Текст книги "Вилла в Италии"
Автор книги: Элизабет Эдмондсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
– У каждой семьи, Тео, есть свой скелет в шкафу. Не надо так нервничать. Я думала, Делия знает. Думала, мама ей сказала.
Но Делия видела: для Люциуса не имеет значения, был ли убитый им человек ее родным братом или сводным.
– На самом деле, Фелисити, как раз перед тем, как встретить свой конец, Босуэлл собирался совершить массовое убийство, что, думаю, совершенно тебя не удивит.
– Нет, не удивит, – покачала та головой. – Папа однажды сказал, что если бы Босуэлл вернулся с войны, то однажды непременно кого-нибудь убил, это был бы только вопрос времени. Он любил убивать. А если бы он привык делать это на войне, так и продолжал бы, это ясно. – Она подцепила вилкой салат и отправила в рот.
– А мама, случайно, не говорила тебе, кто был отцом Босуэлла?
– О да, говорила. Не догадываешься? Том Мелдон, свекор Джессики.
Это многое объясняет, ошалело подумала Делия, обмякая на стуле, такая же бледная, как подруга и Люциус.
Заговорила Джессика, неестественно спокойным голосом:
– Давайте это проясним. Ты хочешь сказать, что леди Солтфорд до замужества имела связь с Томом Мелдоном и, выходя за лорда Солтфорда, была уже беременна Босуэллом?
– Ну да, – подтвердила Фелисити. – Так что Босуэлл являлся также и сводным братом Ричи, Странно, не правда ли, что я вышла за Тео, а Джессика – за сводного брата Босуэлла? Все в семье, как говорится. Неудивительно, что Ричи с мамой всегда так хорошо ладили.
– Простите, я… – И Джессика пулей вылетела за дверь.
– Тебе плохо? – спросила Марджори. – Я принесла тебе желудочное средство.
Джессика стояла у окна, глядя на море.
– Все в порядке. Было глупо с моей стороны так реагировать. Какое имеет значение, чей Ричи сводный брат? Как там Делия? И что с Люциусом?
– О нем не волнуйся. Я надеюсь, когда он все хорошенько обдумает, то его утешит, что Босуэлл был психопатической личностью. Такие люди чрезвычайно опасны, хотя в жизни часто преуспевают и отличаются на войне. Фелисити и ее отец правы: придя с войны, он не остепенился бы, не нашел бы себя в мирной жизни.
– Да, – согласилась Джессика. – Но мне все равно жаль его, и мать, и лорда Солтфорда, который, как бы моя подруга им ни возмущалась, человек хороший. И Делию, если верить тому, что Фелисити так небрежно сболтнула насчет их матери. – Саму ее продирал озноб при мысли о леди Солтфорд.
– Это нелегко для них всех. Люциус между молотом и наковальней, это точно. Он влюблен в Делию, но убил ее сводного брата. Мучительная ситуация.
– А моя подруга будет терзаться, что вдруг, будучи родственницей убийцы, она в глубине души такая же. Или ее дети окажутся такими же, как Босуэлл. Я это к тому, что в Ричи тоже есть жестокая жилка.
– Бедный Люциус, кажется, завяз с Эльфридой, глупец.
– Мне очень интересно, что из всего этого было известно Беатриче Маласпине, – задумчиво проговорила Джессика. – Я имею в виду, о семье Делии. К примеру, та фотография со свадьбы Фелисити в страшной нижней комнате башни – в ней все сказано. Но как она могла узнать о Босуэлле, если даже Делия не знала?
– Это вновь выводит нас на журналистское заклинание: кто, что, где, когда, зачем и как. Кто такая Беатриче Маласпина? Что она замыслила? Где раздобыла информацию? Когда задумала сплести свою интригу? Как ей это удалось? И главное, зачем?
– Множество вопросов и маловато ответов. Уж скорее бы объявился этот кодицилл. Что, если он не отыщется, а время выйдет, и мы все уедем с «Виллы Данте», так и не найдя ответов?
