Текст книги "Запоздалая оттепель. Кэрны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Шурка оторопела. Ей было гадко и больно. Ведь вот опять о нем вспоминать стала. И вдруг он снова к соседке полез…

«Эх, кобель шелудивый!» – застрял поперек горла сухой комок.

– Ты чего ревешь? – увидела слезы на щеках Шурки, деланно изумилась Нюрка.

– Соринка попала…

– Ее Кузьмой зовут? – рассмеялась в лицо и бросила пренебрежительное: – Видать, с тобой ему обломилось! – Повернула от Шурки, хохоча, сказав напоследок: – Но я ему накостыляла! Пусть знает гад, не все податливы!

«Сама в стардом поперлась? Крышу ей надо перекрыть. А чем? Брехней? Ведь материалов нету! И купить не на что! Сбрехала! Выходит, не для этого. Ремонт денег потребует. Ей же сына одеть надо! Это расходы немалые. Тут не до ремонта. Выходит, другая причина была. Но какая? Ведь просто так не придет к Кузьме в стардом. Что–то пригнало! Но и Кузьма не станет бросаться на Аньку, если повода ему не дала! А может, затем и пошла к мужику? Нет! Не пойдет. Сын вернулся из плена. Забот появилось много. До того ли Нюрке?» – не поверила в собственное предположение. А через неделю появился Яков.

Шурка даже боялась спрашивать его о Кузьме. Говорила о чем угодно, но не о нем. А брат, выглянув в окно, увидел Нюрку в огороде. Рассмеялся так, что стол дрогнул…

– Жива озабоченная? Ну и баба! Я о ней лучшего мнения был! Знаешь, что она отмочила у нас в стардоме? На Кузьму охоту устроила! В мужики к себе уговаривала. Да так повисла на него, что если б не мои бабули, изнасиловала б мужика! Те помешали…

У Шурки от удивления челюсть отвисла.

– А она мне сказала, что он ее чуть не одолел.

– Что ты! Отказался в жены взять, так она в любовницы предложилась. Уговаривала! Вот тебе и вдова! Под ее черным платком такие страсти гуляют, молодым потянуться! Оно, конечно, припекло бабу! Но не стоит вот так себя ронять. Ведь могла предположить, что старики подслушают. Поостереглась бы. Так нет! Напропалую! Ну, Агриппина и разнесла. Всем доложила, как выстоял Кузьма и бабу выпроводил несолоно хлебавши. Как ей не совестно? Все ж не девочка! Взрослого сына имеет. А сдержанности нет. И ты дура! Такого человека потеряла! Эх, Санька! Мужиков, конечно, много, да вот мужей среди них нет. А годы твои идут! И всякий день к старости! Ну чего ревешь? Перестань! Иль только на это способна?

– Что я теперь могу сделать? Как помирюсь с ним? Сколько времени прошло, он даже не свернул к дому. Я ж не Нюрка. Не приду в стардом. Не брошусь на шею. А и меня прогнал бы. Злой он! Долго обиды помнит.

– Мужчина! Такой больное не забывает. Попытался я как–то уговорить его завезти тебе бидон молочный. Ни за что не согласился! Уперся рогами. Пришлось водителю сказать. А хотел примирить вас. Но сорвалось. Да и заботы его не отпускают. Ему не надо баб теперь.

– Значит, не лез к Нюрке?

– Да честно говорю! Не сам Кузьма, наши старухи все подслушали. Он смолчал. Совестно бабье имя трепать. Пощадил. А мне смешно. Ведь я эту Аньку серьезной женщиной считал. Жалел ее. А она как все…

– Какие это все?

– Ну ладно тебе! Уже отлегло? Ну да все равно не миновать самой на поклон к нему идти. Если еще слушать станет. А то вот женю его на нашей Глафире. Старуха от счастья свихнется, что на ее долю в такие годы мужик достался.

– Я тебе женю! – придавила к столу брата, пригрозив виски ощипать, как курчонку. И перед отъездом вместе с молоком стардому передала для Кузьмы творог и сметану…

Яков по приезде позвал столяра:

– Забирай свое! Тут как всегда! – кивнул на сумку. А вечером, придя к Кузьме, обронил словно ненароком: – И когда вы помиритесь, два чудака? Эта дуреха мается. Не знает, с какой стороны к тебе подойти, боится, чтоб не прогнал ее матом. И тебе, как вижу, кисло. Была б противна, не то посылку от нее, слушать бы о Шурке не стал. Изучил, узнал тебя. А коли не бурчишь, когда о ней слышишь, значит, не забыл, дорога! И она о тебе всякое слово ловит. Сумку наготове держит. Не забывает заранее собрать. Неспроста все! Хоть и мелочи с виду. Но к чему сами себя терзаете? Ведь время уходит! Либо уж расстались, либо остались бы навсегда! – впервые заговорил Яков откровенно.

