Текст книги "Вилла в Италии"
Автор книги: Элизабет Эдмондсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
7
После ленча Делия почувствовала беспокойство и захотела побыть одна. Компаньонов она оставила на террасе: Джессика с головой ушла в кипу журналов «Вог» двадцатилетней давности, которые обнаружила в своей комнате; Джордж и Марджори вяло дискутировали по поводу латинскою названия какого-то совершенно неинтересного кустарника с мелкими белыми цветам и, растущего у балюстрады.
Сама не зная, что делает и куда идет, Воэн брела к неухоженному травянистому откосу с одной стороны дома, который переходил в заросшую дикую местность. При ее жажде уединения заросшие тропинки и сень деревьев подходили как нельзя лучше. Марджори рассказала им за ленчем об обнаруженных ею статуях и фонтанах, но у Делии не было желания на них смотреть. Что толку любоваться на фонтан, если в нем не шумит вода?
Но теперь угрюмый сумрак под деревьями начал действовать на нее угнетающе. Весь день она чувствовала меланхолию. Солнце, синее небо и море на какое-то время взбодрили ее, но, по сути, ничего не изменилось: проблемы, которые мучили ее в Англии, перебрались сюда вместе с ней. По опыту, единственным способом отвлечься от страхов и жизненных невзгод была для нее работа. Музыка всегда проливала целительный бальзам на душу, но сейчас Делия не могла петь, музыку послушать негде, а рояль оставался безнадежно расстроен, как и она сама.
«Возьми себя в руки, – сказала Воэн себе. – Кашель пройдет, ты снова сможешь находить радость в пении и в пении забывать ноющую боль о Тео». Она решила, что переедет по возвращении, подыщет себе другую квартиру, выбросит старую одежду, выпихнет себя опять в водоворот жизни.
Легко мечтать, когда находишься здесь, в Италии, в этих ничейных владениях. А стоит вернуться в старый добрый Лондон – и все пойдет по-старому, порыв к преображению угаснет. Говорят, существуют только две вещи, которые могут радикально тебя изменить, – нервный срыв и влюбленность.
Ну, нервного срыва ей не надо, благодарим покорно. Одна невротичка в лице матери в семье уже есть – вполне достаточно, а кроме того, как возликовал бы отец, если бы оказалось, что та жизнь, которую Делия себе выбрала, оказалась ей не по плечу. А что до влюбленности, то это она уже испробовала, и принесла ей эта любовь несколько недель быстротечной радости, а потом – месяцы, даже годы страданий.
Воэн знала, что в ней раньше была внутренняя сила и стойкость, почему же они ее покинули?
Болезнь и истощение после болезни – вот и вся причина. Нужно как можно лучше использовать здешнее тепло и сухой воздух, чтобы восстановить силы и вернуться готовой к бою. Мысли перенеслись к летнему музыкальному сезону; ей придется усердно потрудиться, чтобы подготовиться к Плайндборнскому оперному фестивалю, не говоря уже о Зальцбургском.
Если только Роджер не вычеркнет ее из числа своих подопечных, не отдаст ее роли какой-нибудь другой перспективной исполнительнице. Способен ли импресарио на такое?
Конечно, нет – не поговорив с ней предварительно! А она лишила его такой возможности, сбежав в Италию и не оставив адреса, куда отсылать корреспонденцию. Пожалуй, лучше будет все-таки ему написать – сообщить, что поехала поправить здоровье, окончательно избавиться от кашля. Напишет, что прилежно работает, что, возможно, съездит к Андреосси в Милан, чтобы взять несколько уроков дыхательных упражнений. Это успокоит агента на время ее отсутствия.
Певица шла дальше, не замечая ничего вокруг, пока вдруг с изумлением не наткнулась на Марджори, сидящую на маленьком, свободном от растительности месте, окруженном густыми деревьями.
– Взгляните. Это храм. – Свифт поднялась с того места, где сидела, и это оказались низкие ступени, окружающие цоколь круглого строения и ведущие к трем простым обветшалым колоннам, которые поддерживали купол. – Храм любви.
Черт бы побрал эту женщину! Надо было ей здесь оказаться, когда Делии хотелось побыть одной!
– Почему именно любви? Не слишком ли фантастическая версия?
