Текст книги "Смерть в театре (сборник)"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Хью Пентикост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

 Ч А С Т Ь  Ч Е Т В Е Р Т А Я

Глава I

Больше всего пострадало лицо Люси: его исполосовали вдоль и поперек, и обрывки холста длинными лентами свисали вниз. Но и на остальной части портрета красовалось множество дыр. Совершивший этот варварский поступок либо очень торопился, либо считал, что самое важное – испортить красивое, надменное лицо артистки.

– Полагаю, портрет был цел до того, как вы с Люси поднялись наверх? – спросил Джералд.

Видимо, доктора Брауна настолько потрясло увиденное, что у него немного дрожал голос.

Шанс только кивнул головой, ему перехватило горло, он не мог говорить. Дважды нажав на звонок, он вызвал секретаршу. Сияющая мисс Дженсон появилась в ту же минуту. Кризис миновал, настроение у нее поднялось.

Шанс молча указал ей на изрезанный портрет Люси. Мисс Дженсон вскрикнула точно собака, которой наступили на лапу.

– Мистер Темпест...– горестно прошептала она.

Шанс сам удивился спокойствию, с которым он говорил:

– Десять минут назад я поднялся к себе с Люси. Возможно, пятнадцать минут – не больше, Джейн! И портрет был цел... Кто сюда входил?

– Никто.

– Кто вообще приходил в контору сегодня?

Мисс Дженсон принялась перечислять, загибая пальцы:

– Полицейский, Люси, Джо Розен, который хотел узнать, может ли он работать на сцене, несмотря на то, что ведется расследование смерти миссис Тауэрс. Я ему разрешила, поскольку никаких запрещающих указаний не получала. Потом пришел курьер с почты, принес известное вам письмо. Далее, посыльный от фирмы «Брандт» по вопросу, о котором звонил вам Хэролд Фридман.

– И все? Сами вы не выходили из конторы, Джейн?

– Выходила, но вместо меня в кабинете сидела Эстер. Меня вызывал полицейский по поводу письма и всей этой гнусной истории. Мы разговаривали в кабинете Джерри Фарба, который был свободен. Отсутствовала я минут десять.

– Попросите сюда Эстер.

Эстер, машинистка высшего класса, печатала быстро и без ошибок, ей доверяли самые ответственные документы.

Когда Эстер появилась на пороге, даже не сняв очки, Шанс показал ей испорченный портрет Люси. Добродушная толстушка была потрясена.

– О! Мистер Темпест! Такой великолепный портрет! Какая жалость!

– Мы с Джейн только что припоминали, кто утром приходил в контору. Она назвала капитана Полхэма, Люси, Джо Розена, почтальона, посыльного от Брандта. Потом она уходила беседовать с капитаном в другой кабинет. Скажите, Эстер, кто-нибудь еще заходил?

Смутившись, машинистка, указала на доктора Брауна.

– Вас спрашивал вот этот джентльмен.

Джералд потряс головой, как будто хотел избавиться от какого-то наваждения:

– Верно, Шанс, извините меня, я совсем про это забыл. Когда я приехал сюда утром, то первым делом заглянул в контору справиться, не в кабинете ли вы. Мне хотелось вначале потолковать с вами. Эта молодая особа ответила, что вы заняты, тогда я отправился уже в вашу квартиру.

– Понятно,– сказала Шанс.– А теперь, мои дорогие Джейн и Эстер, прошу вас хорошенько подумать, не забыли ли вы о ком-нибудь, о каком-либо служащем или актере, который вам давно примелькался и поэтому на него даже не обратили внимание. Например, не заглядывал ли Хемингуэй? Или кто-то еще?

Девушки молча переглянулись.

– Больше я никого не видела,– первой ответила Джейн.– К тому же я выполняла ваше распоряжение, сообщала всем по телефону об отмене репетиции, переносе премьеры в Бостоне. Капитан Полхэм и Люси пришли в то время, как я звонила. Кроме них я никого не видела.

Немного подумав, Шанс поручил секретарше:

– Джейн, попытайтесь найти капитана Полхэма и попросите его как можно скорее зайти ко мне. А если не найдете, передайте ему через кого-нибудь записку с этой просьбой. И вызовите сюда Хемингуэя.

