Текст книги "Смерть в театре (сборник)"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Хью Пентикост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Хью Пентикост
Смерть в театре

Ч А С Т Ь  П Е Р В А Я

Глава I 

Мистер Шанс Темпест открыл дверь своей конторы.

Его квартира находилась этажом выше, в том же доме номер сорок семь по Западной улице, сразу за Бродвеем. Театр «Темпест» занимал первый этаж здания.

Отец Шанса Темпеста – Брайен Темпест, кумир времен романтического театра и немого кино – перевернулся бы в гробу, доведись ему увидеть сегодняшний Бродвей.

Магазины с пышными витринами и модные рестораны давно уже уступили место специализированным универмагам, где продавалось все, начиная от так называемых научных работ до вульгарнейших открыток, галантерейным лавкам без претензий и безвкусным стендам, рекламировавшим фруктовые соки, колбасные изделия, кукольные театры и базары.

Половина театров, гремевших во времена Брайена Темпеста, исчезла. Оставшиеся либо стали второразрядными кинотеатрами, либо занимались распространением стереокартинок, которые, если следовать официальной версии, несли культуру в американские семьи, но на самом деле рекламировали лекарства от запоров, ароматические средства и автомобили, по габаритам соперничающие разве что с пульмановскими вагонами.

К счастью, Брайен Темпест уже умер и не мог видеть все это безобразие.

Отправляясь в Европу на борту «Королевы Виктории» как раз перед второй мировой войной, Темпест решил доказать одной молодой особе, которой не следовало бы с ним путешествовать, что он легко может затмить славу Дугласа Фэрбенкса, выступив как Фэр-бенкс-старший: Брайен держал пари, что пройдет по натянутому над верхней палубой пакетбота канату. Представление началось в два часа ночи, когда мистер Темпест ощущал сильное воздействие двух выпитых бутылок ирландского виски. Иными словами, был вдребезги пьян. Что и помешало ему выиграть пари. По этому поводу ходило множество разных слухов. Одни утверждали, что он исследует Атлантиду, а другие держали пари, что он познакомился с директором какого-то театра, который согласился поставить «Гамлета», и Брайен уже побил рекорд некоего Барримора из театра на Бродвее, который сумел сто раз показать нью-йоркцам знаменитую трагедию Шекспира.

Шанс Темпест был сыном этого самого «чародея Брайена» и мисс Шерри Шанс, ирландской субретки с курносым носиком. Он не обладал ни драматическим талантом отца, ни звонким голосом матери и потому не мог подняться на подмостки сцены.

Но в двадцать лет – в том возрасте, который принято называть «порой надежд» и когда многие крупные финансисты с Уолл-стрит выбрасывались из окон своих контор,– Шанс ухитрился сколотить приличное состояние, играя на бирже.

Последнюю пьесу Брайена Темпеста поставил его сын на Бродвее' в театре «Темпест».

Но мало кто знал, что в действительности Брайена Темпеста звали Уильямом Хоггсоном. Для сцены он взял более звучное имя, соответствующее духу времени, а когда у него родился сын, Брайен совершенно сознательно окрестил его Шансом Темпестом – в честь отца и матери.

В детстве Шанс меньше всего задумывался над собственным именем, однако позднее шутки к насмешки товарищей по школе и университету заставили его призадуматься. Сделав головокружительную карьеру на Уолл-стрит, он совсем было решил отказаться от своего имени. Однако вскоре Шанс Темнеет переключился на театральное поприще, и тут его имя пришлось весьма кстати. «Шанс Темпест» запоминалось, и уже одно это служило рекламой театру.

