Текст книги "Логово горностаев. Принудительное поселение"

Автор книги: Энцо Руссо

Соавторы: Анна Фонтебассо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Значит, Дженнарино отпадает. Скорее всего, кто-то другой воспользовался его тупостью и отвлек этого дурачка либо сам, либо с помощью сообщника, а тем временем кругленькие монетки упали в ящик. Ну, а потом кто-то помчался с доносом в полицию.

За пятью серебряными монетами скрывается змея, гадюка, может, та самая, что пряталась в букете роз, семнадцати источающих яд красных роз, присланных от имени убитого Чириако.

– Что вы сказали? – спросил Д’Ариенто, когда Дядюшка Нтони буквально зашипел, подумав о змее.

– Ничего.

Теперь бесполезно оправдываться. Да и Д’Ариенто всего-навсего некозырная шестерка, пусть себе беседует с помощником, который достает бумаги для формального допроса.

Итак, кража в музее произошла вечером, в пятницу. Хотя нет – в субботу. Субботу… субботу.

В субботу он закрыл магазин около восьми вечера, но задержался, составляя предрождественский каталог. Вскоре неаполитанцы собирались тратить сбережения на полезные рождественские подарки, и витрины должны были радовать богатством выбора, манить взоры. Змея, похоже, знала, что в магазине, кроме него, никого не осталось. Само собой, он не боялся, что не найдется нужных свидетелей. Он находил их всякий раз, когда нуждался в алиби, так неужели же не подкупит такого, который бы поклялся, что был с ним в субботу после закрытия магазина! Нет, поражала наглость того, кто покусился на его власть. Злила Дядюшку Нтони и вредная «популярность», которую принесет ему эта история с дурацким обвинением в краже монет. Быть обвиненным в несовершенном преступлении куда хуже, чем очутиться в тюрьме за дела, которые люди с мягким сердцем так осуждают. В первом случае он выглядит кретином, а во втором хоть нагоняет ужас и вызывает уважение, показав себя человеком грозным, что ему самому очень нравилось.

Дядюшка Нтони окинул злобным взглядом Д’Ариенто, который заполнял акт блистательно завершенного обыска. Цаккья рылся в заднем ящике шкафа. Что еще он надеется отыскать – все, что надо было, они уже нашли. Видит святой Януарий, на этот раз, чтобы разгадать загадку, двух телефонных звонков мало. Тут понадобится кое-что другое!

Он снова принялся рассматривать монеты, которые Д’Ариенто разложил на прилавке. Все-таки Дядюшка Нтони не верил, что кражу совершили, чтобы измарать в дерьме его, уважаемого босса. Тут наверняка потрудились любители, кем-то нанятые. Целая коллекция старинных монет, которую невозможно продать! Должно быть, какой-то чудак-миллиардер, скорее всего иностранец, захотел отныне сам, тайком наслаждаться бывшей музейной коллекцией. В Италии есть дела поважнее, чем кража старинных, непродажных монет. Да таких монет раз-два и обчелся, и продавца сразу поймают. Дядюшка Нтони не знал никого среди преступного мира Кампании, да и Калабрии и Сицилии, кто интересовался бы таким товаром. Однако же ограбление произошло, да вдобавок и ему преподнесли «подарочек». Выходит, тот, кто упер монеты, не только знал его, Дядюшку Нтони, но и имел причину ему «отплатить».

Хотя ему и мешал спортивный тележурналист, который на двенадцати экранах сразу с воплями комментировал то, что все прекрасно и так видели, Дядюшка Нтони стал вспоминать самые последние события, способные вызвать злобу у его соперников или у компаньонов. Впрочем, и эти последние были, в сущности, его соперниками.

Таких «приятелей» было немало. Но их число сильно уменьшалось, как только он исключил всех тех, кто, обманутый, оскорбленный или ловко облапошенный им, все же не мог совершить такую нелегкую вещь, как ограбление музея.

