Текст книги "Смерть в театре (сборник)"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Хью Пентикост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

На этом письмо обрывалось. Оно нигде не было исправлено, ни перечеркнуто, ни запачкано, поэтому не верилось, что его автор отложил в раздумье ручку, не зная, как продолжить. Скорее, можно предположить, что кто-то неожиданно вошел в комнату и помешал, не дал Аде Тауэрс закончить начатое...

Интересно, закрыл ли Хемингуэй входную дверь в квартиру после того, как устроил миссис Тауэрс в кресле? А если она была заперта, то почему старушка ее открыла? Кому! Ведь она не могла слышать звонка... Или же она, не слыша звука, заметила какую-то вибрацию? Иногда глухие обладают необыкновенной интуицией.

Пожалуй, шаль оказалась на стуле вовсе не случайно, под нее старая дама спрятала письмо. Она его не изорвала и не бросила в корзинку...

Вероятно, тот «секрет счастья» Джефа, о котором она упомянула, кому-то выгодно сохранить... Но тогда почему этот человек не уничтожил записку? Впрочем, если он ее не заметил...

Подойдя к дивану, Шанс перебросил шаль через спинку кресла. На секунду перед его глазами мелькнула страшная картина: старушка идет по комнате, выходит на балкон, чтобы обдумать окончание письма, облокачивается на парапет на высоте тридцати футов над сценой...

Бессмыслица! Нелепица!

Кто-то пришел и помешал ей писать. Он же направил ее к переходу. Как? Может быть, сказав, что там находится он, Шанс? Или же насильно, чтобы сбросить вниз?

Шансу Темпесту стало страшно.

Ч А С Т Ь  Т Р Е Т Ь Я

 Глава I

Звонок прервал мрачные размышления Шанса. Он пошел открывать дверь и очутился перед Анной Тауэрс, которую сопровождал доктор Браун.

Искаженное горем лицо Анны в ту же минуту вернуло

Шанса из мира предположений, фантастических видений в мир, возможно, еще более жуткой действительности.

Глаза Анны в полном смысле слова провалились, как у приведенного в отчаянье ребенка, который старается скрыть свои слезы. Она посмотрела на Шанса, и он подумал, что, с одной стороны, девушка просто не выдержит слов сочувствия, но. с другой стороны, она их ждет.

Заметив серую шаль, перекинутую через спинку кресла, Анна с криком бросилась к ней, уткнулась в нее лицом и разрыдалась. Когда Шанс подошел к ней, чтобы успокоить, она вскочила с колен и молча убежала в соседнюю комнату.

Джералд остановил Шанса усталым голосом:

– Пусть поплачет. Не тревожьте ее... Это ее первые слезы. Если бы она не заплакала, ей было бы еще тяжелее.

– Бедняжка! – прошептал Шанс, невольно прислушиваясь к безутешным рыданиям.

– У вас найдется что-нибудь выпить? – спросил доктор Браун.

– Все, что хотите.

– Коньяк, если есть. Мне рюмку и такую же Анне. Я ей отнесу через пару минут.

Шанс подошел к бару и до краев наполнил коньяком первые попавшиеся ему на глаза бокалы для шампанского. Он протянул один Джералду, который тут же выпил половину.

– Надо же было, чтобы судьба уготовила бедняжке такой удар! – воскликнул он, кивая в сторону соседней комнаты.– Даже мне не доводилось присутствовать при таком зрелище. Представьте себе, она была одна, когда разбилась несчастная старушка, которую она так любила, разбилась на ее глазах... И в тот самый момент, когда я вышел проверить, не приехали ли вы!

– Сигарету? – предложил Шанс, протягивая пачку.

– Охотно!

Реки Джералда так сильно дрожали, что Шансу пришлось зажечь зажигалку и дать ему прикурить.

– А сейчас нам надо многое сказать друг другу, времени у нас мало. Капитан Полхэм, показавшийся мне порядочным человеком, обещал немного задержать внизу Джефа. Я ему рассказал все, так было надо. Миссис Тауэрс приехала ко мне ради Джефа... Я подумал, раз вы с Анной пришли сюда, значит, у вас для меня были новости о Джефе.

– Вы правы,– сказал Джералд, садясь на диван. У него тоже был совершенно убитый вид.

