Текст книги "Запоздалая оттепель. Кэрны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Вот тут–то однажды и увидел ее Кузьма. Подошел, присел рядом.

– Зачем крадучись смолишь? Коль куришь, дома можешь. На кухне иль в своей комнате. Беды большой нет…

И, оглядев невестку, спросил:

– Давно куришь?

– С первого курса. Есть хотелось. А сигареты глушили. Привыкла…

– Это дело твое, – вздохнул понимающе. Язык не повернулся сказать ей колкость. Нина жила слишком незаметно. Либо за руку с Андреем, либо следом за ним.

Самым громким появлением отметил свой приход в дом зять. Этот удивил и насмешил все семейство. Он ввалился в дом, громко стукнув входной дверью.

Стриженый толстяк. С бородой и в шортах, из которых выпирали жирные, волосатые ноги. Клетчатая рубашка на его груди и животе не сходилась.

– Эй! Кто в доме завалялся? Вали сюда шустрей! Покуда я еще тепленький тут стою! – заблажил необычно визгливым для его габаритов голосом.

На зов выглянул из зала Женька, едва научившийся ходить самостоятельно. Он серьезно посмотрел на незнакомого человека. Задумчиво залез пальцем в нос. И с удивлением разглядывал чужака, который по команде Оли стал разуваться.

Женька первым приметил крысиный хвостик–косичку на его затылке. Ни у кого из мужчин его семьи такой штуковины не имелось.

Женька был слишком мал для удивления. Он только начал познавать мир вокруг себя. Он хорошо знал имена своих близких, имел еще два десятка необходимых слов в запасе. Другие лишь запоминал, учился их произносить. Но, приметив косичку, громко рассмеялся. И, вытащив палец из носа, указал на хвостик и закричал громко:

– Кака!

На голоса в прихожей вышел Кузьма. Увидев мужика вместе с дочкой, понял все без слов. Тоскливо заныло сердце. Вот и она уже этому принадлежит, почти чужой станет, подумалось ему.

– Отец? Я так и знал. Таким и представлял себе по рассказам Ольги! Ну что тут вякаем? Пошли знакомиться! Как–никак теперь свои! Пора принюхаться.

– Чего? – не понял Кузьма.

– Максим! – вложил руку Кузьмы в свою широченную ладонь. И добавил: – Ольгин жених! Это по–вашему. По–нашему – хахаль. А еще через неделю мы с ней расписываемся! Ксивы сдали. И будем в законном браке! Ну что? Почему не слышу воплей восторга и аплодисментов в свою честь? Вот какого мужика Ольга отхватила! Таких, как я, с дубиной во всем городе – второго не сыскать!

– Ты откуда такой свалился? – оглядел его Кузьма.

– С таксопарка! Понял? Я там единственный, как шедевр! Оригинал–самородок! Неподражаемый и незаменимый! Водитель первого класса!

– Скажи, а тебе что, не хватило на полные портки, на настоящие? Почему ты в детских ходишь?

– Это шорты! Американские! Шик! Самые прикольные!

– Чего? – не понял Кузьма и, строго глянув на дочь, спросил: – Где эту шпану зацепила? Для того я тебя столько лет учил, чтобы ты вот с этим босяком связалась?

– Он хороший, пап! Я люблю его!

– Понятно, плесень? И кончай на меня брызгать! Меня любят! Замолкни, коль мои портки тебе не по кайфу, смотри, свои не посей! Идем обмоем знакомство! Понял? Пока я добрый! Не то сам осушу! А тебя пустой тарой уговорю! Не веришь? Запросто! – Достал из кармана бутылку водки, скрутил пробку. Отхлебнул. Протянул Кузьме: – Последний раз предлагаю! Повторять не стану! Знакомимся или разбежимся?

Кузьма глянул на дочь. Увидел мольбу в ее глазах.

– Знакомимся!

– Ну то–то! Пасуешь, плесень?! – Уверенно прошел на кухню. Следом за ним семенил Кузьма. – Максим Терехов я! Усек, старик? Торчишь ты от меня иль нет, свыкайся, кайфуй! У тебя, как знаю, полный дом интеллигентов и бабья. Так что мы с тобой – лишь двое мужиков! Умею я много чего! В том не сомневайся! На Севере ходку тянул. Червонец дали. Но полсрока смотали. И я уже три года на воле.

– Сидел! Аж на Севере? – перехватило дыхание от ужаса. Кузьма отшатнулся. – За что ж ты попал?