К сожалению, Шанс Темпест не имел прекрасного греческого профиля отца. Чертами лица, а особенно носом, он сильно напоминал мать, только выглядел несколько грубее и мужественнее. Волосы были рыжими, а вся физиономия усыпана веснушками. Но от матери он унаследовал великодушие и отзывчивость, в нем не было ничего от утомляющего честолюбия Великого Брайена. На Бродвее его считали счастливчиком. Но длительный перечень его успехов в качестве директора театра нельзя объяснить одним только «везением». Ему помогало особое чутье и обостренное понимание того, что нужно для сцены. Шанс Темпест знал, что драма и правда жизни неразделимы, но что на сцене реальность должна все же казаться привлекательной, что эффектные, красочные мизансцены должны соответствовать требованиям хорошего вкуса и что любое ремесло, не говоря уже об искусстве,– это прежде всего напряженная работа. Говорили, что все происходящее у Шанса Темпесга оплачивалось золотом, но дело заключалось в том, что он предъявлял к драматургам такие требования, столько раз заставлял их переделывать и подправлять пьесы, что порой у несчастных возникало непреодолимое желание покончить счеты с жизнью, лишь бы избежать продолжение пытки.

– Черт возьми, кем воображает себя этот Шанс Темнеет? На каком основании он учит, как писать'? – возмущались и сетовали все без исключения драматурги.

Эта фраза в том или ином варианте постоянно повторялись во время репетиций пьесы. Но когда появлялись критики, актеры и драматург теснились вокруг своего директора, забыв о пережитых неприятностях, а он им улыбался с ирландским очарованием Шерри Шанс и говорил:

– Ну, а теперь отдыхайте и веселитесь!

Его любили от всего сердца... до постановки новой пьесы.

Зрительный зал и сцена театра «Темпест» вызывали восхищение. Их сравнивали разве что с великолепием театра «Сейнт-Фонтан», находившегося по соседству.

Квартира Шанса Темпеста – современная, удобная, даже с кондиционированным воздухом – была отделана с большим вкусом. Ничто в ней не говорило, что это жилище импрессарио. Книги и картины могли вызвать острую зависть у коллекционера. Прекрасный радиоприемник переносился из одной комнаты в другую без дополнительной настройки. Но вы бы не нашли здесь ничего «от театра», ни одной самой маленькой безделушки, которую бы Шанс Темпест привез из своих многочисленных турне за те двадцать семь лет, которые он посвятил сцене.

Особенной была и контора Темпеста. В ней ничего не изменилось с 1920 года, когда владельцем театра был некто Дейв Гоулдбек, если не считать установки кондиционеров. Стены по-прежнему обиты панелями орехового дерева. Фотографии и афиши на стенах были, конечно, иными, чем при Гоулдбеке, но очень похожи на те. Главное место нанимали изображения Брайена Темпеста во всех его наиболее удачных ролях. Вокруг располагались фотографии знаменитых актеров того времени Мод Адамс и Уильяма Джиллета. Имелись и кое-какие кадры из немых фильмов, в которых имя Брайена Темпеста стояло в одном ряду с именами Дугласа Фэрбенкса, Гарольда Ллойда, Чарли Чаплина или Глории Свенсон.

В конце комнаты, против письменного стола Шанса Темнеста, возвышалась рама, поставленная на пол. Сначала она обрамляла портрет Брайена Темпеста во весь рост в роли графа Рочестера в спектакле «Джен Эйр». Потом Шанс превратил ее в «раму почета»: пока шла новая пьеса, в ней красовался портрет ведущего актера или актрисы данного спектакля. В промежутках между постановками Брайен Темпест снова занимал свое законное место и смотрел оттуда на сына глазами героя романтического и мрачноватого мира Шарлотты Бронте.

За свою карьеру Шансу Темпесту неоднократно доводилось ставить пьесы, в которых по ходу действия совершалось преступление.

Но вот однажды, в жаркий августовский день 1958 года, он стал участником самого настоящего убийства. Впрочем, тогда он этого еще не знал, потому что в то время никто еще не погиб, но истоки преступления надо искать именно в том дне.

В тот день в «раму почета» был вставлен новый портрет – портрет Люси Тауэрс. Тогда она еще не была звездой, но все понимали, что ей суждено стать «первой леди театра».

Глава II

В то августовское утро Шанс Темпест на небольшом лифте, который связывал его квартиру с конторой, спустился вниз к семи часам. Нормальное время для человека, который закончил репетицию уже в первом часу ночи и после этого не менее часа вместе с автором вносил изменения в сценарий.