– Мне удалось встретиться с единственным живым членом семьи Хандлеев. Он утверждает, что говорить о наследственном безумии в этой семье – нелепо.

– Мне тоже повезло. Я спросил моего друга Теда Гивена, нейрохирурга из военного госпиталя в Вашингтоне, не может ли он меня свести с военным врачом, который был знаком с Рексом Хандлеем. Я знал, что он находился на Ближнем Востоке во время последней войны. Трудно поверить, но бывают же такие совпадения – этим врачом оказался сам Тед Гивен.

– Что он рассказал?

– Рекс Хандлей был исключительно здоровым и здравомыслящим человеком, его очень любили товарищи за веселый нрав и остроумие. И добавил кое-какие детали.

– Какие именно?

– Он был очень красив, прекрасно сложен. Как раз перед тем, как жениться на Люси, проходил специальную комиссию. Рекс не нарушал никаких правил, и раз уж такая проверка требовалась, он ее прошел. Здоровье у него было богатырское. В известной степени он был идеалистом, во всяком случае, если ему говорили, что то или иное дело надо совершить в интересах демократии, он забывал об осторожности и действовал очертя голову. Он был храбр до безрассудства. Впрочем, Гивен все это говорил как врач. В отношении Люси он сказал, что «Рекс по ней сходил с ума». Что касается моральных качеств, то тут Рекс тоже получил самую высокую оценку.

– Известно, как он погиб?

Джералд поднял глаза:

– Может быть, тут в какой-то мере Люси права. Обстоятельства гибели Рекса восстановлены на основании рапорта одного из пилотов его эскадрильи. Известно, что он вступил в бой с семью истребителями или бомбардировщиками неприятеля. У Рекса кончалось горючее, пулемет вышел из строя. Чтобы вырваться из кольца противника, он решил взмыть вверх, и этот маневр удался бы, если бы ему не прострелили бензобак. Самолет загорелся и стал падать в горы в зоне неприятеля. Он летел вниз, пылая, как факел. Останки Рекса так и не обнаружили. Как видите, ни о каком самоубийстве не может быть и речи. Это был пример безотчетной

храбрости, воинской доблести и выполнения гражданского долга. Он вступил в неравный бой и сделал все, чтобы остаться в живых.

Шанс выпил коньяк.

– Как мы и предполагали, история, рассказанная Люси, просто клубок самой беспардонной клеветы.

– Весьма искусно преподнесенной.

Джералд опустил бокал.

– Именно это вы мне хотели рассказать? Ради этого приехали?

– Да.

– А когда?

– В самом начале одиннадцатого.

Джералд протянул бокал, и Шанс его снова наполнил.

– Мы были недалеко,– продолжал Браун,– обедали у Сарди, так что мне было все равно, зайти к вам или позвонить. Дверь не была заперта, мы поднялись наверх и позвонили.

– Хемингуэй клянется, что она была заперта.

– Хемингуэй?

– Лей Кинг, ночной сторож. Иначе – Хемингуэй.

– Возможно, он ее и запер, но мы-то ее видели уже распахнутой настежь.

– Где находился лифт?

– Наверху. Мы его не вызывали, так как решили, что раз вы не ответили на звонок, значит, вас нет дома, вы ушли куда-то недалеко, иначе бы закрыли входную дверь. Дверь в театральный зал тоже была распахнута, мы вошли туда. Зал освещался слабо, на сцене все под чехлами, без обычной парадности. Мы почувствовали, что проникаем в «тайны жрецов сцены», уселись в третьем или четвертом ряду партера. У нас было о чем поговорить. До этого мы все думали о Джеффри, пора уже было подумать и о себе.

Слегка засмеявшись, доктор Браун продолжал:

– Вероятно, мы очень увлеклись беседой, потому что я не заметил, как прошло много времени. Я подумал, не вернулись ли вы домой, поцеловал Анну и пошел еще раз позвонить в вашу квартиру. Я закурил сигарету, но тут до меня донесся из зала страшный грохот от падения чего-то тяжелого. Сомневаюсь, чтобы миссис Тауэрс весила более пятидесяти килограммов, но шум был невероятный. И сразу же раздался вопль Анны.

Джералд снова отпил коньяк.

