Текст книги "Запоздалая оттепель. Кэрны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Они теперь целыми днями бегали по тундре, подыскивая подходящее место, чтоб было оно на одной из проталин, недоступной воде и ветрам. Нелегко было сыскать такое место сразу. А время не терпело… И вот однажды, рыская по тундре, встретились полукровки со своей стаей. Волки узнали их. Поначалу удивились, что живы они. Потом и обрадовались. Ведь белолобый на охоте удачлив был. Голодными собратьев оставлял редко. К тому же семейные волки уже отошли от стаи. Оставшиеся сами по себе жили. Промышляли как могли. Тут же – вожак. Есть надежда сытно пожить, как прежде. Но белолобый не обращал внимания на волков, окруживших его. Выглядев, где над тундрой теплый парок поднимается, поспешил туда вместе с полукровкой. Стая последовала за ними. Волки бежали не спеша и не сразу увидели чужую стаю. Она проскочила реку, начавшую вскрываться, и, взобравшись на крутой берег, будто собиралась обжить этот кусок тундры. Вот тут–то они и повстречались. Одна совсем слабая, небольшая; вторая – хоть и голодная, имела втрое больше волков. Сильных, матерых…

Осенью такая встреча была бы в радость. Но теперь, когда волки выбирают владения для логов, знакомство не могло обойтись мирно.

Стаи остановились. Обнюхали воздух. Зарычали зло, стали сближаться. Когда их разделила лишь маленькая полянка–пятачок, от стаи пришельцев отделился вожак. Он сел. Задрал морду кверху и завыл. Волки его стаи беспокойно заходили вокруг поляны. Вглядывались, рычали, но не бросались на чужаков без сигнала вожака.

Белолобый понял: драки не миновать, хотя сейчас она ему не была нужна. Но уйти, показать хвост нельзя. Это вожак–полукровка почувствовал сразу. Не только за слабость нагонят и разорвут. Отказ от драки – полное неуважение пусть к чужим, но собратьям. Дерись, коль встретились. У каждого есть клыки… А у вожаков свой этикет: сильному – вся тундра, слабому – смерть. Дерись, если даже знаешь, что тебя разорвут на куски и сожрут. Рано или поздно эта участь ждет каждого вожака. Белолобый глянул на свою подругу. Она вся напряглась и внимательно следила за чужой стаей, за каждым приближавшимся. Она понимала: пришельцы хотят окружить стаю и прикончить ее, едва вожаки сойдутся в поединке. Почувствовал это и белолобый: если он не одолеет вожака, полукровку разорвут первой. Значит, надо драться за двоих. Белолобый ощерился, вздыбил на загривке шерсть, показал вожаку пришельцев клыки и острые белые зубы.

Вожаки кружили. Не так–то просто подметить у врага все слабые, уязвимые места, в какие можно вгрызаться без промаха, чтоб поскорее закончить схватку.

Белолобый прятал от глаз чужака недавно заживший бок с ярко–красным рубцом от ножевой раны. Показывал лишь здоровый, успевший пополнеть. Второй вожак кружил, приседая, прятал хромую лапу, прокушенную в драке то ли своим, то ли чужим волком. Лапа еще не успела зажить. И вожак побаивался, что она может подвести его.

Белолобый тем временем подметил, что клыки у его соперника крупнее его, передние лапы жилистые и длинные, сильны в прыжке. Пришелец поджар и, значит, изворотлив.

Чужой вожак заметил, что белолобый, хотя и молод, силен, но в серьезных драках неискушен. Иначе почему спину не пригибает, чтобы прочнее держаться на ногах? Таким приемом пренебрегают только собаки. Может, и этот? Так и есть. Значит, неопытность – кажущаяся: у полукровок волчья свирепость усилена собачьей храбростью.