7
Вскоре после рассвета Уайлд спустился в гостиную и взялся за краски. Это был единственный известный ему способ защититься от множества мыслей; стоило взять в руки кисть, как он отгораживался от мучительных проблем, впуская вместо них образы, формы и цвета. По сути, таким способом ему удавалось отключить поток мыслей, а во время минувшей ночи он и так надумался более чем достаточно.
Люциус работал над фигуркой Марджори стремясь придать зеленому одеянию, в которое ее облачил, более плавный и ниспадающий, готический вид. Свифт рисовалась ему в образе одной из тех готических статуй, что проступают из глубин средневековых соборов, удлиненными формами напоминая пришельцев из другого мира. Если убрать с ее лица морщины, что прорезали на нем время, отчаяние и заботы, и добраться до самой сути, то эту суть как раз и передадут как нельзя лучше строгие и сильные линии этих фигур.
После часа с лишним работы, удовлетворенный тем, что расположил каждую складку платья именно так, как хотел, он отложил кисть, энергично потянулся и зевнул.
Дверь отворилась, и появилась Делия. Вокруг ее потухших глаз залегли тени, и при виде Уайлда она как-то сразу напряглась и нерешительно остановилась в дверях.
– Я не хотела вам помешать.
Сердце его словно перевернулось, ему захотелось обнять ее и поцелуями стереть боль, усталость и напряжение, что так явственно читались на лине.
– Входите, – ободряюще разрешил он. – Я как раз собирался устроить то, что вы, англичане, называете «перерыв на чай». Работал над фигурой Марджори.
– Можно взглянуть?
– Конечно.
Она подошла и внимательно посмотрела на фигуру, на которой еще поблескивала свежая краска.
– Ужасно аскетичная, но очень похожа. У вас она получилась… о, не знаю… независимой, что ли. Силой, с которой нельзя не считаться.
– Вы когда-нибудь видели работы Пьеро делла Франчески?
– Да.
– Он мой любимый художник. Особенно люблю его изображения Марии.
– Вы имеете в виду Деву Марию?
– Да. Но забудьте об иконах с печальными глазами; он писал Марию сильную, яркую, вескую, исполненную мужества. У него это скорее Афина, чем Мадонна, спокойная, невозмутимая, интеллектуальная, с прямыми бровями и широко разведенными руками.
– Не общепринятый взгляд на материнство в таком случае. Не возражаете, если я немного здесь побуду? Просто посижу тихонько. Не хочется говорить, особенно о матерях, но хочется побыть с кем-то.
Словно гордый ястреб спустился к нему с высоты и, сложив крылья, уселся неподалеку. И чувство неимоверной благодарности накатило на Люциуса. И все это лишь из-за нескольких минут ее присутствия. Господи, ну и сильно же его забрало!
Он занялся смешиванием красок, хотя ни при каких условиях не смог бы применить получившийся розовый тон.
– Вперед, облегчите боль словами. – Художник старался говорить с напускной беспечностью. – Вы мне не помешаете.
– Выглядите совсем иначе, когда работаете с красками. То же самое у меня, когда я занимаюсь музыкой, и подозреваю, что так же у Марджори, когда она пишет.
– Вы профи. А я любитель.
– Вы тоже могли бы стать профессионалом. У вас для этого есть все данные.
– Большей частью дело даже не в таланте, а в стечении обстоятельств – это они определяют карьеру художника.
– Обстоятельства могут меняться. Или быть изменены.
Да, согласился Уайлд мысленно. Но прошлое и воспоминания о нем – не могут; это нечто, что ты изменить не в силах. То, что совершил, остается с тобой навсегда, а среди того, что он совершил, затесалась такая пустяковина, как убийство человека. Который, как назло, оказался братом Делии.
