Текст книги "Вилла в Италии"

Автор книги: Элизабет Эдмондсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

3

Джессика сразу же заметила в Люциусе перемену.

Никто не захотел снова пойти в башню после ленча.

– Если даже кодицилл находится на одном из следующих этажей, он никуда не денется, – заметил Уайлд. – Время терпит.

Писательница ушла на пляж с книгой; мужчины решили помочь Пьетро с запоздалой обрезкой деревьев в саду.

Делия нашла подругу за чтением в тени аркады и, сев на мраморную скамью, рассказала подробности визита в башню.

– Радуйся, что не пошла. Не могу передать тебе весь кошмар того, что мы увидели.

– Могу представить; наверняка фотография со свадьбы Фелисити повергла тебя в шок. А что остальные?

– Марджори была заснята выходящей из ворот больницы Святого Георгия, с выражением королевского трагизма на лице. Не могу сказать, что Джорджа засняли в тяжелый момент, потому что на фотографии он с группой очень жизнерадостных людей. Но наш товарищ все равно расстроился. – Делия помолчала. – А вот про фотографию Люциуса я в курсе. Уайлд рассказал мне об этом, когда мы вышли, уж не спрашивай почему.

– А что на этой фотографии?

– Он сам перед входом в военно-полевой суд. – И, заметив испуганное лицо Джессики, поспешила пояснить: – Да нет, он был оправдан, все честь по чести. Только на войне с ним произошло нечто такое, что до сих пор его мучит. Фотография воскресила в нем эти воспоминания, и по какой-то причине он почувствовал потребность с кем-то ими поделиться. Жаль, что ему подвернулась я, а не ты. Ты проявила бы больше понимания и сочувствия.

– Думаешь, Люциус из тех мужчин, которым все равно, перед кем изливать душу? – спросила Мелдон, тщательно подбирая слова.

– Надеюсь, что нет. Но ты вызываешь у людей доверие: ты гораздо лучше умеешь слушать, чем я. Ты добрее. Впрочем, он не плакал и не просил сочувствия: просто так случилось, что Уайлд никогда ни с кем не говорил об этом и почему-то сейчас испытал такую потребность.

– Странно, – задумчиво проговорила Джессика. – Казалось бы, после такой исповеди человек должен стать веселее и беззаботнее. А получилось наоборот.

– До войны он хотел стать художником. Его родители были не в восторге от этой идеи, что послужило одной из причин, почему Люциус пошел в армию. Я думаю, разговор о том происшествии заставил его вспомнить о своих несбывшихся мечтах.

– Но после войны он уж точно мог поступить, как считал нужным, не так ли? Уехал из дому мальчишкой, а вернулся мужчиной.

Верно, подумала Делия, но уезжал он свободный духом, а вернулся с ужасным камнем на сердце, обремененный чувством, что должен искупить вину за происшедшее.

– Родительскому давлению порой трудно противостоять.

– Ты же сумела устоять против давления отца. Тот тоже хотел, чтобы ты влилась в семейный бизнес по возвращении из университета. Но ты настояла на своем и пошла на оперную сцену.

– Да, это так, – подтвердила Воэн, думая о тяжелых битвах, которые пришлось выдержать, о борьбе за то, чтобы получить образование, которое ей было нужно, против твердокаменного сопротивления отца. О том, как пришлось сменить фамилию – официально, а не только для сцены. «Чтобы тебе не пришлось чувствовать, будто я запятнала семейное имя», – заявила она отцу, радуясь, что видит боль и обиду в его глазах при этом жесте независимости.

Джессика все еще размышляла о Люциусе:

– Если по натуре он художник, нелегко ему, должно быть, каждый день трусить в банк. А может, из него все равно не получился бы настоящий художник, а только вечный дилетант. Не то что ты, со своим громадным талантом, с голосом, который так ценят, профессионал с головы до пят. Ведь именно твой агент всегда звонит тебе, а не наоборот. Везучая!

– Да, – вяло отозвалась Делия. – Не устаю это себе повторять.

К обеду вновь накрыли стол на террасе, и Бенедетта зажгла настоящий лес из свечей, ароматизированных цитронеллой, чтобы отгонять туч и насекомых, которые – как она чувствовала – в ином случае слетятся и начнут пожирать обедающих.

Мягкие, трепещущие огоньки придавали столу и всей террасе очень веселый и нарядный вид. Ели пасту в зеленом соусе, о котором Воэн подумала, что он из амброзии. Служанка сказала Люциусу, что соус называется pesto и готовится из листьев базилика и хвойных семян.

– Бенедетта выращивает ранний базилик в кухне на подоконнике, – сообщила Марджори. – Я никогда его раньше не ела. Как вы думаете, это то же самое растение, что в китсовском «Горшке с базиликом», с похороненной в нем головой Лоренцо?