На ум пришел грек Аргиропуландрей, у которого увели целую партию чистейшего героина, объяснив, что итальянская полиция схватила курьера сразу по прилете в аэропорт Фьюмичино. На самом деле агенты отдела по борьбе с наркотиками задержали юного грека, когда партия героина уже перешла в другие руки. У самого курьера-грека полиция нашла лишь несколько доз, но сам факт ареста, однако, получил свое отражение на страницах газет. Этими статьями, им самим «организованными», Дядюшка Нтони и воспользовался, чтобы доказать Аргиропуландрею, что дело для него кончилось сплошными убытками. Он не раз задавал себе вопрос, клюнул ли грек на дешевую наживку. И не усилились ли его подозрения, когда курьера-грека, едва его выпустила из тюрьмы итальянская полиция, обрекли на вечное молчание с помощью испытанного метода?

Дядюшка Нтони от напряжения даже сощурился. Нет, это не он. Конечно, он мог лишь предполагать, какие мысли пришли потом обманутому им греку – торговцу наркотиками, а потому трудно сообразить, какую тот, если догадался, замыслил месть. Но тут, похоже, заготовка домашняя – мститель рассуждал так же, как рассудил бы он сам, и к мести добавилась еще и издевка. Мстил кто-то из местных, тип, хорошо знающий наши нравы, все последствия, а главное, отлично знающий Антонио Вичепополо, прозванного Дядюшкой. И снова Дядюшке Нтони на ум пришло чуть испуганное лицо Чириако Фавеллы в обрамлении красных роз.

– На основании статей 344 и 345 Уголовного кодекса найденные нами предметы подлежат конфискации, – объявил, соблюдая процедурные формальности, Д’Ариенто. Он положил кольт и монеты в сумку из искусственной кожи, которую Цаккья предупредительно открыл. – Придется вам пройти с нами в полицию, – с грустным видом добавил старший сержант.

Дядюшка Нтони кивнул. Подошел к двери, снял записку «скоро вернусь» и проверил, захлопнута ли железная решетка.

– Я только напишу записочку посыльному, – сказал он.

Нацарапал несколько фраз для Дженнарино и положил этот листок бумаги на видном месте, на середину прилавка. Пусть он попросит адвоката Карраско тут же прийти в полицию.

Слова «тут же» он подчеркнул.

За минуту до того, как он под конвоем двух унтер-офицеров покинул магазин через черный ход, Дядюшка Нтони выключил телевизоры. Сразу погасли все экраны, и оборвался на полуслове голос телекомментатора, сообщившего, что судья дал пенальти в пользу англичан.

В узком переулочке, пока Вичепополо закрывал дверь на замок, они по крикам, донесшимся из окна второго этажа, узнали, что Дзофф каким-то чудом пенальти парировал.

17

– Этот Вичепополо, не его ли анонимный доносчик назвал лицом, подославшим наемного убийцу к Энцо Калоне. Ну, к тому торговцу наркотиками, обгоревший труп которого нашли у откоса?! – воскликнул Брандолин, читая присланную в Фиа копию сообщения Полицейского управления Неаполя.

Траинито довольно хмыкнул. Этого замечания он ждал – если бы Брандолин не увязал воедино оба факта, он бы потерял всякое уважение к нему.

– Он самый, – подтвердил Траинито. – Потому-то нас и решили проинформировать. – Он закурил и задумчиво проследил за уносящимися вверх струйками дыма. – И второй донос анонимный… Господин Вичепополо кому-то здорово насолил.

– Но на этот раз в доносе приведены убедительные доказательства.

– Убедительные? – переспросил Траинито не без доли иронии. Сам он был мудрый лис, да к тому же с Юга. Вот это и позволяло ему на лету схватывать несуразности в доносе, ускользнувшие от тех, кто не знал правил преступных игр его соплеменников.

– С каких это пор мафия интересуется музеями, да еще нумизматическими? А если б даже заинтересовалась, неужели, по-вашему, такой могущественный босс, как Вичепополо, позарится на жалкие три-четыре монеты? И вдобавок сунет их в ящик, чтобы любой сержант мог эту «добычу» сразу обнаружить? Дело нечистое, дорогой мой старший сержант. И пахнет тут, сильно пахнет, подкинутой уликой.

– Не исключено, – согласился Брандолин. – И все-таки это повод, чтобы прищучить синьора Антонио Вичепополо. За последний месяц его имя всплывало уже дважды в связи с крупными преступлениями. Чего они ждут – неужто нельзя на время изъять его из обращения?