– Пойми меня. Не с гонору перед ней не пошел к Шурке, когда ты попросил бидон передать. Ведь она меня выгнала! Испозорила перед зятем, соседями, улицей. Я свой первый урок еще не забыл. Повторять не хочу его. А что, коль повадится выбрасывать как игрушку? Нет, баба! Шалишь! С такой семьи не будет! Из–за пустых брехов зятя такой скандал раздула! Да где ж разум, где уважение к мужику? Нет его? Стало быть, и говорить не об чем! – нахмурился, засопел столяр.

– Ну, коль так, значит, и передам ей, пускай идет в монастырь, как она уже подумывать стала. Не на что ей надеяться, некого ждать. Не состоялась мирская жизнь. Пусть стрижется в монахини до конца дней. Иного нет. А и мне спокойнее.

– Чего? Шурку в монашки? – вспомнилась Кузьме баба, которую ласкал, сгорая от желания.

Столяр знал: Яков ничего не говорит впустую. Да и жизнь в Сибири не прошла бесследно. Может, даже сам посоветовал сестре такой выход, с него станется. А та и послушает, поверит, попробуй потом верни, вырви ее из послушниц!

– Ты что? Офонарел? Сам придумал иль вместе решили? – глянул на Якова зло.

– Ну а что ей остается? Там Богу служить будет. А здесь что ждет ее? Ты посмотри, что вокруг творится… Пусть очистит душу и помыслы, уйдет от одиночества. В монастыре успокоится. Как раз там свободные места есть… Кстати, еще девчонкой, в Сибири, она хотела уйти в монастырь. Вот и сбудется ее мечта. Станет жить в непорочности.

– Ах ты, гад! Чего сам не записался в монахи? Коптишь в стардоме вольно? Чем тебе Шурка помешала? В своем дому живет. Копейки с тебя не просит. Наоборот, все молоко отдает даром. А ты так ее вздумал проучить? Загнать до смерти в монастырь? И ты братом зовешься? Кровинка родная! Хорошенькую долю уготовил сестре!

– Ну а тебе–то что? Ведь обидела, простить не можешь! И мне морока!

– Тебе что за заботы с ней?

– То с семьей у нее не получилось, то с тобой осечка! Завтра чего ждать? Вокруг сплошной разврат и пьянство! А я за нее перед родителями в ответе. Они и мертвые не простят мне, коли она снова поскользнется.

– Отделаться вздумал? С семьей не состоялось? А она была? Со мной оборвалось? Мы сами разберемся! Без подмоги! Краше было б не лезть никому промеж нас! – кипел Кузьма.

– Остынь. Я вам не мешал!

– Еще как! – вспомнилось столяру, как, вернувшись из бани, застал в доме Якова, забравшего Шурку на много дней.

– Не знал… Прости. Но и моей вины не было. Сестра заболела.

– Ты нас тогда разлучил! А теперь и вовсе задумал разбить?

– Я примирить хотел вас много раз!

– Не встревай! Не мешайся! Не лезь в ее жизнь. Свою наладь. Она у тебя и в миру не лучше монашьей. Дай самим определиться. В таком даже родня со своими советами худче врагов напортит! – вспомнился Максим.

– Кузьма! Я не хотел обидеть тебя. И Саньке зла не желаю. Одна она у меня осталась на земле. Не стань меня, ни помочь, ни вступиться за нее некому. А одна – пропадет…

– Да что с тобой случится? – усмехнулся Кузьма.

Яков глянул на него так, что с лица столяра мигом слетела усмешка.

– Я только за эту неделю дважды заново родился. Если я о том молчу, это еще не значит, что живу безоблачно и беззаботно. Ты ни разу не поинтересовался, почему так часто меняются у нас водители, хотя все непьющие люди были, почему у стардома есть охрана… Все неспроста!

– Ну, водилы у нас мало получали, вот и сматывались где зарплата побольше. А охрана, так нынче ее все имеют.

– Просчитался, Кузьма! Не в том суть! Выделили нам гуманитарную помощь, мы поехали за ней. Загрузились полностью. Едем, радуемся. Продуктов полный кузов! А выехали за склады, нас и тормознули. Половину потребовали отдать. И к голове наган. Думаешь, рэкет? Милиция! Я сделал вид, что согласился. А сам по сотовому связался с начальником, чья мать у меня живет в стардоме. Тот своим отбой дал. Отпустили. Но не без мордобоя. Пригрозили на будущее… И водителю перепало. Чтоб не обидно было. Всю неделю в синяках.

– Чего ж смолчал?