Сегодня они выпили вина больше обычного, и раскрасневшаяся Джессика была разговорчива. Она бросила взгляд через стол на Уайлда:

– Надеюсь, я не разглашаю чужих тайн, но Делия сказала мне, что вы живописец.

Воэн готова была ее задушить. Теперь Люциус подумает, что она насплетничала про него подруге. Выболтала всю историю, которую он теперь и сам не рад, что рассказал и которой – Делия была уверена – совершенно не хотел бы делиться с остальными.

На миг на лице американца промелькнуло выражение… нет, не ярости, а паники, замешательства. И тут же его отпустило.

– Девушки пошептались?

– Я только сказала Джессике, что вы рисуете! И все!

– Я больше не рисую. Баловался, когда был мальчишкой.

В его словах слышалась завершенность, но Делия, под действием вина утратив осмотрительность, не собиралась оставлять этот разговор.

– Я певица, – заявила она.

– Мы знаем, – кивнула Марджори.

– И очень хорошая, – добавил Джордж. – Та пьеса Шуберта, что вы исполняли на днях… У вас талант трогать сердца мужчин.

– А каково это, по-вашему, «трогать сердца». Что при этом испытываешь? – спросила Воэн с негодующими нотками в голосе.

– Наверное, ощущаешь свое могущество, – предположил Уайлд. Он откинулся на спинку стула и наблюдал за певицей.

Задумчиво взболтав вино в бокале, она полюбовалась его богатым цветом на фоне пламени свечи.

– Я думаю, это крайне любопытно. Нас тут пятеро, и ни один не занимается тем, чем хотел бы или чем ему следовало бы заниматься.

Джордж недовольно помотал головой:

– В моем случае вы ошибаетесь. Я ученый, этому обучался и всегда хотел этим заниматься.

– Нет, это не совсем так, – возразила Марджори. – Возможно, так было в прошлом, но сейчас все изменилось, не правда ли? Из-за того, чем занимались во время войны – не знаю точно, что это, но полагаю, ваш интерес имеет прямое отношение к атомной бомбе или чему-то столь же ужасному, – вы разочаровались в науке. Она была вашим божеством, и вот теперь вы обнаружили, что оно не такое уж доброе.

– Прошу прошения! – оскорбленно вскинулся Хельзингер. – Наука – божество? Это весьма абсурдное и ненаучное допущение. И уверяю вас, в корне ошибочное!

– Вовсе нет. Вы, ученые, возводите науку в ранг религии. Да, вместо церквей у вас лаборатории, а вместо алтарей – лабораторные столы, но вы обособленное племя, точь-в-точь как священнослужители, и думаете, что знаете ответы на все вопросы. Тоже точь-в-точь как слуги Божьи.

Похоже, это суждение лишило физика дара речи, и Делия перехватила нить разговора:

– Джордж может это отрицать, но я думаю, Марджори ухватила суть проблемы.

– А почему я занимаюсь не тем, чем хочу? – спросила Джессика. Ее не заботило, куда катится разговор. – Да, у меня непростая семейная жизнь, но то же самое можно сказать о многих.

– Ничем не занимаешься. В этом твоя беда. Хорошие мозги и есть энергия, а единственное, чего ты достигла, – это, помаявшись дурью, вышла за богатого человека, который тебе совершенно не подходит.

Мелдон вдруг рассвирепела:

– Ты считаешь, я должна была преподавать математику в какой-нибудь школе – так, что ли?!

– Учитывая, как ты транжирила время в Кембридже, не думаю, чтобы какой-нибудь школе потребовались твои услуги, диплом у тебя вшивый. Один твой сокурсник сказал мне однажды, что ты могла бы добиться куда большего, если бы поменьше развлекалась и хоть немного работала.

– Поскольку я никогда не имела ни малейшего намерения стать математиком – просто этот предмет лучше всего давался мне в школе! – с какой стати мне было утруждаться? Я получила диплом, меня не исключили, я не провалилась. Кроме того, математика – безнадежный предмет. Если только у тебя нет особого дарования, как у настоящих ученых, вкалывай не вкалывай – большого значения не имеет. Со мной в Кембридже учились люди, которые делали такие вещи в математике, каких я при всей зубрежке и стараниях не могла бы повторить. Это как с музыкой, Делия: либо у тебя есть талант – либо нет. Так что я вполне довольна своими достижениями, но все равно спасибо за заботу. И еще, – добавила она, с грохотом опуская локти на стол и пристально глядя на подругу, – если уж мы заговорили о том, кто и как транжирил время в Кембридже, то позволь спросить, кто вообще еле-еле получил диплом, потому что все время тратил на музыку, а не на университетские занятия?

