Текст книги "Вилла в Италии"

Автор книги: Элизабет Эдмондсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Поэтому калитку держали закрытой. Но по другую ее сторону в тот самый день пасся ослик Пэнси. Пэнси являлся предметом обожания Делии в детские годы, и она сочла несправедливым, что Пэнси в качестве добрососедского жеста допустили на церковный двор пощипать травки, а ей приходится оставаться по эту сторону ограды.

Щеколда была не задвинута, калитка распахнулась, и девочка в нее проскользнула. Будучи не по годам сообразительной, она затворила за собой калитку, и прошло несколько часов, прежде чем обезумевшая от отчаяния нянька обнаружила воспитанницу под старым тисом – свернувшись калачиком, малышка спала сладким сном.

Та родительская ссора осталась воспоминанием смутным – потому что выходила за рамки ее понимания, – но пугающим. Настолько, насколько пугают ребенка ссорящиеся родители, даже если малыш большую часть жизни проводит в детской, в обществе няни. В тот раз няня, переволновавшись, рыдала на кухне, оставив подопечную на руках у матери. Тут же находился и отец, обвинявший жену в том, что та совсем не интересуется ребенком, что нарочно позволяет ему шататься где попало, что не организовала немедленные поиски. Ребенок мог оказаться где угодно, его даже могли похитить ради выкупа. Он в жуткой ярости кричал на мать, что та могла бы, по крайней мере, притвориться, будто дитя ей небезразлично.

– Я люблю ее столько же, сколько ты любишь Босуэлла! – вызывающе парирована леди Солтфорд и выскочила из комнаты.

Эта реплика не удивила Делию: даже будучи трех лет от роду, она уже понимала, что отец точно так же не любит ее тринадцатилетнего брата Босуэлла, как мать не любит ее.

Странно, что эта сцена из раннего детства, случившаяся четверть века назад, когда, как утверждают психологи, ребенок слишком мал, чтобы иметь какие-то воспоминания, так ясно всплыла в памяти. Пролежав под спудом все это время, давний эпизод вдруг вспомнился здесь, в этом доме, так не похожем на тот, где прошло ее детство.

Она очнулась; в дверях гостиной стояла Джессика, окликая замешкавшуюся подругу. Бросив последний взгляд на портрет – как доминирует дух этой женщины над всей комнатой! – Делия присоединилась к остальным.

Марджори пошла рядом с ней, подстраиваясь к ее шагу.

– Вы тоже это почувствовали, – заявила она без предисловий. – Эту атмосферу, присутствие там Беатриче Маласпины.

– Портрет весьма примечательный.

– Дело не только в этом. Весь дом наполнен ее присутствием.

– Вы имеете в виду фотографии и мебель? Личность хозяйки, вероятно, сильно повлияла на облик дома. Если только она не наняла дизайнера и ничто из увиденного нами не отражает ее подлинной индивидуальности.

– Я не это имела в виду. – Марджори вдруг резко замолчала.

Неврастеничка, подумала Делия. Неврастеничка на пороге среднего возраста, с неуживчивым характером, чуть что – лезет в бутылку. Непонятно, какое вообще отношение могла она иметь к женщине с портрета – они из совершенно разных миров.

4

Наследники собрались перед обедом в той части колоннады, которую окрестили террасой с фресками, и Воэн отправилась на поиски напитков.

– Тут наверняка должно быть вино, но могут найтись и компоненты для коктейля. Беатриче Маласпина производит на меня впечатление женщины, которая любила коктейли. Куда я подевала этот словарь?

Она вернулась с триумфом, ведя за собой Бенедетту, которая несла поднос с бутылками и бокалами, а также очень современным шейкером.

– Вуаля! – взмахнула Делия рукой в сторону подноса. – Волшебное слово «коктейль», и вот, пожалуйста – у Бенедетты все наготове. Век джаза [21]21
  Период беззаботности и экономического процветания в двадцатые годы XX в., а также ломки устоявшихся общественных норм.


[Закрыть]за многое отвечает, вам не кажется?