– Загляните под купол, – с обидой возразила Марджори. – Краска потускнела, но можно разглядеть Венеру и Марса. Если на храме изображена Венера – значит, он посвящен ей. Стало быть, храм любви.
– Почему же не храм войны, коль скоро там Марс?
– Я всегда предпочту любовь войне, а вы нет? А Марс, конечно, был законченный безумец; кому пришло бы в голову возводить в этом саду храм в его честь? Ладно, поскольку вас тяготит мое общество, я удаляюсь.
Марс. Законченный безумец Марс. Брат Делии Босуэлл, вероятно, родился под знаком Марса. Покраснеть от ярости… Красный – цвет войны… Красный – цвет крови. Она вспомнила, как Босуэлл в 1939 году был воодушевлен перспективой близкой войны.
– Испания была только разминкой, а это – то, что надо. Теперь мы повеселимся!
«Повеселимся!» Лишь человек с извращенным умом и больной душой – если таковая у Босуэлла вообще имелась – мог так жаждать войны. А когда война началась и он облачился в офицерскую форму, то оказался в своей стихии.
– Люблю убивать, – бросил как-то он.
Еще одно яркое воспоминание пришло на ум. Воскресный ленч. Ее, еще маленькую, отпустили вниз из детской поесть за одним столом со старшими. Она с недетской серьезностью смотрит на сидящую по другую сторону блестящего стола мать, молчаливую и погруженную в себя.
– Почему брата зовут Босуэлл? Странное имя.
Как ни была она мала, но почувствовала внезапно нависшую в комнате напряженность. Наконец, довольно неестественным, выспренным тоном, мать ответила:
– Это моя девичья фамилия, Делия. Поскольку это также и мужское имя, я… мы… решили дать его твоему брату. А теперь ешь свои овощи, и я не хочу больше слышать от тебя ни одного слова.
Еще одна сцена, в конце летних каникул. Няня сидит, удобно устроившись перед камином, – штопая что-то.
– Босуэлл скоро уезжает обратно в школу. Ты будешь по нему скучать?
– Не буду. Я его ненавижу! Хорошо бы он уехал навсегда!
Эта вспышка привела к тому, что ей вымыли рот с мылом, на ужин она получила только хлеб и воду, а спать ее отправили на час раньше.
Тем не менее, это была правда. Она всегда, всю жизнь боялась и ненавидела Босуэлла.
Никто, похоже, этого не замечал, хотя сейчас, оглядываясь назад, Делия подозревала, что отец абсолютно ясно видел истинное лицо своего сына, скрытое под лоском хороших манер и умения нравиться. Возможно, даже мать понимала это, но Босуэлл был ее любимчиком, ее золотым мальчиком, ее бесценным сокровищем. Если мать и признавалась себе в этом, то, наверное, лишь наедине с собой, в укромные ночные часы. Делия подозревала, что мать так до конца и не верила, что Босуэлл был именно тем, чем был.
Однокашниц Воэн брат очаровал, однажды заявившись на какое-то школьное мероприятие – кажется, на заключительный концерт по случаю окончания семестра; заехал по пути, возвращаясь в Солтфорд-Холл.
– Он красивый, – говорили ее подружки. – И такой обаятельный. Как тебе повезло, что у тебя такой брат!
Девочки напрашивались на приглашение, но Делия одну только Джессику приглашала погостить в Солтфорд-Холле, а подруга, как и она, сразу прониклась к Босуэллу абсолютной неприязнью.
– Извини, Делия: он, конечно, твой брат и все такое, но я его не выношу и не верю ему.
– Я тоже.
Обе прилагали все усилия, чтобы держаться от него подальше. Впрочем, Делия знала, что Босуэлл и не пытается практиковать свои гнусные штучки на Джессике. Он был слишком умен, чтобы гадить там, где живет.
В сумраке, царящем под сенью храма, оказалось трудно разглядеть, что находится на потолке, но когда глаза Воэн приспособились к полумраку, она увидела, что там действительно имеется изображение обнаженной женщины, с напускной стыдливостью взирающей на плотно сбитого мужчину в бархате и доспехах. Как могла Марджори уверенно утверждать, что это именно Венера и Марс? Затем Делия разглядела фигурку жирного купидона, парящего над головой богини. Купидона с шаловливо-порочным выражением на розовом лице, прилаживающего золотую стрелу к витиеватому луку.