– А что б ты сделал? Ментов четверо. Все вооружены и жрать хотят. Решили тряхнуть. Не получилось. Вот и сорвали зло! В другой раз поехали на железную дорогу получать алюминиевый шифер для ремонта крыши. Уже средь бела дня, с другим водителем. И что б ты думал, привязались к нам таможенники. К документам придрались. До вечера мурыжили, а потом потребовали откровенно – дай на лапу! А где взять? Загнали машину на площадку, нас на таможню. Я скандал поднял. И получил. Мало не показалось. На третий день груз отдали. И снова не без угроз. А в стардоме нашу кассу сколько раз хотели обчистить? Со счету сбился! Хорошо, что старики плохо спят. Предупредили. Ворвался я, а мне по голове наганом. Но старики всей гурьбой взяли налет. А меня к утру врачиха откачала. Вот тебе и спокойное место. И неприметная должность. Всякий раз, уезжая от сеструшки, прощаюсь с ней мысленно, не зная, когда увидимся вновь… Да и доведется ли?..

– Все рискуем нынче. Так иль иначе… Но наши тяготы на бабьи плечи взваливать грешно. Совестно. И коли тебя где–то прищемили, на Шурке отрываться совсем негоже. Ты ить брат ей. А чуть прижало – в монастырь ее вздумал сплавить! Навовсе закомандовал. Мало она тебе в детстве виски ощипывала да по заднице шлепала!

– Не заводись, Кузьма. Доведись самому такое, точно так поступил бы!

– А во хрен тебе! Единую в свете сестру в жисть не согнал бы в монастырь.

– Ну что б ты с ней сделал?

– Замуж бы пристроил!

– За кого?

– Да за путного мужика! Чтоб жила не бедуя, не мыкаясь, бабье свое не томила, не мучила, жила себе в радость и мужику в отраду, мне подарком!

– А где я такого найду, чтоб Саньку без страха доверить смог? – смотрел на Кузьму с улыбкой, словно подсказывая ответ. И столяр понял, покраснел до корней волос.

– Сколько годов друг друга знаем? – спросил Якова.

Тот ответил не сморгнув:

– Всю жизнь! Вот тебе ее с закрытыми глазами отдам. Ни на минуту не задумаясь. И спокоен буду!

– Но дело не в нас с тобой! – вздохнул Кузьма. И добавил: – Она меня выгнала. Стало быть, не нужен я ей. А силом не хочу!

– Кузьма! Санька моя сестра! Не соседка, не старушка стардома. Я ее как самого себя знаю. Даже лучше. Ручаться могу. Знаю ее насквозь. А потому говорю уверенно: любит она тебя! По ней вижу. Понимаю, как самого себя. Ну, сглупила, оплошалась баба! Но ведь как надолго ты ее наказал! И как сурово! Сколько она из–за тебя слез пролила, сколько ночей не спала, все мне известно, но чем я мог помочь вам? Ни силой, ни уговорами. А сами – слишком гордые и неуступчивые. Сколько раз могли вы помириться и еще больше – возненавидеть друг друга, остаться врагами на всю жизнь! Ведь ты и не догадываешься, что наболтала о тебе Саньке ее соседка – Анна. Натрепалась, будто лез к ней, хотел изнасиловать, набивался в мужья иль в любовники, обещал в гости ввалиться и добиться своего от Нюрки! Санька, конечно, поверила и всю неделю проревела в подушку, пока я не приехал. Сам ей рассказал все, что слышал от Агриппины. Выходит, не всегда плохо, когда есть любопытные. Иногда даже они умеют добрую службу сослужить.

– Анька? Вот уж не ждал… Не приведись бы уломала! Ох уж эти бабы! Чисто сороки безмозгие! Лопочут без стыда! Да я за всю свою жизнь ни единой бабы силой не добивался! Хватило их и без того! Да и то по молодости. Опосля, как оженился, ни на какую чужую не смотрел. И кроме жены, уж сколько годов ни с одной бабой не был, – признался впервые. – Не скрою, возможности имел. Но ничего не стряслось. Тебе мне брехать ни к чему, – отвернулся, приметив, как качнул головой Яков.

– Я тебе помешал. А то бы, может, была семья. И не мучились оба…

– Знаешь, Яков, не единый ты! Мой Максимка боле твово подосрал. А ить с им, коль промеж нами сладится, сустреваться придется. Зятю язык не прищемишь. Он, гад, вострый про баб потрепаться. Такое сочинит, в портках не унесешь. Уж сколько годов он с нами, а я к нему никак не обвыкну. Но дочь любит. И я терплю. Такой мой удел! И зятя не переделаю. А вот Шурка как? Она его трепачество за чистую монету принимает и верит. На што? Ему даже Ксюха, его дочь, говорит: «Пахан, кончай про блядей вякать! Тебе в твои басни в хазе никто, кроме попугаев, не верит…» Дошло? Так это дитя! А Шурка – всерьез! А если он сызнова? Она опять хвост подымет? Начнет на моей спине коромысло в обрат выправлять?