– Естественно, я бросился назад в театр, но дверь захлопнулась, и я никак не мог попасть в зал. На какую-то долю секунды меня охватила паника, мне показалось, что я больше никогда не увижу Анну. Я тоже закричал и принялся колотить кулаками в дверь, которая внезапно и без всякого труда открылась. Пробегая через зал, я увидел, как на сцену выскочил бородач, а впереди лежала какая-то бесформенная масса. Сознаюсь, что я думал только об Анне, ее дикие вопли не ослабевали.

Рассказ доктора Брауна совпадал с показаниями Хемингуэя.

– А когда пришли Джеф и Шарон?

– Анна бросилась ко мне с криком: «Бабушка! Бабушка!» Я ничего не понимал, мне даже в голову не приходило связать эту небольшую черную кучу, лежащую на авансцене, с человеком, когда вдруг я услышал за собой голос Джеффри: «Боже мой! Да ведь это бабушка!» Я повернулся и посмотрел на него, все еще ничего не понимая. Он стоял сзади меня, бледный, как бумага, не в силах сдвинуться с места. А на сцене бородач опустился на колени возле темной груды и хриплым голосом повторял: «Мадам Тауэрс, мадам Тауэрс!». Только тут до меня дошел весь ужас случившегося. Можно было подумать, что все посходили с ума. Анна потеряла сознание у меня на руках, и мне никак не удавалось привести ее в чувство. Молодая женщина трясла за рукав Джеффри, повторяя его имя, а Хемингуэй кричал: «Ничего не трогайте! Врач больше не нужен!» Затем он бросился куда-то в сторону, и я увидел, как он быстро поднимается, цепляясь за перила, по винтовой лестнице. Я не понял, для чего, потому что в тот момент еще не знал о существовании перехода над сценой. Оказавшись наверху, Хемингуэй крикнул: «Последите, чтобы никто не вышел из театра!» Среди общего переполоха я не соображал, чего он хочет, но Джеф понял и побежал к входной двери, хотя его жена пыталась его задержать. Когда мне удалось привести в себя Анну, я поднялся на сцену: ведь я все-таки врач!

Джералд закрыл глаза и сказал:

– Дайте-ка мне еще сигарету.

Шанс протянул ему сигарету и зажигалку. Джералд сделал две глубокие затяжки, выпустил тонкую струйку дыма и продолжил рассказ:

– Это была мадам Тауэрс. Не знаю, каким чудом, но лицо у нее не изменилось, то есть не пострадало, но в остальном, как мне кажется, у нее не осталось ни одной целой кости. Жуткое зрелище! Разбитые кости выпирали из платья, через рукава, всюду... Вновь появился Хемингуэй, и Джеффри ему сообщил, что из театра никто не выходил и вообще никто не сводил с места. Тогда Хемингуэй вызвал полицию. Он-то не утратил способности здраво размышлять и подумал обо всем.

– Анна ничего не слышала до падения?

– Полхэм уже задавал ей такой вопрос. Вроде бы она ничего не заметила, но, по правде сказать, она была не в состоянии что-либо припомнить.

Раздался звонок.

Шанс не спешил открывать, так как знал, что за дверью стояли Джеф и Шарон.

Его угнетала мысль: почему с первого же мгновения Хемингуэй заподозрил преступление, а не просто несчастный случай? Зачем он побежал наверх на «кошачий переход» и велел Джефу стоять у выхода из театра? Выходило, он подозревал, что в здании мог быть посторонний?

Впрочем, он сам сказал Шансу, что миссис Тауэрс могли столкнуть вниз через перила. Да, да, у Хемингуэя имелись веские основания подозревать убийство.

Глава II

В черных глазах Джефа застыли горе и недоуменный вопрос, но он держал себя в руках. Шанс больше тревожился за Шарон... Он спрашивал себя, достаточно ли у нее выдержки, не подведет ли ее нервная система и не закатит ли она им истерику?

К счастью, ничего подобного не случилось. Шарон стояла рядом с Джеффри, держа его под руку.

Совсем маленькая, она доходила Джефу только до плеча, нежная, хрупкая, но не болезненная.

– Нам можно войти? – спросил Джеф.

– Безусловно!

Шанс пропустил их вперед и представил Джералду:

– Шарон и Джеффри Хандлей – Джералд Браун.

«Еврей, но, как говорят, весьма симпатичный» – так когда-то охарактеризовал его Джеф. Он протянул доктору руку и сказал:

– Сейчас не тот момент, когда пристало говорить, как я рад вашему с Анной счастью, но все же знайте, что это так... Надеюсь, вы скоро станете моим дядюшкой.