Джордж признался, что совсем не умеет смешивать коктейли, и с надеждой посмотрел на остальных.

– Я сделаю, – вызвалась Марджори, прибавив, что когда-то работала за барной стойкой в отеле. Пусть себе презирают, ей что задело?

Но Воэн была полна интереса и восхищения.

– Счастливица! Мне всегда хотелось попробовать. А как вы туда попали?

– Кузен заправлял большим отелем на южном побережье. Я как-то летом там отдыхала, и вышло так, что весь персонал поувольнялся, один человек за другим. Так что бармен сбился с ног. Он показал мне, что и как делать, и у меня неплохо получалось.

Свифт рассказывала, а тем временем весьма профессионально смешивала содержимое разных бутылок, добавляла лед и капельку того-другого. Финальный стремительный взмах шейкера – и она разлила напиток по бокалам.

– Чертовски вкусно! – похвалила Делия. – Голосую за то, чтобы назначить вас главным по коктейлям, пока мы здесь. И хорошо бы вы мне тоже показали, как это делается. Жаль, что в школе не учат таким вот действительно полезным вещам вместо искусства составления букетов и ведения домашней бухгалтерии.

– В моей школе нас и этому не учили, – бросила Марджори. – Полагаю, мы ходили в очень разные школы. Я ходила в местную среднюю школу для девочек.

– Очевидно, вы в своей школе научились большему, чем я в своей, – бодро ответила Воэн. – Держу пари, вы умеете написать слово без ошибок в отличие от Джессики, позвольте вам сказать. Она никудышный грамотей.

– Это было закрытое учебное заведение? Школа-интернат? – спросила писательница, которой коктейль придал раскованности.

– Да. На севере. Холодное и мрачное. Джессика тоже там училась; там мы и подружились. Кошмарное заведение.

Ученый неспешно потягивал коктейль.

– Вам не нравится? Смешать вам что-нибудь другое?

– Напротив, я смакую. Кажется, это сродни алхимии – то, как вы колдуете с бутылками. Мне также интересно послушать о школах. Сам я учился не в Англии, знаете ли.

– Я так и подумала, что вы не англичанин, – кивнула Свифт.

– Я вырос в Дании. Моя мать датчанка. Но образование получил за границей, в католической школе.

– Вы католик? – удивилась Марджори. – Я думала, ученые обязаны быть атеистами.

– Можно получить католическое воспитание, а потом забыть о нем, как только повзрослеешь, – вздохнула Делия. – Меня воспитывали в методистском духе, но сейчас в церковь не заманишь.

– Самое лучшее держаться англиканской церкви, как я, – бодро заявила Джессика. – Это означает, что ты можешь верить или не верить абсолютно во что хочешь. Как странно, что нам вдруг вздумалось говорить о религии. Вы заметили, что англичане никогда этого не делают?

Воэн рассмеялась:

– Мать учила меня, что за столом не следует говорить о ногах, смерти и религии.

Джордж вскинул брови:

– Какой странный набор запретных тем. Как это по-английски. Но с чего вообще должно возникнуть желание говорить за столом о ногах?

– Я бы сказала, что можно говорить о лошадиных ногах, о копытах, – уточнила Джессика. – Всякая беседа о животных приветствуется. Какой же мы скучный народ.

– Здесь можно говорить о религии, потому что мы в Италии, – разрядила обстановку Марджори.

Это было так очевидно. Италия буквально пропитана религией. Не то чтобы здесь было намного больше истинно верующих, чем в других частях Европы, однако религия чувствовалась повсюду.

– Ватикан, папа и все такое, множество картин на религиозные темы. Италия ассоциируется с религией. А потом, когда ты за границей и ярко светит солнце, на ум, откуда ни возьмись, приходит всякое разное. Вам так не кажется?

Ответом на эти слова было молчание: остальные размышляли над репликой.

– Наша хозяйка имела связи с Ватиканом, – обронила Свифт.

– Откуда вы знаете? – спросила Джессика.

– Здесь висят фотографии трех пап.

– Это не означает, что она была с ними знакома.

– Они надписаны, с обращением к ней.