– В институте учился. В политехническом. Ну а с нами – иностранцы. Арабы, сирийцы, негры, черт бы их всех побрал. Ну, всей гурьбой сгребли нас на практику. На Урал. В Свердловск. На завод. Ну, работали, а вечерами, как и полагалось, веселились. Бухали. Я из группы нашей самый стойкий был. Меня даже с ерша не валило. Все потому, что голова моя тяжелей булыжника. Я один на всем курсе мог четверть самогона выжрать, запить пивом, а потом до утра па танцах куролесить – и хоть бы хрен. Но в тот раз и я перебрал. Чую, повело во все стороны. Вышел из клуба по малой нужде, а вокруг тьма, как у негра в жопе. Иду туда, где голосов нет. Наткнулся на что–то твердое, каменное. Выссался, проблевался в свое удовольствие. Аж на душе потеплело. А когда и в глазах просветлело, вижу – передо мной комсорг курса стоит. Ощерился. И лопочет, что я, нечисть, памятник вождю революции осквернил от самой кепки до сапог. Я расхохотался. И выпердел назло ему гимн Советского Союза. Что и говорить, здорово тогда у меня получилось. На последнем бздехе открыл глаза, а меня однокурсники кольцом окружили. Хохочут до усеру. Негры и китайцы, сирийцы и индусы животы понадорвали. Просят повторить на бис. Я им еще продлил сольный концерт. Меня за это всю ночь водкой поили. Понравилось. А утром вызвали к директору завода. Там меня уже ждали – с опохмелкой. Вывели через черный вход, впихнули в «воронок». И повезли… Я ни хрена не понимал. Но вскоре объяснили. За осквернение памятника Ленину и надругательство над государственной символикой в присутствии иностранных студентов – десять лет заключения. Я офонарел. Выходит, наедине с самим собой – можно? Да и что я сделал этому гимну, какой исполнил не фальшивя? Он от того что–то потерял? Да и Ленина лишний раз из брандспойта помыли. Он, может, мне бутылку задолжал за помывку внеочередную. А меня – на Колыму… Пять лет я там в руднике чертоломил. Вместе с такими же дураками, как сам, золото добывал. Пока не добралась до нас прокурорская проверка. Она и мое дело изучила. Аж на шестом году выдернули меня из барака среди ночи. В машину вбили кулаками. Мол, велено в Магадан доставить с рудника. Я и спроси: «Зачем понадобился там?» «Душу с тебя выпустят!» – скалится охрана.

Я и вовсе окосел. За что? Ну да уже поехали. А мне жутко. Ведь вины своей я и на суде не признал. А ну, думаю, еще прибавят сроку? Но втолкнули в кабинет. Там двое. Спросили фамилию. Недолго порылись в бумагах. Нашли. И говорят: «В ваших действиях отсутствовал состав преступления. Не доказан умысел. За хулиганство могли дать десять суток. Либо штраф – двадцать пять рублей…» Я как услышал, ноги и поехали. Где десять суток и где пять лет? Я первый раз заплакал, как баба. А эти двое говорят мне: «Вы свободны!»

И верно, тут же отпустили. Вернули все документы, даже студенческий билет. На кой он мне сдался после всего? Уж не до учебы! Домой скорее. К старикам. Приехал. Те, мои родные, уж и не чаяли увидеть меня живым. Целый месяц в себя приходил. А потом сдал на водителя после курсов. И в таксопарк. Мотаюсь по городу на своей кляче да вдруг вижу – знакомое мурло голосует на дороге. Я притормозил. Взял его, гада. Он меня не узнал. А я – враз. Ну и помчал, не спрося, куда везти, прямиком за город.

Он не враз врубился. Опомнился уже на окраине. Струхнул как падла! И лопочет: «Куда это вы меня везете?» «Сейчас увидишь!» – говорю ему. «Напрасно стараетесь. У меня нет денег». «Сам бы заплатил за эту встречу с тобой! – Врубил газу до отказу и в ближайший подлесок свернул. Выдернул его из машины и спрашиваю: – А помнишь, падла, Максима Терехова? Как ты его урыть хотел? Так вот не обломилось тебе, паскуда! Живой я!» И подвесил его кверху ногами на осине. Ох и заорал он! Ох и взмолился. Мол, пощади! Двоих детей имею! Ради них отпусти! Измолотил я его вдребезги. Весь черный был, когда его в подъезде оставил. И сказал, чтоб больше мне на глаза не попадался.