Стаи уже начали терять терпение. Но вот вожаки стали сходиться, шаг за шагом приближаясь друг к другу. Их рычание становилось все громче, грознее. Вот и первые комья талого снега полетели из–под когтей. Вожаки кусали снег, метали друг в друга ненавидящие взгляды. Движения их постепенно перешли в прыжки. Пока это были ложные выпады. Но вот белолобый задел вожака грудью и полоснул зубами воздух у самой глотки. Пришелец, увернувшись, припал, приготовился к сбивающему прыжку, подобрался живой пружиной… Обе стаи словно оцепенели, замерли. И вдруг… Совсем рядом, в одном прыжке от чужой стаи зашевелился сугроб. Затрещал, заскрипел, развалился на комья. Как само наваждение, на поляну из открывшейся берлоги выскочили медведь с матухой. Злые, голодные – они рассвирепели на волков, разбудивших их своим рычанием и воем. Кинувшись на стаи, они раскидали волков по сторонам, обратили в бегство. Поединок не состоялся. Не до выяснения отношений, не до логов, не до еды сразу стало. Хочешь жить – спасайся бегством. Тем более следом за двумя космачами медвежата из берлоги вылезли. А эти играючи не одного Волка горбатым могут сделать, с ними тоже лучше не связываться. Забыв о волчьем достоинстве, разбежались и вожаки. Даже обвыть друг друга на прощание не успели, радуясь затаенно, что настоящая схватка не состоялась.

Белолобый, сызмальства живший рядом с берлогами, знал медвежьи повадки и не боялся лохмачей. Медведи не станут долго гоняться за волками. Тем более за удиравшими. Знал он также, что косолапые даже по большому голоду не едят волков. Рвут их лишь в гневе или из мести. Но для мести сейчас не было повода, а медвежий гнев быстро проходит.

Вот и это семейство, уже забыв о недавнем, нетерпеливо обнюхивает тундру, первые проталины. Ищут медведи первые ростки черемши – надо брюхо набить, а уж потом и весне порадоваться. Но рано, слишком рано подняли их из берлоги волки. Придется пока обходиться перезимовавшей брусникой. Хоть и не станет от нее в животе сытно, зато до вечера сладость в пасти сохранится.

Белолобый на этот раз не искал следы своей стаи. Лизнув полукровку в нос, позвал ее на поиски логова. Та пробежала несколько шагов, тяжело переставляя лапы. Вожак понял, скоро им будет не до выбора. Если не повезет быстро найти удобное место, придется расположиться посреди открытой тундры, незащищенными от врагов остаться. Надо было спешить… Но подруга не торопится. Что–то вынюхивает. Почерневший снег лижет.

На снегу лежал совсем теплый пепел. Головешки от недавнего костра еще таили в себе огонь. Здесь был человек. Он ел мясо. Вон как вкусно пахнут кочки, на которые осел не успевший выветриться запах. Но… кроме него человек ничего не оставил для поживы. Даже обглоданные кости сжег на костре. Белолобый догадался: человек не бросает объедков в тундре, чтобы волки не пошли по следу. Когда нет времени сжечь остатки еды, человек всегда закапывает их в тундре. Прячет в снег. Даже пепел костров им забрасывает. Но нынешний снег таял быстро. Белолобый глотал голодную, колючую слюну. Злился на человека. Полукровка искала поблизости от костра хоть какой–нибудь кусок, оброненный по случайности. Вот кочка, здесь человек был. Тоже, наверное, участок метил своим пометом. Но это для людей, не для волков. Она бежит дальше. Как вкусно пахнут следы человечьи. Вот и то, что так долго она искала. Кусок мяса. Прямо под деревцем. Волчица бросилась к лакомству, чтобы проглотить его вмиг. Впервые она не вспомнила о белолобом, который подскочил, чтоб оттолкнуть подругу. Но поздно… Капкан сработал туг же.

Волчица взвыла от боли. Обе передние лапы попали в тиски. Петля из толстой проволоки надежно держала их. Полукровка повалилась на бок, оглашая тундру воем боли и страха. Кричала во весь голос, роняя слезы на тающий снег, а на коварный капкан голодную слюну.

Белолобый знал: ни одному волку не удавалось вырваться из капкана. После схватки его стаи с собачьей упряжкой и человеком этих железок все больше появилось в тундре. Если такое происходило на глазах у стаи, попавшего в капкан разрывали свои собратья, оставляя человеку клочья шерсти.

