Текст книги "Вилла в Италии"

Автор книги: Элизабет Эдмондсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

9

Джордж стоял перед окном в гостиной и смотрел на небо, где сквозь плотные облака драматически пробивались косые лучи солнца.

– Как на картине в стиле барокко. Пожалуй, хорошо, что вы успели искупаться сегодня днем.

– Бенедетта была иного мнения, – покачала головой Делия. – Чувствую, мне повезло, что не лежу в постели с грелкой, а у изножья кровати не стоит какой-нибудь старинный лекарь в порыжелом черном сюртуке и не твердит, в лад Бенедетте, что купаться в апреле означает рисковать не только легкими, но и самой жизнью.

– Ну а я рад, что успел сходить и обследовать Сан-Сильвестро, пока солнце еще светило, хотя на обратном пути небо уже стало затягиваться.

– Там была какая-нибудь жизнь, в Сан-Сильвестро? – спросила Делия. – В жизни не видела более пустынного места, чем этот город, когда мы там были.

– Определенно на улицах встречались люди. Правда, в большинстве своем очень юные либо очень старые. И лавки были открыты. Я зашел в бар выпить кружку пива.

– Будет гроза, – сообщила Марджори, которая встала из-за стола и теперь тоже смотрела в окно гостиной. – Именно это имел в виду Джордж. А я знала это еще утром. Чуяла.

– Ты всегда все знаешь, – буркнула под нос Мелдон. Свифт ее услышала, но проигнорировала замечание. Она знала, насколько раздражает Джессику, но сказала себе, что ее это ни капельки не волнует.

– Только не еще один сирокко! – охнула Делия. – Это был настоящий кошмар. – Она подошла к окну и встала рядом с Марджори. – Действительно, впечатление, что тучи быстро собираются.

К тому времени как Бенедетта ударила в гонг, созывая к обеду, дневной свет на взбаламученном небе померк, сменившись пурпурными вспышками на сером фоне. Пока гости шли через украшенный фресками холл, направляясь в столовую, раздался глухой хлопок, свет в доме мигнул, а затем с треском, похожим на выстрел, все огни погасли.

– Прекращение подачи электроэнергии, – прокомментировал Джордж.

Раздался пронзительный голос Бенедетты, находившейся в нескольких комнатах от них. В нем звучало негодование, а затем послышались командные ноты.

– Она хочет, чтобы мы оставались там, где стоим, – перевела Воэн.

– Терпеть не могу это время суток без света, – буркнула Джессика.

– Ну, я не собираюсь торчать здесь в темноте бог весть сколько! – возмутилась Делия.

– Нам требуется только следовать указаниям собственного носа, – подсказал Джордж.

Осторожно, натыкаясь на стены и двери, они добрались до другого конца комнаты и, наконец, вышли в зал, где смогли различить дверь в столовую, через которую пробивался слабый свет.

– Луна взошла, – произнесла певица. – Мы можем обедать при лунном свете.

Но в этом не было необходимости. Мягкий, струящийся сквозь сумрак свет поразительно яркой луны, то выплывающей, то вновь скрывающейся за грозовыми облаками, дополнился сначала одной, а затем и целым строем масляных ламп, по временам мигающих, точно грозящих погаснуть.

– Боже, как вкусно пахнет, – восхитилась Делия, когда Бенедетта поставила перед ней небольшую тарелку с едой. – Интересно, что это такое?

– Наша пищеварительная система взбунтуется от такого количества вкусных блюд, – пошутил Джордж.

– Только не моя, – заверила Марджори. – А вино – истинный нектар. Я уверена, – писательница обратилась к Делии, – что для вас это не редкость, но что до меня, дешевое красное – практически единственное вино, с каким мне приходилось иметь дело.

– Вообще-то мой отец трезвенник, так что я тоже не знаток вин.

– А ваша мать, она тоже трезвенница? – Свифт подложила себе еще спагетти с мидиями в чесночном соусе.

