Текст книги "Запоздалая оттепель. Кэрны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

– Ты куришь? – удивился Кузьма.

– Курил, как все! Теперь не только пацаны, все девки курят. Что в том такого? Многие даже дома… Никто их не ругает. Хотя отцы есть. Зато мои не потерпели… А тут еще отец денег недосчитался. Опять я виноват! Отлупил. А вечером мать пришла и сказала, что это она взяла у него из кармана. Отец меня так отлупцевал, что я его не мог простить. Вором обзывал. Всем моим друзьям позвонил. Запретил подходить ко мне. Обзывал их, грозился. А за что? Я до сих пор с ними помириться не могу…

– И давно ты куришь? – насупился Кузьма.

– Уже два года. Ну и что? Теперь пацаны еще с детсада знают, какое курево хорошее, а какое говно! Я позже всех начал…

– Бросай, Женька!

– Так и знал! И ты не лучше их, – сопнул мальчишка обиженно и добавил: – Только вам все можно! Только вы всегда правы!

– Друзья, какие к куреву приноровили…

– Это я уже слышал. Они плохие… Поэтому мне не надо ни с кем дружить. Только дома сидеть за сторожа. Да и грызню слушать, сплетни. Все за меня вы решите. Так отец говорил. Он уже велел мне готовиться в гинекологи. Даже не спросил, хочу ли я того. Он мне друзей нашел. Сынков и дочек своих врачей. А мне с ними тошно. Не хочу! Хотел меня обучать музыке. Сказал, что нужно. Я неспособным оказался. Потом в спорт послал. Я из кружка карате сбежал. Он опять избил. Я к тебе просился. Чтоб столяром стать. Опять получил по шее. Потому что твое ремесло не престижное, кустарное и не модное. Им не похвалишься! Я для них – игрушка! Своего ничего не должно быть. Они все за меня сделают. А я – не хочу! Не могу жить по–ихнему! Я по–своему буду!

– Ладно, Бог с тобой! Сначала поправься. Потом поговорим, – решил Кузьма обдумать услышанное. Он понял: Егор стал повторять его ошибки…

«Надо было о том раньше узнать. Спросить Егорку, какие кошки меж ним и внуком бегают? Да все недосуг. Вот только теперь Женька сознался. До того молчал. А может, и я на месте Егора за курево наподдал бы… И тоже стал бы ненавистным», – задумался Кузьма.

Женька быстро шел на поправку. Он уже ходил в школу. И, наверстывая упущенное, казалось, забыл о случившемся. Иногда он ненадолго приходил к Кузьме, помогал ему. Но все чаще Кузьма замечал, как сидит мальчишка задумчиво, подолгу молчит. На вопрос Кузьмы, что его душу точит, ничего не отвечал. А однажды увидел слезы в его глазах.

– Да что с тобой? Скажи! – присел рядом. Но мальчишка упорно молчал. Кузьма терялся в догадках. – По матери соскучился?

– Нет!

– По отцу?

Женька даже отодвинулся.

– Тогда кто забидел? Скажи?

Женька молчал. А через пару дней и вовсе исчез. Кузьма ждал его до утра. А потом не выдержал, позвонил Егору. Того не оказалось. Никто не поднял трубку. Кузьма растерялся. И поделился с Яковом.

– Скучно ему с тобой стало. Ушел к своим друзьям. С какими машины мыл. Не может человек в его возрасте жить без сверстников. Это и понятно. Нам самим иногда не мешает развеяться. А его зачем загодя в старость вгонять? Вот он и взбунтовался. Но по–своему. Не стал тебя обижать. Ушел молча. К своим. Отведет душу, может, вернется… Мальчишки не должны быть слишком правильными. Это неестественно. Им нужна самостоятельность. А это – свежий воздух, сквозняки и синяки, без этого не становятся мужчинами.

– Нет! Не может быть! – не поверил Кузьма. Но на следующий день, в воскресенье, решил проверить предположение Якова и поехал туда, где раньше Женька мыл машины вместе с друзьями.

Автобус остановился напротив стоянки. И Кузьма увидел внука. Тот с рвением, старательно отмывал забрызганную до неузнаваемости чужую легковушку. Вместе с ним отмывали машину трое пацанов.

– Ну, здравствуй, внучок! – встал рядом с Женькой как тень, возникшая неведомо откуда. Мальчишка от неожиданности присел. Глаза округлились, побледнело лицо. Он хотел убежать, но Кузьма вовремя прихватил его за локоть. – Не беги! Я тебя столько ждал, давай поговорим, – предложил устало.