А тут перестройка, неустройка! Все на дыбы встало! То реформы, то кризисы, инфляции, спекуляции. Но я без куска хлеба не оставался. Заработок был всегда. На харчи хватало. Иногда виделся с однокурсниками, те на жизнь жаловались. Кляли всех и все. Мол, пожрать не на что. И завидовали, что я хорошо устроился. Вовремя допер – не в дипломе счастье. И заимел хлебное место. Не то что у них. Я многим помог еще тогда.

– А тот комсорг больше не попадался?

– Попался! Когда в Москву приезжал. Свиделся с ним в подземке. Бомжует хмырила. Скатился. Не устоял. Он всегда слабаком был.

– Ну и как ты его уделал?

– Я лежачих не тызжу! Его больше меня судьба наказала. И поставила всех на свои места. Он так и останется в подземке. В грязи. Ответив за все уже не передо мной. Понял? А мы с тобой бухнем! Покуда в мужиках канаем! Тяжко это званье сберечь до конца! Но я своих коротких портков не замарал ничем! Давай стакан! Мне о себе брехать больше нечего. Я весь на ладони, попробуй удержи. Не сможешь! Кила вывалит! А вот Ольга – сумела! Она у тебя – клад!

Чокнулся с Кузьмой стаканом, налитым доверху, выпил одним глотком. И, зажевав куском хлеба, сказал:

– Хотел я Ольгу к себе забрать. К родителям. Они в самом центре живут. В двухкомнатной. Да вот Ольга не хочет тебя покидать. К себе, сюда зовет. Как ты мерекаешь, уживемся?

– А чего нам с тобой делить? – спросил Кузьма.

– Как это чего? Бутылку! С кем же я бухать буду? – удивился Максим.

– А ты что, каждый день?

– Ну, если угостишь, хоть целый день! – рассмеялся зять.

– Нет, Максим! Так не пойдет. Я не любитель спиртного. Да и работы много, забот…

– Не ссы! Вдвоем быстрей справимся!

Кузьма рассмеялся:

– А что ты умеешь, кроме своей машины, в чем волокешь?

– Ну и плесень! Ты сначала накорми, напои, определи меня, а уж потом запрягай! А то вывалюсь из телеги на полпути. Что делать станешь? – хохотнул зять и пошел с Ольгой осматривать дом, знакомиться с родней.

Кузьма, глянув ему вслед, усмехнулся невесело, подумав: «Пьет, зараза, лихо! А коли так, подмоги с него не ждать. Кой прок с пьяного? Да и что смыслит в доме? Не всяк мужик хозяин. И этот… Зять… Не сын. Надолго ли он в нашей семье застрянет? Иль умчит на своей тачке с другими пассажирами?»

Но напрасно боялся Кузьма. Максим вовсе не был выпивохой. Уже через три дня перебрался к ним в дом. А вскоре вместе с Кузьмой взялся строить гараж для своей «Волги». Он умел работать не уставая.

Единственное, что обижало Кузьму, так это обращение зятя. Он не звал его отцом либо по имени. Только плесенью. Даже при Женьке называл так, при сыновьях и невестках. Кузьма обижался молча. Ольга краснела. Видно, не раз пыталась говорить с Максимом. Но бесполезно.

Семья росла. Рождались внуки. Но никто из детей не помогал отцу содержать их всех.

Кузьма тянул из последних сил. Он вместе с Максимом построил гараж для его «Волги». Для машины Егора строил гараж уже в одиночку. Закупал бетонные блоки, кирпич и цемент, брус и железо, нанимая мужиков. У своих – не было времени.

– Да и что они умеют? Интеллигенты! Ни хрена не понимают в жизни. Вон Андрею сказал, чтоб помог, а он в ответ, мол, гараж не мой, пусть Егор шевелит рогами, – вздыхал Кузьма.

Он уставал. А тут словно сама судьба решила испытать на прочность. И на комбинате, где работал Кузьма, не стало заказов. Люди перестали покупать свою мебель. Только импортную, у кого водились деньги. Другие – вообще никакой. Ведь цены на материалы выросли, поднялась и цена на мебель, даже отечественная стала недоступной для многих. На комбинате начались сокращения рабочих, задержки с зарплатой. А вскоре предприятие разорилось, закрылось совсем.