Чтобы оказаться за своим столом, Шансу Темпесту не нужно было проходить через приемную и комнату секретаря. Он сразу уселся в кресло и принялся за почту, уже разобранную мисс Дженсон, не забыв один раз нажать кнопку электрического звонка – сигнал секретарше, что он на месте. Два звонка означали вызов.

Набивая трубку, он взял папку Валери Волмера с эскизами костюмов для Люси Тауэрс к новой пьесе. Просматривая ее, он не смог удержаться от возгласа негодования, совершенно искреннего.

Люси вела себя накануне на примерке весьма неэтично. Шансу казалось, что в его ушах до сих пор стоит глубокий, властный, взволнованный голос Люси:

 – Но, дорогой мой, это было бы превосходно для цирка, но не для такой изысканной комедии... Могу сказать только одно: костюмы непристойны!

А Валери Волмер, не отходивший от мольберта чуть ли не до восхода солнца, в полном смысле слова подскочил, услыхав ее критику. Можно не сомневаться, что, в конечном счете, выиграла битву она, поскольку автор сопротивлялся весьма робко!

Вошла Дженсон. Шанс поднял глаза от зажигалки он как раз прикуривал трубку – и сказал:

– Ведь я дал всего один звонок, Джейн. Или я ошибся?

– Я подумала, мне стоит вас предупредить. В приемной сидит некий мистер Хандлей, который хотел бы вас видеть. Он ждет с того момента, как открылась контора.

Шанс нахмурил брови.

– Хандлей? Я его не знаю.

– Мистер Джеффри Тауэрс Хандлей,– отчеканила мисс Дженсон. Глаза у нее при этом хитровато поблескивали.– Я решила, это имя вам что-то скажет. Ему лет двадцать, брюнет, очень красивый, не то нервный по природе, не то чем-то взвинченный. За полтора часа он выкурил целую пачку сигарет.

Глаза Шанса округлились.

– Сын Люси?

– Вы хотите заставить меня сказать это вам? Мне понятно, к чему вы клоните... Так вы примете или нет мистера Джеффри Тауэрса Хандлея?

– Да. через пять минут. Скажите, кроме той ерунды, что вы мне положили на стол, да еще жалоб и протестов Валери Волмера есть другие проблемы?

– Джо Розен отказывается освещать пьесу, если вы не увеличите ему плату.

– Ну что ж, пусть Розен зайдет ко мне после Джеффри Тауэрса Хандлея. Вы говорите, он красивый брюнет, Джейн? То есть не похож на Люси?

Шанс посмотрел на портрет, где во весь рост была изображена белокурая, изящная Люси.

– Он с таким же успехом мог унаследовать внешность отца,– сказала Дженсон.

Да, отец был героем... Ну, ладно, сбейте-ка немного спеси с сыночка, Джейн. Пусть он наберется терпения и подождет.

 – Сделаю это с большим удовольствием,– совершенно серьезно ответила секретарша.

Итак, в то августовское утро Шанс Темпест мимоходом вспомнил о смерти, но не об убийстве, конечно. О таком кошмаре он не мог еще и подумать.

Глава III

Романтическая любовь Люси Тауэрс и Рекса Хандлея оборвалась трагической гибелью Хандлея через несколько месяцев после их свадьбы. Это случилось в Китае и стало сенсацией дня, превосходным материалом для репортажей, заполнивших первые страницы газет.

Герой – Рекс Хандлей!

С первого же появления в романтическом фильме Люси своей страстной игрой покорила публику. Ей тут же предложили главную роль в картине с драматическим сюжетом, которая должна была сниматься в Китае. Актриса поехала туда осенью 1937 года и там познакомилась с Рексом Хандлеем. Подробностей их романа Шанс не знал, так же как и не знал, был ли Рекс моряком или летчиком-добровольцем. Наш мир, который колеблется в своих симпатиях от десятилетия к десятилетию, тогда восхищался революцией во главе с неистовым и злобным Чан Кай-Ши. Сейчас все изменилось. Но как бы там ни было, Рекс воевал на стороне правого дела. Превосходный тип гладиатора, ас, герой с глазами, устремленными в синеву неба... До той минуты, пока не повстречался с Люси.