– Хорошо, мистер Шанс.

– И никого не впускайте сюда, пока Хемингуэй не увидит портрет. Кроме самого Хемингуэя, разумеется. Все понятно?

– Да, конечно.

– Действуйте!

Обе девушки быстро вышли из кабинета, и Шанс снова уселся в кресло.

Он взмок от волнения, пот градом катился по лбу.

– О каком письме вы все время говорили? – поинтересовался Джералд.

– Думаю, у меня нет никаких оснований скрывать от вас это. Полхэм все равно вам расскажет, поскольку вы входите в список «посторонних» подозреваемых.

Хотя Полхэм и забрал с собой анонимные письма, Шанс запомнил их и дословно передал Джералду.

– Любопытная реакция на злодеяние,– задумчиво проговорил доктор.– Цепочка последовательных действий. Впрочем, так бывает всегда. Вернее, почти всегда. Кто-то похищает ребенка, потому что у него нет своего, и стоит этому факту стать известным, как нечто аналогичное случается в другом месте. Миссис Тауэрс падает вниз с перехода, и вот уже появляется письмо с угрозами, затем – изрезанный портрет, и один Бог знает, что нас ждет впереди.

– Вы считаете, между данными случаями есть прямая связь?

– Откровенно?

То, с каким выражением Джералд произнес это слово, заставило Шанса насторожиться.

– Вижу, у вас уже сложилось вполне определенное мнение?

– Ну... предварительные соображения, но не для Полхэма, разумеется.

Джералд взял сигарету и необычно долго ее раскуривал.

– Я сейчас изложу вам наиболее благоприятную версию...

– Наиболее благоприятную?

– Да, которая устроила бы не только меня, но, по-видимому, и всех остальных. Мне хотелось бы верить, что смерть миссис Тауэрс наступила в результате несчастного случая. Почему – неизвестно, но она сама вышла на этот переход, у нее закружилась голова, и она свалилась через перильца вниз... Возможно, у нее случился мозговой спазм, сердечный приступ... Мало ли что? Может быть, нам поможет разобраться в этом вскрытие? Совершенно очевидно, что существует какой-то злой и осторожный человек, люто ненавидящий Люси, который воспользовался случившимся, чтобы напутать ее, внести в ее душу смятение. Не исключено, что он и дальше будет продолжать в том же духе или же обвинит ее более открыто.

– Да, это предположение, как вы правильно заметили, всех бы устроило. Но вы сами в него не слишком верите?

– Я продолжаю на это надеяться, потому что моя вторая версия куда хуже... Миссис Тауэрс вчера вечером решает отправиться к вам. Никто не мог знать о ее планах. Она поручила Марте дозвониться до вас. Зачем она к вам поехала? Видимо, у нее было нечто срочное и важное, о чем она хотела вам сообщить, но это «нечто» не устраивало кого-то. Остановить миссис Тауэрс не представлялось возможным, и ее специально заманили на переход...

– Тайный враг?

– Не отвлекайтесь,– сказал Джералд.– Ведь до вчерашнего дня вы не встречались с миссис Тауэрс-старшей? Единственное дело, которое связывало вас с нею,– моя предполагаемая женитьба на Анне и уже свершившийся брак Джеффри и Шарон. Верно? Она ни разу не выходила из дома на протяжении десяти или двенадцати лет, и вот вчера впервые решилась. Для чего? Чтобы переговорить о наших с Анной планах? Но с этим не надо было спешить... Если бы ей даже хотелось выяснить у вас что-то обо мне, она могла попросить вас заехать к ней в ближайшие дни. Ее же приезд к вам в столь поздний час доказывает, что она страшно торопилась, боялась промедлить. Следовательно, дело связано с Джефом.

Шанс ничего не говорил Брауну о неоконченном письме миссис Тауэрс, поэтому он восхитился логике его рассуждений.

– А что, собственно, могло быть особенно срочным в связи с Джефом? – продолжал Джералд, пристально следя за дымом сигареты.– Заявление Люси о наследственном безумии в роду Джефа. Все остальное могло ждать. После заявления Люси, бабушка воскликнула: «Глупости!» Видимо, для этого у нее имелись веские основания, и она хотела изложить их вам, так как вы показали свое дружеское расположение к Джефу. Именно вы сообщили о его женитьбе, значит, вам Джеф доверял. Нам известен всего лишь один человек, который хотел бы этому помешать...– Он замолчал и посмотрел на Шанса.– Скажите, кто же этот человек?