– Что делать? Как жить станем? Все, что было на книжке, сожрала инфляция. Как дальше жить? – спросил детей, собравшихся вечером у телевизора.

– Поищи другую работу, – посоветовал Егор.

– У нас тоже зарплату не дают, – посетовал Андрей.

– А мы с Ольгой решили к своим переехать. Мне оттуда ближе добираться на работу, – вспомнил Максим. И через пару дней впрямь увез Ольгу вместе с пожитками к своим старикам.

– Зато теперь в центре города жить будут, – вздохнула вслед Настя.

– Не тужи, плесень! Мы станем навещать тебя. Особо я! Когда бутылку поставишь! – расхохотался Максим, садясь за баранку. И уехал не оглянувшись.

– Да не потому, что о стариках его сердце заболело. Что ж раньше оно у него молчало? Целых три года… Просто помогать не схотел. Не стал впрягаться в лямку. Решил, что кормить своих стариков куда как благодарнее, чем нашу ораву родственников, – сказал Насте. Та посмотрела с укором:

– Не вини зеркало, коль рожа кривая! Все находят выход и живут. А я уже третью неделю без мяса готовлю. Чего на детей обижаешься? У них свои проблемы. Да и рано на их шеи садиться. Совесть знать надо. Родители мы. А потому о детях заботиться должны, но не тянуть с них! – укорила мужа, огрев недобрым взглядом.

– Да разве я супротив? Сколько лет копейки с них не просил. Теперь же вовсе невмоготу. Хоть бы немножко подмогли. Ить загнали вовсе! Сдохну, вы ж не выживете сами. Перегрызетесь, по миру пойдете побираться. А и кто подаст нынче, если вокруг одни Максимки? – опустил голову человек.

– Может, нам в Ольгину комнату квартирантов взять? Все ж каждый месяц какая–то копейка, – подала голос Настя.

– Чужих в дом? Ишь чего придумала, дура! Для кого я строил? Чтоб на стари лет в своем доме вместо таракана дышать? В щели? В темном углу? Не бывать такому! – грохнул по столу кулаком и выскочил из дома искать работу.

Где только не был он за эти две недели! На мебельной фабрике и в ремстройцехах. Даже в гостиницах отметился. И вскоре понял, что столяры и плотники не нужны нигде. Просился в грузчики. Там очереди желающих.

Был на бирже. Его внесли в список. Пообещали, если что–то подвернется, сообщить. Но шли дни, недели, работы не было.

Кузьма раньше возвращался домой уверенный, что завтра ему повезет. Но вскоре надежда угасла. Он приходил усталый, злой. Стараясь никому не попадаться на глаза и никого не видеть, уходил в свою комнату и, закрывшись, долго лежал с открытыми глазами, пока усталость не добивала окончательно.

Часто он так и засыпал до самого утра. Его никто не будил, не звал к столу. О нем просто забыли. Это и радовало, и обижало Кузьму.

– Эх, черт! Ведь думал, что любят меня. Ан хрен там! Кому сдался? Нужен тут, как конь. Пока тянул – считались. Чуть сбой – хоть сдохни! Никто не заглянет, не спросит, жив ли я? – Собирался снова на поиски работы.

– А ты дома был? Мы думали, что уж нашел что–то! С деньгами тебя ждем. В доме все продукты кончились. Ни крупы, ни сахара! Что ж себе думаешь? Хоть бы заказ на мебель взял! Иль так и будешь дурака валять да на диване валяться? – столкнулся с женой в коридоре.

– Не дают заказов! Я уж и объявления в газетах дал. Не до того нынче. Полон город безработных. Не до мебели. На жратву нет денег. Все обошел. Нигде ничего. Не знаю, что делать, – пожаловался тихо.

– Мы уж две комнаты квартирантам решили сдать. Не пропадать же с голоду. Егору и Андрею тоже туго. Получку три месяца не дают. А дети есть просят. О самих уж и не говорю. С хлеба на воду перебиваемся. Как дальше жить? Другие путные мужики сумели пристроиться. А ты – никак! – то ли посочувствовала, то ли упрекнула Настасья. И добавила: – У Женьки ботинок нет. Совсем не в чем ходить внучонку. Мне стыдно жить. Совестно в глаза ему смотреть за себя и тебя!

Кузьма не вышел – выскочил из дома.

– Хоть какую–нибудь работу дайте! На любую согласен! – взмолился человек на бирже.

– Ничего нет пока…

Кузьма читал объявления на рынке. Не пропустил ни одного номера газеты.