– А бить будешь?

– Смотри, сколь у тебя заступников нынче! – показал на троих мальчишек, стоявших наготове вступиться за друга в любой момент. – Спокойно, мужики! Идите работать. Женька – мой внук! Я его завсегда под сердцем держу. На кулак не беру!

Мальчишки, потоптавшись, отошли к машине. Но не спускали глаз с деда.

– Чего ж тебе недоставало? Что оттолкнуло от меня? Почему сбежал?

– Устал от стариков и старух. К друзьям захотел. К своим! Я больше не мог без них. Задыхаться стал. В твоем стардоме даже снеговик в одну ночь Дедом Морозом станет. А я не хочу так скоро из пацанов в старики свалить.

– При чем стардом, ты мог бы не входить в него. И жить со мной. Ты от меня сбег.

– Дедуль! Я очень люблю тебя! Но не могу без своих пацанов. Мы давно дружим. Нам плохо поодиночке. Мы всюду вместе.

– А почему они не пришли к тебе? К нам?

– Зашибать надо. Семье помогать. Гулять некогда. Вкалывают. И я с ними хочу!

– Мы не голодовали. Какая нужда у тебя?

– Пять лет машины мою! Свой хлеб имею. Мне моих денег хватает на жизнь. Еще и тебе помогу!

– Разве это мне от тебя нужно? Немного тепла хотелось, внучок! Тебе это не понять. Деньгами такое не купишь. А и не выпрошу, коль не живу в сердце твоем. Одно горько, что и у меня ты душу свою не согрел. Чужими мы остались тебе. Все…

– Я всегда помню тебя! Каждый день!

– Почему ж ушел? Даже не сказался?

– Боялся, ругать станешь. Вот и смолчал. Но не смогу все время в стардоме! Там как на кладбище, только без памятников! Послушаешь стариков, жить неохота! Одни беды вокруг. Будто все помирать собрались в один день. А я еще жить хочу!

– Тогда возьми ключи от дома. И живи в нем хозяином. Коль из родительского гнезда улетел, становись на свое крыло. Взрастай соколом. Коли нужон стану – позови! – Отдал Женьке ключи от дома. Тот торопливо спрятал их в карман. Прижался щекой к щеке Кузьмы.

– Спасибо, дедуль!

– Ты не бездомничай. Не без корней! И не без родни! Вспомнишь или соскучишься – появись, приди. Ждать стану! – повернул Кузьма к автобусной остановке. И через полчаса был уже дома.

Он сидел один в опустевшей комнате на раскладушке. Как одиноко и тоскливо было ему! Какой пустой и безрадостной показалась жизнь!

«Дети отвернулись. Жена умерла. Внук ушел. Никого рядом. Никому не нужен… У покойных и то соседи по погосту есть. Тут же не жизнь, а сплошная дырка в душе! Ну зачем живу? Для чего?» – обхватил руками голову.

А на глаза, как назло, попались кроссовки Женьки.

«Когда ты их наденешь, внучок?»

– Сумерничаем? – внезапно вошел в комнату Яков. И, словно не заметив настроения Кузьмы, заговорил: – Ну ты у нас клад! Бабьим любимцем стал! Глянь, как они изменились! Я их узнавать перестал. Подобранными стали, аккуратными. Умываются каждый день. Знаешь, примерно за неделю до твоего прихода, взял я к нам на работу сантехника. Выпивал мужик. И вот как–то утром нужно было ему отремонтировать бачок в туалете. Ну а там темновато. Открывает он двери, а навстречу ему встало такое, что наш сантехник добровольно в унитаз хотел нырнуть. А это чудище – за ним! Волосы дыбом, съемная челюсть одним концом изо рта вывалилась вперед зубами, балахон на плечах мотается, как на скелете. Одна пола – до пола, вторая – выше колена. Руки врастопырку, а очки на ноздрях. Идет за сантехником не как все люди, а враскорячку. Сначала одну ногу вперед выбросит, потом за ней вторую волокет. Задницу руками придерживает, чтоб не отвалилась. И к сантехнику. Говорит ему свистящим голосом: «И чего ты тут потерял?» Наш сантехник не только протрезвел в момент, взвыл от страха и закричал: «Изыдь, нечисть, отсель! Не приставай! Едино душу не запродам даже за бочку водки!» А эта нечисть матом! Мол, а кто тебе, дурак, водку предложил? Да если б я ее имела, сама б и выжрала!