– Люси,– неохотно произнес Шанс.

– Да, только у нее одной была какая-то заинтересованность заставить бабушку молчать. Ей знакомы все закоулки и проходы в театре, в котором она работает уже пятнадцать лет. Никто из нас, кроме нее, не знает, что делается за кулисами. Вряд ли кому-то было известно о существовании этого прохода над сценой. Шанс, она одна!

– Так что же, по-вашему, она убила бабушку, а потом сама написала на себя три анонимки? И искромсала свой портрет?

– А как иначе она могла бы отвести от себя подозрения?

Шанс откинулся на спинку кресла и заговорил тоном лектора.

– Счастлив отвести кое-какие обвинения. Люси находилась в кабинете со мной. Вы прекрасно знаете, я не слепой, незаметно изрезать портрет она не могла. Нет, доктор, когда мы выходили, портрет был цел и невредим. Мы пошли наверх после того, как я убедил ее лично поговорить с сыном. Мы вместе поднимались на лифте и вместе же вошли в квартиру, откуда я ушел уже вместе с вами. Таким образом, Люси физически не могла изрезать свой портрет, это обвинение с нее снимается.

Джералд согласился кивком головы, но чувствовалось, что он не разубежден.

– Да, и это подводит нас к третьему и последнему варианту. Люси убила миссис Тауэрс по уже изложенным причинам. Понимая, что подозрение непременно падет на нее, поскольку у нее имелись мотив преступления и возможность совершить его, она, естественно, делает все, чтобы свалить вину на другого. В то же время кто-то знает наверняка, что виновата Люси, и пытается не слишком умными анонимными письмами навести всех на след, но не открывая себя.

– Кто? – быстро спросил Шанс.

Он был по горло сыт гипотезами.

– Кто бы он ни был, он имеет все основания вести себя очень осторожно. Одно преступление порождает другое, а если ты угрожаешь, явно или тайно, тем самым ты подставляешь себя под удар. Ваша первая звезда – женщина с сильным характером. Лично я подумал бы дважды, прежде чем бросать ей вызов...

Шанс не успел ответить. Дверь в кабинет открылась. На пороге стоял Хемингуэй, как всегда с сигаретой в углу рта, грозившей подпалить его усы.

– Вы меня звали, патрон?

Глава II

Шерри Шанс Темпест была необыкновенной женщиной. В шестьдесят восемь лет она не могла вечером пройти одна по Бродвею, не рискуя тем, что к ней не пристанет парень, по годам годящийся ей во внуки. Когда-то она была певицей и танцовщицей, у нее сохранилась легкая, красивая походка – дома Шерри до сих пор работала у перекладины. Между нею и сыном было необычайное сходство, но если в ней наиболее привлекательным свойством оставалась живость, то он отличался уравновешенным спокойствием и любезностью.

Надо сказать, что на нее «пялили» глаза не одни только молодые люди. Стоило Шерри сделать сотню шагов, как ей встречался кто-нибудь из людей ее поколения, которых в свое время в оперетту привлекало имя Шерри, напечатанное крупными буквами. Для этих людей, «давно вышедших в тираж», она олицетворяла молодость. Попадались ей и бывшие товарищи по сцене. Многие из них еще кое-что зарабатывали, выступая по телевидению или во второразрядных эстрадных представлениях. Шерри же оставалась артисткой «сегодня», а не только «вчера». Она не забыла ни одного имени, ни одного эпизода, связанного с ее старыми коллегами. Для каждого встреча с Шерри была аналогична уколу адреналина. Она со всеми разговаривала так, будто они по-прежнему молоды, известны, находились в расцвете славы. Всем без исключения после разговора с ней хотелось взглянуть на сверкающую неоновую рекламу и удостовериться, что на самом деле там больше не стоит его имя.

Имя самой Шерри Шанс еще появлялось, главным образом, по случаю бенефисов старых актрис и актеров. Она даже могла пропеть с необычайным задором шансонетку и протанцевать под ее немудреный мотив так весело и зажигательно, как не сумели бы сделать многие молодые артисты современной эстрады.