Конечно, если ты богиня любви, тебе стоит лишь поманить пальцем – и готово: даже могущественный Марс падет к твоим ногам. Уж конечно, Венера была не такая дура, чтобы любить какого-нибудь мужчину больше, чем он ее. Счастливая старушка Венера!
Тот, кто любит, подставляет другую щеку. К черту, не станет она думать о Тео, особенно здесь, в этом, как выразилась Марджори, храме любви. Это было бы прямо как из слащавого любовного романа.
– Что с вами? Вам нехорошо? – Слова донеслись неожиданно, словно издалека. Делия моргнула и только сейчас поняла, что глаза ее полны слез. Она отерла их тыльной стороной ладони и встала.
На нее внимательно и с озадаченным участием смотрел Джордж.
– Простите, если вмешиваюсь. Я понимаю, внезапная печаль, какая-то потеря…
– Нет, не извиняйтесь. Никакой потери – по крайней мере, в том смысле, что вы подразумеваете. Просто неприятное воспоминание, заставшее меня врасплох.
Его лицо выражало сочувствие.
– Знаете, если бы вы сумели заменить грустное воспоминание другим, из счастливых времен, то почувствовали бы себя лучше.
– Если бы только человек мог распоряжаться воспоминаниями по своему усмотрению.
– Вы выглядите расстроенной. Обопритесь на меня. – Ученый подал руку. – Джессика сказала нам, что вы были нездоровы. Что-то с легкими. А знаете, человек действительно может управлять воспоминаниями. Меня научила этому мать, когда я был еще ребенком, а потом, знаете ли, я воспитывался у иезуитов, а они очень много уделяют внимания тому, что нужно и чего не нужно позволять своим мыслям. Иезуитский ум никогда не позволяет себе блуждать бесконтрольно.
– Иезуиты, – повторила Делия и почувствовала, что смеется. – Простите, просто у моего отца пунктик насчет иезуитов; он рассуждает о них как о каком-то особо зловредном виде черных тараканов – беспардонных и вредоносных. Папа читает много исторической литературы и… Извините. Это было невежливо с моей стороны.
– Вовсе нет. Я не иезуит; просто они передали мне бесценный дар – научили искусству думать, за что всегда буду им благодарен. Тем не менее – и прошу заранее меня простить, ибо советы постороннего редко бывают ко двору – и для нашего духа, и для здоровья опасно позволять мыслям и воспоминаниям бесконтрольно блуждать, превращая человека в свою игрушку.
– Нет же, вовсе не постороннего, – возразила Делия. – В нынешних обстоятельствах мы должны быть друзьями. И я этому рада. Во всяком случае, в отношении вас.
– Думаю, скоро вы поймете, что ершистая и неуживчивая Марджори – личность чрезвычайно интересная.
– Так значит, собственные мысли и воспоминания вы держите под контролем?
– К сожалению, нет. Я стараюсь, и иногда это удается, но когда жизнь человека совершает определенный поворот и происходят определенные вещи, тогда непоправимость совершенного может вытесняться в воспоминания, нравится это человеку или нет.
– Значит, иезуитское воспитание могло бы и не спасти меня от того, что крутится в голове?
– Иезуитское воспитание? Для вас? Это невозможно, но вижу, что вы просто пошутили.
– А вы не пробовали пойти на исповедь и покаяться? Вам отпустят грехи, и все в порядке.
– Я не совершил никакого греха, в котором можно было бы покаяться перед священником. Пожалуй, современные грехи лежат вне сферы охвата церкви. Да я и не был там уже много лет.
– Вы верите в то, что после смерти вас будут судить и сошлют в ад либо вознесут на небо?
– Это детские представления – ад, рай. Если ты хороший – вот тебе розовое облако; няня сказала, что ты плохой, – получай адское пламя и чертей с вилами. Кроме того, вы забываете о чистилище, где душа может освободиться от грехов.
– Все души от всех грехов? Душа Гитлера, например? Я и думать не хочу, что он мог попасть в чистилище; ему любого адского огня мало! Нет у меня к нему никакого чувства всепрощения, уж извините!