– Я сам с ней поговорю. Ну а ты с зятем. Пусть даст ей привыкнуть ко всем. К их хорошему. Так проще, попробуй убедить его. А я Шурку подготовлю. Настрою на верное восприятие. Ну и скажу, что иначе сошлю в монастырь, сам отвезу…

– Так она не просилась сама? – спросил Кузьма.

– Нет! Просила об одном – с тобой помирить. Поверь, это не легче, – сознался Яков и рассмеялся. – Не обижайся. Не первый месяц искал возможность поговорить с тобой вот так – начистоту, откровенно. Но не решался, не получалось. Язык не поворачивался. Стыдно было. Да и какое право имел навязывать свою сестру?

…В ближайший выходной, как и условились, Кузьма отправился к своим готовить почву, а Яков – к Саньке, для последнего, самого серьезного разговора. Встретиться решили вечером в воскресенье.

Кузьма для этого особого случая даже костюм достал, туфли, которые не первый год лежали в коробке ненадеванными, голубую рубашку. Тщательно побрился. Купил конфет и жвачек внукам, шампанское невесткам, водку для разговора с сыновьями и зятем. Он тщательно обдумал, с чего начнет весь разговор, как урезонит Максима, убедит сыновей и невесток, дочь, как поговорит с Женькой. Внук, в том он был уверен, конечно, поймет его и поддержит.

Кузьма, одевшись, рано утром вышел во двор. Завидев его принаряженным, старики и старухи, ожидавшие к себе гостей, дара речи лишились. Впервые увидели его в отглаженном костюме, при галстуке. Иные даже не узнали враз. И зашептались:

– Расписываться поехал в ЗАГС! Свадьба у него! Не иначе! Вон как прибарахлился. Одеколоном аж до пятого этажа достал!

– И не он женится! Где ему на стороне приглядеть? Когда время было? Он из своих возьмет. Тут что–то другое стряслось у человека. О чем пока говорить рано. Нуда вернется, скажет! – говорила Глафира.

Кузьма вошел в автобус. И вскоре вышел на знакомой остановке. Глянув на часы, пожалел, что поторопился.

«Мои небось еще спят. Зазря в эдакую рань нагрянул», – подумал с сожалением. Но едва вошел во двор, увидел, что вся семья уже на ногах.

– Ой! А кто это? Что за мудак заявился? – не узнала Кузьму Ксюшка. Но, вглядевшись, бросилась к деду с визгом.

– Ну давай, налоговая инспекция! Проверяй карманы! Чур, не все! Половину младшим оставь! – предупредил внучку.

Женька накачивал колеса велосипеда. Увидев Кузьму, обрадованно кивнул головой. Позвал к себе:

– Не обидься. Скоро закончу! За няньку тебе спасибо! Ох и классная тетка! Мы с ней уже дружим. Не знаю, что делали б без Лидии. Она мне почти заменила пацанов. Знаешь, как рубит в технике? Лучше мужиков! Она отцу помогла машину отремонтировать. Максим ее признал. Не болтает при ней всякое. И мелюзга к ней уже привыкла. Нот если б ты женился на ней! Как здорово было б всем! Она своей стала б, родной, не беженкой, не нянькой! И снова все вместе жили б! А? Дед?

– Милый мой Женька! Сердцу не прикажешь! Оно не по выгоде выбирает, родной ты мой! Есть женщина, какая по сердцу мне. С ней остаться хочу. Затем и пришел, чтоб поговорить с нашими обо всем.

– Ты жениться решил?

– Что–то вроде того.

– А тетку покажешь? Она очень старая? Старше Лидии?

– Нет, моложе.

– Она станет малышню нянчить? А Лидию куда денем? – загрустил внук.

– Лида с вами останется. А та женщина придет познакомиться. Она очень хорошая. И самая красивая! Она тоже станет другом тебе. Она очень добрая. У нее есть русская баня, корова, куры!

– А как зовут ее?

– Шура! Александра!

– Это не с ней Максим поругался?

– Да, внучок.

– Бедный мой дедуня! Как же ты их примиришь? – посочувствовал Женька. И в это время во двор вышел Максим. Глянул на Кузьму и завопил на весь двор:

– Люди! Эй! Люди, матерь вашу! Сыпьте все во двор! Гляньте! Наша плесень заявился! Не с хреном собачьим! А с приколом! Нынче вздумал приклеиться к Лидии! Чтоб ей на законных основаниях в доме канать и срань за всеми выгребать!