Делия почувствовала, что еда застревает в горле. Как это Марджори удается? Откуда она могла узнать? Понятно, что ниоткуда; просто реплика в разговоре, какую может произнести каждый. Даже не догадка, ибо с какой стати кто-то должен догадаться, что спокойная, уравновешенная леди Солтфорд прячет под половицами бутылку джина и что лаймовый сок, который, она, как известно, так любит, и стимулирующее лекарство, которое так одобряет ее муж, на самом деле никогда не употребляются ею сами по себе.

Горничная леди Солтфорд, ее верная служанка, которая, как подозревала Делия, терпеть не могла лорда Солтфорда, была посвящена в эту тайну. Именно она покупала джин, прятала, приготовляла особую жидкость для полоскания рта, дабы удалить всякие остатки запаха алкоголя, избавлялась от пустых бутылок и молча приносила госпоже бокал джина с лаймом в постель вместе с завтраком.

Делия обнаружила это случайно, когда, заболев скарлатиной, приехала из школы домой. Чувствуя себя скверно и плохо соображая, она встала с постели и зашлепала босиком в комнату матери, услышав оттуда звуки, свидетельствующие о присутствии людей. Ее мать вставала очень рано – привычка, которую отец одобрял, ибо Бог, по его мнению, начинает работу с рассветом. Ранний подъем матери объяснялся отчасти бессонницей, отчасти тем, что при этом она имела возможность без помех принять свою порцию, которая заряжала ее на утро. Не то чтобы существовала опасность, что муж нанесет неожиданный визит в это время. Еще с раннего детства Делия знала, что совместная жизнь родителей была исключительно показной. Без свидетелей же каждый из них жил собственной жизнью – отец был целиком поглощен делами концерна, мать вела дом и поместье, а также занималась благотворительностью.

Была ли ее мать алкоголичкой? Можно ли считать человека алкоголиком, если он выпивает четыре порции крепкого джина в день? Пожалуй. Одну за завтраком, одну перед ленчем, одну перед обедом и одну на ночь.

Воэн понюхала вино и без всякого пиетета отправила бархатистую жидкость в рот.

– По-моему, вокруг вина масса лишней суеты и снобизма. На самом деле я к вину довольно равнодушна.

Джордж покачал головой:

– Жаль, очень жаль, при наличии такого вкусного вина, как это.

Делии хотелось избавиться от воспоминаний, которые закопошились в голове, не думать об отчаянии, написанном на лице матери, когда они с мужем сидели на противоположных концах длинного стола красного дерева. Любит ли мать отца? Любила ли хоть когда-нибудь? С небрежным равнодушием юности девочка заключила, что мать и отец просто отдалились друг от друга, как это часто бывает с супругами, и что их взаимное отчуждение никак не связано с эмоциями или какой-то ссорой – ссоры между ними давно прекратились.

Сейчас Воэн опять задалась этим вопросом. Было ли когда-нибудь больше чувств между родителями, чем она всегда наблюдала? А если так – что послужило причиной этой ужасной пропасти, которая пролегла между отцом и матерью? Ее не удивляло, что они не развелись: отец считал развод неприемлемым. Но мать могла просто уйти от него, начать новую жизнь.

Или все-таки не могла? Существовал ведь вопрос денег. И безусловно, ее матери нравилось быть леди Солтфорд из Солтфорд-Холла и лондонского особняка на Кадоган-сквер.

Казалось бы, все это давно утряслось в голове, и ты знаешь домочадцев как облупленных, но насколько все это правда? В каком-то смысле ты знаешь родню слишком хорошо. Сколько лет ей было, когда она поняла, что представляет собой Босуэлл? Хотя, конечно, тут не нужно быть семи пядей во лбу: мальчишки, проявляющие жестокость к животным и получающие удовольствие, причиняя боль много меньшей сестре, посылают явный и недвусмысленный сигнал: «Со мной шутки плохи».

