Текст книги "Запоздалая оттепель. Кэрны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Человек приуныл. Он не знал очень важного: волка и пса, исчезнувших в тундре, обязательно отпевает стая иль свора. Они чуют разлуку за несколько дней. И в минуту смерти задерет морду вожак, заведет унылую, долгую, как осенний дождь, прощальную песню. Вожак упряжки вспомнит в ней долгие как ночь километры в тундре, измеренные не человеком, а собачьими лапами, плечами и боками. Сколько их, задыхаясь от холода и тяжестей, пробежали они бок о бок с тем, кто ушел в тундру навсегда. Вспомнит вожак, как пурговали в косматом месиве вьюги где–то под сугробами в черной, одичалой от метели тундре. И подпоет вожаку свора собачья. Уронит иной пес слезу на снег. Живую, теплую. А глянь через секунду – нет жизни в слезе. Капля льда. Все умирает в свой час…

Но свора была спокойна. Собаки не плакали в небо. Волчата весело играли с ездовиками. Переживал лишь человек. О чем он думал? Ведь свора, его ездовики были все целы. Они спокойно расхаживали или носились по берегу. Да и волчата… Вон как доверчиво лезут носами в его ладони! Большие, теплые. Тычут хозяина в бока. А тот вздыхает. С чего бы?..

Кэрны вернулась к избе не скоро, ранним утром. Всю ночь шла она из тундры к человеку. Много думала. Конечно, волчата уже подросли. А человек – она убедилась – сумеет постоять не только за себя, но за них. Ведь волчата возят его нарты. И в этом нехитром деле в ней не нуждаются. Значит, можно и остаться в тундре? Сейчас в ней сытно. Но… Тундра не любила полукровку. Вот и за эту неделю болезни сколько раз могли разорвать ее волки, изгнанные кем–то из логов! Да и волчицы… Эти прямо охотились за Кэрны. Вместе со своими волчатами. Их у каждой было не меньше десятка. Целая стая! Попробуй убеги! И полукровка пряталась под коряги, уползала в болото, куда волки не рисковали сунуться. А однажды, прижатая к обрывистому берегу, она бросилась в реку и плыла вниз по течению, едва высовывая над водой морду.

Волки бежали за нею по берегу. Но полукровка сумела переплыть реку… Пять раз за эти дни меняла Кэрны свое убежище. И порою казалось, что тундра решила свести с нею счеты – убить, пока полукровка слаба. Ни разу за все дни никто не помог Кэрны, никто не накормил, никто о ней не позаботился. И волчице все чаще вспоминался человек. Во сне она видела совсем не волчьи сны. Вот охотник снова нарезает мясо. Для Кэрны. Вот он черпает воду из ручья, поит ее. И даже костер развел, чтоб она согрелась. Ведь когда огонь погаснет, земля и пепел еще до утра будут хранить в себе его тепло…

Кэрны вспоминала, как гладил ее хозяин. Как говорил с нею, будто она вожак упряжки. И пусть не поняла его слов, но знала, что говорит хорошее. Ведь не кричит. А слова без крика – не злы. Их можно слушать и не понимая. Зная, что человек, говорящий мирно с волчицей, относится к ней хорошо.

Кэрны все чаще вспоминала волчат. Их всего четверо у нее. У волчиц в тундре детей втрое больше. У каждой почти… А почему? Чем она хуже волчиц? Ведь вот они уходят из логова, бросая волчат даже при малой опасности. Не защищают своих детей. Лишь редкие из них вступаются за подросших волчат, да и то зная наперед, что те скоро подрастут, начнут кормить волчицу. Сытно. К тому же, вступаясь за подрастающих, волчицы учат их драться. На будущее. Но совсем беспомощных ни одна не защитит. Бросит, может покинуть их и логово, испугавшись даже одинокого волка. Не говоря уже о росомахе, рыси или медведе. А вот она – Кэрны – даже у человека осталась из–за волчат. Не ушла от них в тундру. Полукровка уже миновала болото. Пересекла распадок. Скоро изба. Она уже близко. Как там ее волчата? Может, совсем отвыкли от Кэрны? А ездовики? Как они ее встретят? Ведь от полукровки пахнет тундрой, как от всех волков. Может, набросится свора, кинется рвать? Но… может, вожак узнает? Ведь лизал он ее когда–то. Нюхал. Авось, не даст ездовикам ее в обиду. А человек? Признает ли? Как встретит он ее возвращение? А может… Может, он уже перебрался в другое логово? Уехал? Как быть тогда? Кэрны даже съежилась от страха. Остановилась. Оглянулась на тундру, онемевшую от удивления: волчица сама идет к человеку! Уходит из тундры – значит, не волчица. И словно в подтверждение этого тявкнула в темноте лиса, словно смеясь над полукровкой; свистнул бурундук, будто, потешаясь, гнал Кэрны из тундры; человеческим голосом заплакал заяц, точно дразня волчицу. Тундра родила полукровку, но не дала жить в стае. Лишь выжить позволила. Так стоит ли в нее возвращаться? Лучше забыть… Она вздрогнула от внезапного воя, донесшегося издалека, и, сорвавшись с места, понеслась без оглядки вперед.