– Заглохни, петух горластый! Вовсе не затем пришел!

– А зачем вырядился, как манекен?

– Тебя не спросил…

– Э–э, нет! Так не пойдет! Не морочь мозги! Даже я, первейший красавец мужик, так не прибарахлюсь без повода! Лишь когда за углом десяток метелок ждать будут…

– Хреновый мужик, коль тебя лишь по барахлу примечают, – рассмеялся Кузьма.

– Дед! Стриптиз дозволен пока лишь в вечернее время. Да и то за бабки, желательно за баксы. Потому если днем намыливаешься к бабам, то желательно быть одетым. А уж потом – по обстоятельствам. Но ты куда навострился? Колись!

– К вам! К себе домой!

– Не пыли мозги! Я с рожденья тебя таким не видел. Так и считал, что ты появился на свет в телогрейке и кирзухах, с топором и молотком в руках.

– Эх–х, Максим! А ты до стари в коротких портках станешь бегать. Иль когда–нибудь заработаешь на нормальные штаны? Глянь! Внуки в таких ходят. И ты ничем от них не отличаешься. Разве только лысиной!

– Э! Плесень! Что ты волокешь в жизни? Чем мужик лысей, тем азартнее. Это тебе любая баба подтвердит. Нынче у кого лысин нет, специально их заводят. Чтоб баб привлечь. Они на лысых, что мухи на мед, падкие…

– Знать, тебе везет! Особо с бабьем.

– И не говори! Вчера от трех еле отделался! Как насели! Одна в лысину целует…

– Чем? – не выдержал Кузьма.

– Ну вот, и помечтать не дают человеку. А я всерьез говорю! Вчера от трех блядей еле отбился. Оплатить проезд натурой предложили. Прямо в машине. Я их по одной выбросил.

– Без оплаты?

– Вот если б ты рядом был, тогда другое дело. Сорвали б с них плату! Одному не под силу сразу с тремя!

– Ничего! Ты свое наверстаешь, не горюй! Пошли домой! Поговорить надо! – Повернул Максима лицом к двери и следом за ним вошел в дом.

Здесь тоже все проснулись. Лидия кормила малышей па кухне. Внимательно следила, чтоб ели аккуратно. Невестки готовили завтрак для всех.

Егор с Андреем смотрели футбол по телевизору.

«Интересно, как я с ними о Шурке говорить буду? Ведь высмеют, змеи!» – подумал Кузьма, пройдя в комнату к сыновьям.

– Как чувствуешь себя, отец? – спросил Егор, оторвавшись от телевизора.

– Неплохо! А у вас как жизнь?

– Понемногу. За Лидию – спасибо! Клад – не женщина! Нам очень повезло с ней. Все умеет.

– Ага! Башку мне чуть не раскроила! – вошел и комнату Максим.

– Как так? За твой треп?

– Какой там! За пиво!

– Не понял. Скажи! – удивился Кузьма.

– Да что непонятного? Привез банку пива к ужину. Свежее, холодное! Ну и налил всем по стакашку. Тут эта мымра откуда ни возьмись. Хвать меня по башке скалкой и орет: «Не смейте детей портить! Не дам из них алкашей сделать! А ну выметайся с кухни со своим говном! Сам его хлещи, толстожопый боров!» Ухватила меня за загривок и выдернула с кухни. Ксюха визжит, пива просит. Я ее приучил. Она даже манную кашу пивом запивает. А эта раздолбайка как цыкнет на ребенка, та всю манку, какую съела, в штаны выпустила с перепугу. Нянька вымыла ее и заставила все без запивания доесть. Пригрозила, что иначе не пустит гулять во двор. Ты знаешь, даже я поверил ей. Ксюха съела. А нянька мне и говорит: «Если еще раз появишься к детям с пивом, банку тебе на голову натяну». Во! Корма судовая! Будто Ксюха не мой, а ее ребенок! Она нас ни о чем не спрашивает. Все сама! Не дает курить в комнате, если при детях заматеришься, того гляди башку снесет. Ксюшку решила отучить ругаться. Моя зайка теперь не знает, как кого называть. Раньше от зубов отскакивало. Теперь на эту колоду оглядывается, краснеть научилась, – жаловался зять.

– Не знаю, меня встретила, как обычно, – усмехнулся Кузьма.

– Значит, нашей брички рядом не было.

Едва Максим сказал, в комнату вошла Лида.

– Завтракать идите! – позвала к столу и заметила походя: – Максим, опять на ступеньках сидел? Смени порточки и руки помой!

– О! Видишь? Ефрейтор – лучший друг человека! – пожаловался тот Кузьме, свернув в ванную.

Пока ели, говорили о незначительном. Когда Лида налила чай и достала из духовки горячие булки, разговор оживился. Кузьма решил воспользоваться моментом.