Он был десятью годами старше Делии, так что брат и сестра и не могли быть очень близки. Воэн помнила неуемную энергию Босуэлла, сообразительность, решительность, шарм (да, в нем был шарм, бездна шарма, не по отношению к родным, конечно, а ко всякому, кто мог бы оказаться полезным), жестокость. Как могла мать, которая к Делии всегда проявляла лишь самую сдержанную привязанность, не понимать, что представлял собой Босуэлл? Леди Солтфорд не могла на него нарадоваться; в ее глазах он не мог совершить ничего плохого.

А может, это она, Делия, бесчувственная, раз не испытывает сейчас в отношении Босуэлла абсолютно ничего – ни сожалений, ни воспоминаний о проведенных вместе счастливых днях в отчем доме, – ничего такого, что породило бы печаль или скорбь по поводу его смерти. По правде сказать, она испытала облегчение, когда школьная директриса, привычная за пять лет войны обрушивать печальные новости то на одну, то на другую из своих подопечных, со скорбным видом сообщила пятнадцатилетней Делии о гибели брата.

– Погиб в Италии? Как странно. Мне всегда казалось, он из тех, кто сам убьет уйму людей, а не окажется убит.

Это были неподходящие слова, и директриса посмотрела на нее с сочувствием и что-то сказала сестре-хозяйке об отсроченном шоке. [24]24
  Шок, развивающийся через некоторое время после патологического воздействия.


[Закрыть]

– О чем задумалась? – шепнула на ухо Джессика, возвращая к действительности.

– Извините. Из меня сегодня плохой компаньон. Мои мысли были далеко.

– И не очень приятные, мне кажется, – предположил Джордж.

– Она думала о войне. – Марджори вытерла руки салфеткой. – Давайте попросим Бенедетту подать кофе в гостиную. Там будет красиво при масляном освещении. Уверена, она принесет ликеры, и мы сможем провозгласить тост за нашу хозяйку.

Когда через темный зал пробирались обратно в гостиную, Делия очутилась рядом с Марджори.

– Как вы узнали, что я думала о событиях времен войны? У вас вошло в привычку угадывать чужие мысли?

В бледных, невыразительных в свете масляной лампы глазах Свифт возникло новое выражение, поразившее Делию.

– Я ничего не могу с этим поделать, – был неожиданный ответ. – Это без злого умысла, поверьте.

В конце концов, не такое уж сонаследница ничтожество, подумала Делия. Она, конечно, не рассчитывала, что когда-нибудь проникнется к собеседнице настоящей симпатией, но их первое впечатление о ней оказалось ложным. Марджори не оказалась ни скучной, ни ограниченной.

В гостиной ощущался холод и какое-то новое гнетущее чувство. Неизвестно, какие изменения произошли в атмосфере, но эта буря была совсем не похожа на песчаный ураган из Сахары, встретивший Делию и Джессику в день их прибытия на «Виллу Данте». Поднявшийся холодный ветер дул завывая.

– Шторм предвещает изменения и появление новых лиц. Я ожидаю, что четвертый гость Беатриче Маласпины очень скоро будет здесь, – подала голос писательница.

На лице Джорджа появилось встревоженное выражение.

– Марджори, вы, право же, говорите очень странные вещи. Возможно, сами не осознаете, насколько странные. Все эти загадочные заявления о Беатриче Маласпине…

– Я будто слышу, как она говорит, – ответила Свифт в своей обычной прямолинейной манере. Она и впрямь слышала некий новый голос у себя в голове: низкий голос, говоривший по-английски, в резкой, рубленой манере.

– Разве это не шизофренический, как бишь его… симптом? – спросила Делия. – Не следует ли вам обратиться к специалисту, раз вы слышите голоса?