– Вы же сами, старший сержант, объясняли мне, что, если обвинения анонимные и никто не опровергает алиби нашего джентльмена Вичепополо, бороться с ним – занятие пустое. «Кто-то на меня ополчился, потому что я решил вести честную жизнь. Энцо Калоне? Спаламуорто? А кто они такие? Ну, а теперь еще и Нумизматический музей, клянусь мадонной, я здесь ни при чем. В то время я был в магазине, пусть святая Лючия меня слепым сделает, если я лгу, вместе с друзьями и помощниками таким-то и таким-то», – продекламировал Траинито, а Брандолин еле сдерживал смех. От напряжения у него даже глаза увлажнились.

– Друзья-свидетели все подтверждают, – продолжал Траинито, – и полиции приходится даже извиниться перед синьором Вичепополо. Ну, а монеты в ящике помогут лишь продержать нашего босса в тюрьме до той недалекой поры, когда адвокат-крючкотвор докажет, что эти штуки, то есть монеты, мог подложить любой, ведь магазин – что морской порт. «Вы даже не представляете себе, сколько врагов наживает заблудший, ставший на путь исправления», – проблеет адвокат.

Брандолин слушал, симметрично загибая уголки письма, которое полиция Неаполя прислала полиции Виченцы, так как она получила первый анонимный донос на Вичепополо. Полицейские управления также стремились действовать в тесной связи.

– Не забудь, что донос, тоже анонимный, ну первый, получил и наш Паломбелла, – заметил Брандолин. И принялся теперь уже разгибать и разглаживать уголки письма.

– А еще получил, тоже анонимно, вырезку из газеты, сообщавшую об убийстве Чириако Фавеллы, – добавил Траинито. – Убежден, что наш поднадзорный не сидит сложа руки.

Брандолин кисло улыбнулся, выпятив верхнюю губу, покрытую золотистым пушком.

– Если те, кто находится в тюрьме, умудряются обделывать свои делишки, то что уж говорить о ссыльных! Этот тип не только сбивает с пути местную молодежь, но и нажимает на любые кнопки, прикрываясь неопровержимым алиби: мы постоянно держим его под наблюдением.

– Может, потолковать с ним? – предложил Траинито.

– Зачем? Чтобы он узнал то немногое, что нам известно? Ведь он своих планов нам уж точно не откроет. Стоит ли нам это делать? И потом, любую нашу инициативу вначале должна одобрить Виченца, так что в этом случае надо договориться с Лаццерелли. – Он развернул бумагу. – Вот увидишь, лейтенант скоро нагрянет сюда. Мы же пока можем только усилить наблюдение.

Траинито огляделся вокруг, словно ища, нет ли тут еще одного полицейского. И сказал весело:

– Кого же мы выделим на это дело? Нас всего трое. И хотя моя фамилия означает Триединство, божественным могуществом я не обладаю. Выходит, единственный способ – порасспросить людей, которые часто встречаются с Паломбеллой, – вдову Косму, он ее постоялец, и, пожалуй, дона Тарчизио.

18

Вдова Косма явно испытывала перед своим постояльцем подлинное благоговение.

– Он человек очень воспитанный и не доставляет мне никаких хлопот. Если не идет на рыбалку, остается у себя, сидит и читает. Когда же не читает, то смотрит телевизор. Никогда не выказывает ни малейшего недовольства. Он самый настоящий джентльмен, – заключила вдова Косма, прямо-таки облизав слово «джентльмен».

Брандолин пробурчал что-то насчет страстей женщин в критическом возрасте, но вдова не расслышала, она пылко повторила, что последним дона Паломбеллу навестил синьор из Сорренто, и разговор вроде шел о налогах и о судебных жалобах. А больше никто не приходил.

– Значит, читает?

Брандолин перебирал стопку газет, лежавших внизу, на столике.

– Паломбелла клал газеты прямо со дня приезда сюда?

Вдова с неодобрением поглядела на старшего сержанта и на разбросанные им по столику газеты.

– Раз они тут… – ответила она, удивляясь столь нелепому вопросу.

Брандолин разложил «Гадзеттино» строго по числам. И словно невзначай обронил:

– Паломбелла живет здесь уже три месяца. А собирать газеты начал с… с 30 сентября. Что же стало с остальными, более старыми газетами?