Шерри Шанс считала себя баловнем судьбы. Она была замужем за Брайеном Темпестом, человеком необузданным и шалым, который изменял ей с самого начала, но зато любил ее так, как мало кто из женщин был любим.

У Шерри Шанс и Ады Тауэрс, которые, кстати, никогда не встречались, было одно общее: одна-единственная любовь освещала им всю жизнь. Но Шерри нашла в себе силы продолжать жить после того, как совершил свой сенсационный прыжок с «Королевы Виктории» и утонул Брайен Темпест, а Ада фактически умерла вместе с мужем. У Шерри был сын, которым она гордилась. Она ушла со сцены в пятьдесят лет в разгаре театральной карьеры, исполнив одну из своих самых удачных ролей в оперетте, не сходившей со сцены на протяжении трех лет. Никто из ее поклонников не поверил бы, что ей больше тридцати лет. В настоящее время она жила безбедно, но экономно, не прибегая к помощи сына, хотя тот счел бы за счастье отдать ей все. Доходы у него были солидные, и она любила этим похвастать.

Шерри Шанс отказалась от постоянной работы в театре, но театр не ушел из ее жизни. Она во многом помогала Шансу, сын доверял ее чутью и вкусу и считался с ее мнением. Она обычно присутствовала на всех генеральных репетициях, и ее замечания, как правило, совпадали с замечаниями Шанса. Мать и сын прежде всего были большими друзьями и очень уважали друг друга. Они никогда не задумывались над тем, что кто-то из них обязан другому, что-то «должен» и так далее.

На следующий день после гибели миссис Тауэрс Шерри Шанс, как обычно, проделала упражнения у перекладины, приняла душ, оделась и уселась на золотом солнышке у распахнутого окна своей квартиры пить чай с хрустящими тостами. Вдруг зазвонил телефон. Звонил Вуди Мейер, режиссер Шанса.

– Полагаю, Шерри, вы в курсе новостей?

– Каких новостей?

Он рассказал ей обо всем случившемся, потом добавил:

– Дженсон так разволновалась, что забыла вас предупредить, что репетиция отменяется. В утренних газетах помещено краткое сообщение о несчастном случае.

Поговорив с Вуди, Шерри Шанс позвонила мисс Дженсон, которая ей сообщила, что получила строжайший приказ директора ни в коем случае его не беспокоить.

– Я просто хотела сказать ему, что он может рассчитывать на мою помощь, если будет в ней нуждаться,– объяснила Шерри.– Скажите, как переносит несчастье Люси?

– Для нее это не пустяк... Есть и еще кое-какие моменты, о которых я не хочу говорить по телефону,– почти агрессивно заявила секретарша.

Шерри рассмеялась.

– Храните свои тайны про себя, я не любопытна... Извините, звонят в дверь.

Звонили на самом деле, причем так нетерпеливо, будто где-то в доме возник пожар. Шерри бросилась к дверям, не сомневаясь, что увидит на пороге человека в блестящей каске со шлангом в руке. Однако на площадке стоял высокий старик с чуть сутуловатыми плечами, густой седой шевелюрой и поразительно блестящими голубыми глазами, которые редко встречаются у людей его возраста. Одет он был в белый костюм, розовую рубашку, кричащий модный галстук и белые замшевые туфли. В руке он держал широкополую шляпу.

«Ему сто лет,– подумала Шерри,– но он хорошо сохранился^.

– Невероятно! – воскликнул старик.

– Я совершенно с вами согласна,– поддакнула Шерри, лукаво улыбаясь.

– Вы меня не узнаете?

– Абсолютно нет. Боюсь, вы ошиблись этажом.

– Я позвонил в ту самую дверь, ну да, мне следовало позвонить двадцать лет назад! Меня зовут Беверли Уотсон. Вам это имя что-то говорит?

– А меня – Шерри Шанс. Вам мое имя знакомо?

