерами. Вот и воскресный вечер 29 сентября протекал спокойно, размеренно, как это обычно бывает до десяти часов. А потом жизнь затихает, не успеваешь оглянуться – и уже полночь.

Профессор Браццола, сидевший напротив Джованны на красных подушечках в белом пластиковом кресле, вздрогнул, услышав, как жена сказала:

– Франческо, принеси профессору еще бокал «мартини».

В этот момент он думал о том, что завтра ему предстоят две сложные операции, а этот болван Туркони уехал в отпуск. Так что придется брать в анестезиологи бездаря и лентяя Амелотти.

– Со льдом, профессор? – заботливо спросил Франческо.

Всего за минуту до этого профессор успокоил своего слугу: «Не волнуйся, Франческо, над бровью у тебя самый обычный прыщ. Если боишься подурнеть, то сделаю тебе простейшую операцию, и ты снова станешь красавчиком». Насчет красоты слуги он незло пошутил. Ведь Франческо, которого родные отдали Джованне в придачу к вилле, когда она вышла замуж за Коррадо Сперони, был преданным слугой, но ужасным уродом.

– Спасибо, без льда. Тут и так прохладно.

Франческо принес бокал «мартини». Он все-таки оказался со льдом. Браццола погладил бокал ладонью и отпил глоток, галантно поприветствовав Джованну, а затем перевел взгляд на Коррадо. А тот полулежал в качалке, стоявшей у настежь открытой балконной двери, через которую проникал свет и звуки музыки.

– Это что, Моцарт? – спросил Браццола, врываясь в музыку стереомагнитофона.

Джованна засмеялась. Все попытки старика Браццолы угадать что-либо, кроме арий Верди из «Травиаты», были столь же трогательны, сколь безуспешны.

– Это Брамс, Вторая симфония ре мажор, опус семьдесят третий. Но все-таки вы не совсем ошиблись, профессор, – утешала его Джованна. – Даже Эдвард Ханлиш говорил, что во Второй симфонии Брамса течет кровь Моцарта.

Увы, ее слова о Моцарте профессора Браццолу не утешили, а, наоборот, повергли в полное уныние. Ханлиш был для него знаменитым незнакомцем, а уточнения Джованны – ре мажор, опус семьдесят третий – звучали как издевка. Даже Коррадо, небрежно развалившийся в кресле-качалке, счел нужным вмешаться.

– Дались тебе все эти тонкости, Джованна! Не надоело тебе мучить беднягу профессора. И потом, он прав, в этом месте музыка Брамса и в самом деле напоминает Моцарта.

Он посмотрел на балконную дверь, словно мог взглядом определить силу звуковой волны, проникавшей в залу из освещенной пустой гостиной. Впрочем, пустой гостиная не была – Франческо то появлялся, то исчезал, на мгновения закрывая своим телом яркий луч света.

Вот и потом, снова и снова думая обо всем том, что им пришлось пережить, Коррадо так и не смог вспомнить, в какой именно момент он понял, что по комнате ходит не один только Франческо. Его поразило, что в тот самый миг, когда Франческо подошел к нему с бокалом вина на подносе, в дверном проеме возникли две темные фигуры.

– О господи!

Звуки оркестра почти заглушили вскрик Браццолы, и потому Коррадо не сразу отреагировал на случившееся. Ликующая музыка не позволила ему тут же оценить весь драматизм ситуации.

Даже Джованна раньше мужа сообразила, что произошло. Она вскочила, но незнакомец, тот, что был пониже ростом, шагнув в сторону, навел на нее автомат, пригвоздив Джованну к месту.

– Молчать и не шевелиться! – крикнул тот, что был повыше, хриплым громким голосом, прорвавшимся сквозь капюшон, закрывавший его голову и лицо.

– Ключи от сейфа, и побыстрее! Тогда я вас и пальцем не трону.

Он тоже выхватил автомат и шагнул на свет. Сквозь прорези капюшона на них неотрывно глядели темные, сверкающие глаза. Автомат бандит держал так, что Коррадо показалось, будто это тромбон Фра Дьяволо. И еще Коррадо подумал, что Франческо, застывший в неподвижности, вот-вот опрокинет бокал с вином ему на голову. Еще два аккорда – и музыка вдруг смолкла.