– Вы называете ее нашей хозяйкой, как если бы Маласпина до сих пор была жива.

– Я воспринимаю ее именно так.

– А есть здесь какие-нибудь кардиналы? – спросила Делия. – Я не люблю церковников из принципиальных соображений, но обожаю картины с изображением кардиналов, если они облачены в эти эффектные мантии. У них скорее театральный, чем духовный вид.

– По правде сказать, здесь есть несколько кардинальских портретов, – сообщил Джордж. – Я специально обратил на них внимание, несмотря на то, что Бенедетта усиленно тащила нас осматривать остальную часть дома. Есть один великолепный портрет в гостиной, написанный в профиль, вы его не заметили? Кардинал дотрагивается до большого золотого кольца на мизинце. Мне почему-то кажется, что это – то самое кольцо, которое выставлено в стеклянной витрине в холле. Его портрет как раз напротив портрета Беатриче Маласпины. Я не заметил его сначала, потому что ее портрет такой поразительный. Потом есть другие, которые висят в коридоре рядом со столовой. Мне тоже очень нравятся изображения кардиналов. Впрочем, здешние портреты не очень уважительны по отношению к их кардинальскому достоинству; там есть один, на котором его преосвященство идет быстрым шагом, мантия развевается вокруг ног, и из-под нее выглядывают маленькие чертенята. Пожалуй, Беатриче Маласпина была не такой уж ревностной католичкой, как можно было бы предположить по фотографиям с автографами пап.

– Жизнь частная и жизнь публичная, – проговорила Свифт, – бесспорно, абсолютно разные вещи. Внешняя форма и внутреннее содержание.

Джордж бросил на нее испытующий взгляд, затем повернулся к Делии.

– Я покажу вам кардиналов, после обеда. Которого, должен заметить, дожидаюсь с нетерпением. При таких вкусных запахах, доносящихся из кухни, чувствуешь, что проголодался. Даже не верится, что мы с вами, Марджори, приехали только сегодня утром; у меня ощущение, будто я пробыл здесь гораздо дольше.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. На самом деле это и наш первый день, потому что вчера вечером, с этой песчаной бурей, мы едва понимали, где находимся. Мне кажется, это очень гостеприимный и доброжелательный дом.

– То есть не такой, как у твоего папы, – засмеялась Джессика и пояснила остальным: – Отчий дом Делии примерно таких же размеров, что и «Вилла Данте», но Боже, как он на нее не похож!

– Просто безрадостный, – уточнила Делия. – Впрочем, как раз подходит моему отцу. Тот тоже угрюм по натуре, так что они с домом соответствуют друг другу.

– А чем занимается ваш отец? – спросил Джордж и тут же поспешил извиниться: – Как неучтиво с моей стороны проявлять подобную нескромность и задавать вопросы личного характера.

Делия пожала плечами:

– Я не возражаю против личных вопросов. Должно быть, есть что-то такое в здешнем воздухе… то самое, что побудило нас всех говорить о религии. Мой отец фабрикант.

Значит, не просто богатый землевладелец, подумала Марджори, а тот, кто жестоко эксплуатирует бедняков. И мысли писательницы унеслись на рабочую окраину: натруженные руки, деревянные башмаки, женщины в обтрепанных платках, закопченные улицы, духовые оркестры… Фабрики, полные опасных машин… «Значит, не из такого уж он и высшего общества, – подумала Свифт. – Впрочем, держу пари, ее мать как раз оттуда. Делия ведет себя не так, как если бы ее родители вышли из грязи в князи. Отец, вероятно, унаследовал какой-нибудь крупный концерн от своего отца. Чертовски богаты эти северяне, что нажили состояние на пиве, горчице или соусах». Фабрикант. Лаконичный ответ, как если бы Делии не хотелось говорить, что именно он производит. Что ж, Марджори не против, если ее сочтут немного неучтивой.

– А что он производит? Только не говорите мне, что он оружейный король, как у Бернарда Шоу.

– Вовсе нет. Текстиль. Самое армейское, что он когда-либо производил, – это парашютный шелк.

