Текст книги "Запоздалая оттепель. Кэрны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Эльмира Нетесова
Запоздалая оттепель. Кэрны

Запоздалая оттепель

Глава 1. Изгой

Кузьму выкинули из дома среди ночи, мордой в грязь. Оказавшись в луже по самый зад, мужик побарахтался, встал и, сообразив что–то, заматерился, повернувшись к двери, по–черному:

– Погоди, сука! Задницу мне целовать будешь, умолять, чтоб вернулся. Да только хрен гнилой тебе в зубы! Не ворочусь ни в жисть! Выкусишь теперь из–под меня! Да я таких, как ты… У меня бабья больше, чем кольев в заборе! Куда ни плюнь! Не тебе чета!

Выбрался из лужи и поплелся по дороге прочь от дома. Здесь он прожил много лет. А вот теперь опостылел, стал чужим, ненужным.

– Стерва! Паскуда! – ругал он жену, выбросившую его в ночь, словно мусор, мешавший в доме. – Я тебе докажу, кто есть кто! Меня, мужика, с дому выбрасывать! Прошвыряешься! Голосить станешь еще! А я тебе – во! – свернул две грязные фиги в темноту.

Кузьма не знал, куда ему деваться хотя бы на эту ночь. Он спорил, грозил жене, чтобы убедить самого себя, что он вовсе не отброс, а мужик, еще нужный кому–то. Но кому? Хоть бы кто–нибудь в нем нуждался, окликнул, позвал его из темноты в тепло и свет, приютил и успокоил. Но никого, вокруг темно и пусто. Хоть голышом беги, никто не удивится и не остановит.

– Люди! Эй, человеки! Да где вы все подевались? Иль не видите? Пропадаю живьем! Навовсе бесхозный остался. Как барбос без конуры! Возьмите хоть кто–нибудь! Хоть в коридор иль в сарай! Приютите на ночь! Пропадаю! – стучали от холода зубы. Но вокруг ни звука. Словно все повымерло, оглохло к мольбам человека, оставшегося один на один со своей бедой.

Кузьма пока не понял всей глубины случившегося и просил лишь о насущном, сам не зная кого. Любого, кто услышит и сжалится. Но и жалость, видимо, уснула в кромешной тьме, заблудившись среди домов, огороженных заборами. Ни в одном окне нет света. Ни огонька, ни проблеска надежды.

– Мать твою… Серед живых, как на погосте! Хоть кто–нибудь, отзовись!

– Чего орешь, сучий выкидыш? Чего людям спать не даешь? Шляются тут по ночам всякие! Вот как спущу собаку с цепи! Она тебе вмиг все порвет. Снизу доверху распустит в лоскуты! А ну, пшел отсюда! – услышал злой голос из окна.

– Я людей зову. Собак и без тебя полно! – отозвался Кузьма.

– Я – собака? Ну, погоди ж, гад! – услышал взвизгнувшее. И через мгновение что–то темное, лохматое, с лопатой уже мчалось к нему со двора.

Кузьма хотел убежать. Но не успел. Со второго удара упал, ударился головой о булыжник и затих…

Очнулся мужик уже под утро. Огляделся вокруг. Ничего не узнал. Вспомнил, что его выгнали из дома. Потом он шел по улицам города. Очень долго. Забрел на окраину, такую же грязную, на какой жил сам. Но здесь никогда раньше не был. Устал. За ним погнался кто–то страшный. Он, наверное, не сумел сбежать.

Кузьма смотрит по сторонам. Нет, он не на улице, не в сарае.

– Ну что? Оклемался? – услышал голос над головой.

– Где я? – спросил тихо.

– Где, где? В транде! Вставай и уходи! Чтоб духу твоего тут не было! Огрела я тебя лопатой, чтоб не орал 8 под окнами. А ты и свалился. Со второго раза! Эх, слабак! Я своего мужика по полдня колотила, не то лопатой – валиком. И пи хрена. Ни разу не упал. Еще отмахиваться успевал. Случалось, сама через забор аж на дорогу улетала, когда поспевал подцепить на кулак. Ты ж и вовсе гнилой. Думала, вовсе порешила!

Он увидел бабу, выглянувшую из–за перегородки.

– А где ж мужик твой?

– Тебе какое дело? Очухался – отваливай! Нынче чем меньше знаешь, тем дольше живешь! Понял иль нет?

– Дошло! – Попытался встать, но резкая боль сдавила виски, Кузьма упал, баба в растерянности подошла к нему.