Тут его глаза навсегда оторвались от небесных далей, так он был очарован Люси. Суровый малый, он сразу же предложил ей выйти за него замуж, поклялся в вечной любви, но наотрез отказался вернуться на родину до конца войны: он завербовался, и слово его нерушимо.

Будь Люси иной, для нее их «медовый месяц» закончился бы одновременно со съемками в Китае, ну а Рексу пришлось бы дожидаться конца той авантюры, в которую он ввязался. Но он недооценил свою Люси: после съемок она спокойно заявила, что порывает с Голливудом, с Бродвеем, с целым светом и остается только для Рекса Хандлея. Их обвенчал китайский миссионер, и начались дни безоблачного счастья. Но – увы! – менее чем через десять месяцев после свадьбы Рекс Хандлей не вернулся из полета. Совершенно разбитая, нравственно опустошенная, Люси возвратилась в Соединенные Штаты. Там у нее осенью 1938 года родился сын – Джеффри Тауэрс Хандлей.

На следующий год Люси вернулась в театр. Она жила с сыном у своего отца, известного юриста Дарвина Тауэрса, вместе с почти столетней бабушкой Адой Тауэрс и младшей сестрой Анной.

Ореол трагедии, окружавший Люси, еще больше пробуждал к ней интерес, укреплявшийся с каждым годом. Но поклонники и воздыхатели только напрасно тратили время: Рекс Хандлей, по-видимому, был ее единственной любовью. Время от времени какой-нибудь ретивый писака возвращался к деталям ее потрясающего романа. Поскольку сборы в театре от этого отнюдь не страдали, Шанс относился к таким публикациям даже благосклонно.

Джеффри Тауэрса воспитывали строгий дед, абсолютно глухая прабабка, которая никогда не выходила из дома на Пятой авеню, и тетка, заменившая мальчику мать: Люси много времени проводила в театре и часто уезжала на гастроли. Сейчас Джеффри исполнилось двадцать лет, он учился на первом курсе университета.

Каким же он стал, этот объект воспитания столь разной по взглядам и интересам семьи?

Шанс дважды нажал кнопку звонка на письменном столе.

Глава IV

Мисс Дженсон открыла дверь и ввела в кабинет Джеффри Тауэрса Хандлея. Она выразительно подмигнула Шансу за спиной молодого человека и удалилась.

Джейн оказалась права: молодой человек был удивительно красив, но страшно мрачен. Вылитый Гамлет. С какой-то непонятной робостью он посмотрел на Шанса, потом перевел глаза на очаровательный портрет своей матери и буквально остолбенел.

– Похожа, не так ли?– спокойно спросил Шанс.

– Превосходно, если речь идет о Люси Тауэрс Номер Один,– ответил юноша.

– Номер Один? –  переспросил Шанс, приподнимая брови.

Люси Тауэрс Номер Один – актриса. Номер Два– моя мать и Номер Три –  начальник отдела.

– Какого отдела? – удивился Шанс.

У молодого человека задергалась щека. Он объяснил:

– Начальник, распорядитель твоей судьбы, верховный владыка. Подытожив, я говорю «начальник отдела». Это не так страшно.

Шанс трубкой показал ему на стул возле письменного стола:

– Садитесь. Любопытно, но мы ни разу не встречались за пятнадцать лег, которые ваша мать работает у меня.

– Она никогда бы не допустила ничего иного. Мое же дело – повиноваться,  быстро ответил молодой человек. Пальцы слегка дрожали, когда он вытаскивал из пачки сигарету. Шанса поразила горечь, с которой говорил юноша. Он дал ему прикурить.

А по какому поводу вы хотели встретиться со мной?

Каждый вопрос требует ответа, но на этот юноше, видимо, непросто было отвечать. За пятнадцать лет Шанс ни разу не подумал о сыне Люси. Признаться, у него на это просто не хватало времени. Люси хочет держать своего сына далеко от театра? На здоровье. В конце концов, она могла поступить двояко: либо с самого начала приобщить ребенка к своей профессиональной жизни, так сказать, выставлять его на всеобщее обозрение, либо полностью отстранить его от этой жизни, воздвигнуть непреодолимую стену между их домашней жизнью и ее работой в театре... Шанс давно заметил, что прелестные «звезды» охотно хвастают своими малышами только в самом их детстве, позднее же предпочитаю! вообще о них не упоминать: ведь дети, вырастая, лишний раз напоминают о действительном возрасте матери.