– А разве сейчас остались какие-нибудь оружейные короли? – живо спросила Джессика. – Разве они сейчас не вышли из моды, раз у нас есть эти новые бомбы, способные разнести мир в клочья?

Что такого сказала Мелдон, что на лице Джорджа появилось выражение боли? Марджори пристально посмотрела на спутника.

– Я знаю, какой наукой вы занимаетесь. Вы физик-ядерщик.

Хельзингер поднял на нее взгляд, застигнутый врасплох.

– Да, я физик… и меня можно назвать ядерщиком. Так любит называть нас пресса. Моя область – изотопы.

Изотопы? Имеют ли изотопы какое-то отношение к изготовлению бомбы? Вероятно. В таком случае он из этих ученых. И при этом, судя по выражению лица, совестливый, бедняга. Она часто сожалела, что у нее нет способностей к науке. Мир чистого разума куда проще и безыскуснее, чем ее собственная сфера деятельности, – так ей всегда казалось. Но сейчас, глядя на Джорджа, писательница поняла, что это было неверное суждение. «Затравленный» – вот верное слово. Хельзингер затравленный человек.

Прозвенел гонг, заставив всех встрепенуться. За ним последовал настойчивый голос Бенедетты, безапелляционный тон которого был весьма красноречив, пускай даже слова были и непонятны.

– Кажется, обед, – выдавил улыбку ученый.

5

С «Виллы Данте» был виден маленький городок Сан-Сильвестро. Черепичные крыши живописно пестрели за древними стенами, расчертившими склон холма. Над домами возвышались остатки крепости, громадной и суровой.

– Давай прогуляемся – посмотрим, что это за городок, – предложила Воэн Джессике, когда утром они спустились к завтраку.

– Ладно. На машине или пешком?

– О, пешком, конечно. Мне хочется размять ноги.

– Да, но не станет ли тебе хуже от такой разминки?

– Все будет нормально, не так уж я и кашляю.

– Лгунья. Я слышала, как ты дохала всю ночь.

Делия втайне почувствовала облегчение, когда Марджори и Джордж отказались от приглашения присоединиться к прогулке – приглашения, побудившего Джессику состроить испуганную гримасу за их спинами.

– Я сегодня собралась обследовать сад, – поделилась планами Марджори. – А как вы, Джордж?

Физик помедлил в нерешительности, и у Делии появилось ощущение, что единственное, чего он хочет, – побыть в одиночестве.

– Я бы тоже осмотрел сады, – вежливо ответствовал он.

Был почти полдень, когда подруги тронулись в путь. Сначала сонаследники довольно долго просидели за столом, а потом Делии захотелось погладить юбку, смявшуюся в чемодане. Утюг оказался электрический, но «с секретом», а потом стало жаль уходить, не попив с остальными кофе, который нехотя вынесла на террасу недовольная Бенедетта, которая явно полагала, что питие кофе среди дня нарушает распорядок.

Сначала было трудновато шагать по каменистой тропе, выводившей к дороге.

– Лучше бы сандалии надела, – посетовала Воэн, останавливаясь в третий раз, чтобы вытрясти из туфель мелкие камешки. – Посмотри на мои пальцы – все белые от пыли. – Она изогнула ступню и наклонилась, чтобы сдуть пыль с ногтей, выкрашенных в сверкающе-алый цвет. В колышущейся зеленой юбке и красном топе она представляла собой колоритную фигуру, особенно рядом с Джессикой, одетой в белые «капри» и кремовую блузку.

Мелдон расстегнула пуговицы на запястьях и закатала рукава.

– Пускай сейчас всего лишь апрель и вот-вот пойдет снег – или что там бывает в это время в Италии, – но, на мой вкус, жарко.

– Да, тепло, и ты только понюхай, как пахнет воздух. Соснами, и морем, и не знаю чем еще, но просто божественно. И прислушайся: кажется, кукушка.

– Вестница весны.

– Весна здесь и так уже наступила, так что скорее не вестница, а жрица, как ты считаешь?

Они обогнули изгиб дороги, и перед их глазами на фоне безоблачного неба снова возник город.