– Великий Боже, неужели вы могли допустить, что я не знаю вашего имени? – возмутился старик.– Прошу вас сначала выслушать меня, а потом уже захлопнуть у меня перед носом дверь. Вчера я познакомился с вашим сыном, милейшим человеком. У него возникли кое-какие трудности, он обратился ко мне за помощью. Но самое важное – его сообщение о том, что вы живы и здоровы.

– Мистер Уотсон, вы считаете жизнь большой удачей?

– Мисс Шанс, Шерри Шанс,– сказал старик потише и менее уверенно,– разрешите предложить вам руку и сердце.

Как бы невероятно ни звучали его слова, они не походили на шутку. Шерри Шанс обладала необычайной чуткостью и проницательностью в отношении поступков людей. Она внимательно посмотрела в блестящие глаза своего престарелого поклонника, прочитала в них безмерную любовь, грусть, понимание смехотворности своего поведения и в то же время слабую надежду...

– Не войдете ли вы в квартиру, мистер Уотсон? Мы могли бы поговорить в более спокойной обстановке.

Старый Бев Уотсон, прижимая к груди свою заслуженную фетровую шляпу, на цыпочках перешагнул порог святилища. Он чувствовал такие благоговение и восторг, какие охватывают американских туристов, впервые попадающих в Букингэмский дворец по специальному пригласительному билету.

Шерри на то и была Шерри, чтобы понять его переживания. Она мило указала ему на стул перед столиком, накрытым для утреннего завтрака, а сама пошла на кухню за второй чашкой. Бев не садился, пока она не вернулась, и только после того, как она вошла, робко присел на краешек стула.

– Судя по размеру вашего кармана, вы, мистер Уотсон, курите трубку. Пожалуйста, не отказывайте себе в этом удовольствии.

Восхищение и волнение старого Бева возрастало с каждой секундой.

Он робко спросил:

– Не будете ли вы так добры называть меня просто Бевом? Всю жизнь я мечтал, чтобы вы меня так называли.

– Конечно, Бев, а вы, в свою очередь...

– Нет, нет! – даже испугался он.– Я стану называть вас Шерри Шанс, просто громко, чтобы все слышали, ведь на протяжении сорока лет я это имя мог лишь шептать про себя: Шерри Шанс!

Наступило недолгое молчание, пока Бев набивал себе трубку. Его пальцы так дрожали, что он просыпал немного табака на идеально чистый ковер Шерри.

– Я пытался сегодня дозвониться вашему сыну,– сообщил Бев,– но мне сказали, что он не может подойти. Директор театра, нешуточное дело! Я даже не сумел уговорить его секретаршу передать ему мою просьбу. Надо сознаться, Шерри Шанс, что он обещал мне устроить свидание... с вами.

– Вчера вечером? – улыбнулась Шерри.– А рано утром вы уже хотели проверить, сдержит ли он слово?

– Мне восемьдесят один год,– объяснил Бев,– я не стану вас обманывать. Я считаю своим долгом выложить' перед вами все карты. В мои годы, Шерри Шанс, нельзя медлить ни одни день и даже ни один час, чтобы сказать вам нечто важное. Кто знает, сколько еще дней у меня впереди?

– Вы читали сегодняшние газеты? – поинтересовалась Шерри.

– Зачем? Чтобы расстраиваться? Нет, я никогда не читаю газет.

– А вот если бы прочитали, то поняли, почему сегодня утром вы не смогли дозвониться до Шанса.

И она ему рассказала то немногое, что ей стало известно о смерти Ады Тауэрс. Это известие произвело на Бева необычайное впечатление. Он слушал, тревожно сдвинув брови. Шерри даже подумала, что, хотя она говорит ему о совершенно чужих ему людях, он-то все воспринимает как лично его касающееся.

Бев виновато улыбнулся.

– Человеку часто думается, что другие все должны о нем знать. Понимаете, Шерри Шанс, моя мать была бабушкой Рекса Хандлея, значит, Джеффри является моим внуком, а я его совсем недавно узнал. Рекс воспитывался у меня... Ваш сын приезжал ко мне потому, что Люси Тауэрс вчера заявила, будто бы над всеми членами нашей семьи висит угроза наследственного безумия. Эта бесстыдная ложь должна была помешать жениться моему внуку. Между тем Джеффри, не испросив согласия матери, два дня назад успел жениться.