– Постараюсь,– серьезно ответил Браун,– не быть таким родственником, которому семья легко затыкает рот, лишая самостоятельности.

Джеф повернулся к своей молоденькой жене и с необычайной гордостью заявил:

– Во всей этой кутерьме вы не успели познакомиться с моей Шарон, Джералд.

– Не могу даже выразить, как я польщен и восхищен,– пробормотал доктор, понимая, что тут нельзя ограничиться стереотипной фразой, вроде «здравствуйте».

Шарон мило улыбнулась, но чувствовалось, что ее мысли далеко.

– Где Анна? Это она плачет?

– Да.

– Почему же вы ее оставили одну?

– Слезы приносят облегчение...

– Все равно, рядом с ней кто-то должен находиться. Можно мне туда пройти?

Джералд колебался, но Шанс дружески похлопал Шарон по плечу и сказал:

– Конечно, дорогая. Не сомневаюсь, вы ей сейчас нужнее любого врача.

Шарон исчезла за дверями той комнаты, откуда доносились рыдания.

«Славная девушка,– подумал Шанс,– да, Джеффри повезло».

Он повернулся к молодому человеку и предложил ему бокал портвейна или же рюмку коньяку, но Джеф отказался.

– Я никак не могу понять, что же произошло,– заговорил он взволнованным голосом.– Почему бабушка оказалась в театре? Многие годы она вообще не выходила из дома. Как она нашла этот страшный переход? Зачем вышла на него?

– Мне думается, в какой-то мере я сумею рассеять ваше недоумение, но прежде всего объясните, как вы сами очутились в театре?

Джеф бросил взгляд на Джералда. Видимо, его интересовало, что знает об этой истории доктор.

– Джералду все известно, даже больше, чем вам,– сказал Шанс.– Но вы же были с Шарон в Нью-Каньоне? Мне сказали на коммутаторе, чтобы я туда позвонил. Однако мне никто не ответил. И вдруг вы оказываетесь здесь в самый разгар драмы?

– Я как раз и звонил предупредить, что мы с Шарон уезжаем. Ваш коттедж очарователен, лучшего места на время медового месяца и не придумаешь, но...

– ...но у нас не выдерживали нервы, не так ли?

– Точнее, у меня одного,– попытался улыбнуться Джеффри.– Вы не знаете, что за золото Шарон! Это поразительное существо, у нее поистине железная воля и изумительная выдержка! Но я, попросив вас известить мать о перемене в моей жизни, думал, что она вас выслушает и примет все спокойнее... Сам я потерял покой. А тут еще Шарон по дороге в Нью-Каньон принялась мне выговаривать за проявленную неделикатность. По ее мнению, я должен был сам поговорить с мамой, доказать, что имею право на счастье, иначе она непременно будет против нас. Она считает, что я достаточно взрослый человек, чтобы обходиться без посредников. Только не подумайте, что Шарон имеет что-то против вас лично.

– Я давно убежден в противном,– засмеялся Шанс.

– Так или иначе, но она настояла на своем. Приехав в Нью-Каньон, я сразу стал названивать вам, чтобы попросить вас не разговаривать с матерью, так как мы с Шарон сделаем это сами. Мы все время ждали вашего звонка и уехали только с последним поездом.

– Жаль, что вы мне не дозвонились, потому что наша беседа с Люси уже состоялась.

Джеф как-то сразу сжался и неуверенно спросил:

– И какова же реакция?

– Вполне определенная,– холодно ответил Шанс.

– Боже мой! – перепугался Джеффри.

Сидя с пустым бокалом в руке на диване, доктор Браун прислушивался к разговору. Тут он вмешался:

– Не огорчайтесь, что все так получилось, потому что Люси преподнесла нам сюрприз...

– В чем дело, а?

– Минуточку, Джеф, мы все расскажем, но только сперва объясните, зачем вы-то с Шарон приехали сюда?