– Прямо как на картинке, – восхитилась Делия. – Словно попал в сказку. Я всегда думала, что итальянские художники выдумывают свои пейзажи, но вот он, этот пейзаж, повсюду вокруг нас.

Англичанки миновали оливковую рощу и вышли на дорогу, по качеству не намного лучше тропы, всю изрытую ямками. Немолодая согбенная женщина, ведя нагруженного осла, прошла им навстречу; сморщенное лицо растянулось в беззубой улыбке, когда Делия приветствовала ее дружеским «Bonn giorno».

– А ведь ей наверняка всего лет сорок, – заметила Джессика, остановившись посреди дороги и глядя вслед женщине и ослику.

– Или все восемьдесят, – отозвалась Делия.

Подруги достигли цели, и дорога впереди круто поднималась к каменной арке ворот. Внутри, за стеной, узкая улочка была вымощена большими гладкими камнями и, после яркого солнца снаружи, казалась темной и даже немного зловещей, с нависающими по обеим сторонам зданиями.

Сзади прозвучал рожок. Путешественницы отскочили в сторону, и мимо промчалась смеющаяся девушка на мотороллере, за спиной которой примостился маленький мальчик.

Ha протянутых через улицу веревках полоскалось на ветру белье: простыни, нижние юбки и еще какие-то диковинные предметы. На пороге одного из домов худющая, кожа да кости, собака остервенело выгрызала блох из шерсти, а тощая полосатая кошка юркнула в узкую щель между коричневыми ставнями.

Улица, изгибаясь, уходила вверх и наконец вывела спутниц на маленькую площадь, совершенно пустую, если не считать пары-тройки голубей, рассевшихся вокруг круглой мраморной чаши в одном из ее углов.

– Это мог быть фонтан. – Джессика осмотрела мраморную чашу. – Только воды нет.

Делия обвела взглядом закрытые ставнями фасады. Ни души, никаких признаков жизни. И хотя на выцветшей вывеске значилось «Бар», ставня под вывеской была закрыта. Может, здесь никто и не живет? А как же та девушка на мотороллере? Не было слышно ни голосов, ни смеха, ни эха шагов. Кругом одно лишь безмолвие. Весьма походило на оперную декорацию в тот момент, когда занавес только-только поднялся и вот сейчас на площадь высыплют люди – будут болтать, прогуливаться, собьются в маленькие группы…

– Вес это выглядит пугающе замкнутым, – нахмурилась Джессика.

– Глупые мы с тобой – не надо было так долго околачиваться на вилле, сейчас все закрыто на сиесту. Не оживет часов до четырех-пяти; итальянцы любят устраивать долгий перерыв во время дневной жары.

– Может, пойдем пока посмотрим крепость?

Они поднялись по длинному ряду ступеней, который привел их под сводчатые арки каких-то построек, а потом – на другую пустынную площадь у подножия крепости.

Задрав голову, Делия увидела далеко в вышине квадратную зубчатую башню.

– Не думаю, чтобы местные жители были в хороших отношениях с соседями, – заметила она и, протянув руку, дотронулась до стены с грубой кладкой – тут и там выступали камни. – Посмотри на эти огромные железные кольца и держатели для факелов. Только представь себе картину жаркой ночью: кони, придворные, факелы… Настоящая сиена из итальянской оперы.

– Я разочарована, – буркнула Джессика, когда подруги шли обратно по пустынным улицам. – Воображала себе город, кипящий жизнью, горы фруктов и зелени, повсюду оживленная итальянская речь и жестикуляция.

– В другой раз. Боюсь, придется тебе довольствоваться Джорджем и Марджори. А я не могу сказать, что это оживленная парочка.

– Да уж! Марджори зануда и злюка, ну а Джордж – типичный университетский сухарь. Жаль только, что его явно что-то сильно терзает.

– Неустойчивый изотоп, я полагаю, – беспечно отозвалась Делия. – Будем надеяться, что сады оказали на него умиротворяющее действие.