Белолобый осторожно обошел полукровку, обнюхал капкан. Понял, что с ним не справиться. Потом осмотрел трос, попробовал его перегрызть. Неудача. На тросе ни одной царапины не осталось, зато клыки заныли от боли. Вожак подошел к волчице. Устало лег рядом. Та поняла: надежды нет. Грустно оглядев тундру, подняла морду кверху, завыла истошно, призывая смерть. Так воют волки, чуя кончину.

На вой полукровки слетелись вороны. Для них голос приближающейся смерти – желанный зов. Правда, умерший волк не ахти какое лакомство, но все ж еда, сытость. Вороны запрыгали на снегу от нетерпения. Пока поодаль. Не может белолобый долго охранять свою подругу. Придет время – отлучится. Чтоб поесть. Тогда и их черед обеда или ужина настанет. Только нужно не прозевать свою добычу. Падалыщики, кося черные глаза, так похожие на тундровую ягоду шикшу, не улетают. Ждут. Белолобый знает, чего ждет воронье. Но время идет. Вот и ночь наступает. Вороны сели на дерево, к которому привязан капкан. Незаметно белолобый уходит недалеко и вскоре приносит полукровке зайчонка. Сам мышей поел и лег рядом с подругой. И едва проклюнулся рассвет, уже ни на шаг не отошел от волчицы. Все думал, как ей помочь, как отделаться от капкана. Несколько раз он пытался перегрызть его. Не получилось. А к полудню всполошились вороны. Загалдели, закричали зло. Пролетавшая сорока что–то крикнула им, и они, сорвавшись с деревца, покинули место ночлега, даже не оглянувшись на волков, прижавшихся друг к другу. По их крику белолобый понял, что опасность близка. Взъерошив загривок и глухо рыча, он лежал около подруги, пока не услышал человеческий голос и собачьи тявканья. Лизнув полукровку в живот, белолобый спешно потрусил к распадку, где было безопасно, откуда можно увидеть все, а самому остаться незамеченным.

Собаки тут же заметили волчицу в капкане и с лаем и рычанием подскочили к ней. Человек едва удержал их. Не дав приблизиться вплотную, остановил собак, слез с нарт, подошел к полукровке. Нагнулся. Та приподняла морду. Глянула на человека и закрутила хвостом. Человек даже отпрянул от удивления. Потом протянул руку к волчице, попытался погладить там, где еще на животе не просохла слюна вожака. Полукровка щелкнула клыками у его кисти, отдернув руку, тот сел на кочку рядом с волчицей. Закурил. О чем–то стал размышлять. Потом встал. Подошел к упряжке. Заговорил с вожаком ездовиков.

– Что кричишь, однако? Не волчица она. Собака! Понял? Да еще пузатая. Может, и от волка. Но все равно убивать нельзя. Она нам ездовиков хороших подарит. Вот–вот принесет. Незачем нам от молодых псов отказываться! Мы же не дурнее того глупца, какой выкинул или прозевал эту собаку. Верно, щенком убежала в тундру. Ее и не нашли. Одичала. Да только мы ее быстро приручим снова. А убей такую – за шкуру ничего доброго не возьмешь. Она сама и щенки куда как дороже стоют.

Вожак понял слова человека, потому что всю свою жизнь жил рядом с ним. Рявкнул на упряжку. Собаки утихли.

Белолобый ничего не понял. Но перестал бояться за подругу. Помнил, что, если человеку надо убить зверя, он делает это сразу. Не медлит, не говорит с вожаком своры. Да и не едят люди волков. Они не стая.

Человек подошел к нартам, достал ремни. Вернулся к волчице. Наклонился. Быстро связал ее. Не обращая внимания на рычание, освободил ее лапы из капкана. Подняв с земли, он уложил полукровку в нарты рядом с мешком, набитым мясом – приманкой для волков. Почуяв еду, полукровка заворочалась. Человек усмехнулся, сказал ей:

– Это не для тебя, подожди, однако, до дома.

Он сел на нарты, но ездовик заупрямился. Все оглядывался на связанную полукровку, ворчал.