– Ну, у кого ключи?

Отданный фальцетом грозный приказ бандита, вскинувшего автомат, нарушил абсурдную статичность этой сцены.

– Коррадо! – умоляюще попросила Джованна.

«Проклятые ублюдки, подлые бандиты, чтоб вы сдохли», – успел подумать Коррадо. В следующее мгновение он краешком глаза заметил, что Джованна рухнула в кресло, а попытку Браццолы прийти к ней на помощь Фра Дьяволо мгновенно пресек, наставив на него автомат.

– Не пугайте мою жену, она ждет ребенка, – сказал он.

Бандит стал лихорадочно шарить у него по карманам, ощупал ремень и подмышки. «Думает, что я, как Джеймс Бонд, повсюду ношу с собой пистолет? Я врач, и больные хотят, чтобы их латали, а не потрошили».

– Давай ключи! – поторопил его бандит, прижав дуло автомата к боку.

– Они наверху, в спальне. Связка лежит на ночном столике, – внешне спокойно сказал Коррадо. На самом-то деле он еле сдерживал ярость – ни на улице, ни даже дома ты больше не чувствуешь себя в безопасности. Эти мерзавцы способны на любую гнусность.

– Иди, – приказал первый бандит второму, походившему на Фра Дьяволо. Коррадо порадовался, что остался здесь, в комнате, вместе с профессором и рядом с Джованной. Но он со страхом ждал, что будет, когда грабители увидят, что сейф пуст. Ведь это пусть невольная, но злая шутка над двумя подонками. Уж лучше бы эти подлецы, похоже местные – у высокого акцент явно венетский, – забрали добычу. Он отдаст им и кошелек с жалкой сотней тысяч лир, и часы «понтик», и кольца Джованны, и несколько золотых цепочек и булавок, которые она хранит в шкатулке. Все, кроме драгоценностей из другого, маленького сейфа и двадцати миллионов наличными – месячной зарплаты персонала его клиники. А бандиты именно эти деньги и ищут. Они все прекрасно рассчитали. Сегодня предпоследний день месяца, завтра банки начнут забастовку, предприятиям пришлось забрать деньги днем раньше. Собственно…

– Где сейф?

Фра Дьяволо вернулся и молча отдал ключи сообщнику.

– В моем кабинете, у входа, – объяснил Коррадо. Он хотел добавить, что искать там деньги бесполезно – сейф пуст. Но ствол автомата уткнулся ему в спину, и он промолчал.

– А вы, милые мои, не вздумайте хитрить, – предупредил высокий, подталкивая Коррадо. – Если я услышу выстрел, пристрелю этого типа.

Джованна с ужасом смотрела, как уводят мужа. Она тоже знала, что за бронированной дверцей сейфа хранятся всего двести-триста тысяч лир, несколько колец да папка под названием «Новейший трактат по иммунологии». Коррадо спрятал ее в сейф не из-за особой научной ценности трактата, а так, «чтобы почувствовать себя более значительным специалистом». Сейчас он осторожно вставлял погнувшийся ключ в замочную скважину. Как ни странно, ему очень хотелось, чтобы сейф не был таким большим и таким пустым. Ведь бандиту это могло показаться издевательской шуткой. Увы, листочки «Трактата по иммунологии» никак нельзя было принять за пачку денежных ассигнаций.

Бандит в маске прижал Коррадо к стене и левой рукой в светлой кожаной перчатке стал шарить в сейфе.

– Деньги? Куда деньги спрятал?!

– Заработную плату служащих я не получал. Банк выдаст мне нужную сумму в воскресенье, несмотря на забастовку.

Если б он мог взглянуть бандиту в лицо, то успел бы приготовиться к удару, но сквозь прорези капюшона были видны лишь зло поблескивающие зеленые глазки. Взрыв ярости грабителя застал Коррадо врасплох. Бандит изо всех сил ударил Коррадо прикладом автомата по лицу. На миг Коррадо потерял сознание. Потом ощутил острую боль в скуле и текущую по щеке кровь. Ноги у него подкосились, но он не упал – бандит прижал его к стене и держал за отвороты пиджака.