– Ты чего это? – уставилась в побледневшее лицо.

– Голова… Вся вспухла… Не могу… – обхватил руками.

– Погоди! Я тебе мокрую тряпку приложу. Может, отойдет. Моему гаду помогало. – Положила на лоб мужику мокрое полотенце, присела рядом. – Я ж думала, что насмерть тебя забила. Шибко дохлый ты. Но сосед вышел. Посмотрел, сказал, что живой. Велел тебя оклемать. Мол, сумела завалить, смоги на ноги сдернуть. Не смей на дороге бросать. Коли сдохнет, горя не оберешься с ним. Мы и затащили тебя в избу, покуда ночь. Я тебя, черта грязного, всего отмыла и отчистила. Все ждала, когда в себя воротишься, – рассказывала баба.

– Не своей волей к тебе вломился, – попытался оправдаться Кузьма.

– Чего? Да не народился в свете тот смельчак, чтоб ко мне ломиться! Любому кобелю хребет перешибу! Ишь выискался досужий! Да ты кто есть? Сморчок!

– Не заходись! Я к тебе не набиваюсь. Мужик, какой ни на есть, всегда себе судьбу сыщет. А баба, хоть и королева, ждать станет, пока ее приметят и выберут. Поняла? Ты в свете не единая. Не к тебе я шел. Так что не скворчи…

Баба, услышав отпор, вся вспыхнула. Задел Кузьма самолюбие. Досадно стало. Что–то свое вспомнилось, больное, о чем вслух чужому не скажешь. И спросила:

– Сам–то откуда взялся?

– Здешний я. Свойский. Мне б только на ноги встать.

– А где живешь? Может, позвать кого из твоих, чтоб помогли, забрали?..

Кузьма молчал. Он прекрасно знал, что забирать его никто не придет. Никому он не нужен.

– Как звать тебя? – поинтересовалась баба. – А меня – Шуркой. Александра я! Хотя к чему это? – отвернулась, вздохнув.

– Одна живешь?

– Теперь уж одна. Куда деваться, сама, дура, виновата! Продала своего мужика!

– Чего? Как продала? Кому? – икнул Кузьма испуганно.

– Глупое в башку вошло! Мы с ним двадцать лет прожили. И все без детей. А уж как хотелось кровного заиметь, аж сердце ломило. Ну, как ни совестно, проверились. У докторов. Оказалось, моя оплошку дала. Не могу детей иметь. Мужик мой аж озверел. Всяк день выпивать стал. И меня поносить за то, что столько лет зазря сгубил. Ну, всякое было. Дрались, ругались каждый день. А потом мне соседка присоветовала сыскать бабу по объявлению. Рожающую. И чтоб мой мужик ей дитенка сделал. Потом, когда родит, дать ей денег, дитя забрать и растить как свойского. Так и сделали. Вскоре и баба сыскалась. Моложе меня намного. Я ей обсказала про нашу беду. Она все слушала. И, как я поняла, пожалела нас. Согласилась. Сказала, что поживет два месяца. И коли понесет дите, то, родив его, нам оставит. Ох и кувыркалась она с моим мужиком. Ночами напролет. Я все терпела. Ждала, когда ж забеременеет. Месяц прошел, второй к концу. Они все балуют. А тут уж мое терпение лопаться стало. И что б ты думал? Просыпаюсь как–то под утро, в доме тихо. Глядь, на столе записка: «Шурка! Не взыщи! Я ушел от тебя насовсем. Хотели мы дите выкупить. Да таких дур нынче нет. Я и впрямь стал отцом. Но жить остаюсь с ней – с матерью ребенка. Ты ею, едино, не сумеешь стать. Оставляю тебе весь свой заначник и те, какие подарила моя новая жена. Она искала человека, от какого сможет родить. Вот мы и подошли друг другу. А ты себе сыщешь. Меня не воротишь. Я ухожу насовсем. Считай, что продала меня. Ведь жизнь без детей, как солнце без тепла, никому не нужна. Не кляни. Сама виновата…» Вот и все. Был – и не стало. Я поначалу соседку свою чуть не ощипала. Это она подсказала глупое, оставив меня бедовать в одиночку. Да только какой толк? Соседку хоть убей, а мужика тем не воротишь! Вот и посуди! Живой он, ан уже не мой… Ну да все вы одинаковы. Кобели, одним словом! Хотя мой до того ни с единой бабой, кроме меня, делов не имел. Это точно! Иначе я б его и перешибла бы!