…Требуются на постоянную работу сильные, наглые молодые люди для работы в казино…

…Нужны вышибалы для работы в ночном баре…

…Требуется менеджер…

…Нужен продавец промышленных товаров…

– Снова мимо! Ничего нет для меня. Грамотешки мало для продавца и этого, как его, менеджера. Да и не мое дело. А в вышибалы – староват. И по молодости на такое не годился. Вот черт, ну что же делать? Не идти же теперь попрошайничать? Да кто подаст? – залило лицо краской стыда.

– «Требуются посудомойщицы в ресторан… Возьмем на постоянную работу бухгалтера», – хмыкает Кузьма и видит, как рядом с ним на скамейку присел мужик. Глянул искоса в газету и сказал глухо:

– Не там ищешь! Вот тут смотри! – перевернул страницу. – «Окажу интимные услуги женщине любого возраста», – прочел вслух и продолжил: – Тут без мороки. И оплата на месте, без задержек. Второй раз пи одно объявление не повторилось. Наш брат нынче в спросе. Коль все в порядке – не теряйся. Заживешь, как козел в капустнике! Мозгами не шевели. Мозоли только на яйцах… И то поначалу. А башляют за случки сучки кучеряво.

– Что ж ты упускаешь? – усмехнулся Кузьма, оглядев мужика с головы до ног.

– Подвело мужичье. Не то бы! Было подрядился. Да в первый же раз прогорел. Она меня враз в постель поволокла. А я ей про угощение намекнул. Ну, она, знамо дело, выставила все, как полагалось. Я как ужрался, забыл, зачем пришел. Да и на кой ляд мне та баба была нужна, если я четыре дня не жравши! А тут выпивон! Ну и дорвался… Все умолотил. И уснул на диване. Она ждала до полуночи, когда во мне любовь к ней закипит. Ишь чего намечтала, трясогузка! Да я на диване с год уже не спал. А она давай меня будить. Мол, совесть поимей! Я ее и послал туда, где она эту совесть посеяла. Ох и взвилась лярва. Ухватила за шиворот и к двери поволокла. Чтоб выкинуть из квартиры. А я упираюсь. Ведь на столе еще осталось пиво и селедка. Не пропадать же добру! Уперся клещом. Ору, что зря она меня списать торопится. Что мне ласку и внимание надо. Она и приласкала – коленкой в зад. С самого четвертого этажа! Приземлился уже на первом. Враз и протрезвел. Понял, не за свое взялся. С тех пор по бабам не хожу. Не мой это хлеб. А вот другие разжирели на том. Им не деревянными, в баксах платят.

– За такое? Да как это? С чужой бабой и враз в постель? За деньги? – удивился Кузьма.

– Ты кто? Иль с луны звезданулся? Иль от своей старой клячи никогда левака не давал? Так там мы платили. Ну, пусть не деньги, но подарки, угощение – это тоже траты! Теперь бабы за свою похоть нам платят. Оно ж тоже кому как повезет. Иному более–менее подвернется. А другому такая кикимора, что с ней не только в постель, на одном погосте лежать гадко. А надо ублажить, коль заплатила. Такие чаще попадаются. Потому что на путевую и без объявленьев сыщутся желающие. Дарма с ней утворят как захочет. А вот с образиной попробуй смоги! Свой хрен на вы называть приходится и уговаривать не смотреть на эту обезьяну, как только через черные очки. Либо по бухой. Когда ее морду от задницы отличить не сможешь. Оно и мне такая подвернулась. Покуда накрашенной была, терпимо смотрелась. А как умытой появилась… Я разом за бутылку. Так и не врубился, сам окосел иль она впрямь такой была.

– А у тебя своя баба имеется? – перебил Кузьма.

– Имелась. Да расскочились с ней.

– С чего?

– Покуда работал, деньги приносил, жили нормально, не хуже других. Как закрыли завод, не стало получки, и меня под жопу. В иждивенцах не нужен ей.

– Сама работает?

– Торгует. В Польшу мотается. Спекулирует. Меня к тому подвязать хотела, да не обломилось. Не состоялся из меня торгаш. Вот и выперла. Теперь в бомжи свалил. Работы нет. А где и есть, едино деньги не платят. За спасибо горб гнуть кто станет?

– Это верно, – согласился Кузьма, содрогнувшись душой. Испугался впервые, что и его ждет эта участь.