Словно бы прочитав его мысли, Воэн вдруг горячо произнесла:
– Это правда насчет Босуэлла!
– Что правда?
– Все. То, что говорили те люди на военно-полевом суде. Он действительно был чудовищем и представлял угрозу. Послушайте, Люциус, если бы он не умер, если бы вернулся в Англию к мирной жизни, то после шести лет убийств и бог знает чего еще, он стал бы самым опасным человеком в стране. Он не бросил бы это занятие. Война не насытила бы его жажду убивать.
– Ваш брат мог бы остаться в армии, сделать карьеру профессионального военного.
– Его не оставили бы – им не нужны такие люди среди кадровых офицеров. Власти могут мириться с ними во время войны, но не после. Зная, что он собой представляет, его демобилизовали бы на другой день после окончания войны.
– Послушайте, может, и к лучшему, что он мертв, не спорю. Но работа палача не по мне. Пусть это была бы вражеская пуля, или несчастный случай, или даже суд и приговор. Но я-то совершил убийство, и тот факт, что убитый мной человек был мерзавцем, не может этого факта отменить.
– Но сейчас вы переживаете еще больше – узнав, что он был моим братом. Наполовину.
– Это делает убийство более подлинным, менее обезличенным. Вы с этим человеком росли, его любила ваша мать. Теперь это уже не просто имя и военное звание. Да, вы правы. То, что я узнал о нем больше, узнал, что он был вашим братом, ухудшает дело. Намного ухудшает.
– Абсурд.
– Может быть, но так оно и есть.
Вслед за последними словами наступило неуютное молчание. Люциус злился на себя и на Делию. От чувства равновесия, что наполняло его во время рисования, не осталось и следа, все нежеланные мысли нахлынули снова. Зачем ей понадобилось говорить о Босуэлле?
– Вы должны примириться с тем, что убили его, как я должна примириться с тем, что человек, с которым была связана родственными узами, сошел с ума. Джордж сказал бы, Босуэлл сделался воплощением зла, человеком дурным, порочным. Что, если где-то в глубине и я такая же? Или у меня родится сын, который окажется таким же, как Босуэлл?
У Люциуса в голове все еще не вполне уложились подробности родственных связей этого семейства; он был слишком ошеломлен накануне, чтобы вникать в детали.
Уайлд подошел и сел напротив.
– Позвольте мне до конца разобраться. Ваш отец не был отцом Босуэлла?
– Нет.
– Ваша мать изменяла вашему отцу? Босуэлл ведь был старшим, не так ли?
– Моя мать была беременной, когда выходила замуж. Ее любовником и отцом Босуэлла являлся Томас Мелдон. Двумя годами позже он тоже женился, и у него появился другой сын, Ричард. Ричард Мелдон, муж Джессики.
– Значит, вы с Босуэллом были сводные брат и сестра, а Ричи и Босуэлл – сводные братья.
– Да.
– А Ричи жесток? У него тоже психопатический тип личности? Он ведь, кажется, член парламента?
– Да, депутат парламента, хотя не уверена, что одно исключает другое. И хотя он, может, и не поджигает людей, но изрядно безжалостен. Таков же и его отец. Я не могу судить, унаследовал ли Босуэлл свою склонность к насилию от матери, которая у нас с ним общая, или от отца, который, слава Богу, не имеет ко мне отношения. Гены – странная вещь, вы не находите?
– Фелисити производит впечатление вполне нормальной. Я бы сказал, даже чересчур. И по-моему, она совершенно не беспокоится, что ее младенец может оказаться вторым Босуэллом.
– У нее просто не хватает воображения, чтобы беспокоиться о подобных вещах. В мире Фелисити все всегда прекрасно. Сестра знает, что ее ребенок будет безупречен, знает, что они с Тео будут счастливы вместе во веки веков и всегда будут иметь достаточно денег… Фелисити живет на солнечной стороне улицы.
– Счастливица, – произнес Люциус. – Такой темперамент – сущее благословение.