– Я обращалась. В Лондоне. К очень известному психиатру, надо сказать. Он заверил, что я не одна такая – из-за войны и разных травм в голове с людьми творятся очень странные вещи. Мой случай и его причины вовсе не являются чем-то исключительным. Врач даже собирался написать об этом научную работу, – прибавила Свифт.

– Лучше бы он поместил тебя в лечебницу, – пробормотала Джессика.

Физик поспешил вмешаться:

– Человеческий мозг и его причуды большей частью лежат вне сферы нашего понимания. Это свой мир, в который наука пока не очень-то проникла, хотя, боюсь, многие психологи со мной не согласятся, поскольку горячо стремятся называть себя учеными.

– А что стало причиной этих голосов? – спросила Делия. Марджори устремила на нее взгляд бледных глаз:

– Я предпочту не отвечать. Но это классические последствия: и голоса, и прозрение будущего урывками.

– Чьего будущего? Вашего или других людей? Или это что-то апокалиптическое, как у святого Иоанна – божественное откровение о конце света?

– Только не моего. Но голоса сообщают мне о том, чего я иначе никогда не узнала бы. Либо идеи просто возникают у меня в голове, как кусочки информации, вложенные туда кем-то. Вот почему я знаю, что на «Вилле Данте» грядут какие-то изменения.

Джорджу хотелось поспорить на этот счет, хотя Воэн могла бы сказать ему, что слышимые Марджори голоса не подчиняются логическому анализу.

– Если вы действительно слышите голоса – а я согласен, что это не такое уж необычное явление, когда человек находится под воздействием стресса, – то определенно нельзя верить, что в этих голосах содержится какая-то истина. Это просто фантасмагория ума и не больше.

Свифт ничего не ответила, но по ее упрямо стиснутым челюстям певица видела, что она не согласна с Джорджем.

В вышине раздались рокочущие звуки.

– Нет, только не гром, ей-богу! – взмолилась Делия. «Господи, пусть непогода ограничится только шквалами ветра. Пожалуйста, – твердила она про себя, – пожалуйста, только не гром!»

– Бенедетта задраивает люки, – сообщила Джессика. – Я оставила свои ставни открытыми, а у нее пунктик насчет ставен. Она держала бы их постоянно запертыми, будь ее воля.

– Следствие проживания в жарком климате, где нельзя пускать солнце в комнаты, а не то жара летом будет невыносимой, – подал реплику Джордж. – А зимой они обеспечивают защиту от стужи и штормов.

– Этот дом создан для того, чтобы здесь было много света, – возразила Делия. – Ненавижу, когда все так задраено.

Так, сказала себе Марджори, бывает, когда привык жить в просторных домах – вероятно, с парками и уймой личного пространства, – а не вырос в крохотном типовом домике, стоящем рядом с такими же типовыми домиками, и не спал в комнате, больше похожей на чулан.

Физик заметил выражение безысходного отчаяния, вновь появившееся на лице Марджори. Это его не удивило – он уже пришел к выводу, что эта женщина лишь с трудом удерживает себя в руках. Не истеричка, просто человек, чьи нервы и воля напряжены до предела. Ученый лишь от души надеялся, что у нее не случится срыва. Хельзингер чувствовал, что все они находятся где-то на грани и могут не справиться с эмоциями, если хоть один сорвется.

Впрочем, кое-кто из них имел выход для своего напряжения и чувства неопределенности. Делия уже некоторое время назад подошла к роялю и теперь сидела, расслабившись, на высоком табурете. Здесь ей было легче всего почувствовать себя в родной стихии, это ее гавань, ее укрытие от житейских бурь. Ей приходилось легче, чем другим: у нее была музыка, которая, несомненно, помогала ей сохранять более здоровое душевное состояние, чем у других. Джордж подумал, что сам давно уже не играл на фортепьяно, не решался. Музыке не место там, откуда ушла душа.

Душа… какая нелепость, в самом деле. Сверни его мысли в это русло, им, пожалуй, пришлось бы вновь вернуться к рассуждениям о методизме и англиканской церкви.