Шерри об этом ничего не знала, кроме того, что ей сообщил Вуди Мейер о трагическом падении Ады Тауэрс с металлического перехода над сценой в театре «Темпест».

– Эта женщина, Люси Тауэрс,– преступница! – с яростью воскликнул Бев.– Убить собственную бабушку! Верх жестокости!

– Почему вы полагаете, что это убийство, а не несчастный случай? – спросила ошарашенная Шерри.

– Несчастный случай? Не будьте наивной. Самое хладнокровное убийство. Я прямо высказал вашему сыну свое мнение об этой особе и ее нраве...

Он в негодовании замахал своей трубкой, так что искры и пепел посыпались на белоснежную скатерть. Сильно возбужденный, он даже не испугался собственного неряшества, а просто стряхнул пепел на пол.

– И подумать только, Шерри Шанс, чтобы долгожданный день нашей встречи был омрачен такой трагедией! Я пришел, чтобы задать вам самый важный вопрос моей жизни, а тут... Но, Боже правый, кажется я вам его уже задал?

Шерри улыбнулась.

– Еще кофейку, Бев?

Глава III

Стоя за столом, Шанс жестом пригласил Хемингуэя войти в кабинет. Тот повиновался, закрыл дверь и поздоровался с Брауном:

– Добрый день, доктор.

Джералд не пошевелился, а Шанс, ничего не говоря, показал на остатки портрета Люси. Хемингуэй безразлично взглянул на изрезанное полотно, ни словами, ни жестами не реагируя на дикий поступок. Вынув изо рта остаток сигареты, он раздавил его в пепельнице и поднял глаза на Шанса:

– Когда это случилось?

– Минут двадцать – двадцать пять назад.

– Хм, человек, который до этого додумался, видимо, здорово зол на Люси... Что, вынести портрет?

– Нет, разумеется. Просто принесите какую-нибудь простыню или скатерть и набросьте на раму. Нужно, чтобы портрет осмотрела полиция. В подвале много всяких тряпок.

– Хорошо,– сказал Хемингуэй и направился к двери.

– Одну минуточку! Я хотел бы предварительно задать вам пару вопросов.

– Что же, задавайте,– скучным голосом сказал Хемингуэй, не переставая рыться в карманах в поисках сигареты.

– Кто сейчас находится в театре, не считая тех, которые сидят в конторе и у меня в квартире?

– Джо Розен,– сразу же ответил Хемингуэй,– он возится на сцене с освещением.

– С ним никого нет?

– Нет, он один.

– Кроме Джо, больше никто не приходил?

– Ни одна душа.

– Значит, в театре с утра были только вы да Розен?

– По-моему, так, только, конечно, я не очень приглядывался.

– Думаю, Хемингуэй, не стоит повторять, что все происходящее заставляет нас быть особенно внимательными. Примерно двадцать минут назад я вышел из этого кабинета вместе с Люси. Портрет' тогда был цел. Мы вместе поднялись на лифте ко мне в квартиру. Через несколько минут мы спустились сюда уже с доктором. Кстати, кабина лифта так и оставалась у моей квартиры, а без лифта сюда попасть нельзя, только через комнату секретаря. И секретарша, и машинистка утверждают, что сюда никто не приходил. Джейн и Эстер оставались на своих местах. И по тому коридору, откуда можно пройти в мой кабинет, тоже никто не проходил.

– Не надо ходить вокруг да около,– своим несколько гнусавым голосом пробурчал Хемингуэй,– доказывая мне очевидное. Чтобы войти сюда, нужно обязательно пройти через театр, попав в него через один из выходов на балкон, который тянется вдоль второго этажа.

– Вы утверждаете, что были там вдвоем с мистером Розеном? – повторил Шанс.

– Вношу поправку,– спокойно сказал Хемингуэй,– там был еще капитан Полхэм. Мы сидели с ним в одном из последних рядов зала, и он допытывался у меня, не я ли написал анонимное письмо на Люси.

– Вы, конечно, отказывались?

Белые зубы Хемингуэя сверкнули в редкой для него улыбке.

– Ну конечно!

– В таком случае приходится сделать единственный вывод: сюда проскользнул Розен и изрезал портрет,– сердито сказал Шанс.