– Эх, Александра! Не в ребенке дело! Оно и чужого могли б принять. И росло б дите, не ведая, что вы ему не родные. Видно, что–то надорвалось у вас. Ведь не молодые, чтоб малыша заводить. Взрастить бы не успели. Сил не хватило бы довести до ума. Оно и дети всякие бывают. Случается, свои хуже чужих.

– Ты это к чему? – не поняла баба.

– К чему? Да к тому, что у меня их трое. Все родные. Кровь от крови моей. А скажи, почему я на улице оказался, как пса борзого выбросили? То–то и оно!

– Пил, видать, лишку?

– Да хрен там! Кто при нынешних заработках и ценах лишку выпьет? Тридцать лет прожил с ними. Коль алкашом был, и году б не держали. Всех на ноги поставил. Теперь ненужным стал. В доме места не нашлось. В двухэтажном! Помехой облаяли. Так–то вот! Родные… А ты сказываешь, что из–за неродившегося ушел. Не в том соль. Видать, другой магнит узрел. Да промолчал… Или сознательно постыдился. По нынешним временам об детях мало кто вспомянет. Только те, кто не ожглись.

– Выходит, тебя дети с дому выперли? – округлились глаза Шурки.

– Не совсем так. Но и не без их ведома.

– Взрослые они у тебя?

– Младшей – двадцать два. Старшему – тридцать. Среднему – двадцать восемь, а внучке – три года. Все под одной крышей, в одном доме. Места хватало. Покуда нужен был, – вздохнул Кузьма и начал одеваться.

– А куда ж теперь денешься?

– Черт меня знает! Ума не приложу.

– Куда пойдешь? Родня имеется?

– Была. Для нее всю жизнь прожил. Все, что имел, в них вложил. А вот ныне ни пуха ни пера… У чужих пойду тепло искать. Говорят, чужая печь не греет. Посмотрим. Меня родная заморозила. – Натянул рубаху.

– Садись за стол. Поешь. Не шибко чем угостить могу. Но уж не обессудь…

Кузьма ел неторопливо.

– А ты работал где–нибудь?

– Конечно. В подсобном хозяйстве мясокомбината. Свиней растил. Короче, свинарем. Это последние пять лет. А до того в столярном цехе на деревообрабатывающем. Но заказов на мебель не стало. Все кинулись покупать импортное. Будто заграничное лучше нашего. Нам зарплату перестали платить. Не с чего. Все цехи позакрывались. Разорился комбинат. Нас поувольняли. Разбежались, как блохи, кто куда. Я и подался в свинари. Куда ж еще? Смекнул, что без мебели люди смогут обойтись, а вот без жратвы никуда не деться. Но и тут осечка чуть не приключилась. Заграница наволокла своего мяса и колбас. Этикетки, как картинки. А в пасть возьмешь, и скулы сводит. Ни вкуса, ни запаха. Но пока люди доперли, время прошло. И снова по нашим головам ударило. Да еще как! Похлеще твоей лопаты. Нечем стало свиней кормить. Ну хоть волком вой! Свиньи на меня уже бросаться стали с воем. А я что могу? Самому деньги полгода не давали. Дома тоже началось всякое. Попреками зашпыняли. Мол, коли денег не дают, приноси мясо! Где ж его возьму? Я ращу свиней, но не убиваю. А и забивать, если б и умел, некого стало. Разве только директора подсобного хозяйства! Этот гад ни в один катух не влезет. А свиньи, моя откормочная группа, совсем схудали. Раз в день кормил, чтоб только не сдохли с голоду. Вовсе в кости поизвелись. Таких куда колоть? На их смотреть жалко. Один визг. Им срать было нечем. Не находилось денег на корма. А дома вопят: «Сколько будешь вкалывать дарма? Мужик ты или что?» Ну, я не выдержал. Взял с собой на работу старшую невестку. Ох и сука! Это она заводило всему. Приволок ее в свинарник. И говорю ей: «Ну! Гляди, лядащая, какую тут забить для дома?» Она не поняла и сунулась к свиньям на радостях. Они как кинулись к ей. С ног сшибли. Давай на ей одежу рвать. За кочан капусты приняли. До самой кочерыжки добирались. Зинка поняла, что насмерть изорвут. Как заблажит! Я ее еле отбил. Загнал свиней в клетку. А невестка аж синяя с перепугу. С год молчала. Но тут вскоре корма свиньям привезли. Нам зарплату выдавать начали. Но какую? Стыд сознаться. Да разве я в том виноват? А мои опять в голос: «Какой ты мужик? Пора о семье подумать. Коль хозяин, кормильцем должен стать. А ты сам в нахлебниках! Не то семью, себя не прокормишь. Коли так хреново платят, ищи другую работу!» Да где ее сыскать такую, чтоб и вовремя, и хорошо получать? Такое только во сне снилось. Все люди о том мечтают, но дальше дело не пошло. Где ни спроси – одно и то же. Не то я – образованные люди бедствуют.