– Чего стоишь? Этой новой собачке нельзя в упряжку. Брюхатая она! Иль не понимаешь ты этого, глупый кобель? К нартам приучать надо. Она их никогда не возила. Так что давай, веди, пока остолом[2] я тебя не проучил! – рассердился человек. И вожак вскинулся: упряжка, сорвавшись с места, легко и быстро понеслась, увозя с собой подругу вожака и еще не родившееся, неувиденное потомство.

Белолобый бежал поодаль. Прячась за сугробы и кусты, перескакивая от кочки к кочке, он боялся потерять след нарт. Пугающе незнакомые запахи, ударившие в нос, остановили его, заставили вспомнить об осторожности. Припав к тундре всей требухой, он выследил, где упряжка остановилась. Человек вошел в свое логово, но скоро вернулся. Взяв полукровку на руки, он отнес ее в сарай и запер его.

Ночью белолобый попробовал прокрасться к сараю. Но собаки подняли такой лай, что пришлось быстро уходить. На следующую ночь при сильном ветре он сумел подойти незамеченным. Обнюхав строение со всех сторон, белолобый скребанул лапой по бревну, давая о себе знать. Полукровка не откликнулась. Видно, не поняла. Или не услышала. Тогда, сдерживая злое дыхание, злясь на человека, на подругу, на себя, начал он рыть землю у стены. Рвал ее когтями. Торопился. Забыв об осторожности, рванулся он к своей подруге, у которой, возможно, уже появились волчата.

Яма должна быть такой, чтобы она сумела вылезти наружу. И белолобый старался, забыв все на свете, пока не очутился под сворой накинувшихся на него собак. От двоих, особо назойливых, он отбился. Но их было слишком много. Одному было не справиться. Тут нужна была бы целая стая. Но стаи нет. Он был один, и ему пришлось бежать от собачьей своры так, что свистел в ушах ветер. Зло, насмешливо.

Вот и не стало слышно собачьего лая. Не чувствуется запахов села. Едва уцелел. Чудом вырвался из собачьих озверелых пастей, так и не увидев свою подругу, не отняв ее у человека. Может, и убил он волчицу… А вдруг она сама не захотела вернуться к нему? Вспомнился трос, каким был привязан к дереву капкан. С такого не сорваться. Значит, просто не смогла сбежать подруга. А может, волчата уже появились? С ними разве уйдешь? Малы. Да и куда? Ни еды, ни логова… Одни беды. Вот и не решилась волчица? Как ни плохо ей у человека, зато потомство никакая стая не порвет, ни один зверь не обидит. Разве только собаки. Но они даже от него волчицу охраняют. Не пустили к ней. Берегут, никому не дадут в обиду. Вот только не выйти ей больше в тундровые снега. Не свидеться с белолобым. Отнял их друг у друга человек. А каково перенести эту разлуку волчьему сердцу!