Мариза Косма взглянула на свои ноги в кожаных домашних туфлях, которые начала носить лишь с появлением постояльца. Подумала и решила, что честный ответ никому не повредит – ведь речь идет всего лишь о старых газетах.

– Да, первые несколько недель он позволял использовать их на кухне для растопки. А потом сказал, что газеты ему нужны, и велел оставлять их на столике.

– И началось это 30 сентября?

– Точно день я не помню, – ответила вдова, которой надоела въедливость старшего сержанта.

– За день до этого была попытка ограбления на вилле Сперони, с 30 сентября газеты непрерывно печатали об этом тьму статей, – пояснил Брандолин. – Думаю, вам не понравилось, что ваш постоялец не давал вам прочесть такую интересную уголовную хронику?

– Если меня что интересует, так я сама покупаю газету, – зло ответила вдова и уселась в углу, чтобы проследить за обыском в комнатах ушедшего куда-то Паломбеллы. При этом она запоминала буквально каждое слово старшего сержанта, который разглядывал книги Паломбеллы – почти все на латинском языке. Черт побери, кто бы мог подумать!

– Неужели он их читает? – недоверчиво спросил Брандолин.

– Конечно, читает. Он всегда носит их в кармане, чтобы почитать потом на лавочке. Он ведь целый день один, одинок как собака, – пожалела Паломбеллу вдова Косма.

«Может, из-за этих латинских книг Паломбелла и ходит в церковь, они-то и связывают, так сказать, мафиозо с падре Тарчизио», – подумал Траинито, выслушав рассказ своего начальника. Сама находка стопки старых газет донельзя обрадовала Траинито. Подтверждается его теория, что, казалось бы, совершенно непонятные вещи имеют простейшие, ясные объяснения. И на этот раз он вызвался сам пойти к дону Тарчизио.

Дон Тарчизио сразу признал, что в разговорах с Паломбеллой его нередко удивляло, насколько глубоко этот мафиозо знает латинских авторов и историков золотого периода.

– Предпочтение он отдает Цицерону и Горацию, – уточнил падре, не сообразив, что сержант Траинито в таких тонкостях не разбирается. – Паломбелла, безусловно, человек культурный.

Дон Тарчизио не сказал, где Паломбелла почерпнул зачатки культуры, – ведь при одной мысли, что в духовной семинарии порой произрастают такие вот цветочки, ему становилось тяжко на душе.

Сидели дон Тарчизио и Траинито в маленькой гостиной дома священника – Траинито в кресле, а падре на своем высоком стуле.

– Как жаль, что такой человек все полученные от бога таланты употребляет в недостойных целях, – посетовал дон Тарчизио. – При его-то влиянии на мальчишек он мог бы стать превосходным воспитателем.

Ямочки на щеках Траинито сморщились, он лукаво улыбнулся.

– Уж простите, падре, но Паломбелла потому и оказывает такое большое влияние на юнцов, что он мафиозо. Юнцов как раз и влечет к нему запах греха, вкус запретного плода. Видели вы когда-нибудь в кино, чтобы мальчишки болели за честного, порядочного человека? Они преданы ненаказанным бандитам, особенно когда те действуют безнаказанно.

Он засмеялся, радуясь игре слов: ненаказанных – безнаказанно.

– Да, вы правы, правы! – воскликнул дон Тарчизио. – Вот Пинин так даже не приходит больше исповедаться! Не пойму, чем он так привлек этого мальчишку. Прямо-таки его околдовал. Представляете, сержант, Пинин даже в церкви ему прислуживает!

– Что значит прислуживает?

– А вот в прошлое воскресенье примчался в церковь и в этом святом месте прямо во время мессы отдал ему «Гадзеттино»! Словно Паломбелла мог в церкви развернуть газету и ее читать. Хотел бы я посмотреть, хватило бы у Паломбеллы смелости на подобное святотатство! Впрочем, при его-то наглости меня бы и это не удивило.

– Паренек каждое воскресенье приносит Паломбелле газету в церковь?

– Нет. Первый раз. И надеюсь, последний. Знаете, я даже заподозрил, что в газете была новость, о которой Паломбелле не терпелось узнать.

Падре укорил себя, что невольно доносит на Паломбеллу. В сущности, поднадзорный вел себя с ним вполне корректно. Но Траинито не удовлетворился услышанным.