– Дай закурить, – протянул руку мужик. И, затянувшись, продолжил: – Теперь в бомжах много всяких. И бабы, и дети, и ученые. Даже бывшее начальство. Кто невостребованным остался, тот теперь в бомжах канает. На дачи налеты делаем вместе. А ты откуда? С мебельного? Гиблое дело! Все ваши уже давно смылись кто куда. Даже лягавым не платят по полгода. Они, гады, на самообслуживание перешли. Уже не деньги, боеприпасы требуют. Усек? Сами себе на житуху выколачивают.

– А из кого, коль все в нужде?

– Народ в беде! Держава! А эти там, наверху, жиреют. Им все по хрену! Во, гляди! Мы с тобой раньше ходили по кабакам? Ни тогда, ни теперь! А погляди, что там творится? Особо по вечерам. Пернуть негде! Небось не наш брат, работяга, кайфует. Все те же! Им и нынче лафа!

– Сам же говоришь, начальство бомжует!

– Оно еще не верхушка. А вершки везде своих холуев и родню имеют. Прихвостней! Средь них спекулянты и ростовщики, бандиты всяких мастей. Они себя нынче крутыми называют. А знаешь почему? У них, кроме кулаков, ни хрена нет. Ни мозгов, ни души, ни сердца. Чурки с глазами. У них все в одной кишке. Они и старуху, и ребенка убьют без жалости. За навар. Последнюю рубаху снимут. Они даже с нищих налог берут за место. Даже с погоста!

– Да Бог с тобой! Ты что? – не верил Кузьма.

– А ты что? Не слышал? Не платят – памятник снесут. Ограду снимут. И покойного догола разденут. Вот и дают им налог все горожане, у кого родственники умерли. Чтоб хоть усопших в покое оставили живые…

– Ну и дела! – покачал головой Кузьма.

– Так ты что–нибудь имеешь на примете? Иль ищешь? – поинтересовался человек.

– Пока не везет. Все обошел! В доме уже куска хлеба нет. Как жить, ума не приложу, – посетовал Кузьма тихо.

– А что тут думать? Либо в ебари, либо в политику надо намыливаться.

– Не гожусь. В кобели – староват, для политики – глуповат…

– Тогда сдохнешь в бомжах!

– Но ты вот живешь!

– Во дурной! Да мы с мужиками в политике подрабатываем! Были выборы. К нам пришли. Попросили поддержать. Дали по бутылке на нос. И закусь. Мы не кочевряжились. В другой раз на демонстрацию, на митинг, тоже не дарма! А там у какого–нибудь посольства глотки подерем.

– Зачем?

– Кому–то нужно! Ты думаешь, я в политике волоку? Не больше, чем заяц в нижнем белье. Но свой навар стригу с нее. Вон недавно какой–то хмырила приезжал из Москвы. Нас попросили прийти и хлопать в ладоши. Ну, этим мозоли не набьешь. Собрались. Глядь, мужичонка на трибуну вылез. Ну вылитый лягушонок. Пасть от уха до уха. А как орал в матюгальник! Все правительство ругал. Вроде он самый умный на земле. Держи карман шире! Так мы ему и поверили! И вместо того чтобы хлопать, освистали, забросали его всяким мусором. Позабыли, зачем пришли. Обидно стало, что этот козел на машине с охранником приехал. Еще и недоволен на власть. А нам на курево негде взять. Он всем грозил. Но не помочь, а развалить. Но что уже разваливать? И так от державы сплошь руины остались! Куда ж дальше? Правда, остались без навара. Прогнали мы того хорька с трибуны. А нас – легавые! Всех измолотили. Чтоб не лезли, не совали нос в чужую жопу! Но никто не пожалел, что дарма сходили. Зато державу не запродали всякому психу. Чтоб не думал, будто его и впрямь народ поддержит…

– А живешь ты где? – перебил Кузьма.

– За городской свалкой теперь канаем. Кто в бочке, в ящиках. Иные даже лачуги сколотили. Нас там много. Милиция сунуться боится. Знают, живыми не уйдут. А на свалке попробуй отыщи кого–нибудь! Там целый город закопать можно.

– А я слышал, что бомжи не убивают. Украсть могут. Избить. Но не больше…

– Крайность любого достанет до печенок. И всякий может потерять последнюю каплю терпения. Не стоит до такого доводить. Хоть бомжа или тебя. Но ведь и ты, чую, скоро нашим станешь! – улыбнулся мужик, ощерив гнилые зубы. И, махнув рукой кому–то, внезапно заторопился. Простился наспех, исчез бесследно. Кузьме после разговора с ним не по себе стало.