– А сами–то? Иль не работали? Иль только на тебя надеялись? – изумилась Шурка.

– Нет! То как можно? Все при деле! Только внучки. Им еще расти надо. Но уж старший… Он самый бедовый, после школы машины на автостоянке моет. Из–за меня. Пожалел. Чтоб не пилили и не грызли. По–своему вступился. Свой заработок начал мне отдавать каждый день. Да прознала Зинка. На его и на мою беду. Обоим выдала. Особо мне досталось. Кровопивцем назвала. Еще как–то облаяла. Стыдила перед всей семьей и соседями. Мол, вот, глядите на захребетника. На того, кто кусок из зубов вырывает! Поверишь, чем до такого дожить, краше в петлю живьем влезть. Самому. Без подмоги! – сопнул Кузьма обиженно.

– Господи! А я себя несчастной считала. Все на Бога обижалась, что детьми обидел. Оказывается, вон как!

– Оно и без детей не можно, коли правду сказать. Вот только, гляди, какие они будут? И у меня не враз все наперекосяк пошло. Сколько радостей случалось, пока росли! А и бед хлебнули. Но взросли… Привели невесток, зятя. Чужие дети. С ними свыкаться привелось. Ведь в семью взяли, в родню. Ан не стали своими. И моих с пути сбили…

– Может, твои такими были? Не замечал?

– Нет! Мои хорошими росли.

– Закинь, Кузьма, пустое молоть. Коль были путными, никто б их не испортил.

– Не только невестки виноваты в том! Ты погляди, сколько горя вокруг! Бродяг развелось больше, чем бездомных псов. Серед них – образованные. Не всех дети с домов повыгоняли. Нужда и голод тому виной. Люди вкус к жизни потеряли. Жить не хотят. А серед бродяг и дети… Чьи–то. Не с добра семьи бросили. Кто сам сбег, иных, как меня, выперли.

– Ой, Кузьма! Хватает и тех, кто с жиру бесится. Вон я своего не гнала. Но ведь сбежал. Потому что та моложе. Выходит, так?

– Да кто ж его знает? Свою беду одолеть бы. В чужую душу своим разумом лучше не лезть!

– Эта душа у него промеж ног росла! – хмыкнула Шурка, убирая со стола.

– Спасибо тебе! – встал Кузьма.

– За что? За то, что чуть не сгубила? Ты прости меня. Не держи зла на сердце.

– Упаси Бог! Ведь и сердце ко мне поимела. В дом взяла, – топтался у двери.

– Куда теперь подашься?

– А к себе – в свинарник. Больше некуда. Да и не выгонят меня оттуда. Со временем что–то определится и в моей жизни.

– Ну, ступай! Дай Бог света твоей судьбе. Коли будешь идти мимо, заходи, если не погребуешь. Сам видишь, скудно живу.

– Зато ни осудить, ни обругать некому. Что имеешь, то твое, – усмехнулся, выходя в темный коридор.

Кузьма, выйдя из Шуркиного дома, огляделся. Запомнил улицу, номер. И, сориентировавшись, зашагал к автобусной остановке. Через час он уже был на работе.

– Где это тебя носило? Чего так долго не приходил? – встретил его сменщик. И, подойдя вплотную, добавил: – А тебя тут искали…

– Кто? – изумился Кузьма.

– Внук твой. Женька. Уже два раза побывал. С самого утра. Потом еще. Недавно уехал.

– А что говорил? Велел чего–нибудь передать?

– Нет! Тебя ждал. Ничего не сказал. Хмурый такой. Видно, к вечеру опять нагрянет. Не иначе… Но ты где был, коль внук не дома, а на работе ищет?

– Где был, теперь уж нету! – отмахнулся Кузьма. И, оглядев свиней, принялся готовить корм.