– Гони монету, не то пристрелю!

– Кошелек, – прохрипел Коррадо.

Налетчик выхватил кошелек из внутреннего кармана и ловко ощупал его пальцами левой руки.

– Надеешься отделаться мелочишкой, ворюга! – рявкнул бандит. – Двигай назад!

Они прошли через дверь, Коррадо впереди, под холодным стальным дулом автомата, за ним бандит. И вот он снова в гостиной.

Три остальных заложника, застывшие в молчании перед наведенным на них черным дулом автомата, с ужасом глядели на него, безвинного мученика. Браццола невольно встал. Джованна, которой профессор протянул бокал с вином – пусть хоть немного приободрится, – дико вскрикнула. Остальные не успели ее удержать. Она метнула бокал с вином в коротышку бандита и кинулась на него. Бокал разбился о косяк двери с сухим треском, мгновенно слившимся с грохотом автоматной очереди. Одна из пуль попала в дно подноса, который Франческо все еще держал перед собой. И это его спасло – иначе пуля угодила бы точно в грудь, между первой и второй пуговицами жилета. Джованна, отскочившая ко второму креслу-качалке, неожиданно замерла, вцепившись в деревянную стойку.

Молча, словно автоматная очередь была для них приказом, бандиты отступили в прихожую. Секунду спустя они исчезли, растворились в пустоте.

Первым пришел в себя профессор Браццола. Подбежал к другу, который у портика корчился от боли, у него со щеки на белый пиджак лилась кровь, взбухая красными пятнами.

– Коррадо! Что с тобой? Франческо, принеси что-нибудь покрепче и вызови «скорую»!

Франческо судорожно ощупывал грудь, уверенный, что он ранен. Шагнул было к тележке с бутылками, споткнувшись об упавший поднос, но секунду спустя бросился к Джованне.

– Синьора, бандиты удрали. Сейчас принесу вам коньяку!

Он протянул руку, чтобы поддержать ее за локоть. Бедняжка вот-вот должна родить, а тут такой ужас! Но едва он дотронулся до руки синьоры, та откинулась назад и рухнула на пол. Лицо ее исказилось от боли.

– Профессор Браццола! Доктор! О бедная синьора!

Истеричные вопли Франческо вывели Коррадо из шокового состояния. Он оттолкнул друга, который ощупывал его рану, и кинулся к Франческо. А тот уже наклонился к бездыханному телу хозяйки дома.

Подбежал к ней и профессор Браццола. Лишь у него достало твердости духа и находчивости немедленно попытаться помочь Джованне. Он приник ухом к груди, нащупывая пульс, приподнял веки, не в силах поверить, что ее маленькое больное сердце остановилось навсегда, прошитое насквозь двумя пулями. А Коррадо не в состоянии был даже пошевелиться. Кровь больше не текла, но синяя гематома, ширясь, добралась от скулы до левого уже заплывшего глаза. Здоровым правым глазом он с надеждой глядел на Браццолу, который делал Джованне искусственное дыхание. В первый момент он, Коррадо, решил, что жену убили. Нет, нет, она жива, ведь до него доносится биение ее сердца, громкое, частое. Тук, тук, тук – словно удары молота. И снова – тук, тук, тук, тук. Жива, она жива! Жи…

2

– Так вот, падре, – словно невзначай заметил Джузеппе Паломбелла, по прозвищу Барон, и взглянул на священника. Крепкий, жилистый, словно горец, дон Тарчизио сидел на деревянном стуле и потому заметно возвышался над Паломбеллой, утопавшим в мягком кресле. – Так вот, господь наш, Иисус Христос, однажды нашел очень точное определение… – Паломбелла усмехнулся, прищурив глаза, и после секундного колебания заключил: – когда говорил о своих овечках.

Паломбелла внимательно посмотрел на дона Тарчизио, пытаясь определить, уловил ли священник его простую и ясную мысль. Но на широком, мясистом лице дона Тарчизио отразилось лишь добродушное смущение, из чего Барон понял, что падре увязал слова об овцах со словом «пастырь» в его евангельском смысле.