– Ну а новость-то была?

Дон Тарчизио почувствовал, что надо бы сознаться в грехе: он отвлекся, читая проповедь, воспылал любопытством и выбежал из церкви, да и потом, на скамье, был далеко не искренним. Но сержант, с его круглым в ямочках лицом чревоугодника, показался падре неподходящим человеком для чистосердечных, но туманных признаний своей вины. Такие тонкости не для Траинито. И потому дон Тарчизио решил ограничиться полуправдой.

– Я посмотрел газеты. В единственной статье о мафии говорилось о побеге из тюрьмы в Порто-Адзурро калабрийского босса и других десяти заключенных.

– Вы говорите, газета была воскресная? – У Траинито был вид собаки, напавшей на след.

– Сегодня четверг… У вас, случайно, не сохранилось той газеты?

– Не… нет, – солгал дон Тарчизио. Ему очень не хотелось сознаваться, что он прочитал всю газету, купленную Паломбеллой.

– Неважно, неважно! – ободрил Траинито священника. Он поднялся. – Хорошо, что вы об этом вспомнили, дон Тарчизио. За этим господином нужен глаз да глаз. Сами знаете, мы стараемся вовсю, но не можем же целый день за ним следить. Если жители Фиа нам помогут, всем будет польза.

Сиамский кот, согнанный с кресла, вновь захватил свое любимое местечко, а когда человек в полицейской форме хотел его погладить, свирепо зашипел. Даже кот и тот влюбился в поднадзорного Джузеппе Паломбеллу.

19

Час был поздний, и Паломбелла наверняка уже вернулся домой. Но Траинито поостерегся идти к нему, чтобы попросить – поскольку тот хранил все старые газеты – «Гадзеттино» за прошлое воскресенье. Почти наверняка мог завязаться спор о недавно проведенном обыске, а Траинито не надеялся одолеть мафиозо в поединке по поводу законности или незаконности содеянного полицией. Больше того, он чувствовал, что утонет в зыбучих песках крючкотворства этого мафиозо. Нет уж, лучше пусть юридическими тонкостями займутся мудрые лисы из Виченцы.

Поэтому он приступил к частному поиску – мол, хочет найти одну интересную статью, которая вначале ускользнула от его внимания – кому теперь удается спокойно почитать газету в Фиа, где этот злыдень все вверх дном перевернул. Увы, Траинито не удалось разыскать в городке и клочка «Гадзеттино» за то воскресенье. Кто пустил газеты на растопку, кто использовал для протирки окон, кто для того, чтобы занавесить клетку с канарейками. Но вот наконец жена мясника Эльвира сказала, что вроде бы сохранила газету, только лежит она, наверное, в лавке, в общей пачке для упаковки потрохов, она обещала сразу, как только откроет магазин, посмотреть все старые газеты.

В четыре часа дня Эльвира принесла в полицейское отделение «Гадзеттино».

– Можете оставить эту газетенку себе, – великодушно согласилась она. – Кроме краж да убийств, в ней ничего нет. Уж лучше вообще не покупать газет.

Достаточно было Траинито развернуть газету на письменном столе, как он догадался, что заинтересовало Паломбеллу: ограбление музея.

В помещении он был один и с нетерпением ждал прихода Брандолина, чтобы выложить, словно козыри в карточной игре, все свои догадки. Потом он все-таки порадовался, что Брандолин где-то задержался – есть время на то, чтобы отбросить самые фантастические гипотезы и толково обосновать пару наиболее точных и продуманных.

– Так вот, – заключил он, когда Брандолин прочел наконец «Гадзеттино», – Паломбелла знал о готовящемся ограблении и нетерпеливо ждал газеты, чтобы удостовериться в удачном завершении дела. Радио у него, похоже, нет, и до передачи «Последние известия» по телевидению единственным источником информации оставалась печать. Пинин каким-то образом прознал об интересе нашего поднадзорного к «Гадзеттино», дождался прибытия почтового фургона и помчался в церковь. «Чрезмерное рвение проявлять вредно», – с иронией добавил он, приведя слова начальника полиции Виченцы, умерявшего пыл карабинеров, разбросанных по маленьким, тихим городкам.

Брандолин потер пальцами еле заметную щеточку усов.