– Мы были в Нью-Йорке в шесть часов вечера, и я снова пытался вам дозвониться. Мы не решались идти к матери, предварительно не выяснив, что же сделали вы. Понимаете, тут легко можно все испортить одним необдуманным шагом... Телефон молчал, и мы приехали прямо сюда. Внизу дверь была закрыта, на звонок нам не ответили, так что мы отправились обедать в ресторан. Оттуда еще раз звонили, и снова безрезультатно. Чтобы как-то убить время, мы пошли в кино. Сеанс кончился без четверти одиннадцать, и мы с Шарон прямиком направились сюда. На этот раз дверь была открыта. Мы позвонили в ваш звонок, нам не ответили, но поскольку дверь не была закрыта, мы подумали, что вы где-то в театре или даже выскочили на минутку в ближайший магазин или киоск. Сначала мы некоторое время прогуливались по тротуару, а потом, замерзнув, решили войти вовнутрь. В это мгновение раздался страшный крик в театральном зале, потом кто-то принялся изо всех сил колотить в дверь. Вы представляете, как мы переполошились! Мы побежали на крики, я видел, как вы, Джералд, ломитесь в дверь. Тут она внезапно распахнулась, и мы втроем одновременно влетели в нее. Остальное вам известно.

Глава III

Когда Джеф закончил рассказ, к ним подошла Шарон. Несмотря на молодость и кажущуюся хрупкость, она оказалась весьма практичной и здравомыслящей особой.

– Похоже,– сказала она,– сейчас Анну больше всего терзает необходимость возвращения домой.

Джералд удивленно поднял брови.

– Но почему?

– Конечно, точно я не знаю, но из того, что я слышала о положении Анны в семье... Без бабушки дом превратится для нее в настоящую тюрьму, в которой, как безжалостные надсмотрщики, распоряжаются отец и сестра. Бабушка была для нее не только другом и защитником, но и последним прибежищем, где можно было выплакаться. Сейчас Анна боится возвращаться в осиротевший дом. Мне кажется, самое правильное было бы поместить ее в гостиницу и дать снотворное, чтобы она как следует отдохнула.

– Вы совершенно правы,– сказал Джералд,– ей, бедняжке, сегодня больше всего досталось. А дома ей не будет пощады от советника и Люси.

– О гостинице не стоит говорить,– сразу же вмешался Шанс,– у меня есть две специальные комнаты для приезжающих, так что, Шарон, вы с Джефом занимайте большую комнату, в меньшую поместите Анну. Отдохнуть надо всем. Боюсь, что вас ждут впереди большие неприятности.

Он повернулся к Джералду.

– Не можете ли вы раздобыть снотворное? Тут рядом, за углом, аптека работает круглосуточно.

Благодаря энергичным действиям маленькой Шарон все было устроено очень быстро. Она легко уговорила

Анну не ездить домой, а Шанс позвонил на Пятую авеню и сказал Марте, что Анна не вернется и чтобы они не волновались.

Бедная Марта так рыдала, что Анна наверняка поехала бы домой, если бы это услышала: у старушки даже голос изменился до неузнаваемости.

Шарон сварила кофе, приготовила сэндвичи с сыром, всех чуть ли не насильно накормила, потом уселась в кресло подле кровати Анны и дождалась, пока та не заснула под действием снотворного, принесенного Брауном.

Позднее, после того как Джералд уехал домой, Шанс рассказал Джефу и Шарон о том, что произошло на Пятой авеню. Шарон все время держала Джефа за руку, ее присутствие помогло молодому человеку относительно спокойно отнестись к услышанному. Он только сильно побледнел и сжал губы. Шанс поспешил перейти к описанию поездки в Лаксвилл и к тому, что доктор Браун выяснил через своего приятеля – врача – о Рексе Ханд-лее. Выслушав его, Шарон вскочила с дивана, подбежала к Шансу и с прелестной непринужденностью поцеловала его в обе щеки.

– Без вас и без доктора Брауна я бы... словом, не знаю, что с нами было бы! Представляете, если бы Джеф и я отправились к миссис Хандлей и та нам в глаза сказала бы все эти кошмарные вещи? Каково было бы бедняге Джеффри? Все же это его мать, ей как-то трудно не поверить... Наверное, я бы тут же умерла от отчаяния... Мистер Темпест, честное слово, вы не знаете, как я вас люблю!

Шанс не мог не улыбнуться, хотя он тоже чувствовал смертельную усталость.

– Я говорил Анне сегодня, хотя нет, вчера, что вы, Шарон, прелестное создание, сейчас охотно повторяю это вам лично... Но есть кое-что еще, что нам надо узнать.