– Мне кажется, вы похожи на своего отца,– наконец пробормотал Шанс.

– А вы его знали? – сразу загорелся молодой человек.

– Только по рассказам и портретам, да и то старым...

– Поэтому вы не знаете, похож ли я на него на самом деле?

– Нет, конечно.

Темные глаза Джефа смягчились. Он сказал:

 – Я вам скажу, на кого я похож. Я дорогой породистый пес, которого водят гулять в парк на коротком поводке. Случайный встречный иногда может погладить меня по голове и похвалить за стати. Но в гостиную выходить я не имею права, чтобы не запачкать ковер...

Шанс почувствовал страшное смущение. Ведь Люси была не только его ведущей актрисой, но и другом, так что просто нечестно слушать такие речи!

 – Так по какому поводу вы хотели встретиться со мной, Джеф? холодно повторил вопрос Шанс.

– Я хочу испачкать ковер! – яростно ответил молодой человек.

– Послушайте, Джеф, если я могу что-то сделать для вас как друг вашей матери – я к вашим услугам. Но не надо играть в прятки и перебрасываться словами. Я никогда не любил эзопов язык, особенно до завтрака.

– Извините меня,– сказал Джеф с невольным уважением, выслушав отповедь Шанса.

Закурив сигарету и затянувшись ею, он сказал:

– Я хотел бы жениться.

– Вот как?

Шанс не проявил особого интереса.

– Да, я хотел бы жениться немедленно.

Шанс, набив трубку, приподнял голову.

– Что, это необходимо?

– В каком смысле?

– Вы... воспользовались доверием девушки?

Джеф Хандлей так взглянул на Шанса, будто намеревался испепелить его взглядом.

– Вы меня оскорбляете, мистер Темпест!

– Извините, если так получилось, но обычно, когда столь юный человек заговаривает о срочной женитьбе, причина бывает вполне определенной...

– Юнец! Назовите меня еще мальчишкой! – окончательно вышел из себя Джеф.– Мы считаемся мужчинами, когда надо идти на фронт, но в нормальной жизни мы мальчишки!

Шанс Темпест улыбнулся и стал следить за затейливыми колечками дыма, которые он выпускал из трубки:

– Нет, молодой человек, не так... Мне уже скоро пятьдесят, и я бы не стал даже пытаться устроиться в какую-нибудь спортивную команду, тогда как вы легко могли бы ее возглавить. У меня для этого не годится ни мускулатура, ни быстрота реакции. А зато вы не сумели бы поставить самую пустяковую пьесу на Бродвее, ибо не имеете достаточного опыта. В армии я бы казался подагрическим старцем, ну а вы... Короче, разные ситуации требуют от человека различных качеств. По моему глубокому убеждению, для женитьбы требуется знание жизни, которое приобретается с годами... Есть ли оно уже у вас? Когда мужчина хочет жениться, он берет и женится. Ну а если предварительно нужно выслушать мнение постороннего человека, будь он самым близким другом семьи, это говорит... о молодости... жениха.

Снова улыбнувшись Джефу, Шанс добавил:

– На этом проповедь закончена.

Интересно, встанет ли Джеф с места и уйдет ли из кабинета? Шанс сочувственно наблюдал за внутренней борьбой, происходившей в молодом человеке. Наконец Джеф взял себя в руки.

– Вы правы, мистер Темпест, я получил по заслугам. Но вы не считаетесь с одним фактором: с законом.

– С законом?

– Закон запрещает до двадцати одного года жениться без согласия либо родителей, либо опекуна.

Шанс внимательно посмотрел на него и спокойно сказал:

– В таком случае, прошу прощения. Начнем все сначала, Джеф.

– Спасибо,– глубоко вздохнув ответил Джеф.– Надеюсь, этот разговор останется между нами?

– Иными словами, вы спрашиваете, можно ли мне доверять? По-моему, можно.