Тут–то наш сантехник ожил. Понял: алкашка заползла в туалет. А он ее за ведьму принял. Чуть не умер от страха. Думал, из–за перебора чертовщину увидел. И чуть было не дал зарок – не брать в рот хмельного. Ох и погнал он эту старуху из туалета! А она всему стардому хвалилась, что какой–то мужчина так влюбился в нее, что не заметил, как следом за ней в женский туалет вышел.

Я тебе к чему о том говорю? Сегодня наши женщины научились за собой следить. Любо глянуть на них. Чулки не сползают гармошкой с ног. Нижнее белье не торчит из–под верхнего. Все причесаны, умыты. И даже подкрашены. Уже не в халатах, в платьях приходят в столовую. И это после того, как ты у нас появился. Ожили! Женщинами себя почувствовали. Нравиться хотят. Уважение к самим себе заимели. А все ты! Наш стардом скоро назовут молодежным санаторием. А тебя – самым современным и галантным кавалером. Мечтой всех девиц! От семидесяти и старше!

– А тех, кто до семидесяти, кому оставил? Себе и завхозу? – усмехнулся Кузьма и ответил: – Никому я не нужон, Яков! Никому во всем свете! Даже Женька сбег от меня. Машины моет с пацанами. Сам себе на хлеб зарабатывает. Мой кусок не пошел в горло. Сбег от меня малец. А ты мне про баб! Кому сдался? Из меня ничего не состоялось. Ни отцом, ни мужем, ни дедом не стал. Везде прорухи и полная отставка! Куда еще соваться? Старухи? Им свое горе подзабыть бы! Прошлые беды выстудить! На кой им новые? А и мне все они без нужды. Подостыл! – отвернулся Кузьма.

– Ну и зря себя в тираж списываешь. Посмотри, какие павы вокруг ходят!

– Не смеши, Яков! Индюшки, не павы! А и я, как пугало, серед них, какое с перепою на чужом огороде заблудилось.

– Что сказал тебе Женька? Не может без друзей? Надоело среди стариков? Ну что? Правду сказал! Переломный возраст у него наступил. Пора взросления. Да и не может мальчонка жить без сверстников. Тут же у нас тоже сплошная молодежь! Все комсомольцы! Двадцатого года! Целая возрастная пропасть!

– Но ведь ты всю жизнь средь стариков! Да и я – тоже… Пусть не все время. Но не тосковал. Учился у них.

– Его увлечения с твоими не совпали. Иль не видишь, что мальчишку к технике тянет? Играл с машиной, моет машины. А с каким интересом смотрел соревнования гоночных машин! Я это видел. Не получится из него столяр. Не обижайся. Правду говорю. Вот и поразмысли сам, легко ли ему у нас было?

– Зачем ему техника? В ней ни тепла, ни души нет. Заместо запаха – вонь единая. А он слюни ронял!

– Не суди строго! Время иное! А мальчишки от игрушек мигом переходят на реалии. И взрослеют теперь быстрее. Правда, жесткими становятся. Но и в том не их вина…

– Как он один жить станет? – сокрушался Кузьма.

– А не пропадет. Поверь мне! Женьку можно обругать, побить! Но сломать никому не дано. Крепкий орешек твой внук! Имеет свой стержень. И уж можешь быть уверен, не пропадет! А и тебе чего хныкать? В любой день его навестить сможешь, проведать. Но не советую тебе с этим торопиться. Дай ему укрепиться, в себя поверить. Это нужно мальчишке – пройти в ночи самому без проводника, без поводыря и опеки.

– А для чего тогда мы на свете имеемся? – выдохнул Кузьма.

– Ты и теперь ему нужен. Но не всегда! Не каждый день!

Кузьма и вовсе приуныл. Выходит, теперь и внук только по праздникам станет навещать. Если вспомнит…

Он ждал Женьку каждый день. Но за целый месяц тот ни разу не приехал. И Кузьма, купив конфет, поехал к Женьке на выходной.

Подойдя к калитке, услышал разговор во дворе. Глянул и отступил за забор.

Женька сидел на лавке возле крыльца рядом с Егором.

– Мне деда спросить надо, как он скажет? Сам не знаю, как быть, – говорил внук.

– Я не хочу жить в этом доме всегда. Но пока многоэтажку построят, пройдет полтора, а то и два года. За это время нам надо платить хозяйке квартиры, какую снимаем. Да и то… пока теперь найдем новую!