– У меня тоже.
8
– Мне наплевать, что говорит Бенедетта, – заявила Делия, когда, застав Джессику праздно валяющейся в шезлонге, потащила с собой наверх переодеваться. – Я положительно считаю, что жарко, и намерена искупаться.
– А что она говорит?
– Ну, я уловила только в общих чертах: у меня сведет пальцы ног, начнется воспаление легких, и никакое заступничество святых не сможет меня спасти.
– Ты все выдумываешь. Она, наверно, просто спрашивала, что подать нам на обед, вот и все.
– Разве Бенедетта когда-нибудь спрашивает? Нет, пророчила бедствия, я уверена.
– А как ты думаешь, здесь нет акул, или гигантских медуз, или коварных течений, которые могут утащить тебя на скалы? В конце концов, – прибавила практичная Джессика, – нам ничего не известно о здешнем море.
– О, ерунда, – отмахнулась Делия, доставая купальный костюм. – Там закрытая бухточка. Я не собираюсь плыть до горизонта или позволять, чтобы меня унесло на какие-то скалы. Просто поплескаюсь на мелководье, в божественно прозрачной воде. Пойдем, не будь занудой. Надевай купальник. Я велела тебе взять его с собой.
– Посмотри, во что ты превратила ящик комода, – упрекнула Мелдон. – В твои годы пора уже бросить привычку устраивать такой кавардак, если что-то ищешь. А одежда? Смотри, как ты разбросала ее по всей комнате. – Говоря это, она легко и проворно собирала и складывала вещи. – В прошлом году я плавала в Северном море в жаркий августовский день. – Джессика задвинула ящик на место и через плечо посмотрела на подругу. – Эти вещи грязные? Я отнесу их в ванную.
Делию не интересовали прачечные проблемы.
– В Северном море? Знаем мы, что такое Северное море, будь то в августе или еще когда. Достаточно только встать на берегу к нему лицом, чтобы продрогнуть до костей и получить мигрень от пронизывающего ветра. Здесь все совсем по-другому: тихая прозрачная вода и нагретые солнцем камни, к которым можно прислониться.
Джессика сходила к себе за купальником, взяла из ванной комнаты полотенце и вернулась в комнату Воэн. Та стояла на балконе, вглядываясь куда-то вдаль.
– Что ты там делаешь?
– Смотрю, свободен ли берег. Я не возражаю, чтобы Джордж окунулся вместе с нами, но будь я проклята, если потерплю, чтобы Марджори плескалась у меня под боком, бормоча всякую всячину, которую я ни в малейшей степени не хочу слушать.
– Что до этого, ты в полной безопасности – я видела, как она отправилась куда-то за ворота, неся с собой нечто вроде дневника.
Встретившийся подругам внизу Джордж удивленно вздернул брови, увидев их с полотенцами под мышкой:
– Вы решились искупаться?
– Идемте с нами. Почему бы и вам не рискнуть? – позвала Джессика.
– Нет, я лучше останусь. Хочу сперва послушать, что вы скажете. Да и на тот случай, чтобы организовать спасательную экспедицию, если потребуется.
– А чем вы собираетесь заняться? – спросила Делия.
– Я намерен провести часок в библиотеке, порыться в книгах. Надеюсь, покойная Беатриче Маласпина являлась поклонницей Джейн Остен, – задумчиво проговорил ученый. – Посидеть на террасе с романом мисс Остен было бы весьма приятно.
– О, я однажды пыталась читать какую-то ее книгу, – высказалась Мелдон. – Женская чепуха, романтические бредни. Почему вам хочется это читать?
Джордж был шокирован.
– Святые небеса, разве вам не было смешно?
– Смешно?! А что там смешного?
Хельзингер только покачал головой и вежливо проводил женщин до дверей на террасу, а потом вернулся обратно в дом.
– Ты себя дискредитировала – теперь все будут думать, что у тебя нет чувства юмора. Но я-то знаю, что есть.
– Было когда-то, – задумчиво и печально произнесла Джессика. – Только, похоже, я все растратила на брак с Ричи.