– По-моему, так твоя догадка насчет монет нелепа Скорее прав дон Тарчизио, и Паломбеллу интересовало сообщение о бегстве из тюрьмы своего коллеги-мафиозо. А вот тот факт, что Паломбелла сохранял газеты с момента ограбления виллы, представляется важным. Тебе не кажется, что физические данные Паломбеллы и убийцы во многом схожи? Рост чуть ниже среднего. Худой. Глаза темные.

– Ну а кто был тот второй?

– Откуда я знаю. Кто-нибудь из клана этих мафиози.

– Угу, и говорил с венетским акцентом? – поддел начальника Траинито.

Старший сержант Брандолин пригладил волосы.

– Послушаем, Триединый, что скажет Лаццерелли. Может, он и согласится с твоими мудрыми умозаключениями насчет монет. Как-никак, а древности нашего Паломбеллу интересуют.

Они вдвоем тщательно обсуждали самые немыслимые варианты – работа весьма неблагодарная для тех, кто в отличие от главных полицейских управлений Неаполя и Виченцы, исследовавших все до мельчайших подробностей, не располагали полными данными. И все-таки они, бравые сельские сыщики, на основании одних лишь логических посылок пришли почти к точным выводам.

– Между Паломбеллой и Вичепополо наверняка черная кошка пробежала, – возобновил «следствие» Траинито. – Первый анонимный донос о Вичепополо получили одновременно и мы, и Вичепополо. Фавелла, которого Вичепополо наверняка знал как торговца наркотиками, заезжает к нашему поднадзорному и едва возвращается в Неаполь, его прихлопывают, а сообщение об этом вежливо пересылают Паломбелле. Обмен «любезностями», самый настоящий обмен любезностями! Доносы, хоть и анонимные, были правдивыми. У этого Спаламуорто нашли квитанцию, подтверждавшую, что он в день убийства в самом деле находился в Виченце. Ну, а что он скрывает имя босса, пославшего его на подлое дело, и пытается оправдаться тем, что поехал в Виченцу на любовное свидание с дамой, чье имя он не может опорочить, так это обычный пример мафиозной круговой поруки. Оба – и Спаламуорто и Вичепополо – отрицают, что знают друг друга, а доказательств обратного у нас, увы, нет. Спаламуорто, понятно, рассчитывает, что всемогущий Вичепополо вызволит его вскоре из тюрьмы и хорошо заплатит за работенку. Что же до погибшего, чей полуобгоревший труп нашли в машине, то для страхового агента он жил слишком роскошно. Вот коллеги из Торре-Аннунциата и установили, что он тоже был замешан в сбыте наркотиков. И опять возникает вопрос: а как со всем этим был связан Фавелла?

Траинито перевел дыхание и выудил из пачки сигарету, чтобы за перекуром малость передохнуть. Брандолин молча смотрел, как он тушит спичку, старательно дуя на нее.

– Вся эта история с наркотиками только сбивает нас с толку, путает наши представления о Паломбелле, – подвел итог Траинито. – Хорошо, проинформируем Лаццерелли. Он тоже небось строит всякие предположения, получив сообщение из Неаполя, но об интересе Паломбеллы к ограблению музея пока ничего не знает. Как не знает и о его внезапной страсти к газетам, начиная с 30 сентября. Может, он захочет кое-что проверить лично. И если он решит поговорить с нашим мафиозо, то я желал бы принять участие в беседе.

20

Барону никак не удавалось заснуть.

Протянув руку, он зажег свет и взял книгу, которую перед сном положил на ночной столик. Эту книгу он перечитывал чаще всего, находя в ней отзвук своим чувствам, а сам стиль отвечал его идеалу краткости. Он терпеть не мог современных писателей и политиков, которые свои скудные мыслишки облекали в замысловатые, причудливые фразы. Паломбелла улыбнулся, узнав отрывок – «Письмо к родным» Цицерона, к жене Теренции из Бриндизи накануне его отплытия в ссылку, в Малую Азию.

«Может, мы и не во всем ошиблись», – писал Марк Туллий супруге.

«Надо бы написать Джулии», – подумалось дону Пеппино.