– А почему там же жить не можете? – удивился Женька.

– Хозяйка, как узнала, что у нас ребенок будет, отказала в жилье. Велела уходить. Не любит детей. Да и не только она! С детьми на квартиру многие не берут. Не знаю, что делать… Если и возьмут, назначат такую оплату! И потребуют ее за год вперед. Это в лучшем случае, – говорил Егор.

– Может, дед и разрешит. Но мне с тобой все равно плохо будет, – отвернулся внук.

– Женька! Ведь я тебе отец! Как это так, что мы друг друга понимать перестали? Боимся видеться, вместе жить… Не верим и чуждаемся… Скажи, неужели ты совсем не любишь нас с матерью? Неужели все было плохо и нет ничего светлого в твоей памяти о нас? Или всегда были не правы и виноваты? – спрашивал Егор.

– Может, и было что–то хорошее, но так мало, что не припомню никак. Вы с бабкой всех обижали! Я это знаю! И не хочу снова жить с тобой. Боюсь повторить прошлое. Мне самому надо простить тебя. Без твоих просьб. Если смогу. И не только я…

– Сынок! Конечно, я во многом был не прав. Но постараюсь исправить все. Ведь у тебя скоро родится сестра иль брат. Пусть этому ребенку не будет одиноко в жизни.

– Как мне?

– Хотя бы так, – согласился Егор.

– Я завтра съезжу к деду. Поговорю с ним. Не знаю, что он скажет. Да и я тебе не верю! Чую, пришел лишь потому, что приперло с жильем. Если б было где жить, ты б всех перезабыл!

– Женька, не смей бить больнее боли. Ты на это не имеешь прав. Многого не знаешь и не поймешь пока. А когда вырастешь, неловко будет за сегодняшнее.

Кузьма внезапно чихнул. И Женька с Егором мигом оглянулись на калитку. И мужику неловко стало подслушивать за забором. Он открыл калитку, вошел.

– Дедунь! Как хорошо, что ты приехал! Как раз вовремя! – обрадовался внук. И рассказал Кузьме о причине прихода Егора. – Как ты надумаешь, так и будет! – глянул в глаза деда.

– Самого, может, и не пустил бы! Но… Не кукушонок тот малец, чтобы в чужом гнезде ему родиться. Нельзя, чтоб люди говорили, что не хотят держать в своей квартире чужого малыша. Нам он – свой! Кровный! Пусть приходит в наш дом. В семье прибавленье – радость. И у тебя, внучок, родная кровинка в жизни объявится. Так или нет? – Потрепал вихрастую макушку Женьки и сказал, обратившись к обоим: – Чего на дворе говорите? Иль в доме места нет для вас? – Вошел на крыльцо.

– Дедунь, разуйся! Мы с пацанами вчера все полы помыли. До ночи! И крыльцо тоже! Со стиральным порошком! Видишь, я даже в носках пойду, – попросил Женька, с укором глянув на Егора, стоявшего на ступеньках в туфлях.

В доме было прохладно и сумрачно. Сквозь занавески едва просачивался свет. Кузьма прошел на кухню. Огляделся. Как все знакомо и чуждо здесь!

На столе в тарелке засохший хлеб. Немытая посуда топорщится в мойке. На окнах пыль. Все комнаты пропахли сыростью. Их никто не проветривал, не убирал по–настоящему. Давно не касались дома хозяйские руки. И повисла по углам паутина чуть ли не до пола.

– Я не все успел сделать! – схватился Женька за посуду, покраснев за беспорядок.

– Так что, внучок, мы с тобой решили?

– Ты о чем? – смущался Женька.

– Насчет отца. Пусть переходит в дом!

– Как скажешь. Но если снова доставать станет, уйду насовсем от всех, – пообещал не задумываясь.

Кузьма выложил конфеты, поставил чайник на плиту. Он не обращался к Егору, ждал, когда тот сам заговорит.

Тот молчал долго. Сидел, съежившись в комок, перед кружкой чая. Он понимал, что молчание не может длиться бесконечно. Но язык словно онемел. Отец снова удивил его. Не дал, не позволил унижаться. Сам предложил перейти в дом, не напомнил о прошлом.

«Уж лучше бы отматерил, избил бы. А там и помирились бы! Так нет, вот так казнит! Ну что мне теперь, сказать ему, какой я был дурак? Так он и сам о том знает», – глянул на Кузьму растерянно, и с языка само собой сорвалось:

– Прости, отец… Если сможешь… – Дрогнули плечи.