Оказавшись на пляже, она опять засомневалась, и в результате Делия пошла купаться одна. Плавала, ныряла и вновь появлялась на поверхности, распущенные волосы струились по спине. Подруга наблюдала за ней, стоя у кромки воды; у босых ног ласково плескались маленькие волны. Мелдон стояла и думала, что Делия похожа на резвящуюся нимфу.
– Ну и как?
– Не то чтобы очень тепло, но лучше, чем в Скарборо. Давай иди сюда: здесь маленькие рыбки, вода прозрачная, все дно просматривается. Жаль, что нет маски с трубкой.
Джессика села на расстеленное полотенце, уткнув подбородок в колени и обхватив ноги руками. Может, Делия права? Может, и правда ее супружество с Ричи убило в ней чувство юмора? Нет, вероятно, оно исчезло еще раньше, а иначе как она вообще согласилась за него выйти? Это была заведомо нелепая затея – сделаться миссис Мелдон, но почему-то она тогда ничуть не потешалась. А жаль, лучше было бы ей посмеяться.
Джессика приняла от Ричарда Мелдона предложение руки и сердца два года после того, как ее старший брат Тео обвенчался с сестрой Делии Фелисити в часовне Гардз-Чепл. Ричи посватался во время свадебного торжества в «Ритце», в такое время, когда жизнь казалась ей особенно бесцветной и бесперспективной, и в некий момент умственного затмения она ответила «да».
В тот момент они лежали в постели, и элегантный наряд Джессики скомканной грудой валялся на полу, рядом с кроватью, тогда как «визитка» Ричи и брюки в полоску, напротив, аккуратно висели на вешалке.
– Нам не снять здесь номер, – перед этим сказала Джессика, когда Мелдон шепнул ей на ухо о своих нескромных желаниях. – Слишком респектабельное место.
– Так случилось, что номер у меня уже снят. Дело в том, что я здесь остановился.
– Тебе не позволят привести в номер женщину.
– Никто не заметит. В это время суток не так много персонала. Пока я буду брать ключ, ты беги наверх. Никто тебя ни о чем не спросит.
От Мелдона пахло лошадьми и гормонами.
– Почему от тебя пахнет лошадью?
– Я ездил верхом сегодня утром.
– А ты не мылся, перед тем как облачиться в этот пингвиний костюм?
– Не было времени. Я принимал ванну утром. Ты заявляешь жалобу?
– Нет, просто любопытствую.
Тем не менее, он воспринял это как критику, отодвинулся и закурил.
– Ты не хочешь и мне предложить?
Ричи бросил ей пачку на другой конец кровати. Она вынула сигарету, потом склонилась к нему, чтобы прикурить.
– Мне нравится, как ты пахнешь, – соврала Джессика. – Мужественно.
Вот тут он и сказал – мол, почему бы им не пожениться?
– Мне на данном этапе карьеры необходимо жениться. На подходящей женщине, которая знает, как вести себя в обществе. Ты идеально подходишь. В тебе уйма класса и шика и безупречное семейное происхождение. Прибавь сюда мои деньги – и мы с тобой можем достигнуть самых вершин.
– Вершин чего?
– Политической лестницы. Послушай, есть ли лучшие перспективы у дочери семейства, живущего в рассыпающемся особняке, без гроша за душой?
– Ты меня любишь?
– Ну конечно, люблю, – произнес он почти раздраженно. – Разве я только что не доказал?
Нет, ответила про себя Джессика, но какое это имело значение?
Объявление об их помолвке украсило заголовки газет: прелестная белокурая дочь сельского помещика сэра Эдварда Рэдли выходит за бывшего военного летчика-аса, ныне молодого члена парламента. Репортеры не оставляли ее в покое – что вместе с Ричи, что без него. Вот она садится в его машину и выходит; вот взбегает на крыльцо его дома; вот катается с женихом верхом в парке; вот она на его яхте в Каусе и на бечевнике [23]23
Дорога, проложенная вдоль канала, реки для службы навигации.
[Закрыть]в Хенли, а вот Мелдон, одетый в синие цвета клуба «Леандр», ведет свою лошадь в ограду для победителей на скачках на ипподроме в Аскоте, а сама Джессика рядом, в экстравагантной шляпе неимоверных размеров, выглядит более усталой, чем взмыленная кобыла. Весь этот неизбежный и изнурительный цикл.