Характеры жены Цицерона и его собственной разнились, и сильно. Джулия была женой верной, ласковой, внешне привлекательной. Хотя он был много ее старше, девятнадцать лет совместной жизни казались Паломбелле одним счастливым мгновением. Джулия обладала редким достоинством – никогда не вмешивалась в дела мужа, хотя знала о них прекрасно, будучи дочерью «босса из Террановы», которого местная мафия провозгласила за бесчисленные бандитские подвиги Принцем. В конце концов его убили в схватке, и умер он достойно.

Дон Джузеппе с юношеских лет старался не влюбляться в дочек местной буржуазии. Ему вовсе не улыбалась мысль иметь жену чванливую и благоразумную, способную замучить мужа своими стенаниями и призывами стать на праведный путь. Он решил все свои проблемы, женившись на Джулии Акампоре, прозванной «Крафиня из селения Крафи-дей-Марини». И титул свой Крафиня носила с тем же достоинством, что ее отец «титул» Принца, а ее муж – Барона. Крафиня оказалась на редкость удачной женой – умной, нежной, но без сюсюканья, достаточно энергичной, чтобы держать бразды правления в поместье.

Детей у них с Паломбеллой не было, и обоих это не огорчало.

Дети редко наследуют все таланты отцов, думал Барон, а ему не хотелось бы увидеть в детях далеко не лучшие свои черты. Да еще они начали бы осуждать своеобразные моральные принципы родителей, что повлекло бы за собой трагедию, распад семьи. Стоит ли превращать в ад вполне сносную жизнь? Так что уж лучше вообще не иметь детей.

Если что и печалило Паломбеллу, так это одно-единственное несовпадение с Цицероном – у того было двое детей.

А любовь его к великому римлянину возникла еще в духовной семинарии, когда он открыл, что родился в один день – 3 января – с этим писателем, чью превосходную латынь он предпочитал нудным умствованиям Тертуллиана[59]59
  Тертуллиан Квинт Септимий (160–250) – христианский проповедник и теолог.


[Закрыть]и бесцветной прозе отцов церкви.

Значит, оба они родились под знаком Козерога, собравшим воедино людей неутомимых, способных занять важные, командные посты, административные и политические.

Приятная перспектива. К тому же она отвечала естественным наклонностям дона Джузеппе Паломбеллы. В юности Паломбелла старался и внешне походить на своего кумира. Даже стригся так же, да и нос у него был прямой, что лишь усиливало сходство с Цицероном. Со временем рано поседевшие волосы сделали его похожим на знаменитого римлянина в зрелые годы.

Ну, а еще Паломбелла вовсю использовал свою способность угадывать мысли собеседника и свой ораторский талант. Вообще-то особым красноречием он не отличался, но его суховатый разговор, сдобренный едкой иронией, приводил врагов в растерянность. Он спокойно и мудро распутывал клубки проблем, которые его сообщники и приятели «разрубали» выстрелами из охотничьего ружья, что создало легенду о его справедливости. При этом как-то оставался в тени тот неоспоримый факт, что творил ее Паломбелла в делах изначально неправедных. Он умел с необыкновенной легкостью создать впечатление, будто неумолимо обличает неправоту людей бесчестных и защищает правоту людей справедливых, хотя далеко не всегда (точнее, никогда) его определение первых и вторых не совпадало с общепринятыми моральными нормами.

Обладал он и умением защищать самого себя, и потому самой большой неудачей в его бурной карьере была именно ссылка. Это еще сильнее сближало его с любимым Цицероном, который тоже был сослан, хотя и по другим мотивам.

От Джулии, вернее, от желания написать ей мысли его перенеслись на письмо, которым он неосторожно попытался наказать Дядюшку Нтони. Наглого подонка, который подкинул ему труп только из желания досадить сопернику. Ошибка тем более тяжкая, что он отправил копию письма самому себе, а это неизбежно поставило его в один ряд с главарем всякой мрази Антонио Вичепополо.

В глубине души он не принимал оправдания, что хотел таким манером удостовериться, вскрывает ли полиция Фиа его письма. Конечно, вскрывает – какие тут могут быть сомнения! Истинная причина другая – ему хотелось как-то развеять скуку. Бросим камень и посмотрим, что случится. Случилось светопреставление.