Егор молчал все эти месяцы. Он никому не пожаловался, как досталось ему. Оплата квартиры, которую он снял, съела много денег. Заработка не хватало ни на что. Он старался кормить жену. Ведь она носит ребенка. А сам ел в больнице то, что оставалось от больных. Он обносился и перестал следить за собой. Порой от больных ничего не оставалось. И он сидел на хлебе. Иногда медсестры приносили ему чай. Было стыдно брать. Ему бы хоть сахар купить. Но не на что. Всякую копейку откладывали на квартиру. Но они дорожали с каждым днем. Росли и цены на продукты. А зарплата оставалась прежней. И ее выдавали не всегда.

«Как дальше жить? Да и стоит ли эта жизнь того, чтоб за нее держаться?» – не раз приходила в голову шальная мысль.

Жена, словно почувствовала, предложила однажды ночью:

– Егорушка! Не обидься! Но не потянем мы! Давай я прерву беременность. Сделаем искусственные роды. Переждем еще хотя бы года два. Второй ребенок не по силам. Не сможем…

– Успокойся, Зинуля! Все наладится! Не думай о плохом. Если сегодня погубим, дальше и вовсе не сможем. Поздно будет. Да и где гарантии, что завтра станет лучше, чем сегодня?

– Как мы выживем? Уже совсем невмоготу стало! – заплакала Зинка. Егор успокаивал ее. А вечером шел на рынок. Помогал разгружать крупу, муку и сахар в коммерческих палатках. На заработанные получал харчи.

Зинаида тоже ходила на платные вызовы, делала уколы больным. Но все заработки съедала инфляция. Она затягивала петлю на шее.

Износились сапоги у жены. Новые купить не на что. Стыдно ходить на работу в заплатанном костюме. Но что делать? Приказывал себе не замечать. И шел, пряча глаза со стыда…

Егор смотрит на отца. Тот кивнул:

– Лады, сынок! Забудем старое! Живи. Но внука не забижай. Он мужиком держится. Хоть и малец! Но я вас всех наведывать стану. Авось сгожусь…

– Спасибо, отец! Тогда сегодня перейдем. Все будет нормально, – пообещал Егор, вспомнив вчерашний разговор с женой.

–…Схожу к отцу. Навещу его. Может, даст нам нашу комнату. Хотя бы на время, пока построят дом.

– Не согласится. Ты же говорил, что он все документы на себя переоформил. Наверное, не для того, чтоб нас взять? А и жениться уже мог. Конечно, столько времени прошло. В дом привел!

– С Женькой они живут. Вдвоем. Наш пацан не уживется с чужой!

– Прижмет – еще как сживутся! – не соглашалась Зинка.

– Не думаю, что отец решится на это, – сомневался Егор.

– Не захочет нас взять после всего. Вот это точно! И угораздило тебя! – упрекнула мужа за прошлое.

– Попробую! Хотя бы навещу! – долго, всю ночь, уговаривал самого себя. И убедил…

– Тебе на первое время подмога понадобится. На харчи. Возьми вот! – протянул Кузьма деньги.

– Нет. Не могу! – покраснел Егор.

– Бери! Они не тебе – внучонку. Он ни при чем.

– А ты–то как? – спросил впервые.

– Я на всем готовом нынче живу. Покуда в стардоме, получку приносить вам стану. Все же подмога…

Егор, краснея, взял деньги.

– Я верну тебе, как только встанем на ноги, – пообещал, не веря в сказанное.

Женька, слышавший и видевший все, с горькой усмешкой отвернулся от отца, подумав невольно: «На ноги, как на крыло, молодыми становятся. Ты уж вовсе облысел! Куда уж встать, скоро устоять не сможешь! Сам знаешь, что не отдашь деньги деду. Зачем врешь?»

– Пожалуй, мне пора. Да и обойдетесь без меня. Коли что понадобится, где сыскать – знаете! – сказал Кузьма, вставая. И, оглядев дом перед уходом, сказал Егору: – Сами живите. И Боже вас упаси набрать в дом чужих людей! Понял? Увижу иль узнаю, самого выкину взашей в тот же день!

– О чем ты, отец? Мы столько намучились по чужим углам, что никого уже видеть не захотим в доме. Познали цену всем в своей беде. Сколько у нас друзей было? А коснулось… Никто не помог, руки не протянул. Поотворачивались, как от прокаженных. И это друзья? Мы с Зиной зарок себе дали – не обзаводиться больше ни знакомыми, ни друзьями. Какие жильцы? От всех на запор!