– Я должен вам доверять, мистер Темпест, потому что мне нужна ваша помощь.

И снова глубокий вздох.

– Понимаете, я уже женился.

– Что за цепочка... Я растерялся. Вы хотите жениться... Вы должны жениться... Вы уже женаты...

– В отношении возраста у меня не было никаких затруднений в том бюро, куда я ходил вчера. Это рядом с Нью-Хавеном.

Шанс снова удивился.

– Так в чем же затруднение?

– Люси в любую минуту может заставить аннулировать брачный контракт. Вы понимаете, я солгал, указывая свой возраст, так что я полностью в ее руках. Как только она про это узнает, она встанет на дыбы. Знали бы вы, как я униженно просил ее дать мне разрешение... Она даже не пожелала выслушать мои объяснения.

– Послушайте, но ждать-то осталось не очень долго, каких-нибудь несколько месяцев. Ведь вам уже двадцать первый?

– Вижу, вы совсем не знаете Люси, хотя и проработали с ней более пятнадцати лет!

Темпест невольно повернулся к портрету обольстительной актрисы. Немного подумав, он согласился:

– В какой-то степени вы правы, я не мог знать ее так, как вы.

– Вы знаете Анну? – спросил Джеф.

– Анну?

– Да, мою тетю, Анну Тауэрс?

– Понятно. Я пару раз встречал ее в ложе Люси.

Ему сразу припомнилась младшая сестра Люси, не такая блестящая, но все же привлекательная, располагавшая к себе, очень симпатичная.

– А вы знаете, почему Анна все еще не вышла замуж?

– Скорее всего потому, что не встретила подходящего человека?

– Нет, встретила. И даже дважды, не считая всех тех, кто начинал за ней ухаживать. Догадываетесь, что происходило?

– Не-ет...

– Либо Люси пускает в ход свои чары и таким образом устраняет претендента, либо создает совершенно невыносимые условия, вплоть до того, что нанимает частного детектива, которому поручает обнаружить у дерзкого пороки, которые заставили бы деда запретить Анне встречаться с этим человеком.

– Сколько же, дорогой мой, лет Анне?

– Тридцать два года. Это чудесная женщина.

– Тридцать два года, а она все еще живет по указке отца?

– А вы знакомы с советником?

– Да, я его встречал, весьма разумный человек.

– Точнее сказать, весьма разумная марионетка, которой управляет Люси, дергая ее то за одну, то за другую веревочку. После смерти бабушки Люси взяла в свои руки бразды правления, ее влияние на деда куда сильнее, чем было у его жены. Он на все смотрит ее глазами.

– А ваша бабушка?

– Вы имеете в виду прабабушку, мистер Темпест? Ей девяносто четыре года. Она совершенно глухая. Впрочем, она замечательный человек, умница^ добрая, но так как ничего не слышит, то многого не знает.

Джеф поднялся и принялся измерять комнату шагами. С минуту он постоял перед портретом матери, потом вернулся к Шансу:

 – Я считаю, Люси не разрешает другим то, что ей самой стало недоступно после смерти отца. У нее эго превратилось в своего рода навязчивую идею. Вот почему не может выйти замуж Анна, я не смею помышлять о женитьбе, а советник не имеет права располагать собой. Чтобы разрушить чужое счастье, Люси действует весьма изобретательно.

Шанс нахмурил брови и стал пристально разглядывать пепел в своей трубке.

– И зная все это, вы все же решили жениться? Чем же я могу помочь вам?

Джеф гордо вскинул голову.

– Я был бы счастлив, если бы вы познакомились с Шарон, мистер Шанс.

– Это ваша жена?

– Да. И тогда вы поймете, что я увивался не за какой-нибудь пустышкой из университета...

– С удовольствием,– сразу согласился Шанс,– ну а потом?

– Когда мы приехали в Нью-Йорк, я позвонил Анне и сразу же ей все рассказал. Она буквально обезумела от страха и умоляла не приводить Шарон домой, а сначала осторожно подготовить Люси. У нее самой появился новый поклонник, правда, еврей, но, как говорят, весьма симпатичный.