– А ведь вы не чувствуете себя счастливым, не правда ли? Когда вы в последний раз были совершенно счастливы?
– Я пережил несколько счастливых дней на «Вилле Данте».
– Да, думаю, у меня то же самое. Это счастливое место, или, во всяком случае, место, где человек может быть счастлив… Забавное слово, «счастье». Вроде бы короткое и смешное. А какой огромный смысл в нем заключен.
– Право на счастье записано в американской конституции, вы это знали?
– Как можно осуществить счастье в законодательном порядке?
– Нельзя, но можно дать людям право преследовать такую цель.
– В вашем случае от этого мало пользы, коль скоро вас снедает чувство вины в смерти Босуэлла и чувство долга заниматься нелюбимым делом вместо любимого. Не говоря уже о том, что вы собираетесь связать себя с Эльфридой.
Люциус болезненно зажмурился, как если бы собеседница нанесла ему удар.
Делия в тот же миг испуганно поднесла руку ко рту.
– О, простите, ради Бога. Забудьте. Я не должна была это говорить.
Люциус встал и подошел к окну.
– Нет. Но ведь сказали, не правда ли? И не впервые. Вы уже озвучили несколько замечаний по этому поводу на днях, когда выпили лишнего. Пожалуй, верно говорят: истина в вине. Пойду пройдусь до моря перед завтраком.
Какой-то краткий момент он надеялся, что Воэн тоже встанет и скажет, что пойдет вместе с ним. Тяга к ней не проходила, борясь в душе с желанием от нее удалиться. Не чувствует ли она то же самое по отношению к нему? При мысли об этом его охватывал озноб.
– Увидимся за завтраком. – Она не сделала даже поползновения двинуться с места, пока художник не вышел из комнаты на террасу. Тогда Воэн встала и долго смотрела Люциусу вслед, пока его фигура не скрылась среди олив. Какой же груз тревог и забот носил на себе этот отнюдь не мощный костяк – даже Атланту, с его мускулами, такое было бы не под силу.
Чувствуя себя в растерянности и не зная, за что взяться, певица бесцельно бродила по комнате. Остановилась перед изображением кардинала, потом подняла взгляд к портрету Беатриче Маласпины, будто ожидая от нее ответа. Пора уже было этому приключению закончиться, пора отыскаться проклятому кодициллу, пора всем возвращаться к реальной жизни. Приезды Тео, Гримонда, Оливии и Слэттери внесли студеный воздух реальности в воцарившуюся на вилле атмосферу безоблачного счастья. А эта невзначай брошенная сестрой новость об их матери… Нет, Делия не позволит, чтобы теперь это знание отравляло ей жизнь!
Это было так несправедливо по отношению к отцу, он совсем не заслужил подобного обращения. Как он примирился с сознанием, что сын и наследник на самом деле ему не родной? Лорд мог бы обратиться в суд, но такой человек, как отец, никогда такого не сделал бы. Никогда не допустил бы, чтобы его имя полоскали в грязи, чтобы люди смеялись над тем, что он стал рогоносцем, еще не успев стать мужем, не смог бы погубить репутацию жены. Возражал бы против огласки Том Мелдон? Нет, пожалуй; он был из тех, кто выходит из мужских игр героем.
Неудивительно, что отца не огорчила смерть Босуэлла. То не было бездушием с его стороны и не было сдержанностью, когда горе переживается глубоко внутри. Он, вероятно, не испытал ничего, кроме облегчения. Мужчинам не однажды в истории приходилось растить чужих детей как своих собственных. Делия слышала о таких, что, вернувшись с войны, находили дома беременную жену или даже крепкого малыша, который никак не мог быть их собственным. Это часто приводило к разводу или, с благословения жестокого закона, к принудительной отдаче ребенка на усыновление – не важно, с согласия матери или нет. Но бывало и так, что ребенка принимали как своего собственного.