Женька, слушая отца, головой поник, совсем скис:

– Значит, и мне снова запретишь друзей приводить?

– К себе в комнату – веди! Ни звука не услышишь. Даю слово!

– Смотри! Чтоб потом не сказал, будто не обещал мне это, – предупредил Женька. И пошел проводить деда на остановку. – Я, если меня опять достанут, к тебе приеду. Но уж насовсем. Не станем же мы с тобой выкидывать из дома снова? Да уже с малышом… Так и быть… Начну своих пацанов в стардом приводить. Чтоб не стали как отец, от которого кто на кладбище, кто в стардом ушел. – И, посадив деда в автобус, не поспешил уйти. Долго махал вслед рукой.

Кузьма проехал всего одну остановку, вышел из автобуса, пересел в другой, на ходу решив поменять маршрут.

Шурки дома не оказалось. Не ждала гостя. Устала иль не поверила, что Кузьма вернется. А тот, покрутившись на крыльце перед закрытой дверью, заметил лестницу на чердак. Влез по ней в дом, вошел в сарай, открыл настежь двери, принялся за мебель. Она порядком отсырела, подгнила.

«Эх–х, баба! Все из рук у тебя валится! Зато гордости полный подол! А кому она нужна? Годочки катятся. Скоро сама плесенью обрастешь, как гнилушка. И что тогда? Вовсе никому не станешь нужной, даже для утехи!»

Кузьма сбивал стулья, перетянул пружины дивана. Подложил паклю. Чистил обивку. Иногда поглядывал на время. Три часа прошло. Шурка не возвращалась.

«Придет! Куда денется? Вон и корову скоро пригонят из стада. Кур, свиней кормить надо. Их не забудешь, не бросишь», – работал мужик пилой, молотком, рубанком. И не услышал, как скрипнула калитка и торопливые шаги заспешили к крыльцу. Вот они замерли на пороге. Потом крадучись подошли к двери сарая. И над самым ухом мужика ойкнуло внезапно:

– Кузьма?! Господи! Как я напугалась! Думала, воры забрались!

– Да к тебе вора дубинкой в дом не загонишь! Что красть? Глянуть не на что! – усмехнулся мужик.

– Другие еще хуже меня живут! – поджала губы обидчиво.

– Зато здоровенькие. Живут – двери нараспашку. Им бояться нечего! Любому гостю рады! Хоть краюху хлеба на стол положит и с хозяевами поделится.

– Как раз! Вон у нас Даниловна живет. Через дом. Уже лет двадцать одна мается. В доме, кроме тараканов, никакой другой скотины нет. Денег в жизни не имела, в колхозе работала. Что было у нее? Перина и подушки, какие от отца с матерью еще девкой в приданое получила. Да и мужнин нательный крест. Так даже этим не погребовали лиходеи. Серед ночи вломились. Выковырнули бабку из перины. Подушки из–под головы вырвали. Содрали крест с шеи. А бабке в бока натолкали, чтоб не орала. Нынче на гольной сетке спит. Так–то вот и угадай бандюг! Вот и живем на запорах. Я вон лопату все время наготове держу. В сенях. Чуть что, хоть по башке огреть успею!

– А чего ж не боишься так надолго дом оставлять? – глянул Кузьма вприщур.

– На базаре была, известное дело. Молоко да яйца свезла. Копейку поимела. Оно и купила кое–чего. Сахара да хлеба. Селедку к ужину. Пошли в дом. А то мы оба голодные.

– Диван вот доведу. Немного уж осталось. Ты покуда управишься, я и закончу! – ответил Кузьма.

Когда Шурка, скрипнув дверью, ушла в дом, мужик подумал: «А ведь не изменилась баба! Все такая же… Не старится!»

Вскоре Александра вошла в сарай.

– Пошли ужинать. Заодно и пообедаем, – позвала улыбаясь.

Кузьма оглядел диван. И, прихватив все три стула, вошел в избу.

– О! Уже подчинил? – изумилась баба. – Время даром не терял. Ну, спасибо! – обвила руками шею. Кузьма заметил шальные огоньки в ее глазах, загоревшиеся мигом.

«Дразнит или впрямь решилась?» – обнял бабу, подставил лицо.

Та в глаза заглянула удивленно.

«Иль заимел другую? Что ж так изменился?» – спросила взглядом.