И в самом деле дон Тарчизио вздрогнул, когда гость, захохотав, стукнул себя ладонью по колену, затянутому в вельвет полосатых брюк, и прошипел ему прямо в лицо:

– Да они овцы, падре! Мы пасем стада! Прикрикнешь на них, толкнешь легонько первых – и остальные поплетутся за ними покорно, безропотно.

– Не кощунствуйте! – возмутился дон Тарчизио, сообразив наконец, к чему клонит его необычный гость. – Не говорите так, синьор Паломбелла!

Он, конечно, не признался Барону, что возмутило его не столько нелестная оценка его миссии священника, сколько это наглое множественное число «Мы пасем стада».

Получается, будто роль священника где-то совпадает с ролью главаря мафиозной банды.

– Зовите меня лучше дон Джузеппе, – ласково предложил Паломбелла, невольно усугубив тем самым нанесенное дону Тарчизио оскорбление. Ведь выходило, что он, приходский священник городка Фиа-дель-Монте, и этот мафиозо – сообщники. Какое кощунство!

По растерянному и вместе с тем гневному взгляду священника Барон тут же догадался о своем промахе и с улыбкой добавил:

– Вы уж не обижайтесь. У нас на Юге так принято. Ну а здесь, наверно, другие обычаи! Тогда уж не сердитесь, падре. Я не хотел вас обидеть.

Он снова пристально поглядел на здоровяка священника.

– Историей про овец я хотел лишь убедить вас, что при желании вы можете успокоить своих прихожан. Я вовсе не дьявол. Уж скорее – жертва клеветы.

Паломбелла наклонился в своем мягком кресле и темной, сухой, словно вырезанной из дерева рукой ласково погладил сиамского кота. Тот кружил вокруг кресла, захваченного незнакомцем, от которого исходил странный, манящий запах.

– Видите ли, синьор Паломбелла, – ответил приходский священник, так и не пожелав назвать гостя по южному обычаю доном, – жители Фиа встревожены. Ведь с той поры, как вы здесь, мы потеряли… да-да, потеряли покой. Фиа всегда был тихим городком, чужаки изредка появлялись здесь лишь летом, а не зимой и осенью. А теперь непрерывно приезжают и уезжают какие-то странные люди, уж это-то вы должны признать. В самом их приезде не было бы ничего предосудительного, если бы не ужасные события, потрясшие всех нас, синьор Паломбелла. Сейчас этот труп, а две недели назад убийство бедной синьоры Джованны, там, на вилле.

Дон Джузеппе почесал у кота за ухом, и тот, к изумлению своего хозяина, вскочил и прыгнул в кресло. А ведь обычно его красавец-кот пугал незнакомых людей. Паломбелла, он же дон Джузеппе, посадил кота на колени и сказал, обращаясь скорее к нему, чем к хозяину дома:

– Разве я виноват в том, что у вас произошло? По своей воле я, уж простите, никогда бы сюда не приехал. Да вот пришлось – за чужие, кстати, грехи. А вы знаете, падре, как тяжко мне, бедняге, привыкшему к солнцу Амальфи, торчать в этом… – он вовремя проглотил смачный эпитет, пришедший ему на ум, и хмуро договорил: – …в этом месте? – Потом погрузил руки в шерстку кота так, точно это муфта.

– Я, падре, человек энергичный. И вот по вине моих врагов вынужден передать дела другим.

Он буравил лицо священника своими острыми, колючими глазками, и, как показалось дону Тарчизио, в них светилась усмешка.

– Что тут странного, если ко мне приезжают люди и рассказывают, как теперь идут дела.

У дона Тарчизио окрепло подозрение, возникшее при первой же встрече с этим «джентльменом» из Кампании, что Джузеппе Паломбелла ищет в нем союзника для осуществления своих темных планов. А в том, что у этого «синьора», восемь раз выпущенного из тюрьмы за недостатком улик, такие планы имелись, сомневаться не приходилось. Лучшее тому доказательство – появление в тихом венетском городке грохочущих автомашин с неразговорчивыми, мрачными водителями. Барон публично выражал ему, приходскому священнику, глубочайшее почтение и лживо каялся в грехах на исповеди, но грозное поблескивание темных глаз выдавало его тайные намерения.