Кэрны подошла к избе осторожно. Раньше ее караулил лишь вожак. А сегодня ждали все псы и волчата. Они первыми узнали волчицу, кинулись к ней. Облизывали похудевшую морду, впалые бока, визжали от радости. И тут вся свора подскочила к полукровке. Собаки виляли хвостами, лизали волчицу. А вожак даже нюхал, терся носом о ее шею. И долго смотрел на Кэрны грустными, начавшими слезиться глазами.

Вскоре Кэрны поняла, почему собаки лежали у порога. Человек на ночь разводил здесь маленький костерок–дымник… Выгонял комаров из избы. Вот собаки и легли на этот пятачок. Хоть весна кончилась, а ночами было еще прохладно. Вот и грелись псы. Но приход полукровки их поднял. Теперь она легла на теплую землю. И никто из своры даже не пытался прогнать или подвинуть Кэрны.

А утром, когда тундра проснулась, из избы вышел человек. Он сразу увидел Кэрны. Обрадовался глазами. И долго смотрел, как игрались с нею волчата.

А вечером, когда человек закончил развешивать рыбу для вяления, он пошел в избу и позвал за собой Кэрны. Он решил осмотреть волчицу, как вылечила она себя? Все дело в том, что он собирался через пару дней съездить в село, отвезти вяленую корюшку и снова вернуться. Но выдержит ли этот путь Кэрны? Ведь подранок здорово помял ее тогда в распадке.

Полукровка не поняла, зачем позвал ее человек, но вошла. Села у порога. И вприщур наблюдала за хозяином. Тот взялся за табуретку, чтоб подсесть поближе к волчице. Но та насторожилась. Ей послышался посторонний звук за мешком, стоявшим в углу. Кто там возится?.. Кэрны бросилась, вмиг вытащила из–за мешка пищавшего горностая. Тот отбивался от волчицы, норовя острыми коготками поцарапать ей нос. Но никак не мог достать. Во рту горностая топорщился кусок сахара, какой он успел стянуть из мешка. Зверьку не хотелось расставаться с лакомой добычей. И он передними лапами поддерживал сахар, боясь его выронить. Нелегко ему было подойти к избе, минуя собачью свору. Еще труднее было пролезть в щель, прогрызть мешок, отыскать кусок сахару по силам… А тут волчицу угораздило услышать. И откуда только взялось в жилье человечьем это серое наказание! И пищит горностай от досады и страха. Кэрны сильнее стиснула его зубами. Мал зверек, а изворотлив. Вот волчица выпустила его из зубов, придавила хвост горностая лапой. Держала, глядя с сожалением: хоть и живое мясо, а несъедобное. Не едят горностаев уважающие себя волки. А тут человек подошел:

– Отпусти его, Кэрны. Ведь баба это. Детей имеет, однако. Жалко. Пусть подрастит. А уж зимой мы с нею еще встретимся. И мех у нее будет хороший. А сейчас что? Одно недоразумение…

Кэрны заслушалась хозяина. Невольно расслабила лапу, и горностай, выскользнув, суматошно бросился из избы. Волчица досадливо клацнула вслед, смущенно понурилась: может, человек хотел съесть горностая, просил, а она его прозевала. Вот невезение! И зачем он только заговорил в неподходящий момент? – думала полукровка, косясь на дверь. Но хозяин прикрыл ее, не дал волчице нагнать зверька и вовсе не сердился.