– Без электричества намного приятнее, – устало произнесла Марджори из полумрака; двух ламп едва хватало, чтобы озарять тусклым светом обширную комнату. – Ненавижу электричество.

– Странное высказывание! – удивленно откликнулся он. – Как можно ненавидеть неодушевленную силу?

– Вы же ненавидите, – парировала Свифт. – Вы ненавидите атомную энергию. А я ненавижу электричество. Может, есть люди, которые ненавидят силу тяжести, я не знаю.

– Почему именно электричество? – раздался из полумрака голос Джессики. Мелдон стояла у окна и смотрела на луну в грозовом небе, которая то выскакивала из облаков, то вновь ныряла.

– Оно слишком свирепо, слишком непредсказуемо, слишком своенравно. Мы ведь только щелкаем выключателем туда-сюда, притворяясь, что укротили жуткую силищу. А подумайте о грозах. Мы захватываем эту энергию и запираем в крохотную стеклянную лампочку, и та послушно горит. Но разве вы не чувствуете, что тем самым оскорбляете эту энергию, возбуждаете в ней бунтарские силы? Что она выйдет из-под контроля и пойдет бушевать, как только мы ослабим хватку?

Тут в Джордже взыграла натура ученого, и он расхохотался.

– Моя дорогая женщина, что за вопиющая безграмотность! Электричество – это просто заряженные частицы, ничего больше. Оно бесчувственно, у него нет собственной воли и, конечно же, нет никакой враждебности. Вы не должны приписывать человеческие эмоции такому предмету, как электричество.

– Хотя я понимаю, что имелось в виду, – подключилась Делия. – Разве во время грозы, когда вы видите пелену дождя и трезубцы молний, вам не кажется, что эта сила слишком могущественна для нас, для нашего понимания? Не находится ли она, так или иначе, буквально за пределами человеческого разумения? Когда разговор зашел об этом, я подумала, что хотя, как сказала Марджори, мы по своему усмотрению включаем и выключаем потоки этой энергии, никто в точности не знает, что она собой представляет, точно так же как и гравитация. Меня вот ужасает гром, – прибавила она, – который столь же иррационален. – Делия старалась говорить безразличным тоном, но Джессика, хорошо зная, как панически боится подруга грозы, бросила на нее встревоженный взгляд и ободряюще улыбнулась.

– А вот я, например, – проговорила Мелдон спокойно и непринужденно, – рада электричеству. Без него жизнь была бы такой унылой и безрадостной, вам не кажется?

– А я однажды гостила в древнем доме, который по старинке освещался газом, – вспомнила певица, радуясь, что можно уйти от темы гроз. – Он давал красивый мягкий свет, но трещал и шипел, и в воздухе стоял специфический запах. Там приходилось дважды подумать, прежде чем зажечь сигарету. Я целиком за выключатели на стене и лампочки.

– Вы видели газовые фонари в Темпл-Гардене, в Лондоне? – спросила Марджори. – Там до сих пор каждый вечер приходит фонарщик с длинной палкой и зажигает их. Должно быть, лондонцам было чудно, когда появились первые газовые фонари и улицы ночью стали освещаться.

– Можно себе представить, что было до этого, – пожала плечами Джессика. – Стоит только вспомнить Англию во время светомаскировки. В первую неделю войны я врезалась в фонарный столб в Лидсе и попала в больницу.

– А я всегда сваливался с края тротуара, – подхватил Джордж. – Или врезался в него на велосипеде.

Наступило молчание, но не лишенное приятности. Воэн, сидя за роялем, уже некоторое время мягко перебирала клавиши, потом сымпровизировала что-то на тех, что не были расстроены. Какую-то приятную, ритмичную мелодию из современных, неуловимым образом подходящую к атмосфере в комнате и к внезапному осознанию того, что они, в конце концов, находятся далеко и от нынешнего туманного Лондона, и, еще дальше, от мрачных дней войны.