«С чего б пришел?» – ответили глаза Кузьмы.

«Что ж не горишь, как прежде?»

«Хочу, чтоб ты оттаяла… Ведь вон опять же в щеку чмокаешь…»

Шурка рассмеялась тихо, вкрадчиво. Робко прильнула к губам Кузьмы, словно примерилась.

– Шурка, а ведь мы стареем! Сколько в пацанву играть можно, когда и хочется, и колется, и мамка не велит. Мы не вечные… Чего дразнишь?

– Не спеши. Все успеется, – обронила тихо и, выскользнув из мужичьих рук, пошла переодеться. – Ты не жди. Ешь. Я мигом, – ушла в спальню.

Кузьма хотел пойти за ней, но что–то удержало.

Баба вскоре вышла на кухню:

– Ну, как ты живешь? Яков говорил, что в стардоме все бабы по тебе страдают. Даже хорохорятся нынче. От тех, кто вовсе дряхлый, до тех, кто с одиночества в стардом ушел. То верно?

– Якову видней, – ответил уклончиво.

– Ну не сидишь же ты один! Вон сколько времени меня не навещал! – глянула озорно.

– А ты звала?

– Да сколько раз с Яковом передавала. Разве не сказал он? – удивилась Шурка.

– Говорил, – соврал Кузьма.

– Чего ж не приходил?

– А нужен ли я тебе? – оглядел плечи, грудь Шурки, так что баба чуть не носом в тарелку влезла. – Чего ж молчишь? Зачем звала?

– Но почему ты не приходил?

– Со мной был внук. Не мог же я с ним к тебе прийти, когда промеж нами ничего нет. Кто мы друг другу?

– Вот как? Значит, никто?

– Зачем звала? – перебил бабу.

– Нужно было…

– А теперь? Нужда отпала?

– Кузьма, не надо так! Не отшибай сам от себя, – глянула с мольбой.

– Звала, знать, ждала! – встал из–за стола. И, подойдя к Шурке, убиравшей со стола, повернул ее к себе. – Шурка ты моя! Зазноба нежданная. Сколько раз приказывал себе забыть тебя! Но почему не получается? И стоишь перед глазами моими повсюду! То радостью, то наказаньем. То смеешься и зовешь, то гонишь и бранишь. Как быть? Как понять тебя? Ну скажи мне, где ты всамделишная?

Баба загадочно усмехнулась:

– Сам пойми…

– Сколько мы знаем друг дружку? А ты все загадками! Почему не можешь в открытую, прямо сказать и ответить? Во мне иль в себе сомневаешься?

– Ожглась я, Кузьма! А ведь любила! И верила больше, чем себе! Думала, в озеро теплое бросилась, а попала в прорубь. Душу до сих пор морозит от памяти. И болит сердце…

У Кузьмы при этих словах весь пыл угас.

– Раз болит сердце, значит, любишь его, – отошел от бабы, присел к окну. – Вот и починил я всю твою мебель. Теперь уж ни ждать, ни звать не станешь. А и приходить мне ни к чему, – сказал тихо, словно самому себе.

– Насильно никого не докличешься. Не затащишь в избу. Разве только с лопатой… Но я сгорела, Кузьма. Теперь всего боюсь и никому не верю. Даже себе…

– Что ж, майся, как можешь. Ты не первая, кто на снег ровно на кипяток дует. У нас таких – полный стардом! Сколько тебе еще отпущено? Хорошее сиротство хуже плохого замужества! Одиночество – самое горькое горе. Не минет пяти зим, как опомнишься. Рада будешь сыскать, да заметет снегом следы мои и душу. Уже и сам не ворочусь…

Вернувшись к себе, Кузьма удивился.

«Что за наважденье?» – изумился он.

На столе цветы в банке. В комнате все прибрано. Постель по ниточке застлана. Даже полы помыты. Все ложки, тарелки, кружки сверкают чистотой. Стекла в окнах, двери, стол и табуретки отмыты до идеального. На столе, под чистым полотенцем, его обед стоит.

«Кто тут побывал? Кто похозяйничал?» – терялся в догадках человек, перебирая в памяти всех, кто мог бы вот так осмелиться.

Но нет, ни одна из тех, что были благосклонны хотя бы на словах, не решилась бы вот так открыто прийти и позаботиться о нем.