– Ну и пуганула ты грабителя! Теперь он долго к нам не сунется, сладкоежка облезлая. Умница ты наша. Отучи этих воришек от избы. Я тебя всегда здесь оставлять буду. Собачки, сама понимаешь, к такому неспособны, – говорил охотник, оглядывая бока, спину, лапы волчицы…

Теперь Кэрны в любое время могла войти в избу. Хозяин сам зазывал. Приучил ее к жилью. И полукровка даже ночью спала в доме, на полу, на зависть ездовикам.

Уже в первую ночь она поймала столько мышей, что утром спокойно отказалась от юколы. И радовалась; никогда еще в тундре ей не приводилось поймать за одну ночь столько пискух. Выходит, и в человечьем доме можно охотиться…

Человек все слышал. Мышиный писк раздавался поминутно и тут же умолкал. Слышалось лишь короткое чавканье Кэрны, после чего на минуту воцарялась тишина. А потом все повторялось сначала. На вторую ночь Кэрны поймала лишь трех мышей. Она ждала. Она думала, что к утру повезет еще. Ведь из избы так вкусно пахло рыбой. На всю тундру. Но нет… Тундровая живность испугалась и не подходила к дому. Кэрны приуныла…

Вскоре хозяин стал собирать нарты, увязывать мешки с рыбой. И волчица поняла, что человек хочет уйти из этого логова. Не на охоту. Надолго, если не насовсем. Но почему? Ведь тундра испугалась охотника. Поблизости ни одного опасного зверя нет. Можно жить спокойно. Никто не потревожит. Волки такого долго добиваются. А этот уходит. Странно… Стоило ли метить медвежьей кровью участок, чтобы покинуть его?..

Вечером Кэрны вместе с хозяином и ездовиками уже была в селе. После долгого пути по тундре она сразу пошла в сарай. Но хозяин кликнул ее в дом. Там уже был сын охотника. Глянув на Кэрны, он что–то сказал ей, наверное, очень доброе. Волчица слушала, смотрела на хозяина, а тот продолжал рассказывать о ней, полукровке.

– Волчица на медведя не кинулась бы. Эти на своих волков надеются шибко. А наша Кэрны, однако, смелая. Все потому, что в ней собачьей крови много. Может, ей меня стало жаль. Или разозлилась, что подранок к избе, как к ее логову, подошел близко. Ведь волки в тундре свой участок метят и никого не подпускают к нему…

Кэрны надоело слушать, и хозяин, поняв это, выпустил ее. Полукровка немного повозилась во дворе с волчатами, а потом незаметно увлекла их в тундру, решила, что пора учить, как подкормиться самим: а то вот так впустит их хозяин когда–нибудь в избу, а они и мыши поймать не сумеют… Да и тундровая живность куда как вкуснее юколы. Волчата, будто поняли, впервые увязались за Кэрны. Они неуклюже скакали по кочкам. Гоняли мышей, носились за бурундуками. А услышав из–под лапы плач зайчонка, испуганно отскочили от него. Полукровка нагнала зверька. Положила перед волчатами. Те обнюхивали, порыкивали, но дальше этого дело не пошло. Тогда полукровка разорвала зайца. Съела кусок. Волчата смотрели, но последовать примеру не решались. Лишь наигравшись вдоволь, проглотили зайчонка. Оценили новое лакомство и начали уже внимательней обнюхивать тундру. Двое волчат тут же и мышей попробовали. А подойдя к лисьей норе, вопросительно уставились на Кэрны: нельзя ли и лису сожрать? Волчица, не оглянувшись на рыжуху, проскочила ее нору, увлекла за собою волчат. И вдруг… Куропатка под кустом бьется. Хочет взлететь, а не может. Кричит хрипло. С чего бы? Будь она раненой, давно бы в кусты, в траву нырнула, чтобы спрятаться от глаз подальше, пока не поправится.

Волчата кинулись к птице. Но Кэрны так рыкнула, что они враз остановились, вернулись к матери. Та обнюхивала мох вокруг куропатки, к самой птице не приближалась. На ягеле почувствовала сладковатый запах от куропатки. Вот здесь она потеряла много пера, каким недавно покрылась. Но не лиса потрепала птицу. Если хвостатой что–то помешало, то почему ее следов нет? И Кэрны обнюхала перо. Одно, второе. И отпрянула… Волчата ждали. Кэрны глянула на куропатку. Та уже перестала биться о землю. Осела. Крылья бессильно разъехались по бокам. Голова упала. И птица, вскрикнув напоследок, затихла.