– Хочу кой–что сказать всем вам! – оглядел детей, те насторожились. – Решился я семейным стать! – приметил раскрывшийся рот Егора. Андрей и вовсе булку выронил. Лидия покраснела, поторопилась принять на свой счет. Максим чаем подавился, не мог откашляться. Нинка с Зинкой удивленно переглянулись. Не поверили в услышанное, и только Ольга с Женькой улыбались светло и радостно.

– Наконец–то! Давно пора!

– Женщину эту Максимка знает. Обидел ее! – продолжил Кузьма.

– Так это все та же? Мы думали, ты забыл о ней! Ведь совсем глупая! Зачем она тебе? Есть более достойные!

– Мне лучше знать! Я никому из вас не указывал, с кем семью создать. И не мешался промеж вами! Не потерплю, чтоб вы мне подпортили. Не дам боле изголяться над Шуркой никому! – глянул на Максима. Тот, заметив предупреждение, не сдержался:

– Мозги ей вправь для начала, едри ее мать. Они у нее не в том месте корни пустили! Но чем такую бабу, лучше до конца жизни в притоне гудеть! Там хоть веселуха! А с этой, ой бля!..

– Заглохни! – стукнул кулаком по столу.

– Слушай, дед! Ты можешь жить с кем угодно, но за столом веди себя прилично и не цыкай на меня. Я тебе не мальчик! Понял? Я от тебя копейкой не зависим! Сам семью содержу. Если с тобой шутят, умей понимать, а не оскаляйся на своих. Имей предел! – Внезапно разозлившись, зять вышел из–за стола. Следом за ним исчезла Ольга.

– Обиделся? А ведь мне б с тобой не говорить. Из–за тебя чуть не оборвалось у нас! И я не ругал, не попрекал. Смирился. Хотя никто из вас не ведает, как нелегко быть одному серед чужих бедолаг, выброшенных семьями в стардом. Как мне жилось там, что вы о том знаете? Ведь и я вам не нужен. Никому. Лишь видимость семьи у меня с вами. Душой понимаю все давно…

– Ты не прав, отец! – перебил Егор.

– Не надо, Егор! Я не впервой пришел сюда! Я знаю каждого. И говорю всем вам – не примете ее, не признаете, уйдем с ней отсель навовсе. И боле не ворочусь! Это мое вам последнее слово! Я ни о чем не прошу вас! Сами решайте! – встал из–за стола.

– Отец! Постой! Куда же ты?

– Дедунь, подожди! – нагнали у двери сыновья и внук. Уговорили, вернули в дом.

– Не серчай, отец, на нас. Лично я даже рад, что у тебя появилась женщина.

– Покуда еще нет ее. Я только решился. Мы с ей давно не виделись. С самой Максимкиной пакости.

– А может, она замуж вышла за другого? – вставил Егор.

– Шалишь! Ждет меня! Знаю! Шибко ждет! Вот сметану передала, вам ее принес. Давно просит примирения! Не шел к ей, покудова с вами не утряс. Упредить хотел. Опосля к Шурке… – Умолк Кузьма, увидев Максима, вернувшегося со двора. Зять хмуро подсел к столу. Не шутил. Но в разговор вслушивался.

– Так ты, как я понимаю, уйдешь из стардома? Не будешь там работать?

– Ишо чего! На шею бабе не полезу! Свой хлеб должон иметь! Да и чего в дому прокисать? Это не по–моему!

– Когда ж приведешь ее к нам знакомиться? – спросил Егор.

– Хм… Только знакомиться? Я–то ждал, что иное спросишь – когда жить сюда перейдем насовсем? – заметил, как вытянулось лицо Егора, а Зинку в жар бросило.

– Жить? Совсем? – никак не мог справиться сын с испугом. И суматошно рылся в памяти, чтобы ответить подобающее в таких случаях. Но ничего не приходило на ум. Он спросил заикаясь: – Ты говорил, что у нее свой дом?

– И что? Я сам не без угла.

– Конечно! Но как же с ее домом будет? – уже обдумывал что–то свое.

– Покуда не виделся с ней! Поздней поговорим!

– Какую комнату подготовить вам?

– Мою! Как завсегда!

– Кузьма! Выходит, мне уходить надо? – подала голос молчавшая доселе Лида.

– Чего удумала! Иль забидели тебя?

– Ну, раз перебираетесь сюда с женой, я тут зачем? – развела руками.

– Делов на всех хватит! И ты не моги худое про меня думать. Тобой тут все довольны. А мы – не помеха! – оглядел побледневшего Егора.

– Ты хочешь расписаться с ней или в гражданском браке жить?

– Конечно, запишемся! Не барбосы, чтоб на разных фамилиях жить. Не те наши годы. Все по–людски будет, – заметил пот, выступивший на лбу Егора.