«А может, Ольга была? – подумал о дочери и тут же себя осек: – Ну да! С казенным обедом заявилась бы. Уж если б она, так хоть записку оставила б. Мол, вот я какая! Тут же – молча! Без подписи и намека. Но смелая. Кто ж такая? – чесал затылок. – Тьфу, дурак, зашелся! Ну почему враз об озорстве? А может, какая–нибудь сжалилась и надо мной? За починенную койку вот так благодарит. Теперь ее обомшелые бока не болят! Хотя… Старухе так не управиться. Пороху не хватит. Они все до единой – неряхи и грязнули. Куда им такой порядок навести? Тут не плесень, баба управлялась. Но какая?» – пытался понять Кузьма.

Он хотел спросить у Якова. Но того дома не было. Врач и медсестры находились в стардоме и ничего видеть не могли.

Завхоз, попавшийся Кузьме навстречу, отмахнулся зло:

– Лучше бы помог продукты с машины разгрузить на склад! Только–то и забот у меня следить, какая бабка к тебе свернула! Может, всем стардомом приходили? Почем знаю, если за сотню верст отсюда был? Только вот разгрузили. До того ли мне?

– А где Яков?

– Директор поехал договариваться с акционерами из деревни! – усмехнулся завхоз и добавил: – Скоро все туда поедем. Картоху копать. Из пяти мешков один наш будет! До снегу на зиму картохи запасем. Там повкалываешь, про баб позабудешь. Особо если придется мешки по полю целый день таскать. Эдак с сотню чувалов отволокешь, не то баб, самого себя забудешь как звали. И ничто не зачешется, не побеспокоит! Спать станешь, как дряхлый барбос! Без снов и визга! Так что готовься…

«Ну, подлый хорек! Козел злорадный! До чего паскудный змей! Недаром от тебя баба сбежала на старости лет в неведомом направлении. Только тряпки свои забрала. Адресок черкнуть запамятовала, чтоб и на том свете не сыскал. Небось и ее заездил работой. Вот и не сдюжила жизни с таким козлом! – подумал Кузьма вслед завхозу. И тут же себя осек: От него – живой ушла баба! А от меня – враз на погост. Во как заездил! Коль не мне, так и другому не досталась», – съязвил себе.

– Кузьма! Тебе сын звонил только что. Велел передать, что переехал. А куда, ничего не сказал. Ответил, мол, сам знает! – крикнул с крыльца сторож.

Кузьма кивнул ему. Прошел мимо. Он даже не обратил внимания на женщину, сидевшую на лавочке под старой березой. Да и что на нее обращать внимание? Баба сидела, отвернувшись к воротам, словно кого–то ждала, и казалось, никого не видела и не слышала. Внимательно вглядывалась в каждого человека, выходившего из автобуса.

Случалось, по выходным все старики выходили во двор. Сидели. Ждали. А вдруг о них сегодня кто–то вспомнит? Придет торопливо. И скажет такие теплые, дорогие, самые памятные слова:

– Мама! Я так скучал по тебе…

– Отец! Прости! Я всегда помню… И так рвусь к тебе!

Никто не верит этим словам. Но их так ждут! Ими живут. Их слышат во снах. Пусть это ложь… Но она помогает надеяться, ждать и жить. Иначе не станет смысла. Зачем его вырывать из немощных, слабых рук?..

Вглядываются старики в людей, проходящих мимо, до рези в глазах, с утра до темноты. Забывая о еде и сне. Не покидая двор ни в дождь, ни в снег. Ждут до тех пор, пока из–за темноты становятся едва различимы лишь огни автобусов. Они привозят пассажиров. Но не тех, кого ждут здесь. Те снова оказались занятыми. У них нашлись более важные дела. Что им старики? Они присмотрены. Не голодают и не мерзнут. А что еще нужно? Душевное, родное тепло? Его уже и на детей не хватает… Детвору не сдашь в стардом. Зато приюты переполнены. При живых родителях назвали ребятишек сиротами. Почему?

– Чего, Андреевна, плачешь? – присел Кузьма к полуслепой старухе.

– Это ты, Кузенька? Спасибо, родимый, что уважил, – вытерла глаза платком. – Да как же это нынче? Все так коряво! Внуки мои, обои, с дому ушли. Не хотят с родителями…

– А почему? – насторожился Кузьма.

– Пьют они. Без свету. День и ночь! Совсем стыд потеряли! Ведь и не квелые, работать могли б. Обоих согнали за пьянку навовсе. В доме все пропили насквозь. Даже спят на полу. Срам единый. И детей жалко, внуков. Вовсе несчастными поделались.