Кэрны подбежала к волчатам. Погнала их прочь от опасного места. Никто ее не учил тому, сама поняла еще давно, что так умирают лишь очень больные птицы. Когда их много скопится в тундре – они болеют и дохнут. И тот, кто съест хоть одну такую куропатку, тоже умрет. Кэрны помнила тот день, когда гнавшиеся за нею, тогда совсем небольшой, волчата из логова одноглазой хромой волчицы уже готовы были разорвать ее. А тут… куропатки. Они еще были живы, но уже не могли убежать И волчата забыли о полукровке. Они набросились на куропаток. А вскоре их самих расклевали вороны. Но и те недолго пировали. Запах той болезни запомнился полукровке навсегда. И она уводила волчат подальше от чумного места. Подальше от беды. Кэрны не знала, как называется эта болезнь на человечьем языке, на языке тундры она пахла и звалась смертью. Лишь осторожные звери спасались от нее. А сколько птиц, лис, волков, горностаев и соболей сгубила она! Об этом знает, но всегда смолчит коварная тундра…

Волчата запомнили запах, испугавший мать. Поняли: его надо опасаться. И теперь не кидались суматошно к каждому кусту или деревцу. Но вот опять новый запах. Незнакомый. Шерсть у этого зверя тонкая, вон как щекочет нос! Но помета па траве нет. Место ничем, кроме шерстинок, не помечено. А где же незнакомец живет? Вот тут он олененка поймал. Но странно, мясо не тронул. Его вороны склевали. Зачем же убил? И волчата носились вокруг корявой березы, вынюхивая следы, пока не услышали над головами странный крик. Они сели. Глянули на дерево. На его верхушке сидела рысь. Она зашипела, собралась в комок, будто к прыжку приготовилась. Полукровка рыкнула на волчат. Те отошли от дерева. И Кэрны, порычав для порядка на рысь, повела волчат подальше. С рысью во всей тундре никто не хотел враждовать. Правда, волки иногда гонялись за ней. Заставляли тонуть в болоте, загоняли под коряги. Иногда им удавалось цапнуть ее, но она обдирала всю морду и бока, вырвавшись из волчьих лап, летела к дереву повыше. Там даже стая не могла достать рысь. Случалось, рысь оставляла волка без глаз. Потому матерые волки никогда не охотились за рысями. На эту оплошку способны были лишь молодые…

Кэрны знала, рысь лучше не замечать. Да и не едят волки рысей, как собаки кошками брезгуют. А для забавы – эта потеха могла слишком дорого обойтись. Сами рыси никогда не кидались на волков. Но знала полукровка и другое и тундре, где хозяйничает сильная стая, где живут матерые волки, рысь – редкость. На участках, где расплодилось много волчат, рысей совсем не бывает. Нечего им там делать. С голоду подохнут. В погоне за добычей, за право на участок волчьи стаи лишали рысей последней добычи. А когда нарывались на рысят – разносили их в клочья. Именно потому ни рыси, ни волки не любили жить в соседстве. Кто–то из них должен был уйти. Тем более что и те и другие кормились ночью. Но волки прожорливей. Их в стае много. Они злились, пожирая обескровленную рысью добычу. Волки сами любили кровь! После них рыси ничего не доставалось. А потому уходили они с волчьих участков, выбирали новые, незаселенные серыми места и жили спокойно, пока там не объявится стая.

Кэрны сразу сообразила, что здесь нет поблизости волков, раз поселилась рысь. А значит, ей и волчатам ничто не грозит. Полукровка видела, что рысь стара, а потому опытна. Такие в выборе места не ошибаются…

Кэрны показала волчатам траву, какую им нужно есть, чтобы скорее окрепли клыки; натаскивала, как нужно загонять зайца, распутывая его следы–петли. Научила разрывать мышиные норы. Не позволила сожрать соболя. Мал зверек, а желчи в нем, как у медведя. Живот от соболиной горечи с неделю ломить будет. Никакой травой не выходишься. Не волчья это добыча. Другое дело – заяц. Мясо нежное. Так и греет живот… Куницу полукровка лишь отпугнула. У этой не мясо – сплошные жилы. А когти хоть и мелкие, но сильные… Их волчья требуха с трудом переварит. Куда как проще поймать мышь. Пусть она мала, зато и мороки нет.