Сменщик, переодевшись, вскоре ушел домой. А Кузьма, занятый делом, забыл о своих неприятностях, разговаривал со свиньями:

– Ну, подвинься, Катька! Не ты одна, другие тоже жрать хотят. Ить твои дети. Поимей к им сердце, окаянная! Не то получишь у меня! Ну, сдвинься! А ты чего ждешь? Лиза! Иди лопай, родимая! Уж не обессудь. Что получил, то вам даю! Невкусно? Куда деваться! Хоть бы этого было вдоволь и хватало… Шурка, давай скорее! Не то твоя орава ни черта тебе не оставит! – рассмеялся, вспомнив ненароком, что так зовут бабу, которую он покинул совсем недавно.

Нет. Далеко не все и не всю правду рассказал он ей. Как и сам не поверил Шурке.

– За олуха приняла. За дурака! Так я и поверил, что какая–то из вас дозволит своему мужику с чужой бабой баловать, да еще на глазах! Вон меня чуть не угробила ни за что. Его и вовсе в котлету измесила б! Небось послала на заработки, в «кобели по вызову», он и приглянулся какой–нибудь бабенке. Схлестнулись, да и решили остаться вместе. При чем тут дитя? В таком возрасте о детях ли думка? Да еще нынче! А и я ей лишь каплю правды

выложил. Но и та горькая, – вздохнул мужик, вспомнил свое, и вмиг руки опустились. Сел на кучу опилок, понурив голову.

Кузьме совсем недавно исполнилось пятьдесят лет. Переходный возраст, так шутили над ним мужики и добавляли:

– Это когда девки уже не дают, а пенсии еще не дают…

Девками Кузьма интересовался лишь по молодости. Как недавно это было и как давно…

Кузьма вспомнил прошлое…

Женился он в двадцать пять лет. И уже на будущий год стал отцом, получил вскоре двухкомнатную квартиру. На заработки не жаловался. Мебельщики всегда неплохо получали. И он вскоре после рождения первенца решил построить собственный дом. Большой и просторный. Друзьям говорил, что хочет иметь троих сыновей, большой дом с садом, вырастить не меньше дюжины внуков, всех поставить на ноги.

Жена исполнила его мечту. Родила троих. Правда, последней была дочь, что, в общем, не огорчило его.

Он успел построить дом. Посадил сад. Дал высшее образование всем троим детям, чем немало гордился.

Это не беда, что работать приходилось зачастую в две смены. Что даже дома выполнял частные заказы. И каждый стул, шкаф, койка и сервант в его доме были сделаны своими руками.

Он работал всегда. С утра до ночи. Отдыхать отвык. И не умел сидеть за праздничным столом, убегал вниз, к себе в мастерскую. Он никогда не ходил по гостям и не любил принимать их у себя. Может, за это Кузьму считали жадным человеком не только на работе, но и самые близкие соседи.

– Скряга! – ругала его старуха, живущая рядом. Ей он сделал скамеечку возле дома. И взял пятерку. Починил соседу шкаф. Сорвал двадцатку. Попросили собрать новую мебель. Помог. Но не бесплатно. Даром он работал лишь на свою семью. Сил и времени не жалел. Ни в чем не отказывал детям.

Захотел его старший сын, Егор, магнитолу–двухкассетник, Кузьма тут же купил ему японскую – «Сони», самую что ни на есть элитную, модную.

Приглянулся среднему, Андрею, гоночный мотоцикл – отец через два дня доставил во двор.

Дочке Оленьке всякую педелю обновки покупал. От них три платяных шкафа трещали. Кузьма не видел в том ничего плохого. Не обходил вниманием и жену – Настасью. Каждый праздник отмечен был подарками, цветами…

В доме к этому привыкли.

Кузьма вспоминает год за годом…

И только теперь стало больно отчего–то. А ведь и у него были дни рождения. Но о них никто в семье не вспоминал. Ему ничего не дарили и даже не поздравляли.

– Вот черт! А почему? – спохватился запоздало. И на душе стало тоскливо и холодно.

Когда старший сын, Егор, окончил школу, он купил ему дорогой костюм, золотые часы, давал деньги на карманные расходы. Поступил в мединститут – не знал проблем. Не дрожал за стипендию, как многие другие. Средний сын, Андрей, стал архитектором. Дочь – учительницей. Никто из них не сказал ему спасибо, когда получили дипломы. Ни с первой зарплаты, ни с других – не купили грошового подарка.