Он встал, подошел к столику, на котором лежало неоконченное письмо миссис Тауэрс-старшей, взял его и протянул молодым супругам.

– Значит, бабушка приехала сюда, чтобы помочь мне? – в отчаянии закричал Джеффри.

– Пожалуй, именно так,– согласился Шанс.

– Но что же с ней случилось? – горестно спросил он, сжимая кулаки.– Как все это произошло? Почему она оказалась на переходе?

– К сожалению, Джеф, я не знаю. И Полхэм, как мне думается, опытный и дотошный офицер, пока еще тоже не разобрался в случившемся.

– Однако вы что-то ведь предполагаете? – не унимался Джеффри.– Как вы считаете, это несчастный случай или же...

Он не закончил свой вопрос.

Шансу казалось, что голова у него раскалывается от одолевших его противоречивых мыслей и предположений. Головная боль становилась нестерпимой. Он мог только посоветовать Джефу набраться терпения и ждать новых сведений.

– У нас слишком мало конкретных данных чтобы делать какие-то обоснованные выводы. Сейчас можно говорить лишь о несчастном случае. И будем пока придерживаться этой версии.

Он закрыл глаза, и тут же перед ним возник дрожащий, растерянный Хемингуэй, который торопливо взбирался по винтовой лестнице на переход... Значит, Хемингуэй уже тогда не сомневался...

Уже утром, изнемогающий от усталости Шанс лег в кровать. Поднялся он среди дня. Солнце заливало комнату, воздух был душный и влажный, не помогал даже кондиционер.

Шанс побрился, долго простоял под холодным душем – он хотел не только взбодриться, но и логически осмыслить события вчерашнего дня. Одевшись в свой самый легкий костюм, он уже собрался выйти из комнаты, как вдруг до него донесся запах свежесваренного кофе и жареного бекона.

Шарон в махровом халате Шанса хозяйничала на кухне. Она закатала рукава, а полы халата подхватила кушаком, настолько ей был велик халат.

Стол был уже накрыт.

– И стоило вам так возиться! – воскликнул Шанс, не скрывая своего восторга.

– Мне самой захотелось есть,– смеясь ответила Шарон.

– А где же остальные?

– Спят без задних ног. Вот бекон и тосты. Как вы пьете кофе? Со сливками или черный?

– Спасибо, я люблю черный.

– Тем лучше, потому что я нигде не обнаружила сгущеное молоко, хотя и перерыла все запасы на кухне... Нам предстоит тяжелый день,– продолжала она, усаживаясь на табурет напротив Шанса,– не так ли?

– Боюсь, что да.

– Разговоры с полицией, возвращение Анны домой, наше в Джефом объяснение с Люси...

– На свете ничего не дается легко,– пробормотал Шанс с набитым ртом.

– Я уже несколько раз с ужасом думала, в каком мы были бы положении, если бы вы с доктором не действовали столь энергично!

– Я лично предпочитаю об этом не думать!

– Поразмышляв немного, мистер Темпест, я пришла к выводу, что люблю вас еще сильнее, чем мне это казалось вчера.

Шанс не смог удержаться от смеха.

– Если, мадам, вы будете продолжать в том же духе, то я вам тоже объяснюсь в любви по всем законам классики. А вдруг Джефу это не понравится, а?

Он наклонился к Шарон и уже серьезно сказал:

– Послушайтесь дружеского совета, не позволяйте Джефу самому копаться в этих делах... Лучше отправьте-ка его к дядюшке Беву в Лаксвилл и к доктору Гивену в Вашингтон. Разговоры с ними его успокоят. Но пресекайте всякую самостоятельность с его стороны.

Шанс ел с жадностью. Шарон смотрела на него чуть-чуть покровительственно, а когда он покончил с завтраком и закурил сигарету, она подняла на него темные, мечтательные глаза и спросила:

– Как женщина может быть такой жестокой, мистер Темпест?

В четверть одиннадцатого Шанс на лифте спустился к себе в кабинет. Прежде чем сесть в кресло, он долго рассматривал очаровательное лицо мисс Тауэрс, которая улыбалась ему из «рамы почета».

Как женщина может быть такой жестокой? Да еще по отношению к собственному сыну?

Он постарался отвлечься от этих мыслей и нажал два раза на звонок, вызывая мисс Дженсон.