И тогда возникали узы, основанные не на общей крови, а на привязанности. Но только не в том случае, когда кукушонком в гнезде был Босуэлл, а суррогатным отцом – такой восприимчивый человек, как ее отец. Ясно, что лорд Солтфорд не питал иллюзий в отношении характера Босуэлла. Жаль, что он не мог повстречаться с Люциусом и услышать его историю. У лорда Солтфорда американец не встретил бы враждебности или осуждения. Совершенно очевидно, чью сторону принял бы отец: то, что собирался сделать Босуэлл в 1945 году в Италии, было бы осуждено им без колебаний.
Делия остановилась перед фреской с изображением виллы и ее хозяина-поэта, в смешной шляпе радушно приветствующего гостей. Потом двинулась вдоль вереницы других фигур, задаваясь вопросами, кто были эти люди, зачем приезжали на виллу, как познакомились с Беатриче Маласпиной. Как выглядело все здесь, на вилле, в мае 1890-го? Длинные платья, кружевные зонтики, мужчины в полотняных костюмах. Или в двадцатые и тридцатые? Гости весело болтают, смеются, выплескиваются на террасу; легкие летние одежды; в руках бокалы с напитками; сигаретный дым поднимается в воздух; сплетни, дискуссии о книгах, художниках, науке; возникают влюбленности, завязываются романы…
Все ушло, и осталась одна только пестрая процессия на плохо освещенной стене, жизнерадостно шествующая сквозь время. К черту это жалюзи, почему оно не открывается? В порыве внезапного раздражения Воэн яростно дернула за шнур, и штора с грохотом обрушилась, едва ей не на голову.
Поток света хлынул в темный угол, и вся комната преобразилась. Делия вдруг удивленно замерла, забыв про оборванное жалюзи. Потом шагнула ближе и присмотрелась. Что это Люциус выдумал? Зачем поместил себя так далеко от остальных, почти во главе колонны? Она перевела взгляд на другой конец – да нет, вот он, в своем сером костюме и шляпе. Неужто так исполнился самомнения, что изобразил себя дважды? Но как он ухитрился втиснуть в середину цепочки дополнительную фигуру? Закрасил ту, что была на этом месте?
Певица наклонила голову и прищурилась, чтобы получше рассмотреть. Нет, просто случайное совпадение, только и всего. Это другой человек, просто очень похожий на американца, гораздо более ранний гость «Виллы Данте». Интересно, сам Люциус это заметил? Надо будет обратить его внимание.
– Доброе утро. – Марджори вошла в гостиную. – Ты сегодня ранняя пташка.
– Взгляни-ка сюда, – указала Делия. – Кто это?
– Что ты сделала со шторой? Боже, как меняет всю картину дополнительное освещение! А это Люциус. Его портрет. Написанный, я бы сказала, с большим сходством. Впрочем, нет, это не может быть он, не на этом же месте! Кроме того, смотри, во что он одет. У нашего нет такого кремового костюма, да таких фасонов и не носили в нашем веке. А где Люциус?
– Удрал на пляж. Кажется, я его обидела.
– Ничего, переживет. Вернется к завтраку; чувства еще никогда не отвращали людей от еды. Потом покажем ему нашу находку. Удивляюсь, как это он сам не заметил, ведь должен был изучить всех этих людей прежде чем взяться за работу.
– Да, но эта часть комнаты всегда была в тени, и порой последнее, что замечаешь, свой собственный портрет.
– Тоже верно. И ведь это не просто похожие черты лица. Поза, осанка, и руку Люциус вскидывает точно так же.
– В этом есть что-то мистическое.
– Что мистическое? – спросил Джордж, входя. – Я услышал ваши голоса. Надеюсь, не помешал?
– Ну что вы, – сказала Делия. – Посмотрите, что мы нашли.
Реакция ученого была незамедлительной.