– Ну что ж, веди знакомиться, – выдавил через силу и вышел в комнату, сказав, что хочет досмотреть футбол.

Кузьма видел, как дрожали руки сына. Он никак не мог вытащить из пачки сигарету. Ему нужно было быстро взять себя в руки, совладать с самим собой и успокоиться. Но это плохо удавалось, и он поторопился выйти из–за стола.

– Чего психуешь? – подсел к нему Женька.

– Дед бабу в дом притащит. Чужую! Мало свои права начнет качать тут, так еще и на дом претензии появятся. Или на часть его. Она, как я понял, не просто дура, а и с широкой глоткой. Как жить будем вместе? Ума не приложу! На кой черт она отцу сдалась? – тихо пожаловался сыну.

– Не перейдут они сюда. Испытывает он всех. Проверяет.

– Откуда знаешь? – удивился Егор.

– Знаю. У нее русская баня, корова есть. Свой сад и участок. Дед ей дом отремонтировал. И ты поверишь, что все это они продадут? Да ни за что на свете! А оставить иль подарить – некому. У нее один брат, у него семьи нет. Он директором стардома работает. Там и живет. Он в тот дом не пойдет. И дед к ней уйдет. Это теперь говорит, что сюда переберется. Сам посуди, он из–за Максима и Ксюхи не потерять. Не поверит в них. А и она откажется. Вот увидишь! – успокоил отца.

Егор, подумав, согласился. Потрепал Женьку по голове за сообразительность. И, перекурив, обдумал сказанное, окончательно успокоился и вышел на кухню продолжить разговор с отцом. Тот молча удивился перемене в настроении сына. Он улыбался, шутил:

– Значит, решено! Перебираешься! Тогда завтра начинаем готовить вашу комнату. Сделаем косметический ремонт. Дадим тебе знать, когда все будет готово. А знакомиться хоть сегодня приводи.

– Но где ж тогда я с детьми буду? – напомнила Лидия.

– В комнате матери. Она ничуть не хуже! Даже просторнее, теплее и светлее! Мы ее тоже приведем в порядок. А может, вы и займете? – обратился к Кузьме. Тот сидел сбитый с толку. Хотел проучить сына, заставить попереживать, понервничать. Тот лишь поначалу расстроился. А потом даже обрадовался. Но чему? Чем вызвана перемена? Кузьма понять не мог.

Конечно, он и не собирался переходить в свой дом вместе с Шуркой. Он давно расстался с ним, навсегда отдав его детям. Но время от времени, когда сыновья допекали, любил пригрозить, что вернется сюда. И дети сразу становились покладистыми.

Да, они звали его вернуться в дом. Но не всерьез, не от души, не искренне. Он это видел, чувствовал и понимал. Со временем сам отвык от них. Начал понимать смысл пословицы, что самая лучшая в свете это дальняя родня. Потому старался пореже приходить в гости, не засиживаться, чтобы не надоедать. Такое положение устраивало всех. И хотя Кузьме иногда бывало больно, он знал, видел, что у других случается еще хуже. Его хоть навещают, им интересуются, ему звонят. Но это пока. На будущее загадывать не хотелось, заглядывать в него не было желания. Будь у него безоблачные отношения с детьми, появись у него уверенность в них, может, и не подумал бы о новой семье. Имел бы в своей душевный покой и понимание…

Кузьма, решив наказать Егора, попался в собственную ловушку. Ну как сказать сыну, чтоб тот не готовил комнату, зная, что нынешний косметический ремонт потребует немалых денег. А с ним можно погодить. Но тогда Егор поймет его игру. Не хотелось, чтоб сын так быстро раскусил замысел. Мечтал подержать его на поводке страха. И в то же время не мог позволить никому выбросить такую кучу денег на ремонт, в котором не видел смысла.

– Не стоит из кожи выскакивать. Не надо ремонтов! Нам не по семнадцать. Сойдет как есть! Не меняй ничего. Дай все наладить. Там обмозгуем. Спешить не стоит. Живите как жили, – буркнул тихо. И не приметил, как переглянулись Егор с Женькой. Зинка вздохнула облегченно, а Максим поехал за пивом, бросив через плечо:

– Обмоем помолвку старой плесени! Ты, Зинка, достань ему свою фату! Нецелованного отдаем! Без стажировки в постельных хитростях. А ты, Андрюха, для той кикиморы уздечку с кнутом заготовь заранее. Чтоб не лягалась… Эй! Ксюха! Зайка моя! Поехали, пиво выберешь! Свободу деда пропьем! Лучше, чем пива, он не стоит, старый козел!