– В отношении математики это совершенно верно, – подтвердил Джордж, наблюдавший за спором с самым искренним вниманием. – Вам не следует так уж нападать на подругу.

– Я не нападаю, просто имею право это высказать, потому что она моя подруга.

– Все мы совершаем ошибки, – проговорил Уайлд.

– Ты не нашла того, чем хочешь заниматься, и будешь несчастна, пока не найдешь, – заявила Воэн. – Налейте мне еще вина, Люциус.

– Пожалуй, с вас уже довольно, – предостерег Джордж.

– Нет, не довольно. Я чувствую себя, как та женщина из древнего мира… как ее звали? Та, что на фреске. Пророчица… а, вспомнила: сивилла. Однажды я пела сивиллу, но не могу вспомнить, где и в какой опере. И более того, мне на это наплевать!

– О, ради всего святого, оставь пророчества Марджори – бросила Джессика, все еще переживая из-за слов подруги.

– Не оставлю. Вы с Джорджем можете не соглашаться с моими словами, хотя это правда, но вот Марджори не может. Она была писательницей и хочет ею быть. Но только она не пишет, – следовательно, не делает того, что хочет. А вы, Люциус, хотите быть художником.

– Не совсем так, Делия. Нужно употребить прошедшее время. Все это дела давно минувших дней. Мальчишеская прихоть, не больше. А сейчас я взрослый успешный банкир, опрометчиво оторвавшийся от работы, чтобы приехать на «Виллу Данте». Вероятно, это вообще было ошибкой – учтивая, что скрывается в этой башне. Я, как и запланировал, поеду в Лондон, где пробуду несколько лет и заработаю кучу денег для себя и для банка. И кстати, я скоро женюсь.

Это заявление было встречено ошеломленным молчанием.

– На ком? – спросила Марджори. – Конечно, на ком-нибудь совершенно неподходящем. Готова поспорить.

– Напротив, Эльфрида – дочь английского банкира, главы торгового банка. Красива, хорошо воспитана, обворожительна – словом, обладает всем, что может желать мужчина от хорошей жены. Она не слышит голосов, не поет, не лентяйничает, и для меня будет большим облегчением вновь оказаться в ее компании.

– Эльфрида? – переспросила Воэн, внезапно встревожившись. – Это необычное имя. Она, случайно, не из Йоркшира?

Джессика смотрела на Люциуса с испуганным выражением на лице.

– Надеюсь, вы говорите не об Эльфриде Харрингтон-Ноулз?

– Именно о ней. Вы ее знаете?

– Знаем ли мы ее? – воскликнула Делия. – О да, мы ее хорошо знаем. Вместе учились в школе. Вы не можете жениться на Эльфриде. Послушайте, да ведь она…

– Делия, замолчи! – крикнула Джессика. – Если Люциус влюблен в Эльфриду и собирается на ней жениться, тогда ни слова больше. Нет! Ни слова! – Мелдон повернулась к американцу. – Мы знали Эльфриду только по школе. Никто из нас с тех пор с ней практически не сталкивался.

– Ты, может, и нет, а я…

– Делия, я сказала – замолчи!

– О, хорошо. – Та бросила потемневший взгляд на Люциуса. – Вы будете потом жалеть, только и всего. Это тоже часть той фальшивой, иллюзорной жизни, которую вы ведете. Хотите быть живописцем, но у вас не выходит по какой-то причине, и тогда вы изобретаете себе эту никчемную жизнь, чтобы чувствовать себя как можно более несчастным.

Черт, а ведь именно это произойдет, если он женится на Эльфриде. С таким же успехом можно пойти и запереться в той безысходно-трагической комнате в башне. Выйдет не намного хуже, чем быть банкиром, с Эльфридой в качестве жены.

Люциус выглядел скорее позабавленным, чем раздраженным, но Делия подозревала, что под беспечностью тона, каким он произнес: «Благодарю за совет», – вновь скрываются напряжение, паника и замешательство.

– Что ж, среди нас, похоже, вы одна сделали правильный выбор, – продолжал он. – Мы все неудачники или сбились с пути, тогда как вы наслаждаетесь успешной и полностью удовлетворяющей вас жизнью.

– Не говорите глупостей! Как вы можете быть столь слепы? Неужели я кажусь вам счастливой?

– А разве нет? – спросила Джессика.

По ее голосу Воэн поняла, что та боится, как бы она не начала рассказывать всем о чувствах к Тео. Чего она, конечно, делать не собиралась; не настолько уж много и выпито.