6

Писательница и физик вышли под колоннаду и двинулись вниз по ступенькам в открытую часть парка – туда, где когда-то был цветник. Воздух был теплым и полнился ароматом сосновой хвои, кипарисов и живой изгороди с легкой, но ощутимой примесью моря.

Свифт понимала, что ученый с большей охотой побыл бы наедине, но решила, что в компании ему будит лучше. И сама чувствовала себя не в своей тарелке этим утром, потому что плохо спала ночью, а Джордж, судя по его виду, тоже не слишком хорошо выспался – под глазами залегли темные тени, а на лице держалось напряженное, вымученное выражение.

– Вы страдаете бессонницей? – спросила писательница, когда они шли между извилистыми низкими рядами живой изгороди, верхушки которой, в недалеком прошлом ровные и плоские, сделались теперь клочковатыми из-за пробившихся побегов и разросшихся сорняков.

Джордж ответил не сразу.

– У вас привычка задавать вопросы, основанные на информации, которой вы не можете располагать. Это только догадки или вы исключительно хороший физиономист? Хотите произвести впечатление в надежде, что люди запомнят только ваши удачные гадания?

– Я не гадаю. У вас усталый вид. Это нелегко скрыть. Сама тоже сплю очень плохо, и поэтому узнаю подобные признаки и других. Вот и все. – Что было правдой лишь отчасти, и, конечно, правда относилась только к его недосыпанию, а не к тому, каким образом она определяет – да нет, просто знает! – что спутник провел столь же мучительные часы без сна, как и она сама.

– Мне теперь не требуется так много спать, как раньше, когда я был моложе.

– Как вам удалось выкроить время у своих изотопов? Или же не удалось и вы беспокоитесь о том, чтобы поскорее вернуться в Кембридж, в свою лабораторию?

– Это обычное дело. В научно-преподавательской среде принято получать длительные отпуска, чтобы обдумать и спланировать новый этап работы.

Голос Хельзингера стал напряженным, как и его плечи; она явно затронула деликатную тему. Марджори подумала, что лучше бы у нее не было столь настойчивой и безжалостной потребности знать о людях больше. Но, увы, она была.

– Творческий отпуск, вы имеете в виду? По вашей просьбе или вам навязанный?

Джордж остановился, раздраженный этой бесцеремонностью.

– Марджори, прогулка в саду может быть приятной, но подвергаться допросу…

– Хорошо, я не стану любопытничать насчет вашей бессонницы и вашей работы. По крайней мере, у вас есть работа, к которой можно вернуться.

– А у вас нет?

– Нет.

– А кем вы работаете?

Можно подумать, его хоть в малейшей степени это интересует, подумала Свифт – впрочем, без обиды.

– О, так, ничего важного. Не то что наука. – Затем перевела разговор на другую тему: – Должно быть, это стоящее занятие – быть певицей, как Делия. Интересно знать, успешна ли она в карьере?

– Думаю, да – судя по тому, как держится, и по тому, что говорит о ее карьере Джессика.

– Держится! Всякий может держаться, а оценка подруги не многого стоит в большом мире, где критики и собратья-профессионалы так и ждут возможности, чтобы вцепиться в счастливца.

– Невозможно судить, пока не услышим, как она поет.

– А тогда вы определите?

– Да. Музыка – моя величайшая услада, за пределами работы. Мне довелось слышать множество музыкантов различного качества, и не трудно будет определить, в ком есть это божественное «нечто». А вы любите музыку?

– Было время, когда я ходила слушать концерты в обеденный перерыв, если удавалось. И еще – в Уигмор-Холл. Я очень люблю Моцарта, могу его слушать часами. Но среди моих интересов также есть и то, что вы сочли бы вульгарщиной. Песни Поэла Коуарда и зажигательные хоровые припевы из мюзиклов – это больше мне по вкусу.

Они вышли за пределы упорядоченного английского парка и сейчас спускались по широкой лестнице, ведущей в оливковую рощу. Пение птиц здесь было поистине ликующим и почему-то звучало гораздо громче, чем привыкла Марджори.

– Почему они поют так громко?