– Синьор Паломбелла, бедняга, которого обнаружили полуобгоревшим в легковушке, не из наших мест. Но нашли-то его труп здесь, и тому должно быть какое-то объяснение. Когда вас вызвали карабинеры, вы хорошо разглядели лицо убитого?

Барон резко наклонился к дону Тарчизио, и кот, все время пребывавший настороже, мгновенно спрыгнул с колен гостя.

– Так этот чер… чернявый мертвец и взбудоражил ваших прихожан? Да и карабинеры хороши – вызвали меня для опознания трупа, словно я непременно должен знать убитого, а то и сам его прикончил. Вот так, падре, и подрывают репутацию человека. Раз кого-то убили, то уж точно не обошлось без этого бандита Паломбеллы, потому и свозим-ка его опознать труп. Немудрено, что местные жители тоже подозревают меня в преступлении. Клянусь вам, дон Тарчизио, до вызова карабинеров я покойника никогда не видел. Так и скажите вашим прихожанам.

Дона Тарчизио поразило, что поднадзорный изо всех сил стремится доказать, будто он человек спокойный, сдержанный, тихий и совершенно безвредный. При его-то славе грозного бандита он мог бы наплевать на суждения местных жителей. Зачем ему их доброжелательность и уважение? Он-то сам давно понял, что этот Барон глубоко презирает честных прихожан городка, ставших к тому же его невольными стражами. Ведь тут Барон, так сказать, в тюрьме под открытым небом.

– Так и скажу, – пообещал дон Тарчизио, сознавая, что бесполезно убеждать прихожан в безвредности и доброте человека, которого он и сам побаивался. – Так и скажу.

Он проследил взглядом за котом, который, задрав хвост, терся о брюки гостя. Похоже, его одного привлекал этот тип в зеленом вельвете. А может, кот просто пытался пробраться на свое любимое место. И верно, едва дон Джузеппе встал, он одним прыжком очутился в кресле.

– Благодарю вас, падре, – вкрадчивым голосом произнес Джузеппе Паломбелла. Голос был ломким, и говорил он с легким сицилийским акцентом, раскатистыми «р» и округлыми «о».

Еще не видев Барона, дон Тарчизио живо представлял себе, как повелительным голосом тот негромко отдает страшные приказы, грозящие людям гибелью. Ну и повезло же ему. За что такая напасть ему, добродушному священнику маленького прихода, совершенно не разбирающемуся в бандах, главарях мафиозных семейств, «крестных отцах», о чем его торопливо проинформировал старший сержант карабинеров Брандолин?! Старший сержант посетил его, как только узнал, что мудрецы из полиции выбрали именно Фиа местом ссылки для этого закоренелого преступника. Впрочем, это как гром среди ясного неба ошеломило и самих полицейских. Теперь им приходилось почти каждый день составлять в трех экземплярах подробные отчеты; первый – в полицию главного города провинции, второй – в полицейское управление области Трентино-Венеция-Джулия и третий – в министерство внутренних дел. А ведь как спокойно им жилось прежде! Теперь же приходилось вдобавок ко всему прочему следить за передвижением поднадзорного, его сообщников и односельчан да еще мнимых паломников!

Дона Тарчизио осаждали прихожане, панически боявшиеся молчаливого, сухощавого человека в вельветовом костюме, который приходил на утреннюю мессу и клал целых десять тысяч лир на поднос для пожертвований. Особенно пугало прихожан то, что этот тип прямо-таки околдовал местных мальчишек. Десять тысяч лир, брошенные на поднос, таинственная сила, исходившая от его острых глаз, сверкающих на хмуром лице, – все это окружило ссыльного романтическим ореолом. А тут еще местная газета сопроводила его прибытие в городок пикантными подробностями, включая это прозвище Барон, которое многие приняли за подлинный титул!

Просьбы матерей держаться подальше от мерзкого бандита, понятно, лишь укрепили его славу. И вот уже подонки общества в Фиа-дель-Монте стали играть в мафию.