Он вернулся домой уже затемно, обойдя все доски объявлений, какие были в городе. Лишь на одной из них увидел: «Требуются рабочие мясокомбинату для работы на свиноферме – в подсобном хозяйстве. За справками обращаться в отдел кадров».

Кузьма решил направиться туда с утра. И, вернувшись домой, вошел в ванную, забыв закрыть за собой двери. Настя с Зинкой были на кухне – рядом, но не увидели, не услышали за разговором возвращения Кузьмы. Тот прислушался, о чем говорят бабы в его отсутствие.

– Вот и ты не будь дурой! Не рви пупок смолоду. Не позволяй мужу на шею сесть. Пусть сам выкручивается. Это почему ты должна в няньках у стариков сидеть за колотые гроши? Они в семье не сделают погоду и бюджет не вытащат. Пусть Егор возьмется обслуживать вызовы «неотложки». Их работу оплачивают. Нечего их жалеть. Подумаешь, он устает после работы! Не переломится! Думаешь, я не могла устроиться, когда дети в школу пошли? Могла! Но я своего в руках держала крепко. Ни влево, ни вправо. Он после работы дома вкалывал. Думает, это он дом построил! Это я его заставила. Не нянчилась, не кудахтала над ним. Погоняла все время – вот и все. Что он знал, кроме работы? Не надо их жалеть. Мужик – тот же конь. Пока жив, должен вламывать. И кнута из рук не выпускай! Иначе он на твоей шее до конца жизни ездить станет. Тебе такое нужно? О себе подумай. Почему другие пьют и таскаются? Да потому что у них бабы жалостливые. А если б держали их за жабры, никуда не делись бы…

– Ольгу вчера видела. Чуть не плачет. Максим ей изменяет, пьет, попреками извел, – подала голос невестка.

– Я схожу завтра к ней. Поговорю! Не послушалась меня с самого начала. Говорила, нельзя жить с мужиком, раскрывая душу нараспашку. Не доверяй все. Имей свои заначники всегда и во всем. Но ничего! Еще не все потеряно. Я надену хомут на этого жеребца. Он еще не раз взвоет! – ответила Настасья.

– А что, если свекор и впрямь не найдет работу еще с месяц?

– Сыщет! Не найдет, так придумает. Я ему уже белье не стираю. И жрать не даю. Долго ли так протянет? Не захочет из дома уйти, начнет зарабатывать. Иного выхода у него нет.

– Андрей с Нинкой закончили ту квартиру ремонтировать?

– Не знаю. Вроде сегодня или завтра хозяин обещал рассчитаться с ними.

– А сколько обещал заплатить?

– Они у него евроремонт делают. Работа дорогая. Но хозяин, как говорят, человек порядочный.

У Кузьмы от услышанного спина покрылась испариной.

– Мам, а ты свекра любила, когда выходила за него? – спросила Зинка.

– Молодая была, глупая. Во всяких принцев верила. Да только не каждой они достаются. И мать мне сказала: «Принцы хороши для сказок, а для жизни – только дураки. Ими управлять легче. Если умная, поймешь и послушаешься. А коли нет, всю жизнь промаешься со своим принцем и помрешь Золушкой. Лишь с дураками бабы в королевах век живут. Не ищи именитого да родовитого. Выбирай мужика помозолистей. С ним не пропадешь». Она права оказалась. Я не знала горя всю свою жизнь. А любила или нет, сама не знаю. Для семьи, для жизни это значения не имеет. Его было за что уважать. Потому жила с ним. Он был настоящим тяжеловозом. Но не приведись оступиться. Такого не только я, ни одна женщина не потерпит.

– Неужели выгонишь?

– Я думаю, до такого не дойдет…

«Во сука! – подумал Кузьма о жене впервые в жизни. И, оглядевшись по сторонам, почувствовал себя мышью, загнанной в ловушку. – Столько лет потеряно! А ведь я любил ее!»

Вышел из ванной, и, добравшись до своей комнаты, лежал, не включая свет.

На душе было больно.

– Дед, а дед! Ты спишь? – вошел в его комнату Женька. И, приметив Кузьму, подошел, сел на койку. – Дедуль, а ты меня не выдашь?

– Нет. А что случилось?