– А что мне надо? Все ведь было. Это у них желаньев куча. Вот и помогал!.. Сам кругом дурак! сплюнул под ноги досадливо. – С чего ж все завертелось? Кто заварил против меня кутерьму? Конечно, Зинка. Кто ж еще? – Опустил плечи, уставясь в пол невидяще. – Эта сука! А ведь враз я ее раскусил…

Еще тогда, когда приволок Егорка эту змеюку с танцев прямо в дом. И заявил нахально, не спросив никого:

– Она будет жить с нами…

– Как это? Выходит, свадьбу надо справлять, как положено? – спросил Кузьма.

– Не стоит спешить с этим. Поживем так. Узнаем друг друга поближе. Привыкнем. И вы к ней присмотритесь. Подойдет – останется. Ну а не сживемся – расстанемся! – заявил Егор.

– Ты что? Бардак тут развести собрался? Кого привел? Кто она? Сколько вы знакомы? – вскипел Кузьма. И добавил: – Иль у тебя, как у кота, на всякий март по десять кошек? Эта надоест, приведу другую! А меня ты спросил? Где ее родители?

– Они–то здесь при чем? Я с ней жить буду, не с ними. В своем доме, не у них. И потом, я взрослый человек. Работаю. Сам себя могу обеспечить. Не нравится, могу уйти! – сдернул куртку с вешалки.

Но Кузьма его остановил:

– Может, для нее ты взрослый. А для меня – сопляк! Станешь хвост распускать – получишь по шее! Даром что никогда не бил. Не заслуживал. Нынче отмудохаю при этой крале. Уж и не знаю, кем она тебе приходится.

Егор покраснел до макушки. И впервые закричал на Кузьму:

– Я не позволю, чтобы со мной, врачом, так вульгарно разговаривал полуграмотный человек, хоть он и мой отец!

Продолжить Кузьма не дал. Вломил не жалея. Обиделся на сына впервые в жизни. Тот отлетел к двери, ударился об косяк, взвыл.

– Замолкни! – цыкнул Кузьма. И, схватив Егора за грудки, втащил на кухню.

Настя тем временем увела Зинку на веранду, заговорила с ней о своем. Они быстро перешли на шепот.

Кузьма еще долго бушевал на кухне.

– Сколько ты ее знаешь? – спрашивал сына.

– Полгода…

– Чего? Мы с твоей матерью всю жизнь в одном дворе росли. Друг про друга подноготную насквозь знали. Пять лет дружили. Сватал я ее у родителей, как полагается. Расписались. А уж тут и свадьба!

– Чего ты мне свою пещеру навязываешь? Кто теперь ваши обычаи соблюдает? Только дикари и придурки! – взвился Егор.

– Вона как? Выходит, мы дураки?

– В ваше время было так. Теперь все иначе! Сейчас люди, едва познакомившись, наедине остаются. А ты чего из мухи слона лепишь? Подумаешь, трагедия, девку приволок! Ну не трахаться мне с ней в парке?

– Кобель шелудивый! Ты для того ее приволок? В мой дом лишь твоя жена войдет. Сучкам – не дозволю! Их у тебя что блох на барбосе будет! А баба – одна! Тут тебе не блядюшник! Семья наша! И паскудить дом не дозволю! И фамилию марать не дам! Коли нужна она тебе – женись, как человек. А не уверен – уводи от греха подальше, с моих глаз!

– Если уйдет она, то и я с ней… Но уже не вернусь сюда ни за что!

– Выходит, любишь ее? А коли так, я тебе не помеха! Живите! Но по–человечьи! Не позоря ни нас, ни себя! Пусть все будет как положено!

– Почему ты указываешь, как нам жить? Твои представления устарели. Теперь никто не придерживается ваших правил.

– В моем доме будет так, как я велю!

– Ну чего ты шумишь, отец? – подошла Настя. И, обняв Кузьму, заговорила: – Дети хотят получше узнать друг друга, проверить себя в жизни. Смогут ли? Подходят ли? Так все нынче делают. С росписью не торопятся. И на свадьбы не тратятся. Лишних денег нет ни у кого. Коли все хорошо у них будет, родится ребенок, вот тогда и роспись и все события разом отметим. А теперь ни к чему спешить…

– Ну и дела! – почесал Кузьма в затылке, махнул рукой, коротко буркнув: – Как хотите, так и живите…

С женой он не спорил никогда. Настя всегда и во всем была права. Она растила детей, вела весь дом, решала все за всех. Кем стать в будущем их детям? За них выбор сделала Настя, не очень прислушиваясь к мнению ребят.

– Ты будешь хирургом! – заявила Егору. – А ты – архитектором! – решила за Андрея.

С дочерью милостиво согласились, определив ее будущее в преподавании.