Еще до того, как родители пришли к нему со своими страхами, дон Тарчизио узнал на субботней исповеди от самих мальчишек, что они, «кроме дурных мыслей» и кражи сотни лир из материнского кошелька, «играли в мафию» или «в мафиози». А один даже признался: «Я убил Пинина, и сделал это с радостью». Потом пришел Пинин и рассказал, что он решил отомстить и «устроил засаду Маттео, а тот побежал и сломал себе ногу». А так как Маттео и в самом деле сломал себе ногу, то вина, само собой, падала и на Джузеппе Паломбеллу.

«Он околдовал и мальчишек, и котов», – с горечью подумал дон Тарчизио, вставая со стула и не в силах отвести взгляда от своего сиамского котища, который довольно жмурился от ласк бандита.

– Целую вам руки, дон Тарчизио, – сказал Барон, и его серые глаза лукаво усмехнулись, когда священник непроизвольно сунул руки в карманы сутаны.

Священник проводил гостя до порога и, взглянув на горы, сверкавшие зеленым огнем в этот прозрачнейший октябрьский полдень, не удержался от восхищения, всей грудью вдохнув чистый воздух.

– Прекрасный денек, синьор Паломбелла. Хотя пейзаж немного отличается от вашего, на берегу залива.

– Да, тут не котловина, а прямо-таки драгоценное ожерелье, – любезно откликнулся Барон, желая ублажить дона Тарчизио, но сразу же с грустью добавил: – И все же те места, где живешь себе на свободе, всегда кажутся самыми красивыми.

– Вы охоту любите? – неосторожно спросил дон Тарчизио, слывший в округе заядлым охотником. Он как-то забыл, что поднадзорному запрещено иметь оружие любого типа.

– Да, но здесь переключусь на рыбную ловлю, – со вздохом ответил дон Джузеппе.

– Тут есть места, где водится отменная форель, – утешил его дон Тарчизио и пообещал их показать. И вдруг он заметил, что трое мальчишек из «банды мафиози» и даже Маттео с ногой в гипсе стоят у стены молельни и неотрывно следят за каждым их движением.

Дон Тарчизио поспешно распрощался и вернулся в церковь.

Он, человек обычно невозмутимый, внезапно разнервничался и в сердцах скинул любимца-кота с кресла – сам покидать это мягкое местечко кот не хотел, считая своим законным правом нежиться тут.

До заката, к счастью, еще оставалось добрых полтора часа. Есть время, чтобы успокоиться, отогнать прочь навязчивые грешные мысли, а главное, больше не думать о полуобгоревшем незнакомце, которого нашли на повороте дороги, возле руин бункера, почему-то пышно именуемых «замком».

«Разве не мафиози сжигают трупы, чтобы убитого не смогли опознать? – сам себе задал вопрос дон Тарчизио, садясь в кресло. – Нет, точно нет, оружие мафии – охотничье ружье».

Впрочем, здесь налицо преступление «на чужой территории», а значит, возможны варианты. И потом, охотничье ружье – лупара – оружие сицилийцев и калабрийцев. А в провинции Кампания к нему, вероятно, не прибегают. Дон Тарчизио тяжко вздохнул, поняв, что совершенно не разбирается в этих запутанных вещах. Ведь он всего-навсего приходский священник, лишь однажды совершивший паломничество в Рим по случаю святого года. А его познания в видах оружия ограничиваются аркебузой и перочинным ножом. Да еще бритвой. А если он вспоминал о неаполитанских пистолетах, то всегда считал, что из них стреляют в дни карнавала, в такт залпам петард. Он сжал пальцы в кулак и сунул руки в карманы. «Целую вам руки, падре». Этому Барону в ответ надо было бы съездить кулаком по роже. «О святая мадонна, прости меня, бедного приходского священника».

Он пожалел, что заговорил с Паломбеллой об охоте и о рыбной ловле. Не хватало только, чтобы прихожане увидели его вместе с этим дьяволом. В лучшем случае скажут, что он купил его своими десятитысячными пожертвованиями.

3

Хотя по лицу никто об этом не догадывался, дон Джузеппе Паломбелла тоже волновался и нервничал.

Внешне он не выказал ни малейшего недовольства, даже когда увидел, что на ступеньках дома сидит Чириако. Поднялся на второй этаж, Чириако последовал за ним, потом уселся возле двери и кивком головы приказал Чириако войти в комнату, однако молодой человек остался стоять в холле, служившем Паломбелле также столовой и гостиной.