Показала полукровка волчатам шикшу. Эту ягоду все волки, вся тундровая живность знает и любит. Она при кашле лечит зверюг и птах, жажду утоляет. Поперхнешься костью зайца – шикша выручит. Недаром от малой козявки до медведя, едва родившись, все ищут шикшу, выбирают ближе к ней место для гнезда, норы, берлоги и логова. Всякого заботит, вдоволь ли будет у него шикши. Накрепко запомнили эту ягоду и волчата. А Кэрны торопилась. Ведь так много нужно еще успеть показать. Ведь неохотно отлучаются от человека ее волчата. Он же не сможет научить их всему, что знает она. А не приученные к тундре, волчата слабы. У них нет гремучей палки, как у человека. Что ж, волчья смекалка куда надежнее. Она на расстоянии не убивает – зато кормит и бережет. Дает видеть, слышать, чувствовать и понимать тундру на просторах, недоступных полету убивающего грома. Нет у волчат железной сосульки. Ее заменят клыки. Они должны стать сильнее человечьей выдумки… Кэрны нагоняет утку. Разрывает ее. Волчата не медлят. Вкус крови и мяса! Что может быть лучше! А это кто? Песец… Хотел остатки костей подобрать. Не тут–то было. Волчица так турнула его, что только хвост замелькал по кочкам. Но… Волчата уже поняли сегодня, что их мать не самая сильная в тундре, как они считали раньше. Оказывается, она умеет не только броситься на медведя, но и убежать от куропатки, уйти от рыси, отказаться от соболя и куницы, пробежать мимо лисы, бескровно прогнать песца. Ни одного из них она не тронула. Значит, испугалась. Хотя это так на нее не похоже… Волчата поняли, чего не надо есть. Но кого еще можно? Ведь зайцев и мышей в тундре не так уж много. За ними нужно долго бегать. А есть хочется все сильнее. И чем ощутимее голод, тем враждебнее кажется тундра. Вдруг каждому волчонку захотелось скорее вернуться домой, к человеку. Поняв это, волчица понурилась. Она догадалась: когда есть выбор, все живое выбирает то, что легче, понятнее и доступней…

Кэрны повела волчат обратно к селу. Те уже не плелись устало. Не ложились отдыхать на ягель. Не рычали друг на друга. Они мчались так, что лапы едва касались кочек. А прыжкам их могла позавидовать любая стая. Хоть и не взматерели еще, а мышцы так и перекатываются под шкурой. Пусть не в тундре, у человека выросли, а смотрятся куда как лучше своих ровесников – диких волчат.

Что там за возня? Кэрны подскочила. Это ее волчонок сойку из–под куста выволок. Та и скрипит на всю тундру простуженным горлом. А волчонок старается. Перья во все стороны летят. Сойка орет. Оно и понятно, кому же понравится, когда раздевают из шкуры? Но то ли будет, – радуется Кэрны, глядя на волчонка. А тот уже вошел во вкус. Клюв сойки придавил лапой. Надоел скрип. Хоп! И откусил голову. Только клюв и лапы остались у стланика… Настоящий волк! Вон как чисто с добычей разделался. Даже воронам ничего не оставил. Хороший тундровик, – облизывается полукровка. А другой волчонок тем временем гнездо кроншпиля разорил. Слопал весь выводок. А теперь на лягушку смотрит. Нельзя ли и ее проглотить? Но больно она некрасивая. И голос смешной. А тут Кэрны подоспела. Рыкнула. Волчонок понял, отскочил…

Остальные двое волчат из–за кедровки подрались. Ловили вместе. А вот поделить поровну не могут. Грызутся. Полукровка разорвала птицу. Помирила. Оказывается, поделенная добыча тоже вкусна. Морды волчат в птичьем пуху, в крови, довольные. Дорога домой хороша, но еще лучше, когда бежишь сытым. И волчата, изредка оглядываясь на полукровку, лезут в норы, под кочки и пеньки. Ведь скоро село. А во дворе дома не поохотишься…

Кэрны с волчатами вернулась вовремя. Хозяин уже впрягал ездовиков в нарты. Завидев вернувшихся, сказал что–то одобрительное…

А уже на следующий день жизнь в одинокой избе на берегу реки продолжалась, будто и не было отлучки.