– Птицы? Потому что нет шума, в котором могло бы потонуть их пение. Ни уличного движения, ни голосов.

– Только отдаленный ропот моря.

– Ропот? Не слышу никакого ропота, и море было очень спокойно сегодня утром. Я спустился на пляж, как раз когда всходило солнце.

– Шум моря у меня в голове. А в Англии море всегда ропщет или разбивается о скалы, то наступает, то отступает. Это беспокойное море. А у Средиземного нет приливов.

– Есть, но только очень слабые, всего на несколько футов. И его раздирают жестокие шторма.

– Да, я слышала, что его дно усеяно тысячами и тысячами обломков кораблей. Вся история Европы там, внизу. – Ее мысли унеслись к зеленым глубинам. – Финикийские ладьи, и триремы, [22]22
  Боевые гребные суда в Древнем Риме: с тремя рядами весел, расположенных в шахматном порядке.


[Закрыть]и римские военные корабли, и пиратские суда, и величественные галеоны. Черепа, и сундуки, и пушки, и амфоры, и ларцы с золотом и драгоценностями – все великолепие цивилизаций, погребенное в соленой пучине.

– Если мне будет позволено высказать догадку, – промолвил Джордж, бросив на Свифт оценивающий взгляд, – я сказал бы, что вы зарабатывали себе на жизнь с помощью слов и воображения.

– О нет, – поспешила возразить сочинительница. – Я вообще не зарабатываю себе на жизнь; я же вам сказала – у меня нет работы. – Писательница остановилась, чтобы повнимательнее рассмотреть сучковатые стволы. – По-моему, это оливы. Мне кажется, деревья в очень запущенном состоянии. Поскольку они посвящены богине Афине, я бы подумала, что неразумно их не холить.

– Дорогая моя Марджори…

– Сейчас вы собираетесь сказать что-то покровительственное. Всегда так бывает, когда мужчины начинают фразу со слов «Дорогая моя Марджори». Не думаю, что у вас есть какое-то особое отношение к Афине, хотя, если подумать, она ведь богиня войны.

– С какой стати богиня войны должна иметь ко мне какое-то отношение? Я не военный и никогда им не был.

– Нет, но вы производите орудия войны.

– Ничего я не произвожу.

– Ну, производили же когда-то, не так ли? Разве не этим занимаются физики-ядерщики?

– Хорошо бы вы не заводили все время эту волынку насчет того, что я ученый-ядерщик. Я физик, а физики разгадывают тайны Вселенной. Нет, не тайны, а законы мироздания.

– Я-то как раз думала, что все эти частицы плохо подчиняются законам. А Афина и ей подобные – точно такие же тайны Вселенной, как атомы, изотопы и прочее.

Когда же в ней появилось это непреодолимое желание дразнить, раздражать, донимать и подначивать? Раньше такого не наблюдалось. В прежней своей жизни она была терпеливой, но сейчас ее так и подмывало ловить людей на слове, припирать к стенке. Хотелось понять их и, что того хуже, заставить понять самих себя. Вдруг нахлынула волна тоски. Перед ней опять вставал все тот же мучительный вопрос: что проку в жизни для нее самой, для других? Вот исключительно милый, дружелюбный человек, явно страдающий от какого-то нервного напряжения – это прямо-таки было на нем написано! – и вот она, которая подкалывает, уязвляет его, словно это какой-то предмет для душевного препарирования.

– Извините. Язык мой – враг мой.

– Это так. Неудивительно, что у вас нет работы. Могу представить, что вашим коллегам очень нелегко работать с вами бок о бок.

Удар пришелся в цель, но она сама виновата.

– В современном мире нас обязывают, если хотим зарабатывать на жизнь, трудиться в коллективе, – поморщилась Марджори. – Для некоторых людей это очень трудно.

Ее не удивило и не расстроило, когда Джордж сказал, что собирается выкурить трубку.

– У нас еще будет время осмотреть остальную часть сада, хотя, судя по всему, там одно лишь запустение.

Свифт смотрела, как он пробирается по крутой извилистой тропинке, которая спускалась к той самой уединенной бухточке, о которой Делия сказала: «Божественный маленький пляж, с валунами и поразительно чистой водой. Мы пошлепали по ней босыми ногами».