– Что тебе надо?

– Меня прислал Дядюшка Нтони.

Барон готов был обрушить на посланца лавину ругательств, самым нежным из которых было «ах это дерьмо Нтони», но сдержался, лишь крепко сжал губы. И все-таки ярость прорывалась в неподвижном взгляде, устремленном на беднягу Чириако. Но тот лишь слегка пожал плечами в надежде, что гнев дона Джузеппе не обрушится на него самого. Ведь гонцу мстить не положено.

– Сюда приходить больше не смей, – процедил сквозь зубы дон Джузеппе, сделав особое ударение на словах «сюда» и «не смей».

– Дон Джузе, вы же знаете, я человек подневольный! – простонал Чириако. Так он и знал, однажды дон Джузеппе и Дядюшка Нтони раздавят его как орешек. Теперь он с тоской вспоминал о тех трех годах, когда вместе с доном Джузеппе занимался контрабандой сигарет. Веселая была житуха – бешеная гонка на катере, за которым мчится сторожевой катер таможенников. Опасно, зато свежим морским воздухом дышал. Он бы никогда не попросил у Барона позволения впрячься в тележку Дядюшки Нтони, если бы тот не предложил ему «тройное жалованье». А у него, Чириако, как назло, полно племянников-сирот да незамужних тетушек. И всем надо помогать!

– Знаешь, чем занимается Дядюшка Нтони? – спросил Паломбелла, сощурясь так сильно, что глаза превратились в две узкие щелочки.

– Нар… наркотиками, – пробормотал Чириако. Разозлило его тогда и открытое неодобрение, даже упрек, прозвучавший в словах дона Джузеппе. Да вдобавок дон Джузеппе предложил ему денег в долг, чтобы он сумел заткнуть самые большие дыры. Чириако все это сильно не понравилось – ишь, вздумал на него ошейник надеть, чтоб он и дальше возил на катере контрабандные сигареты, грузил и разгружал их молниеносно, за две-три минуты. Черт возьми, он научился ремеслу, набил руку, быстрота, смекалка – как раз для того, чтобы теперь побольше заработать! Да и вообще он мог уйти от дона Джузеппе Паломбеллы и не объясняя ему причин – не перешел же он в банду соперников. Дядюшка Нтони торговал другим товаром, и дону Джузеппе нечего было бояться, что его подчиненный выдаст сопернику профессиональные тайны и тактику контрабанды сигаретами.

– Значит, это тебя не пугает? – переспросил Барон. И добавил с намеком: «Сигареты никого не убивают», чем сильно удивил Чириако. Ведь он слыхал от многих, что молодой Джованни Паломбелла в пятидесятых – шестидесятых годах сам был причастен к страшным убийствам, так и оставшимся нераскрытыми. Чириако покачал головой и выпятил подбородок, что означало «мне на это начхать». Больше хозяин не настаивал, только заметил:

– Не забывай, если ты и передумаешь, я назад тебя не возьму, раз ты связался с людьми Дядюшки Нтони.

– Дело ясное, – ответил Чириако. Не потому, что ясно представлял себе ход рассуждений дона Джузеппе, просто ему нравилось само это выражение. Он не подозревал, что только потом поймет, какую совершил ошибку. Эх, зря он променял работу, рискованную, конечно, но чистую, на грязную и сверхопасную. Уж тут опасность подстерегала тебя на каждом шагу – отдел по борьбе с наркотиками, банды соперников, да и сами наркоманы порой опаснее всех. Потом он немного утешился, когда после суда, длившегося год, Барона приговорили к трем годам ссылки в один из северных городов; среди многих преступлений, конечно же, так и не доказанных, контрабанда сигаретами на процессе даже не упоминалась. Но радость Чириако длилась недолго, контрабанда сигаретами возобновилась, только руководил ею отныне Винченцио Депаоли, в шутку прозванный друзьями Санвинченцо. Черт побери, они же в Маратее вместе разгружали сигареты с катера, и он, Чириако, а вовсе не Винченцино вполне мог возглавить банду.