Ставни были плотно закрыты, и все окна крепко заперты, но даже при этом сквозило. Порывы ветра врывались внутрь из трубы на крыше, листая страницы лежащей на диване книги и шевеля занавески, и те становились похожи на каких-то беспокойных существ, норовящих вырваться за пределы комнаты. Они будто хотят, подумала Делия, освободиться и унестись в ночь.

Потом внезапно раздался рев ветра, а вслед за ним – стук градин о ставни.

– Восхитительно! – изумилась Марджори. – Люблю грозу! Жаль, что нельзя ее видеть.

– Одна из ставен болтается, – заметила певица, подходя к окну и отдергивая занавеску в желании посмотреть, нет ли молний на небе. В этом случае ей оставалось бы только удрать в свою комнату и зарыться в подушки, пока не ударил гром.

Она повернула запорную рукоятку, и, распахнутое ветром, окно вырвалось из пальцев, едва их не сломав. В тот же миг непрочно закрепленная ставня, не выдержав, отскочила и ударилась о стену.

Мир снаружи преобразился. Воэн почувствовала, как все ее чувства пришли в смятение, растревоженные вспышками молний, которые освещали беспокойный пейзаж. Деревья неистово раскачивались из стороны в сторону, а потом вдруг обрушилась стена дождя, заслоняя обзор. Делия испытывала одновременно и страх, и воодушевление. Как ни была она привычна к свирепой и сумасбродной погоде ее родного Йоркшира, но никогда еще не видела такого разгула стихии.

С ветром еще можно было примириться, но здесь мелькали молнии и уже рокотал гром…

Потребовались совместные усилия Хельзингера и Джессики, чтобы вновь надлежащим образом закрыть ставни и накрепко запереть окна. Оба промокли до нитки, и при виде их потрясенная Бенедетта, которая принесла дополнительные масляные лампы, разразилась воплями ужаса и восклицаниями. Делия интерпретировала тираду служанки как жуткие проклятия по поводу безрассудства людей, открывающих во время бури окна и ставни.

Воэн подвела все еще бранящуюся итальянку к окну и указала на замок ставни, который Джордж укрепил с помощью куска шпагата, извлеченного из кармана брюк.

Гнев утих так же внезапно, как и поднялся, и служанка принялась качать головой, поминая Пьетро в таком тоне, который не сулил ему ничего хорошего по приходе. Несомненно, то была одна из его обязанностей – проверять надежность задвижек и запоров, но в доме с таким количеством окон и ставен, как можно уследить за всеми? Делия знала все о больших домах с десятками окон: девочкой, во время войны, одной из ее каникулярных обязанностей в Солтфорд-Холле было следить за соблюдением светомаскировки.

– Земля сухая, – промолвила Марджори. – Думаю, дождь будет для нее благословением, но такой сильный ветер совсем не полезен деревьям в саду.

– Вы проявляете нежную заботу о растениях, – заметил Джордж. – Но не беспокойтесь. Я думаю, они защищены от ветра, дующего стой стороны.

– Мне хорошо известно, как зависит пропитание людей от того, что они выращивают, – резко ответила Свифт. – Мой отец выращивал овощи на продажу. Спокойной ночи.

– Это первая порция информации о себе, которую она выдала, – заметила Делия, возвращаясь к фортепьяно, чтобы закрыть крышку. Она улыбнулась. – Я тоже иду спать. Ненавижу гром.

– Пойду с тобой, – произнесла Джессика.

Прихватив масляные лампы, они оставили Джорджа в полумраке, наедине с его трубкой, сдержанного, степенного, погруженного в чтение и в самого себя.