Шло время. Взрослели волчата. Кэрны все чаще уводила их в тундру. Приучала, чтоб смогли выжить в ней. Но всегда к вечеру приводила волчат к избе, к человеку. Так прошло лето. К домику охотника, как и ко всей тундре, осторожно, на цыпочках подкралась осень.

Она зашуршала по крыше первым робким дождем. Вымочила собак до костей. И, не дав обсушиться за весь день, ударила ночью заморозками. Сковала первыми холодами тундру. Ездовики, не выдержав, заскреблись в избу к человеку. К теплу запросились. Обсушиться у печки, у огня… Кэрны сидела в углу избы. Она размышляла о своем. О предстоящей зиме, о близком времени свадеб…

А осень шла в тундру шаркающей старой волчицей. Она спотыкалась на каждой кочке и лила бесконечные слезы на сникшую траву, на облысевшие кусты и деревья. Голодной сворой выли в печной трубе ее ветры, скулили всеми тундровыми голосами.

Сникли ездовики. В эту пору им вовсе не хотелось вылезать из избы в серую мокроту. Собаки предпочитали отсыпаться у теплой печки. Скоро зима. И тогда человек не даст отдохнуть. Будут они колесить по тундре, пурговать в снегу долгими днями. А едва метель уляжется – опять в путь, и снова будут натирать бока и плечи тугие ремни нарт. Собачьи дороги в тундре длинные. Они начинались там, где рождался сугроб утра, утра без рассвета, а заканчивались, когда мороз разрывал рыхлое солнце на множество сосулек–звезд и подвешивал их в темном, как медвежья шкура, небе. Отогревшись за ночь на этой шкуре, они, растаяв, опять стекутся в желтый негреющий ком, и все повторится сначала…

Где–то под сугробом ездовики выкусят наспех снег, забившийся меж пальцев лап. За долгий путь он превращается в лед и до крови, до костей растирает пальцы. Но человек не всегда поймет, почему захромала собака. Не сразу заметит хозяин кровавый след на снегу. А и увидит – чем поможет? Тундра его самого заставляет слезать с нарт и бежать. Отдыхать без времени нельзя. Никому.

Хозяин и теперь не сидит без дела. Вон капканы мастерит, большие и маленькие. На всякого зверя впрок. Кэрны, глянув на них искоса, рычит. Свое все ж помнится. А человек словно не замечает. Он даже подвывает что–то себе под нос. Кэрны прислушалась. Поняла по–своему, что и у ее хозяина будет свое время зимой и выйдет он в тундру звать к себе подругу. Иначе с чего бы этот монотонный, как осенний дождь, вой? Только для зова, – думает волчица, понимающе глядя на хозяина. Осень того не угнетала. Он торопился, и капканы грудой топорщились в углу.

Кэрны знает, что человек будет ставить их на зверей. Кто в них попадет? Может, белолобый? Но нет, после случая с нею он будет еще осторожнее – не кинется на приманку. Хотя, как знать, что лучше, жить в тундре или… Но нет, ее, полукровку, человек оставил жить из–за волчат. Они ему нужны. А белолобый… Его, возможно, проткнул бы железной сосулькой. Да и не ужился б вожак с человеком. Вряд ли и одну ночь стерпел бы охотника. Выбрал бы момент в сарае. И все… А что все? Ничего нельзя угадать. Уж как она, Кэрны, боялась медведя! А человек и глазом не сморгнул. Убил… А нот ее, когда волчата родились, даже не прогнал. Кормил. И до сих пор… Хотя она не ездовик. Волчата на что не окрепли, а уже нарты таскают. Она же налегке бегает. Значит, не из–за них человек ее терпит. И не для защиты от зверей держит подле себя. Зачем же?..