По лицу Джессики тогда было видно, что она не хочет, чтобы Делия рассказывала про бухту. Но ведь все они, как прекрасно известно, находятся здесь на равных условиях. Почему же ей или Джорджу заповедано наслаждаться пляжем, как Делии с Джессикой? И если они его обнаружили, то почему бы ей и Хельзингеру точно так же не открыть его для себя? Но в этом была вся Мелдон. Собака на сене. Считалось, что война выметет всю дрянь и мелочность в людях и в «чудном новом мире» послевоенной Англии не останется общественных классов, не будет деления на «мы» и «они».

Какая чушь! Пять или шесть лет войны и еще несколько лет правления угрюмого социалистического премьер-министра и аскетичного министра финансов не могли зачеркнуть долгие века феодализма. Джессика принадлежит к высшим классам, явно и безоговорочно. И пока живет и дышит, будет презирать такую женщину, как Марджори, которая не родилась под счастливой звездой. Скорее в капусте, усмехнулась она. Ее отец был огородником…

Вот так и получилось, что именно писательница, в одиночку отправившись на разведку, обнаружила участок с заброшенным каскадом фонтанов, с замечательными скульптурами и пустыми каменными желобами, с причудливыми извивами и поворотами и удивительными мифологическими каменными фигурами.

Расставшись с Джорджем, она обогнула виллу, держа путь к той части сада за домом, которая взбиралась по склону горы. Послушно следуя по широкой заросшей тропе, писательница пришла к увитой зеленью стене с уходящими вдоль нее вверх правильными каменными ступеньками. Когда-то это, видимо, был фонтан с низким полукруглым каменным бортиком вокруг чаши и установленными вдоль стены скульптурными головами, классическими, судя по виду.

Свифт поднялась по ступенькам и наверху обнаружила покрытую выбоинами мраморную балюстраду, с которой открывался вид на пустой резервуар внизу. Когда-то здесь, очевидно, было изобилие воды. Откуда же она бралась, чтобы поддерживать работу этих фонтанов, да еще того, что перед домом, в форме трилистника, с заросшими плющом центральными фигурами?

Писательница обернулась и посмотрела вверх, на склон горы. Она увидела грубую кладку, что-то вроде грота, с двумя склонившимися по обеим сторонам фигурами, которые возвышались над другим бассейном, пониже грота. Очевидно, весь комплекс представлял собой водопад, где вода текла по каменной поверхности и с плеском низвергалась в бассейн, а затем попадала в нижний фонтан. Изогнутые лестницы, по одной с каждой стороны стены, привели сочинительницу еще выше, и там обнаружился резной орнаментальный каменный желоб, спускающийся с горы длинными уступами. Марджори провела рукой по массивным изгибам и закруглениям и постаралась представить, как все это выглядело с водой, изливающейся в нижние фонтаны.

Кто устроил этот каскад? Искусные мастеровые – да, но кто заказал им работу? Кто-то богатый, создававший этот сад, полный водяных чудес, чтобы поразить друзей. Кардинал, приезжавший сюда на лето, привозя с собой интригу?.. Воображению предстали женщины в платьях с длинным шлейфом, смеющиеся, двигающиеся с легкостью и грацией; мужчины в разноцветных трико… Потом – более темные силуэты… мрачные фигуры, прячущие при себе яд или стилет, изготовившиеся к скорой и незаметной расправе… Шелест одеяний смешивался с чьим-то шепотом – вся страсть и развращенность Ренессанса.

Свифт резко очнулась. Возвращение к реальности было болезненным – словно ее окатили ушатом холодной воды. Вокруг опять оказался осыпающийся почерневший камень, безжизненные фонтаны, атмосфера запустения и грустное осознание, что те яркие времена ушли безвозвратно.

Марджори испытала искушение приберечь открытые красоты для себя, но это означало бы уподобиться эгоистичной Джессике, а кроме того, ей хотелось, чтобы и другие разделили с ней это удовольствие.