Но Лида ухватила девчонку за руку:

– Не дозволю ребенка спаивать! Не порти дитенка, засранец! Сам поезжай, один. У ней делов полно! Не срывай от занятий, она учится много. Сегодня впервой станет блинчики печь, потом будет учиться читать, писать, считать, правильно стол накрывать, красиво входить к гостям, приглашать всех к столу. Это ей надо! А с пивом ты сам управишься, – не пустила хмыкающую Ксюшку.

До глубокого вечера задержался он у детей. Собрался уходить. Но Егор оказался непреклонен. Вместе с Андреем и Максимом встали стенкой перед дверью:

– Не пустим! Ночуй дома! Последняя холостяцкая ночь! Балдей с нами! Больше не доведется. Бабы – народ цепкий!

И уговорили…

Тем временем Яков не терял ни минуты. Приехав к Шурке, истопил баню, помог сестре убрать в доме не помогал Шурке, и та удивленно наблюдала за Яшкой, думая втихомолку: «Что с ним стряслось?»

А он, словно заведенный, даже колодец почистил, покрасил облупившуюся калитку, крыльцо, ставни. К сумеркам самовар начистил до золотого блеска и, вскипятив на угольях, внес в дом. Поставил посередине стола, как бывало когда–то давно, еще в детстве. Тогда самовар приносил отец, и все собирались к столу, как к чуду, попить чай, послушать сказку или быль, на них в доме не скупились.

– Садись, Шурка! Неси варенье, блины. Давай с тобой поговорим, как в детстве! Помнишь? – спросил, глянув в глаза сестре. У той слезы покатились. Ничего не забыл Яков. Крепко помнил детство. Даже свечу зажег. Большую. Разложил ложки. Сахар кусковой. Возле него щипчики. Так отец любил пить чай. Мать – с вареньем уважала. Любила земляничное иль малиновое. А дети – клубничное. Только Алена предпочитала черничное. И нынче оно есть. Всякое, для всех…

Яков заранее помыл красный угол, зажег лампаду. И, глянув на образа, почувствовал исходящее от них тепло.

– Не плачь, Саня! Мы не одиноки! Не рви себе душу! Знаю, как нелегко тебе приходится. И мне не легче. Но чувствую, что мы не одиноки. Что наши с нами. Они не умерли. Их души с нами.

– Как знаешь? – дрогнул голос Шурки.

– Тяжко мне пришлось недавно. Вывозили на машине гуманитарную помощь, какую нам прислала Германия. А церковь получила ее и нас не забыла. Дали одеяла, простыни, одежду старикам. Все очень добротное, дорогое. Я за каждую вещь расписался. Выехали с подворья за ворота, не больше двухсот метров. И на самом крутом спуске колесо прокололось. Переднее. Хорошо, что на малой скорости, иначе занесло бы нас с горы в обрыв. Испугались мы с водителем. Оба подумали, что случайно гвоздь поймали. Но едва вышли из кабины, глядь, из–за обрыва трое поднялись. Пока шофер сообразил, что неспроста объявились, эти трое уже рядом. Я только успел помолиться, попросил защиты у Господа, чтоб оградил от беды. Эти трое нас в кольцо. И требуют отвезти груз, куда они укажут. Водитель проколотое на запаску меняет. А я и говорю, мол, куда вам отвезти? Они и отвечают – лучше выйдите из машины, сами отвезем. Понял, они меж собой не договорились. А значит, мало знакомы, плохо друг друга знают. Одно не мог уловить – чем они вооружены? Но решился. И когда один из троих захотел меня из машины вырвать нахрапом, поддел я его. Честное слово – слегка! Но как он покатился в обрыв! С воем, с визгом, с треском. Одного еще водитель монтировкой погладил по голове. Тот враз в дорогу носом воткнулся. А последний, третий, нож достал из–за пояса и ко мне кинулся. У меня ни в руках, ни под рукой, ну, как назло, ничего нет. Я уже подумал, что конец мне. И как заорал: «Мама!» Вижу, облако мигом появилось. Белое во тьме. Тот бандит в страхе оглянулся. И тут же, непонятно как, слетел в обрыв. Под ним земля осыпалась. Он и закувыркался вниз головой. Я глянул на облако, а оно ну точная фигура мамы нашей. Только такой, какой она была в молодости. Я ее хорошо помню. Смотрю на нее. А она благословила меня. И вскоре словно растаяла, исчезла. Я на колени упал перед этим чудом. Ведь вот услышала, явилась, защитила от неминучей смерти. Не оставила в беде. А значит, они всегда с нами. И нет в жизни одиночества. Только надо уметь видеть и чувствовать. Не забывать и не грешить, чтобы не осквернять себя и свой дом. Тогда и они, наши родные, не погнушаются нами, всегда помогут, навестят и защитят…