У–у–у–у, – зевает Кэрны, устав от этих совсем не волчьих раздумий, кто их поймет, этих людей? Сыта, и ладно…

Однажды, когда полукровка лежала в своем углу в двери, ей вдруг нестерпимо захотелось уйти из избы. Хоть на время. Из щели в бревнах так вкусно пахнуло щемяще свежим холодом. О, этот зовущий запах тундры! Он продирал от кончиков ушей и до хвоста. Устоять перед ним невозможно. Он щекотал ноздри, манил и дразнил каждого рожденного тундрой. Волчица беспокойно заметалась по избе. Псы недоуменно покосились на нее. Человек спал. И Кэрны не выдержала. Она наскочила на дверь, толкнула ее всем телом. Та распахнулась, раззявив рот, и выпустила полукровку. Вслед за нею выбежали ее волчата. Им тоже не спалось по ночам. Видно, пришла их пора.

Полукровка нюхала снег. Первый снег этой зимы. Он сыпал с темного неба белыми хлопьями, словно там, наверху, большая стая потрошила куропаток. И белые перья птиц летели на землю стылым пухом.

Волчица села на запущенную кочку, облизала повлажневший нос и завыла призывно, молодо. Волчата подтянули ей. И только теперь, оборвав вой, Кэрны увидела, как подросли они. Нет в них прежней неуклюжести. Нет бесшабашной игривости. Их шерсть огрубела. Окрепли лапы. Морды вытянулись и совсем не походили на собачьи. Уши уже не висели. Они торчали на головах короткими сухими листьями и настороженно вслушивались.

Кэрны радовалась, что ее волчатам не так уж мало волчьего перепало от тундры. Вот только белые пятна на лбу каждого – как метка собачьего рода, какой не бывает у волков – выдавала ее детей. Но теперь полукровка была спокойна: она приучила волчат к тундре, и брюхо каждого, а значит, жизнь не во всем зависит от подачки из рук человека, от его настроения. Даже в этом они – сильнее собак. И… свободнее. Как хорошо! Волчата поют. Они зовут к себе подруг. И те, конечно, придут. Но, обзаведясь волчицами, ее дети уже никогда не вернутся к человеку. Они навсегда останутся в тундре и не станут возить охотника, не потянут рядом с собаками постылые нарты. Рожденный тундрой должен жить свободным. Теперь и ей не стоит возвращаться к человеку.

Кэрны вслушалась. Умолкли и волчата. Онемела тундра. Ни звука, ни голоса не было слышно. Лишь снежинки шуршали в темноте, будто потирались боками друг о дружку, кидаясь на тундру громадной стаей, поедали каждый темный клочок.

Кэрны не верилось. Неужели здесь нет никого? И она завыла еще истошнее. Потом пели волчата. Долго, протяжно. Ох и хорошо у них получалось! На такой зов не удержатся, обязательно придут волчицы. И волки. Может, и белолобый услышит ее. Ведь пришла пора волчьих стай.

Кэрны первой заметила сверкнувшую пару волчьих глаз. Полукровка вильнула хвостом. Кому–то повезет…

Это была волчица. Она осторожно подходила к волчатам. Вот остановилась невдалеке. Присела. Завыла, подзывая одного. К ней кинулись все четверо. Волчица, отскочив, предложила тем самым помериться им силами меж собой. Кто победит, тот и станет ее другом. Такой отбор признавали все волки.

Но дети полукровки не знали этого закона тундры. Человек не позволял им драться меж собой. Да и в своре признавалась лишь игра. Потому дрались они редко. Вот и не поняли волчата, чего хочет от них пришедшая на зов. Они и не предполагали, что в тундре все лучшее можно лишь отнять. В схватке. Само по себе в ней ничего не дается. А потому удивленно смотрели на волчицу, нюхавшую воздух. И решили, что той хочется поиграть. Все четверо опять кинулись к ней. Она оскалила клыки, рыкнула зло. Волчата набросились, перевернули ее в снег. И та почуяла от них собачий запах. Вскочила. Зло кинулась на них. Шерсть на ее загривке встала дыбом. И тут пришлось вмешаться Кэрны. Ведь волчата в драках были неопытны. А полукровке такая стычка не внове… Волчица с порванной глоткой вскоре затихла в снегу. Волчата, испуганные, жались друг к другу. Им снова захотелось к человеку. Но… Сюда уже приближалась стая. Услышан был зов, замечена схватка. В стае было немного волков, затo волчиц…

Кэрны помчалась, увлекая волчат, поближе к жилью человека Может, стая не станет догонять? Хорошо бы… Но стая не умеет останавливаться на полпути. И полукровка, забыв о недавних песнях, неслась, опережая собственное дыхание, слыша, что волчата бегут рядом, не отставая, а стая несется следом.