Каждый день, просыпаясь, она думала: «Сегодня я положу этому конец».
И каждый день, ложась спать по-прежнему невестой, говорила подушке, что завтра уж точно вернет Ричи кольцо со смехотворно огромным бриллиантом, подаренное при помолвке.
Она повезла жениха с собой погостить в семье Делии, и это не имело успеха. Мелдон, конечно, был вежлив и обходителен, но, прокрадываясь в ее комнату в предрассветные часы, исходил недовольством.
– Почему лорд Солтфорд меня не любит? Меня все любят.
– Просто уж он такой.
– А леди Солтфорд – красавица! – отмечал он, стягивая с Джессики пижаму. – Когда поженимся, я подарю тебе дюжину шелковых ночных сорочек; ненавижу женщин в пижамах.
– Диана Босуэлл была в молодости несравненной красавицей, – не без самодовольства рассказывала Джессике на следующий день за столом тетка Делии, сестра отца. – Фотографы гонялись за ней, умоляя разрешить сфотографировать. Она еще только закончила школу, но была так хороша, что люди на улице останавливались, чтобы посмотреть на нее.
– Как жаль, что я не унаследовала ее наружность! – с неожиданной досадой бросила Делия.
Отец повернулся к ней, не обращая внимания на остальных за столом.
– Чтобы я больше не слышал от тебя таких слов. Красота – это проклятие для женщины, а чаще всего и для тех, кто с ней столкнется. У тебя есть мозги – вещь долговечная в отличие от красоты.
Мелдон заявил, что находит Делию трудной.
– Ничего общего с красотой Фелисити, да еще в голове весь этот бред насчет пения. Она так уверена, что составит себе имя. Я не нахожу привлекательным, когда женщина так стремится быть в центре внимания.
Джессика подозревала, что мужчина, подобный Ричи, никогда не потерпит рядом женщину, угрожающую затмить его хоть в чем-нибудь, но благоразумно оставила мнение при себе. У них уже был неприятный разговор по поводу ее способностей к математике.
– Не понимаю, почему твой отец вообще позволил тебе учиться в Кембридже, не говоря уже о том, чтобы изучать математику. Иностранные языки еще куда ни шло, хотя женщины в университете – это нонсенс, сплошная головная боль. Они только занимают места, которые должны были бы принадлежать мужчинам. Но уж математика!
– Я всегда хорошо успевала по математике.
– По математике, преподаваемой в школе для девочек. Я полагаю, женские колледжи считают, что обязаны подготовить несколько женщин, чтобы преподавать эти предметы. В высшей степени неженское занятие.
Джессика встала и встряхнулась, освобождаясь от потока мыслей, и побежала по песчаной гальке в море, к подруге. Они поплавали, но не очень долго, потом улеглись на полотенцах, наслаждаясь солнцем.
– Я хотела бы остаться здесь навсегда, – улыбнулась Делия. Мелдон прикрыла глаза. Было что-то магическое в этой маленькой, скрытой от чужих глаз бухточке, такой тихой и спокойной, если не считать шума моря, такой теплой и наполненной светом. Чистый рай. Никто и ничто не тревожит. Над ними – безлюдная тропинка, ведущая на виллу, а впереди – море, одинаково пустынное до самого горизонта, синее и безбрежное.
– Абсолютный мир и покой, – пробормотала она с закрытыми глазами.
– Как будто мы единственные люди на земле.
– Вот так оно и будет для тех немногих, кто уцелеет, после того как взорвутся все атомные бомбы. Выжившие в буквальном смысле окажутся единственными людьми на земле.
– Джессика, что за гадость ты говоришь! – Делия даже привстала от возмущения; все ее умиротворение как рукой сняло.
– Извини. – Мелдон протянула руку за солнечными очками. – Не то чтобы я об этом много думаю – просто хочу сказать: ведь мы с этим ничего не можем поделать, и если ученые собираются всех нас разнести в куски, то так и поступят. Тогда какой смысл изводиться по поводу того, что нельзя изменить.
– Ты наслушалась Джорджа, который помешался на мыслях об атомной бомбе.
– Правда?
– Он говорил об этом с Марджори. Хельзингер слишком много знает, для того чтобы быть счастливым. Думаю, в этом беда всякого физика-ядерщика.