– Что нужно от меня Нтони?

Одно то, что дон Джузеппе намеренно опустил ласковое «дядюшка», подтверждало – между старым и новым боссом отношения были и остались далеко не дружественными.

Дядюшка Нтони – само такое сочетание напоминало о добром, заботливом родственнике, к которому ты охотно обращаешься за советом и помощью. Впрочем, впечатление это быстро пропадало у всякого, кому доводилось ближе познакомиться с Дядюшкой Нтони.

Чириако, переминаясь с ноги на ногу, стал разглядывать свои короткие сапожки с остроконечными мысками и высокими каблуками. Барон даже не предложил ему сесть, и это настораживало – хозяин явно демонстрировал полное презрение к тому, кто послал Чириако. Увы, сам Чириако не сомневался, что сейчас презрение распространялось и на него – нежданного посланца.

– Дело в Кастелло сработали очень плохо, – прошептал Чириако. И с ужасом увидел, что маска безразличия словно бы упала, щелочки глаз распахнулись и полыхнули яростью.

Сухими ручищами Барон схватил Чириако за отвороты распахнутой куртки:

– Ты его убил?

– Нет! Нет! – поспешно воскликнул Чириако, замахав руками и дергая головой. – У меня на такие штуки духу не хватает. Дядюшка Нтони тоже это знает и никогда не дал бы мне такого приказа.

Он умоляюще смотрел Барону прямо в лицо своими темными глазами. Но не выдержал его испытующего взгляда и снова опустил голову.

– Я только его выследил и ехал за ним до самой Виченцы. Потом сообщил все Дядюшке Нтони и тот… тот послал Спаламуорто. Он-то… все и устроил.

Барон о Спаламуорто слыхом не слыхал, но сразу понял, что речь идет об одном из наемных убийц, готовых «потрудиться» за жалкие полмиллиона лир.

– Как звали убитого? – спросил он.

– Энцо Калоне, мелкий торговец.

Чем торговал Энцо Калоне, он объяснять не стал. Барон и сам это знал.

– Энцо удрал на север с тысячью доз Дядюшки Нтони. Нет уж, наказал его Дядюшка справедливо – если такого не проучить, так все будут удирать с товаром, только их и видели.

– Ты прав, наказал справедливо, – с ядовитой ласковостью подтвердил Барон, и от этой ласковости у Чириако засосало под ложечкой.

– Но вот почему обслужили Энцо Калоне в Виченце, а труп привезли сюда?

У Чириако кадык на могучей шее вздулся и сразу опал. Он отступил на шаг, словно желая очутиться подальше от бывшего хозяина.

– Так приказал сам Дядюшка Нтони.

Чириако ждал, что сейчас начнется буря. Но дон Джузеппе внешне никак не отреагировал на подобную новость. Собственно, он задал вопрос лишь для проверки. Едва Чириако назвал имя убийцы, он уже догадался, что это хитроумная задумка Дядюшки Нтони, который при всяком удобном случае любил зло подшутить над своими «коллегами», особенно если они попадали в лапы правосудия. Вот он и приказал отвезти труп Энцо в район, «зараженный» ссыльным по прозвищу Барон. В кругу «людей беспощадных» – а к нему принадлежали они оба – считалось мудрым и справедливым покарать того, кто смошенничал. Энцо Калоне был обречен на смерть. Но Дядюшка Нтони еще и обернул убийство себе на пользу, приказав перебросить мертвеца на крохотный клочок земли, где Барон имел силу. Нетрудно было предположить, что подозрение неизбежно падет прежде всего на опасного ссыльного. Дядюшка Нтони заранее испытывал при этом злобное наслаждение, хоть и пошутил добродушно: «Тут уж дону Джузеппе не придется больше скучать!» На самом деле он стремился отомстить Барону, тоже «человеку беспощадному», но другого склада: скрытному, со странными профессорскими привычками, презиравшему его, «босса мафии». Этот Джузеппе Паломбелла, обожавший древние руины и римлян в тогах, ну, таких, что показывают в фильмах типа «Нерон» и «Бен-Гур», называл его не иначе как «безграмотный ублюдок», а в минуту ярости даже «дерьмо», «подонок», «мразь».