У секретарши было измученное лицо, как будто неприятности и ее не обошли стороной.

– Я очень огорчен, что не виделся с вами вчера вечером, мисс Дженсон. Я понадобился наверху, а когда освободился, вы уже ушли. Вас замучили?

– Не очень. Их интересовал мой ключ. К счастью, у нас с подругой были гости к обеду, которые задержались на партию бриджа. Ключ, как и положено, находился у меня, никто другой не мог им воспользоваться... Ума не приложу, что об этом подумать, мистер Темпест. Такой ужас! Мне страшно жалко эту старую леди!

– Нам нужно кое о чем подумать, прежде чем вмешиваться в дальнейшее расследование,:– сказал Шанс.– Сейчас же свяжитесь с режиссером Бурди. Отмените не только сегодняшнюю репетицию, но и еще дня на четыре. Предупредите весь коллектив.

– Мисс Тауэрс уже звонила, что приедет на репетицию.

Шанс постарался улыбнуться, но у него получилась гримаса.

– Представление состоится при любых обстоятельствах, так надо понимать? Сейчас же оповестите ее, что репетиции не будет.

– Хорошо, мистер Темпест.

– Вызовите моего импрессарио, Джерри Форба. Пусть он оттянет премьеру в Бостоне и договорится о сроках турне. Если ему не удастся это решить, придется что-то устраивать в Нью-Йорке.

– Понятно.

– Где почта?

– В ней нет ничего срочного, разве что письмо с надписью «Лично». Его принесли полчаса назад с посыльным.

Она протянула Шансу конверт и вышла.

Взяв конверт в руки, Шанс нахмурил брови. Простой конверт без обратного адреса. Адрес и фамилия составлены из печатных букв.

– Что за чертовщина?!

Надорвав конверт, Шанс извлек из него обычный лист бумаги с наклеенными на нем несколькими строчками, тоже составленными из вырезанных печатных слогов.

«ВЫ ВЕДЬ НЕ ВЕРИТЕ, ЧТО МИССИС ТАУЭРС-СТАРШАЯ МОГЛА ПОЙТИ ПРОГУЛЯТЬСЯ ПО ПЕРЕХОДУ ПОД ПОТОЛКОМ И САМА СВАЛИТЬСЯ ОТТУДА? СОВЕТУЮ ВАМ ХОРОШЕНЬКО ПРИГЛЯДЕТЬСЯ К СВОЕЙ ПЕРВОЙ АКТРИСЕ И ОТКАЗАТЬСЯ ОТ НЕЕ».

Шанс все еще держал в руках этот листок, когда дверь в его кабинет открылась и мисс Дженсон необыкновенным тонким голосом объявила:

– Капитан Полхэм!

Полхэм вошел и сразу же заметил листок в руках

Шанса. Он замер, как будто ему преградили путь. Не спеша он вытащил из кармана своего серого костюма точно такой же конверт и, ни слова не говоря, протянул его Шансу. Такими же печатными слогами на нем было смонтировано:

«ЗАСТАВЬТЕ ИХ ПОНЯТЬ ОЧЕВИДНУЮ ИСТИНУ, КОТОРУЮ НИКТО ИЗ НИХ ЕЩЕ НЕ ВИДИТ. АДА ТАУЭРС УБИТА. ГДЕ БЫЛА ЛЮСИ ТАУЭРС В ПОЛОВИНЕ ДВЕНАДЦАТОГО?»

Шанс поднял голову. Слова у него буквально застряли в горле: на пороге, напоминая свой портрет в золоченой раме, стояла Люси Тауэрс, давно уже стяжавшая себе славу «первой леди театра».

Она рывком открыла сумочку. Наверное, она видела, как капитан и Шанс обменялись письмами, потому что молча вынула третий конверт из той же серии, который и протянула капитану.

Полхэм прочитал анонимку и отдал ее Шансу, а Люси получила взамен две первые.

Третье послание гласило:

«ЛЮСИ! ВСЕ ВАШИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ВСЕГДА СХОДИЛИ ВАМ С РУК! НА ЭТОТ РАЗ – КОНЕЦ! ДРУЖОК, ВЫ СЕБЯ ВЫДАЛИ!»

Шанс пристально посмотрел на Люси и возвратил ей бумагу. Что бы там ни было, а решительности ей не занимать.