– Обычное отношение,– сухо сказал Шанс.

– Прошу извинить меня,– заторопился Джеф,– наверное, так говорить невежливо, но я сейчас так нервничаю, что не отдаю себе отчета в собственных словах. Этого человека зовут Джералд Браун. Он врач-психиатр, у него несколько печатных работ.

– Да, у него великолепные книги об искусстве, живописи и театре,– сказал Шанс.– Удивительно эрудированный человек.

– Завтра под вечер он представится советнику. И если в этот момент появлюсь и я, го наверняка все испорчу Анне...

Шанс покачал головой.

– Но все же я-то тут при чем?

– Надо выиграть время и найти наиболее благоприятный момент для нас всех... Люси на репетиции?

– У нас два дня отдыха. Труппа устала. Мы возобновим работу с понедельника.

– Вы же знаете, как много зависит от настроения Люси, от того, в ударе она или нет... Если вы познакомитесь с Шарон и согласитесь с моим планом, в чем я почти не сомневаюсь, то после того, как пройдет первый шок, вы сумеете замолвить за меня словечко...

Симпатичное лицо Шанса озарилось улыбкой.

– Если все, что вы говорите, Джеф, правда, а надо признаться, вы объяснили то, что до сих пор мне было непонятно, то взрыв произойдет до того, как вы успеете и пальцем шевельнуть. Конечно, я с радостью вам помогу, но действовать придется крайне деликатно. Должен сказать, что в лице доктора Джералда Люси натолкнулась на крепкий орешек, который сразу не раскусишь и не перебросишь с руки на руку, как тебе заблагорассудится. Он привык обуздывать самых агрессивно настроенных маньяков, это его профессия!

Глава V 

Дом Тауэрсов был выстроен в самом начале Пятой авеню в 1882 году Хамзи Тауэрсом, железнодорожным королем. В него он привез семнадцатилетнюю жену, и с тех пор Ада Тауэрс занимала все те же комнаты. И все то же вязаное покрывало лежало на большой кровати с резными столбиками. Семьдесят семь лет назад к этому ложу подвел новобрачную Хамзи Тауэрс. Это было летним вечером. Он снял с нее кружево свадебного наряда и овладел молодой женой.

Многие браки того поколения представляли собой результат бессмысленного сексуального тяготения друг к другу, в итоге на свет появлялось множество хрупких и слабовольных мужчин и женщин, которые становились постоянными посетителями самых подозрительных домов столицы.

Брак Хамзи и Ады Тауэрс стал исключением в этом отношении по многим причинам. Хамзи не был ни дикарем, ни грубияном, и Аду вряд ли можно назвать обычной женщиной. Несколько месяцев она не могла опомниться от неприятных ощущений ее первой брачной ночи, тогда как Хамзи было достаточно нескольких часов, чтобы понять: он вел себя по-свински по отношению к девушке, которую по-настоящему любил. Ада не стала задумываться – скотина ее муж или нет. Ее гораздо больше интересовало, почему она так плохо подготовлена к тому, чего он ждал от нее, и любил ли он ее несмотря на проявленную грубость.

Хамзи дальше повел себя умнее: насколько мог нежно попросил у нее прощения и объяснил своей девочке-жене то, чего ей никто не удосужился рассказать до свадьбы. Он всячески выказывал ей свою любовь, стараясь избегать всего того, что ее пугало. Они продолжали спать вместе, но лишь через три месяца сблизились вновь.

Это был счастливый и нежный союз людей, настолько близких по своим взглядам, что его можно было назвать исключительным.

Дело Хамзи процветало, жили они в роскоши. У них были общие интересы, они смеялись и радовались вместе, переживали вдвоем горести, отыскивая во взаимной любви и доверии друг к другу утешение, которое скрашивало их жизнь, и средство, которое исцеляло их раны. Однако с горем они столкнулись с самого начала. Первый ребенок появился на свет мертвым, второй умер от скарлатины в первые же месяцы жизни и только в двадцать четыре года Ада родила крепкого и здорового сына Дарвина.