– Я машины стал мыть вместе с пацанами. Сегодня, гля, сколько заработал, – зашуршал деньгами. – Возьми их себе. Я не хочу отдавать их мамке или бабке. Им сколько ни дай, все мало. А у тебя – ни копейки. Ты уже три дня не евши. И бабка говорит, что и сегодня не даст. Они тебя совсем не любят. И никого… Давай уйдем от них куда–нибудь вдвоем.

– Некуда идти, Женька. Если и уйду, тебе туда рано, – погладил руку внука дрогнувшей ладонью.

– Дедунь! Я не хочу жить с ними!

– Надо немножко подрасти, внучок. Потерпи! Ну самую малость. Мы что–нибудь придумаем, – пообещал тихо.

Когда Женька ушел спать в свою комнату, Кузьма долго обдумывал услышанный разговор жены и невестки.

Было больно и обидно признать, что всю жизнь жил в дураках и никогда не был любимым. Жена не только сама, а и детям внушила, привила к нему отношение как к кошельку, к тягловой силе, которую помнят, пока она тянет.

«Дело не во времени, не в трудностях. Они пройдут. Зима не бывает вечной. Но ведь могла случиться болезнь. И тогда выявилось бы истинное, нынешнее. А разве легче стало? Немощному такое вовсе не перенести. А знать лучше, что Бог вот так испытал, показал нутро родственников, не лишив меня здоровья! Ну, коль так, стану и я иначе жить серед своих. Не без заначек. Больно это. Но та заноза, какая в душе засела, куда больней».

– Эх, бабы! – выдохнул Кузьма, вспомнив, какой большой выбор женщин и девок имел он по молодости. Каждая как цветок… Пока не женился… А стоило б записаться да в дом привести, может, хлеще этой лярвы оказались бы.

Настя была краше всех. Ее Кузьме посоветовала мать. Работящая, серьезная, она понравилась всем. Но привлекла в ней недоступность. Другие долго не могли устоять перед Кузьмой. А потому не засели в сердце. Настя только на третьем году позволила поцеловать себя, да и то лишь в щеку. Не разрешала брать под руку.

Других через месяц обнимал, тискал. Все углы обтер штанами. Легко уступали. Сами на шее висли. Звали на свидания. Настя была гордячкой. Когда он поцеловал ее в губы на четвертом году, влепила пощечину и убежала, обидевшись. Кузьма тоже разозлился. И закрутил любовь с другими. Назло недотроге. На ее глазах каждый вечер с разными гулял. В обнимку и под руку. Настя, живя в одном дворе, все видела. Но ни разу даже вида не подала, что ей досадно. Сама ни с кем не гуляла. Хотя увивались за ней многие, даже друзья Кузьмы. Она всех отвергала.

Кузьма хотел проучить, помучить девку. Но вдруг увидел, как к Насте завернули сваты. И вот тогда он всерьез испугался: а что, коли согласится? За тот час, пока сваты были у девушки, Кузьма пережил слишком много. Об отказе догадался враз – сваты вышли недовольные. Но их приход стал предупреждением ему, и он вздумал срочно помириться с Настей.

Целый месяц ходил по пятам за ней с букетами сирени. Вздыхал, умолял простить его. О любви говорить боялся.

А она ждала именно этого, О том лишь много лет спустя сказала сама. Но тогда держалась неприступнее скалы.

– Настя! Солнышко мое! Клянусь, ничем не обижу больше. Ну прости. Выйди вечером погулять! – уговаривал девку. Та проходила мимо, не слышала его.

Соседская девка, Елизавета, с ума сходила по Кузьме. Сама вызывала на свидания. Но сердце к ней не лежало. Лишь через полгода помирился с Настей. На Новый год.

Слепил перед ее окном снеговика. И написал на снегу громадными буквами: «Настя! Я люблю тебя!» – выдал свою тайну всему двору.

Дрожали на ветру цветы, зажатые в руке снеговика.

«Возьмет она их или нет? – думал Кузьма. – Если возьмет – простила. А нет – ждать нечего. Значит, не нужен ей…»

Она взяла цветы… И на следующий день пришла на свидание…

«Я не первый дурак. Сколько мужиков сгорело из–за того же. Неприступность – не гордость и не невинность. Уловка бабья. И не больше того. Чего она стоила? Ну, потомила. А я уши развесил, болван. Не беда, что баба иль девка отдалась загодя, не терзая. Знать, любила меня, олуха. А я не понимал», – дошло запоздало.