– Постойте, патрон,– остановил его Хемингуэй, чиркая спичкой, чтобы закурить сигарету.– Вы же не детектив. Зачем вы беретесь не за свое дело? Давайте либо говорить по-дружески, либо совсем не говорить. Передайте меня в руки капитана Полхэма, чтобы он допросил меня по всем правилам. Если же вас интересует, что вообще говорят по этому поводу, то я к вашим услугам. Однако тогда долой всякую официальность. В противном случае, повторяю, я предпочитаю отвечать на вопросы капитана Полхэма.

Шанс заметил неясную улыбку на губах Джералда, стоящего за спиной Хемингуэя. Хемингуэй же довольно эффектно поднял руки, как бы сдаваясь более авторитетному лицу.

Шанс усмехнулся.

– Договорились. Остаемся друзьями.

– Простите меня за мою нервозность,– сказал Хемингуэй, глядя на своего хозяина потеплевшими глазами.– Скажите, вы ничего не будете иметь против, если я сяду вот сюда?

Он уселся на уголок стола.

– Вы, патрон, не хуже меня знаете, что мистер Розен не дотрагивался до этого портрета. Я ему рассказал, как погибла ночью старая леди. Он только и сказал: «Бандит!» – и продолжал возиться со своим освещением. Нет, Джо Розена не стоит трогать...

Шанс с расстроенным видом покачал головой.

– Из всех известных мне людей я никого не могу заподозрить... Но однако же, Хемингуэй, портрет-то изрезан?

– Будем говорить откровенно: вам не хочется обвинять меня, но и никого другого обвинить не удается?

Стряхнув пепел со своей сигареты, Хемингуэй продолжал:

– Я бы отрицал, что испортил портрет, если бы и был виноват и если бы не был... Так что другого ответа вам все равно от меня не услышать. Могу только добавить, что абсолютно не представляю, кто мог это сделать...

– Вы не трогали портрет?

Хемингуэй громко расхохотался.

– Ну вот, так я и знал. Надо все начинать сначала... Я же ясно сказал: я тут не при чем.

Шанс глубоко вздохнул.

– Невыносимый человек! Но, к сожалению, это еще не все, что мне надо выяснить. Доктор Браун сказал, что вчера ночью он первым вошел в зал после падения миссис Тауэрс. Анна, сидевшая в партере, кричала как безумная. Доктор Браун бросился к ней, а через секунду увидел вас на сцене.

– Правильно! – подтвердил Хемингуэй.

– Вы мельком взглянули на женщину, назвали имя миссис Тауэрс и сразу же бросились по винтовой лестнице на переход. А когда очутились наверху, то попросили Джеффри и Джералда, только что вошедших в зал, проверить, чтобы никто не вышел незамеченным из театра...

– Точно, все так и было,– снова сказал Хемингуэй.

– Для чего вы взобрались на переход? – спросил Шанс.

– Для чего?

– Да, для чего?

Хемингуэй сделал глубокую затяжку.

– Потому что я был уверен, что кто-то сверху столкнул старую леди.

– Почему вы так решили?

Хемингуэй пожал плечами.

– Сам не знаю, инстинктивно, что ли... Во-первых, уж слишком внезапно она упала. Я был у самой двери, и у меня появилась уверенность, что ее столкнули. А вам всем хотелось верить в «несчастный случай», потому что это всех устраивало. Я же ни о чем таком не думал. Старая леди лежала мертвой, и мне некогда было прикидывать, что выгоднее, несчастный случай или убийство...

Наступило тягостное молчание. Наконец Хемингуэй погасил сигарету и бросил ее в пепельницу. Он махнул рукой в сторону изрезанного портрета:

– Ну что же, идти за какой-нибудь занавеской?

– Да, надо рассказать капитану Полхэму. Между прочим, доктор Браун считает, что автор анонимных писем очень рискует, особенно после вот этой выходки с портретом: у него могут быть огромные неприятности от убийцы.

Бородач понимающе кивнул.

– Все равно. Но ведь живут только один раз и умирают тоже только однажды. Правда, не всегда гак получается. Некоторые люди умирают несколько раз на протяжении жизни... Но я-то могу совершенно спокойно предстать перед работниками Отдела по расследованию убийств, поскольку в последнее время я никого не убивал.