Когда на третьем курсе Егор заявил, что выбрал себе другую специализацию, Настя очень удивилась.

– Какую? – спросила настороженно.

– Хирургия не по мне. Хочу стать гинекологом, – заявил Егор.

Настя покраснела:

– Это неприлично. Парень – и вдруг в гинекологи. Таким даже перед соседями не похвалишься. Ты что, извращенец? Это же вульгарно! Мужчина – гинеколог!

– А что это такое? – спросил Кузьма, не знавший разницы между хирургией и гинекологией.

Когда Настя объяснила, Кузьма долго и громко хохотал:

– Ну, силен, прохвост! Он с каждой бабы за свою работу натурой станет брать загодя. И жениться не надо такому! К чему? За день десяток баб! Любому за глаза хватит. Еще за это получку будут давать! Хитер! Ну, коли хочет так, не мешай! Пусть сам выбирает, пройдоха!

– Отец! Напрасно ты так грязно обо мне думаешь! Я даже мысли той не допускаю, что ты заподозрил. Да и где видано, чтобы врачи в больницах таким занимались? У тебя какой–то вывих в рассуждениях. Аномальный…

– Какой? – не понял Кузьма. И, обругав сына по–русски понятно, добавил: – Ладно! Не гонорись! Авось под старь академиком станешь. Хварьевую диссертацию защитишь. Станешь наипервейшим знатоком…

Сын выскочил в свою комнату и долго не разговаривал с отцом. Лишь через два года узнал Кузьма, что его сын уже принимал роды, будучи практикантом.

Кузьме такой поворот дела понравился. Но на словах он продолжал подначивать сына.

– Егор, твоему другу, глазному врачу, видел, какой подарок к дню рождения сделали? Его фотографию в человечьем глазе! А твою куда, во что вклеют? – давился смехом.

Андрея высмеивал за каждый дом:

– Ну и что ты слепил? Стоят дома на улице все одинаковые. Друг от друга отличаются только номерами. А убери таблички – жильцы блудить станут. Серые, неуклюжие. Повесь на окнах решетки – от тюрьмы не отличить. Морды у твоих домов с рождения стариковские, неумытые. И люди в них станут жить скучно, в болезнях и нужде. Без радостев и смеха. Вон какая улица у тебя получилась – сплошной стардом!

Андрей спорил с отцом до хрипоты. Рассказывал о современных требованиях, европейском дизайне и стандартах, о новейших материалах. Кузьма смеялся над ним, утверждая, что жить в таких домах можно лишь по приговору суда, какой не подлежит обжалованию.

Не обходил насмешками и свою любимицу – Оленьку, считал, что она растит дураков.

– Ты ж погляди! Раньше тимуровцы были, ходили старикам помогать. Особо – одиноким. Нынче тоже не без того. Перехожу улицу. Наперед меня один из твоих обормотов бабку ведет через дорогу. Та еле ноги тащит. Он доволок ее до середины и говорит: «Дай пятерку! А то тут и брошу…» Во паскудник, мерзавец! Это ты их так зарабатывать научила? А в магазинах что творят? Выхватят у бабки из рук сетки и кошелки. Донесут до дома. Но если не заплатит, они вместе с кошелками убегают. Сообразительные! Интересно, кто из вас раньше до того додумался? Ты или они?

Ольга даже плакала от обиды поначалу.

А когда его первая невестка, Зинка, работавшая медсестрой в родильном отделении, принесла коробку дорогих конфет, Кузьма весь вечер над ней потешался:

– Это за что ж ее тебе дали? Чтоб обоссанные пеленки вовремя меняла?

– Тем санитарки занимаются.

– Понятно. Значит, за то, чтоб заместо кровного дитя негритенка не подсунула?

– У нас за весь год только один такой родился! От него мамаша отказалась.

– Во! Ты тем и пользуешься! Хочешь родного получить – гони гостинец! А коли нет, сувениром черного подкинешь. И скажешь, что такого родила. Да тут любая с перепугу не то конфеты, всю получку выложит!

– И неправда! Мы сразу после родов показываем мамашам новорожденных!

– Э–э, милая! А как Ивану с нашего цеха вместо его мальчонки чужую девку завернули? Он враз не глянул. Только дома… А когда приехали за своим, его уже отдали. Те – в голос! Мол, нам девка не нужна! Парня хотели. Своих в доме трое! Теперь вот повезло! Берите нашу! А вашего не отдадим. Это что, дарма устроили? С милицией кое–как своего забрали. Так они хотели и девку в придачу навязать. А медсестра из родильного, так Иван сказывал, еще и лопотала: «Какая разница, сын или дочь? Ребенок – и ладно! И с чего такой шум подняли? Не завернули ж вам черта в пеленки!» Во как! А то, что это не родное, не свое, понимать не захотела. Потому что Ванька без конфет пришел, наверное.