– Что вы по этому поводу думаете, капитан Полхэм? – спросила Люси разъяренным голосом. Никакого страха она не проявляла.

Глава IV

Как полагал Шанс, Люси было самое меньшее лет сорок. Правда, на эту тему они никогда не разговаривали. Когда начинаешь уточнять возраст той или иной женщины, всегда попадешь в глупое положение, к какому бы слою общества эта особа не принадлежала. В театре же вообще благоразумнее не затрагивать эту деликатную тему.

В решительности и напористости, с которыми Люси обратилась к капитану, Шанс Темпест увидел то, что всегда его в ней восхищало: независимый характер и бойцовские привычки. Это так ярко выражалось, что он готов был простить Люси ее чудовищный выпад против Джеффри, объяснив его естественным стремлением любой матери сохранить для себя одной свое дитя. Да, да, Люси не привыкла отступать!

Чтобы достичь той высоты, на которую она поднялась в театре, тоже надо было бороться. Конечно, во многом ей способствовала ее поразительная природная красота. Люси прибегала к помощи косметики, но не больше, чем все женщины, не стараясь с ее помощью скрыть какие-нибудь недостатки. Ее тело до сих пор оставалось молодым и гибким, потому что она очень следила за собой, вела размеренный образ жизни, много занималась гимнастикой, соблюдала диету. Она никогда не нарушала раз и навсегда установленный ею режим, предъявляла к себе самые высокие требования. Этого ждала от нее публика.

Те, кому доводилось с ней сталкиваться впервые, считали ее препротивным созданием. Она сражалась, как тигрица, за то, чтобы никто не ущемил ее права, которые она считала нерушимыми не только из-за своего таланта, знаний, умений и природного обаяния, но и потому, что была убеждена в собственном превосходстве. Она спорила с художниками из-за костюмов, с электриками из-за освещения, с Шансом из-за постановок как в целом, так и каждой отдельной мизансцены. Ее постоянные придирки вовсе не были следствием дурного характера, а говорили о повышенной требовательности, подсказанной чутьем художника. И почти всегда она была права. С Шансом они спорили редко. За пятнадцать лет работы он ее великолепно изучил и умел к ней подойти. Когда Люси начинала протестовать, он садился поглубже в кресло и говорил:

– Прекрасно, покажите мне, как вы себе это представляете?

И если Шанс находил, что от предложения Люси пьеса не проиграет, он всегда ей уступал. Но если такой уверенности не было, Люси приходилось сдавать позиции. На Шанса не действовали ни ее крики, ни уговоры.

Она могла сколько угодно бросать на него разъяренные взгляды, обзывать «верблюдом» или «слоном» – он был непоколебим. После объяснения она точно выполняла все его указания, инцидент на этом заканчивался.

Люси была великолепной актрисой, без намека на любительство. За пятнадцать лет Шанс поставил десять пьес с Люси в главных ролях и столько же раз благодарно целовал ее вечером после премьеры. Поцелуй в щеку и тихое «спасибо, дорогая».

Только один раз он ошибся в выборе пьесы, и обычного триумфа не получилось. Люси, видя его огорченное лицо, сказала: «Я старалась... Я очень старалась».

Она действительно играла великолепно, и только благодаря ей спектакль не провалился окончательно. Люси, казалось, гипнотизировала зрителей: «Не смейте находить меня хуже, чем обычно!»

И когда занавес, наконец, опустился, раздался гром аплодисментов, Люси вызывали без конца. Публика как бы поняла, сколько мужества требуется хорошему артисту, чтобы вынести на плечах такую слабую пьесу.

И вот в который раз Шанс задавал себе вопрос, как эта тонкая, такая чуткая на сцене артистка, умеющая искренно передать чужие чувства, может быть столь жестокой в жизни? Надо сказать, что и раньше Шанс не раз замечал в ней это, но последние события его просто ошеломили.

Люси готова любой ценой расстроить планы Анны и Брауна и помешать счастью Джеффри.

Сейчас она стояла со сверкающими глазами и требовала от Полхэма, чтобы он высказал ей свое мнение об анонимках. Шанс подсознательно молил ее: «Играй, моя дорогая, продолжай быть и в жизни великой актрисой. Не показывай в себе ту опасную неуравновешенность, о которой пока только я один догадываюсь».