Глава IV

Шанс и Джералд молча переглянулись.

В эту минуту на столе Шанса зазвонил внутренний телефон. Несмотря на полученное распоряжение, мисс Дженсон просила патрона.

Он снял трубку.

– Алло! Слушаю.

По голосу Джейн было ясно, что она загораживала трубку ладонью.

– Прошу меня простить, мистер Темпест, но я вынуждена сообщить, здесь находится советник Тауэрс и настаивает на том, чтобы вы немедленно его приняли.

Шанс бросил взгляд на портрет.

– Кабинет Джерри Фарба свободен?

– Да.

– Проводите его туда. Я сейчас же приду.

– С ним еще какой-то человек, но кто, я не знаю.

– Так проводите туда обоих.

Шанс повесил трубку.

– Многоуважаемый советник, скорее всего, со своим нотариусом,– сказал он, обращаясь к Джералду.

– Он хочет вас видеть?

– Да.

– Интересно, не явились ли они, потрясая сводами законов, дабы урезонить непокорную Анну? – холодно спросил Джералд.– Пожалуй, мне стоит подняться наверх. Наверное, она проснулась.

– Только ничего не говорите о портрете,– попросил Шанс.– Я хочу сам объявить об этом Люси.

– В конце концов от этого ничего не изменится, но воля ваша. Тот, кто уничтожил портрет, знал, что делал... Занятный характер у вашего Хемингуэя, я бы сказал...

– Меня очень интересует ваше мнение, как психиатра. Как он вам показался?

Джералд нахмурил брови.

– Несомненно, мне часто приходится читать между строк. Сомневаюсь, чтобы он соврал. Но это, конечно, поверхностное впечатление, не более. Однако он не сказал и всего того, что ему известно. Вы обратили внимание, что он, по сути дела, не отрицал свою вину, а только сказал, что отрицал бы ее независимо от того, виновен он или нет...

Шанс невесело улыбнулся.

– Он сказал также, что в последнее время никого не убивал...

– Вот именно, не вообще, а лишь недавно. Это что, пример остроумной шутки? Или как прикажете его понимать, а?

Советник Дарвин Тауэрс относился к людям прошлого столетия в полном смысле слова. Несмотря на августовскую жару, на нем был темный костюм из добротной толстой ткани, а в руках зонтик. Высокого роста, поджарый, он держался очень прямо и составлял разительный контраст с толстым круглым человечком, который его сопровождал. Последний так задыхался от жары и потел, что у него то и дело мутнели стекла очков и он был вынужден их протирать.

Шанс извинился, что не принимает их в своем кабинете, и пробормотал несколько сочувственных слов. Он еще не видел советника после гибели его матери.

– То, что она умерла, не является для меня неожиданным ударом. Неприятно то, как это случилось. Ей было девяносто четыре года, но такая смерть...

Советник обвел глазами кабинет Джерри Фарба с таким видом, будто считает Шанса виновным в том, что в его учреждении произошел столь неприятный случай. Именно неприятный, а не трагический или печальный...

Его тучный спутник несколько раз кашлянул, привлекая к себе внимание.

Советник прибавил ворчливо:

– Мистер Чарлз Клэгхорн – мистер Темпест.

Потная рука с короткими пальцами протянула Шансу визитную карточку, и прежде чем тот успел ее прочитать, последовало и объяснение:

– Частный детектив.

– Не сомневаюсь,– сказал советник,– полиция проводит расследование. Но я уверен, что после письма, полученного сегодня Люси,– по-видимому, вы его читали,– вы оправдаете мои действия и решение привлечь к данному делу мистера Чарлза Клэгхорна.

Шанс кивнул головой в знак согласия.

– Вы, вероятно, также согласитесь со мной, что против Люси действует какой-то одержимый. Вполне естественно, полицию больше интересует трагическая гибель моей старой матери, поэтому я попросил моего нотариуса рекомендовать мне частного детектива, чтобы иметь возможность поручить ему заняться автором анонимок и тем самым уберечь Люси от возможных дальнейших нападок.

– Возможно, вы еще не знаете, что Люси не одна получила анонимные письма. Два других аналогичного содержания присланы мне и капитану Полхэму.