Полукровку свою белолобый видел даже во сне. Вот они снова бегут по тундре. Подруга загоняет зайца. Он такой белый, как снег, его трудно вытащить из сугроба. Но полукровка хитра. Заяц вон уже в зубах у нее трепыхается! Вот она кладет его перед ним, но тут раздается лай собак, и он, проснувшись, вскакивает, готовый бежать от своры куда глаза глядят. Вокруг серая, оттаивающая тундра, дождь, тоска. Нет своры, нет подруги, нет зайца. Белолобый не знает, что ему делать. Куда идти? К таким, как сам? Но в эту пору никто к себе его не подпустит. Весенняя тундра голодна. Всяк норовит себя прокормить. Весною – серые особо злы. Волк с волком не могут мирно пройти мимо друг друга. Чуть потеплеет – станут терпимей. Белолобый остановился на краю болота. Смотрит, как утки гнездо вьют. Парами. Селезни – настоящие трудяги, все в гнездо тащат. Торопятся. Когда гнездо совьют, тогда утки и о селезнях вспомнят. Иначе зачем гнездо вили? Устроят свои дома, линять начнут. Тогда им не до воды. В тундре кормиться станут. Здесь их не только волк – волчонок без труда словит. За день стольких можно съесть, что потом ночью, в самое время волчьей охоты, можно спокойно спать в логове. У кого оно есть. Белолобый с досадой крутнул башкой. Отвернулся от уток. И тут же приметил куропаток. Эти уже успели свое белое зимнее перо сменить на серое, весеннее. И на радостях, что незаметными сделались в тундре, тоже в пары сбиваются. Вон куропатка, сама невзрачная, а из трех самцов выбор имеет. Не каждой волчице так повезет. Хоть она и зверь. Не чета птахе, какую не всяк волк, проглотив, в животе почувствует. А ведь вот живут и радуются. И на них человек капкан не ставит. И еды им нужно мало. По теплу – шикша, по холоду – рябина или стланиковые орехи. Им за сытостью бегать не надо. Она у них под лапами растет. Только успевай склевывать и глотать. Потому и птенцы у них всегда сытые, жирные, беззаботные. Корму полно, в гнезде тепло. Не то, что волкам достается. Белолобый видит, как из–за куста на куропаток лиса метнулась. Схватила самого большого петуха и к себе в нору потащила. Лисятам. Рыжие всегда умеют прокормиться. Едва лисята сами промышлять научатся, лисы мужиков своих из нор гонят. Жить одной сытнее. Вот так и волчицы. Редко какая пара к концу лета не распадется. Изгоняют волков из логов недавние подруги. Перестал быть единственным кормильцем – уходи. Самой – проще. Да и от подросших детей останется часть их добычи. Волк в логове нужен лишь на первых порах. Пока волчата слабы. А потом…

Но белолобый совсем никому не нужен. Собаки прогнали. Ни логова, ни волчицы, ни волчат нет. Отвернувшись от куропаток, он поднял морду к плачущему, словно тоже осиротевшему, небу и завыл жалобно, надрывно, точно кляня свое горькое, вынужденное одиночество.

С тех пор, как человек увез полукровку из тундры, прошло целое лето. И белолобый, долго не решавшийся подойти к селу, однажды не выдержал и ночью подкрался к знакомому строению.

Вожак уже был совсем иным. Сильным, матерым волком при острых клыках и когтях, какими он при желании сумел бы задрать не одну собаку. В логовах своих собратьев он нередко видел подрастающее поколение волчат. Уже окрепших, начавших свою жизнь в тундре. Наблюдая за ними, белолобый все сильнее хотел увидеть своих малышей.

На этот раз собак не было ни около сарая, ни возле дома. Видно, вместе с человеком ушли в тундру. Спокойно обойдя сарай, он, увидев открытую дверь, вошел внутрь. Из многих запахов отыскал, учуял совсем недавний – полукровки. Вот здесь она лежала. Тут, на бревне, оставила следы зубов. Верно, хотела прогрызть стену, чтоб вырваться в тундру. Ее следы вместе с собачьими выводят его за село, в тундру. Белолобый, перескакивая кочки и коряги, мчится не оглядываясь. След полукровки совсем свежий, теплый. Она уже недалеко. Скоро он ее найдет, разгонит собак и они снова будут вместе.

Внезапно следы волчицы оборвались у берега реки. Волк поднял морду и в темноте отчетливо увидел на другом берегу костер. Не в силах сдержать себя, он завыл протяжно, зовуще. Потом стих. Вслушался. Волчица должна была отозваться на зов. Она хорошо знала его голос. Но ответа не последовало. Волк взвыл еще раз. И тут же выстрел заставил его умолкнуть.