Длинная рука Дядюшки Нтони дотянулась даже до центра судебной полиции, так неужели же он не в состоянии был узнать, от кого исходит донос. Послать письмо из Виченцы было серьезной ошибкой, стоившей жизни бедняге Чириако, не слишком приспособленному для беспощадной борьбы, в которую он ринулся. Нет, вполне справедливо, что он теперь сможет достойно отомстить Дядюшке Нтони. Вот и Цицерон любил и защищал своих близких и верных слуг, а когда надо, и мстил за них.

Все-таки приятно, что он так умело отплатил за все этому кровожадному псу Дядюшке Нтони. Одно огорчало Барона: зная змеиную хитрость и изворотливость Дядюшки Нтони, он понимал, что кара окажется недостаточно суровой. Рассчитывать он мог лишь на то, что выставит Вичепополо на всеобщее посмешище.

Джузеппе Паломбелла снова пробежал глазами несколько строк книги и дочитал письмо к Терезии. На словах «наилучших пожеланий вернейшей и отменной супруге» он заснул.

21

Юнец в грязной майке с надписью «Колумбийский университет», которому Дядюшка Нтони дал дозу «травки», испытывал потребность как-то его отблагодарить. Он буквально приклеился к благодетелю и обрушил на него поток льстивых фраз… Он знал… ему сказали… он так польщен! Незадолго до этого в тюремном коридоре этот мелкий воришка, приняв его за жалкого фальшивомонетчика, нагло обратился к нему на «ты». Теперь же он почтительно звал Дядюшку Нтони на «вы».

– Знаете, я против системы. Так сказать, на уровне массового сопротивления. Если бы вы захотели, можно было бы организовать большие дела. Конечно, если нам дадут соответствующие денежные средства. Понимаете, мы должны ответить на репрессии массовыми выступлениями, а главное, придавить буржуев, это они завладели правом распределять работу.

Дядюшка Нтони мрачно шел вдоль стены. Этот ублюдок отравил ему часовую прогулку. Уж лучше бы он позволил этому наркоману сдохнуть в конвульсиях, не получив «травки». Но уж в любом случае протянуть свою лапу «пролетария» к нескольким дозам, которые он прятал в выемке каблука левого ботинка, к двум бритвенным лезвиям и к полумиллиону лир он этому болвану не даст. Пусть подыхает. Хоть так избавиться от этого «бунтаря». У него есть дела поважнее, чем попусту терять время на переговоры с группками ультралевых, напичканных наркотиками, банальными фразами и весьма туманными идеями.

Ох уж эти собаки адвокаты, миллионы от него получают, а в нужный момент не могут даже вызволить невиновного человека из тюрьмы. Он вполне искренне считал себя человеком невиновным, незаслуженно наказанным. Правосудие приходило ему на помощь в самые трудные моменты, и его бесило, что на этот раз то же самое правосудие упекло его за решетку на основании подтасованных улик.

Отвергнув предположение о мести со стороны грека Аргиропуландрея и гнусной шутке злобных наркоманов, он сосредоточился на мысли о скрытой угрозе, которую нес в себе чертов букет роз, присланный от имени изменника Чириако Фавеллы, получившего, понятно, по заслугам.

Этот кретин Дженнарино описал внешность двух мнимых покупателей телевизоров весьма неопределенно. Адвокату понадобилось немало потрудиться, прежде чем Дженнарино признался, что за день до обыска приходили двое. Он даже не мог сказать, были ли усы и бороды мнимых клиентов подлинными или приклеенными. (Конечно, приклеенными, твердо решил для себя Дядюшка Нтони.) Дженнарино хорошо помнил лишь, что оба говорили на местном диалекте. Значит, неаполитанцы. Они хотели купить цветной телевизор, который брал бы и программы из Франции. Ну, а Дженнарино, идиот, начал им объяснять разницу между системами «Секам» и «Пал», и тут-то один из клиентов и сунул эти чертовы монеты в ящик. Впрочем, эти монеты и впрямь очень важная улика – они доказывают, что наверняка это дело рук не какого-то там мелкого жулика. Им красть старинные монеты нет никакого резона. Археологические находки в Эрколано и Помпее тоже похитили наемные воры по поручению тех, кто с ума сходил от потрескавшихся терракотовых ваз только потому, что они принадлежали древним римлянам. Так кто же это мог быть?