В целом Дарвин был неглуп, но ему не хватало той деловой хватки, которой так отличался его отец. Он обладал совершенно иным складом ума, превосходной памятью, элегантными манерами и чистым, музыкальным голосом. Дарвин закончил юридический факультет университета, и перед ним открывалось обеспеченное будущее.

– На мой взгляд, он излишне мелочен и пунктуален,– как-то сказал Хамзи Тауэрс своей жене.

– Любовь моя, я не знаю никого, равного тебе,– совершенно искренне ответила Ада.

Среди этого безмятежного счастья единственной драмой, которую ей пришлось пережить одной, была смерть самого Хамзи на «Луизитании», когда он плыл в Европу, чтобы выполнить поручение президента Вильсона, связанное с экономическими вопросами. Аде тогда исполнилось пятьдесят лет. Она утратила смысл жизни и так и не обрела сто в последующие сорок четыре года!

Узнав о гибели мужа, Ада потеряла создание, долго и опасно болела, а с постели поднялась глухой. Ее лечили лучшие врачи, но какие бы новейшие средства ни применялись, последними словами, услышанными Адой, были те, которые извещали ее о смерти Хамзи. Она продолжала спать в большой супружеской постели и, натягивая на себя одеяло, всем существом тосковала но Хамзи. Она больше не слышала пи, шума улицы, ни шагов сына, ни смеха внучек. Зато для нее постоянно звучал голос ее возлюбленного Хамзи, который, прижимая ее к себе, повторял только одно слово: дорогая, дорогая, дорогая...

Глава VI

Визит доктора Джералда Брауна к Тауэрсам в одно из воскресений того августа имел отголоски, которые не мог предвидеть Джеф Хандлей.

Джералд Браун был последним и весьма серьезным претендентом на руку Анны Тауэрс. Его выдвинули руководить психиатрической клиникой при университете, председателем Административного совета которого был советник Дарвин Тауэрс. Именно от него зависело, получит ли Браун данный пост. Поэтому Анна волновалась вдвойне и чувствовала себя в известной мере ответственной за все, что должно было произойти, и за все те помехи, которые могли препятствовать осуществлению планов ее поклонника.

Если бы ее отец и Люси совершенно не знали этого человека, тогда его назначение полностью зависело бы от его качеств как специалиста, которые уже помогли ему получить единогласную поддержку у остальных членов Совета. Но Анна понимала, что в решающую минуту, при тайном голосовании, советник без труда сумеет склонить чашу весов в противоположную сторону. Для этого достаточно будет желания Люси. Поэтому Анна предпочла бы, чтобы знакомство Брауна с членами ее семьи произошло уже после того, как он будет проведен в Совет университета. Но, к сожалению, советник, вернее, Люси, думали иначе. И Анна не могла не переживать из-за того, что одновременно решаются два таких серьезных вопроса. Об этом она сказала Джералду.

– Подумаешь! – воскликнул Джералд, целуя ее.– Конечно, мне было бы приятно получить этот пост в университете, но если меня не назначат, я буду жить так, как жил до сих пор. Вы для меня гораздо важнее соображений карьеры, моя дорогая, и мы поженимся независимо от желания вашего отца и вашей странной сестры. Обещаю вам держаться во время этого чаепития со всем блеском и терпением, которые мне пришлось выработать для приемов в высшем свете. Забудьте страхи и не терзайтесь напрасно сомнениями, все будет хорошо.

Никогда еще Анна Тауэрс не пыталась состязаться со своей сестрой, признавая ее превосходство в смысле красоты, обаяния, умения очаровать мужчин и того магнетизма, который в последнее время стали называть «сексапильностью».

У Анны были скорее мальчишеские манеры, угловатая непосредственность и живость, но они ей очень шли. Невзирая на ее излишне строгие костюмы, исключительная женственность чувствовалась в ее легкой походке, в чуть насмешливом разговоре, поэтому надетая ею на себя маска никого не обманывала.

В свитере и узкой юбочке, без четверти четыре Анна спустилась в гостиную. Она остановилась на пороге, сжав кулаки. Напротив дивана, на столе, расставлен фамильный серебряный сервиз, которым пользовались лишь в исключительных случаях, а стулья расставлены, как в театре.