Белолобый осторожно вошел в воду и тихо поплыл. Он знал, что, если чем–то выдаст себя, ему не спастись. В воде не сбежишь. В ней и самый сильный волк беспомощен перед человеком. В воде – всяк уязвим…

Белолобый незамеченным переплыл реку, не отряхиваясь, вышел на берег. Всмотрелся. Коротко взвыл. Отошел к воде. Стал ждать. И вдруг из тумана прямо на него выскочила полукровка. Она была свободной. Без троса и ремней. Живая, сытая, веселая. Она глянула на него. Обернулась. И вожак увидел четверых волчат, прибежавших следом за матерью. Они были подвижными, резвыми, похожими на волчицу. Остановились неподалеку. Не подходили. Порыкивали испуганно. Звали волчицу уйти от этого незнакомого волка. Они не признали его. Полукровка виновато крутнула хвостом, хоть и знала, что в том нет ее вины. Подойдя к белолобому, она лизнула его бок, когда–то порезанный человеком. Вожак подтолкнул подругу к реке. Позвал за собой. Но волчица внезапно отскочила от него. Оглянулась на подросшее, недоумевающее потомство, не понявшее, что этот волк – отец. Волчата ощетинились. Приготовились защищать мать.

Белолобый еще раз подтолкнул волчицу к реке. Рыкнув уже злее. Она отскочила в сторону. Отвернулась от него. Смотрела на волчат. Те подбежали к ней вприпрыжку, совсем по–собачьи. В них не было волчьей осторожности. Лишь крупные головы на неподвижных волчьих шеях, жесткая шерсть на загривках, желтые немигающие глаза, да сильные не по возрасту лапы отличали малышей от собак. У всех четверых на лбу жило отцовское белое пятно. Материнские «подмороженные» уши не торчали как у волков. Ее же крутящийся хвост унаследовали все четверо. В рычании их не было злобы стаи. В них не было волчьей осанки и достоинства. Все это заменила свирепая беззаботность своры, готовой драться не за себя – за человека. Белолобый понял, что волчатам живется легко. Иначе не лоснились бы бока, не бежали бы за волчицей вместо того, чтобы искать добычу. Как настоящие волчата – их ровесники в тундре. Волк знал: его малыши – потеряны для стаи. Привычные к легкому куску – не приживутся в тундре. Она для них совсем чужая. Эти не пойдут за отцом. Не оценят волчьей свободы. Рожденные в жилье человека, они стали собаками. Тундра им уже не нужна. Он подошел к волчице и снова толкнул ее в бок. Оскалив пасть, она отошла от него. И волк догадался, что навсегда потерял свою подругу. Ее подчинил себе человек. Она стала собакой и привыкла к человеку. Наверное, тот был к ней очень добр и хорошо кормил.

Белолобый, тихо сидя у воды, смотрел, как уходит от него волчица. Она оставалась с малышами, а он должен уйти, как все волки–отцы. У юных белолобых появилась иная жизнь: своя свора, никем не отнятый кусок и надежное логово, дарованное человеком.

– Кэрны! – вдруг донесся до слуха белолобого голос. Волк припал к песку. Из тумана вышел человек. Он сразу понял все. Гладя па полукровку, он грустно сказан: – Нашел, однако. Знать, шибко любил. Да только опоздал ты, паря. Щенков не ты, а я помог ей вырастить. Бабы, даже зверьи, такое помнят крепко. Не уйдет она к тебе. Не зови. Другую ищи. И детей своих не сманивай. Им иначе жить надо. У меня. Друзьями моими. А ты иди. Иди! Тебя не трону. Хороших ездовиков из твоих детей сделаю. За них тебя не обижу. Хоть и зверь, а все же ты отец им. Ну да еще наплодишь себе в утеху. Если приведется… А от этих – отступись. Злишься, что против тебя их ращу? Оно и верно: против стай. Всяк себя бережет как может. Вот и я твоими детьми с тобой враждовать буду. Большая тундра, да только и в ней нам с тобой не разойтись когда–нибудь… Так уж лучше уходи. Пока я добрый, однако.

Белолобый, не мигая, смотрел на человека. Его полукровка уже ушла вместе с волчатами, к своре. Волк медлил, хотя понимал, что ждать ему уже некого. Что человек в любой момент может сдернуть с плеча убивающий гром или позвать собак…

Волк ждал, когда человек уйдет или отвернется. Гордость не позволяла ему уйти первым. И человек словно понял его. Повернувшись, он медленно зашагал к угасающему костру. Белолобый тут же кинулся в воду. Торопливо плывя, он не видел, как человек обернулся и долго с грустью смотрел ему вслед.