Полукровка уже догадалась, что в стае нет старых и увечных. Слышала, как ровно бегут волки, как легки и сильны их лапы. Но и от них могла бы уйти Кэрны, если бы не волчата, которые были еще не так выносливы. А стая уже нагоняла. Вот она начала окружать, брать в кольцо полукровок. У Кэрны даже дыхание сбилось. Она знала: схватки не миновать. А до избы хозяина уже совсем близко! Но он спит… Человек и волк еще тем разные, что охотятся не в одно время. Кэрны впервые с сожалением вспомнила об этом…

Вот и изба показалась. Стая чуть опешила. Испугалась и Кэрны: если ей и волчатам удастся выжить, то даже один уцелевший волк приведет сюда новую стаю. Логово своры и человека здесь, в тундре, – хорошая приманка. Значит, нельзя дать уйти, нельзя выпустить живым ни одного, иначе не миновать новых набегов: ни одной спокойной ночи не подарит тундра. Волчицы не столь опасны – ни одна стая не пойдет за ними. Но волки… Кэрны сжалась в комок. Пропустив вперед волчат, резко, в прыжке повернулась и впилась клыками в шею набежавшего вожака. Тот перевернулся, тряхнул башкой. Кэрны перехватила ему глотку и… тут же отпрянула. Кто–то успел полоснуть ее по боку клыками, дав вожаку передышку и возможность встать на лапы. Полукровка увидела перед собой волчицу. Схватила ту за бок. Тряхнула. Выпустила. Не сдохнет, но все равно сейчас не сможет драться. А тут – укус. За лапу. Полукровка взвизгнула. Разъяренный вожак уже опрокинул ее на снег. Кэрны задние лапы подняла, подтянула их. Передними уперлась в морду. Рывок! И вожак с распоротым брюхом покатился по снегу…

Полукровка вскочила – удивленно уставилась на своих волчат. Вот это да! Они дрались так, словно выросли в стае. Оказывается, они не умели убивать, пока их не кусали. А тут само собой все произошло. Будто все время жили в тундре. Нет, та и впрямь щедро наделила их всем…

Полукровка впервые увидела в каждом из них – белолобого, вожака. Только он умел так коротко и зло расправляться с волками. Его захваты, его рывки, его сила! Для первой схватки – совсем неплохо! Вон как сократили стаю, опешившую от потери вожака. Нельзя давать опомниться… Кэрны нагнала убегавшего волка, перекусила заднюю лапу, рванула, подсекая, вторую. И, повалившегося, разодрала без труда. Еще волчица! Ее – за бок и об корягу. Прийти в себя – не дала… А эта – опять? Волчица! Да такая матерая! Та, что помогала вожаку. Вон и бок прокушенный… Но почему она вдруг остановилась? Нет, драться не собирается. Но Кэрны все равно не даст ей уйти! Полукровка ощетинилась, начала подходить. И когда до матерой оставался один прыжок, из–за кустов выскочили волчата–полукровки. Подбежали к Кэрны. От них пахло волчьей кровью, потом… Все четверо еще не остыли от схватки. Не успев зализать укусы, спешили помочь матери. А тут… Матерая волчица, подогнув лапы, миролюбиво подошла к волчатам. Нюхала их бока и морды. Лизнула одного. Тот отскочил. Ни Кэрны, ни ее волчата не знали, что вот так внезапно встретились они с матерью белолобого. Но кидаться на ту, которая не собиралась нападать или защищаться, полукровки не могли. И мать белолобого, единственная чудом уцелевшая из всей стаи, понуро смотрела на волчат, на их белые пятна на лбу. Вспоминала своего волчонка. Меченного ее бедой… С той поры она не приносила потомства. Не искала себе друга в стае. Ведь того, ее пса, порвали в тундре волки. А она помнила его. Волчицу не радовала зима – время свадеб. Мать белолобого и в стаях оставалась одинокой. Собака – не пара волку, но и волк – не чета псу… И подходивших к ней волков отталкивала, отгоняла, отпугивала, а иногда и разрывала волчица. Почему? Да она и сама не могла понять. Или не хотела…