– Как раз! Уж и не знаю, как ваш Ванька, но у нас детей собирают в дорогу при мамаше. Чужого подсунуть варианта нет!

– Да будет тебе! Ваньку я много лет знаю. Он не врет…

Зинку Кузьма подначивал каждый день. Ругал за грязь

и небрежность. Особо на первых порах не мог свыкнуться с присутствием в доме чужой бабы. И, завидев на кухонном столе Зинкину расческу, звал невестку:

– Ты свой парик когда перестанешь чесать на кухне? Еще примечу тут эту грязь, осмолю тебя, как курицу, со всех концов!

В другой раз увидел на своем кресле ее колготки. Пригрозил натянуть их ей на голову.

– Чтоб дикаря сдалеку видать было! – кричал ей вслед.

Заметил губную помаду и лак на своем столе. Снова скандал.

Грязную обувь невестки выставлял из коридора во двор.

Никогда не садился за стол вместе с Зинкой. Либо до нее, либо после. Он не переносил запахов крема, красок, лака, туши и духов. Говорил, что она пахнет парфюмерной лавкой.

Увидев Зинку, вернувшуюся с работы, изумленно открыл рот:

– Это что? Ты где была? На работе? Вот так? Да у тебя, кроме лифчика, никакой одежи нет!

– Как так? – не поняла Зинка.

– Это что у тебя заместо юбки? Почему вся жопа наруже? Ты глянь, Настя! Ей юбка до пупка! Дальше все голиком! А кофта? Нет, ты покажись! Сплошная срамотища! Снаружи вырез до транды, а сзади две тесемки! Ты это что? Кто дозволил нагишом из дому выходить? Ты кто есть? За что нас срамишь? Теперь же скидывай эти шнурки! Не то накручу хвоста живо! Ишь бесстыжая! Перед кем заголяешься? Еще лопочешь, что на работе была! На какой? Видать, не зря конфеты носишь. Теперь понятно, за что их получаешь…

Зинка первые три года все уговаривала Егора уйти на квартиру. Но… К тому времени у них был маленький Женька. И Настя сама его растила, не желая слушать о яслях. Да и о продуктах, о кухне не заботились. У них было много свободного времени. Уйди они, пришлось бы самим делать все. А потому терпели.

Егор с Зинкой расписались, когда родился Женька. Оба события отметили буднично – бутылкой шампанского за ужином. Молодые сказали, что собирают деньги на машину, а потому избегают лишних трат.

Точно так же, тихо, незаметно, появилась в доме вторая невестка – Нина. Она встала тенью за спиной Андрея. Худая, маленькая, в брюках и рубашке. Ее Кузьма едва приметил.

– Кого ты там за спину прячешь? Ну–ка покажи! – Вытащил девчонку на свет и спросил: – Ты, детка, в каком классе учишься?

– Я уже работаю. Институт закончила, – услышал тихий голос.

– Ну, заходи, детка. Как же зовут тебя?

– Нина…

Почувствовал, как дрожит рука девчушки.

– Не боись. Я не кусаюсь. У нас в доме, конечно, не без собаки! Но теперь она на работе!

– Собака? А какая порода? – не поняла Нина, удивленно оглянувшись на Андрея.

– Порода? Клистоправ! – Кузьма заметил, как покраснел Андрей.

– Пап! Ну не надо так о Зине. Она нормальный человек. Я думаю, они с Ниной подружатся.

Но Нина не сблизилась со старшей невесткой. Тихая, немногословная, неприметная, она вместе с Андреем уходила на работу, с ним и возвращалась. Она работала конструктором на заводе и о своей профессии ничего не рассказывала.

Нина всегда одевалась одинаково. Менялись лишь расцветки рубашек и брюк. В них она была похожа на мальчишку–подростка, заблудившегося среди взрослых людей.

Она слушала всех молча. Очень редко смеялась. Ни за что не захотела сменить свою мальчуковую одежду на женскую. Не пользовалась косметикой, не выпивала, но курила.

Чтоб Кузьма не высмеивал ее, Нина курила за домом, во дворе. Прячась ото всех, кроме Андрея.