– Тут нет ничего мистического. Все абсолютно логично. Я думаю, что мы обнаружили еще одну связь между нами и Беатриче Маласпиной. Этот человек имеет отношение к Люциусу, я уверен. Он мог быть его дедом – вот вам и связь между семьей Уайлда и виллой. Этот человек гостил здесь много лет назад, и во время его пребывания с него и был написан этот портрет. Где наш друг? Очень волнующее открытие.
Люциус стоял, уставившись на фигуру столь похожего на него человека.
– Черт, будь я проклят! Как я умудрился это пропустить?
– Вы его знаете?
– Конечно, знаю. Это мой дедушка Вульфсон. Отец моей матери.
– Он еще жив?
– Господи, нет! Дед был изрядно старше бабушки, а ей сейчас за семьдесят. Он умер несколько лет назад. Впрочем, все это какая-то бессмыслица. Когда со мной связались адвокаты, я спросил ее, не знала ли она некую Беатриче Маласпину, и та ответила, что нет.
– Может, это было нарисовано еще до того, как ваш дед познакомился с вашей бабушкой?
Люциус не слушал – воссоздавал в памяти последний визит к Миффи, перед отъездом в Европу. Как там точно старушка выразилась?
– Я спросил бабушку, слышала ли она когда-нибудь о Беатриче Маласпине. Очень тонкий политик моя бабушка. Не солгала, но и не ответила на вопрос.
– Жаль, что вы на нее не надавили, – посетовала Марджори. – Возможно, она могла бы рассказать вам о Беатриче Маласпине.
– В общем-то это логично, – поджал губы Уайлд. – Эдгар Вульфсон – так его звали – горячо и с размахом увлекался искусством. Он провел много времени в Европе, глядя на картины, покупая работы неизвестных художников. У него было то, что называется художественным чутьем. Так что, вполне вероятно, на его пути встретилась Беатриче Маласпина, вращавшаяся в среде артистической богемы и к которой на протяжении многих лет художники ездили в гости на «Виллу Данте».
Обнаружение второго связующего звена между ними и Беатриче Маласпиной всех обрадовало, но одновременно и разочаровало, по меткому замечанию Делии.
– Это не помогает нам отыскать проклятый кодицилл или даже понять, почему она пригласила Люциуса сюда через столько лет, когда уже не может с ним встретиться. Все, что мы обнаруживаем, лишь запутывает дело. Ну же, Марджори, где твои голоса, когда они нам так нужны? – прибавила она полу-шутя-полувсерьез.
Джессика, заинтригованная новостями, подошла и тоже посмотрела на фриз.
– Кто знает: может, тут найдется и твоя тетя Гертруда, Делия? Или какие-нибудь твои родственники, Марджори?
– Ну уж нет. Одно могу сказать определенно, – заявила Свифт, – ни один мой родственник никогда не бывал в Италии. Ни один из моих родителей никогда не покидал пределы страны. Отец провел Первую мировую в Англии; он тогда работал на железной дороге. Как и оба моих деда, они тоже никогда не выезжали за рубеж. Никаких дядьев и теток у меня нет.
– Тогда ты, должно быть, встречалась с Беатриче Маласпиной, когда та была в Англии.
– Вы думаете, я не вспомнила бы женщину с той картины? – усомнилась писательница.
– Но она выглядела уже иначе, когда постарела.
– У нее все равно остались бы те же глаза и выражение лица. Морщины их не изменили бы.
– Как не изменили бы и ее человеческой индивидуальности, – вставил Уайлд. – Нет, я ошеломлен, что вижу на стене дедушку Вульфсона, но это не проясняет тайну.
– Смотрите, у Марджори опять этот отсутствующий взгляд, – вдруг заметила Джессика. – Что такое? Опять поразительное откровение?
– Нет, просто я услышана шум подъезжающего автомобиля.
– О Боже, держу пари, что это Слэттери на такси! – вскричала Делия, устремляясь вон из комнаты, переодеваться.