Позже, много позже, когда буря была в самом разгаре, Хельзингер ворочался и метался в постели, и в нем уже не осталось ничего сдержанного и степенного. Ему снилась пустыня, он шел в жарких, иссушенных горах. По обеим сторонам росли кактусы, а вокруг, в ногу, двигались призрачные, похожие на тени фигуры. С неба жарило красное солнце, и Джордж не ведал ни места своего назначения, ни надежды, ни пристанища. Бесплодное место и бесплодная жизнь, подумал он, с трудом заставив себя проснуться и нашаривая в темноте выключатель ночника. Но электричество по-прежнему не работало, поэтому физик опрокинулся обратно на подушку, взбудораженный пережитым сном. Где в том бесплодном месте находится Бог? – спросил он себя. Потом перевернулся на бок. Что за вздор! Вновь забывшись сном, он на сей раз увидел себя в школе, маленьким мальчиком, под опекой святых отцов в черных мантиях, с их бесспорными истинами; отцов-иезуитов, которые так безрассудно ухитрялись сочетать страсть к науке с верой в Бога, – такова уж была вся мудрость и безумие иезуитского ума.

Сны Делии, спящей на другом конце коридора, как это очень часто случалось, были наполнены звуками. Она пела или пыталась петь, музыка окружала ее со всех сторон, в голове и ушах звучали слова и ноты; при этом, однако, Воэн молчала. Оперная певица не издала ни звука. Что это была за музыка? «Тристан и Изольда». Как нелепо – партию Изольды она никогда не исполняла, даже не планировала, – во всяком случае, на ближайшие несколько лет.

Сцена исчезла, и Делия очутилась в Вене, в спартанского облика студии, с учителем, который ее наставлял: «Певец должен быть сильным, всегда сильным и выносливым. Ради великих ролей, которые тебя ожидают, ты должна обладать телесной и душевной силой, эмоциональной уравновешенностью, спокойствием духа».

И вновь она оказалась на сцене, в огромной аудитории, и опять силилась петь, но безуспешно. Слышались нарастающие шиканье и свист разочарованной публики, и в конце концов, певица пробудилась, заходясь в кашле, а в небе по-прежнему звучали громовые раскаты.

– Привстань, – говорила ей Джессика. – Ну же, Делия! Надо привстать и попить воды. У тебя есть микстура от кашля?

– Просто дурной сон, – пробормотала Воэн, роняя смятенный взгляд на руку, которая дрожала так сильно, что вода из стакана грозила выплеснуться. Зубы тоже стучали. – Этот ужасный гром…

– Худшее уже позади. Думаю, тот здоровенный удар был последним залпом. Хочешь, я посижу с тобой?

Делия покачала головой:

– Нет, я оставлю масляную лампу и немного почитаю.

– Ну ладно, только смотри не опрокинь.

Прошло много часов, прежде чем Марджори уснула. Она лежала без признаков сна, пока гроза не стихла и шквалистый ветер не превратился в слабый ветерок, поигрывающий ставнями. Но гром все еще отдавался в голове, превратившись на грани яви и сна в гул разорвавшегося реактивного снаряда.

Она вновь находилась в военном Лондоне, во время ракетно-бомбового удара, за рулем «скорой помощи», и всматривалась в жутковатый свет среди кромешной тьмы, создаваемый крохотным лучом фары и зловещим заревом пожаров. В носу и во рту у нее запах гари и взрывчатых веществ, а еще – таящийся за ним мучительный запах страха.

Марджори объезжает обширную воронку у разбомбленного здания и тормозит, видя, что офицер службы ПВО машет, приказывая остановиться.

– Сюда! Сюда! Одного уже извлекли живым и только что нашли другого.

Медсестра выскакивает из кабины, деловито выхватывает из задней части машины носилки – спокойная, собранная, четко отдавая распоряжения, действуя с натренированной, механической оперативностью. А в голове тем временем неумолчно жужжат голоса: слушай, слушай, кто-то зовет, там есть еще кто-то, ты должна им сказать, нельзя его там оставить, слушай, слушай, слушай…