– Знаешь ли ты, чего мне это стоит – часами агонизировать на сцене и почти всегда в конце спектакля испускать последний вздох? Ненавижу это! Опера – это почти всегда трагедия, и от трагедий я сама чувствую себя невыносимо несчастной. Меня тошнит, мне тяжко петь эти роли. Есть голос, есть техника, есть подходящая для оперы внешность, выносливость, стойкость, упорство – я обладаю всем, что для этого требуется. Кроме одного – нужного темперамента.

– Это просто временное настроение, – заметил Джордж. – Приступ меланхолии, от которого страдают все артистические натуры. Это пройдет, обязательно.

– Настроение – может быть, но не роли. Вам когда-нибудь приходило в голову, что практически в каждой опере женская роль – это роль жертвы? В опере женщины переживают предательство, страдают от угнетения, обречены на смерть и страдания. – Воэн звонко ударила пальцем по пустому стакану и в тон этой ноте пропела долгое: – Обречены-ы! Ирония в том, что я билась за возможность стать оперной певицей. Я отстаивала свои права, видела себя сильной, независимой женщиной, отстранилась от своего отца, трудилась как собака – и добилась чего хотела…

– А я и понятия не имела, – потрясенно выдохнула Джессика. – Делия, почему ты мне ничего не сказала?

– Потому что тебе и своих проблем довольно, незачем было наваливать еще и мои.

– Разве не для этого существуют друзья?

– Не всегда. Порой друзьям лучше держать свои проблемы при себе.

– И давно ты ненавидишь то пение, которым занимаешься?

– Примерно столько же, сколько музыка – которую я люблю, это моя жизнь! – перестала быть радостью только для меня и сделалась долгом и обязанностью перед другими. Дело не в том, что музыка, которую я исполняю, недостаточно хороша для меня. Я ее обожаю. Во всяком случае, обожаю, когда нахожусь среди публики или по эту сторону репродуктора.

– Значит, уже давно, – подвела итог Джессика. – И не проронила ни слова.

– Я должна была сама во всем разобраться. И с тех пор как нахожусь здесь, все настойчивее чувствую потребность посмотреть правде в глаза – признать, что для меня это губительно, что я просто заболеваю.

Еще до того как на нее навалился бронхит, Делия чувствовала себя измученной и обессиленной после каждого спектакля, страдала желудком, часто простужалась. А люди, по мере ее восхождения по карьерной лестнице, твердили, как она талантлива, как ей повезло!

– Мне несказанно повезло: ведь в этом бизнесе, в опере, жестокая конкуренция – лишь один из тысячи, из десяти тысяч чего-то добивается. Нужен голос и хорошие педагоги, а больше всего – удача, умение оказаться в нужном месте в нужное время. У меня все это было. И после достигнутых успехов признать, что мне это не подходит, – значит, выбросить все старания на ветер, зарыть талант в землю. Это казалось предательством по отношению к тем людям, которые помогали мне подниматься к вершинам профессии.

Она подтолкнула Люциусу свой бокал.

– Вам уже хватит.

– Вы говорите прямо как мой отец. Разве что для него и чайная ложка алкоголя – это перебор.

На террасу вышла Бенедетта с серебряным подносом. На нем было пять маленьких рюмок, бутылка вина темно-золотистого цвета и блюдо с крохотными печеньицами.

– А это что за штуки? – спросила Марджори. – Похожи на сухарики с орехами.

– Бискотти, – пояснил Люциус. – Твердое, как кирпичи, сухое печенье; зубы поломаете, если попытаетесь откусить. Его надо окунать в вино – это десертное вино, очень сладкое, – и бискотти размягчатся. Тогда ешьте.

– Отлично. Дайте мне попробовать.

– Это вино гораздо крепче, чем то, что вы только что пили, – предостерег Делию Люциус. – У вас будет утром страшное похмелье.

– Но пока что ночь тепла и полна обещаний, небо в звездах, воздух благоухает ночными ароматами. Я пью не для того, чтобы утопить в вине свои печали.

Нет, сейчас она пила, чтобы отпраздновать то почти божественное откровение, что обрела здесь, на «Вилле Данте». Ее жизнь по-прежнему полна проблем, и утром, когда придется встретиться лицом к лицу с необходимостью принять решение, к которому подталкивало это откровение, все покажется еще тяжелее. Насколько иначе могло бы все быть, если бы они с Тео… Но она не намерена была говорить либо думать об этом – во всяком случае, не сейчас.

– Я хотела бы потанцевать нагой среди оливковых деревьев, но думаю, что упаду.

– Определенно упадете, – согласился Джордж с тревогой в голосе. – Умоляю вас не делать ничего подобного.

– Ночное прикосновение Бахуса, – промолвил Уайлд. Его минутный приступ паники миновал, и теперь, глядя на него, Делия видела иного Люциуса – находящегося в ладу с самим собой, веселого, смешливого, жизнерадостного. Что за странный человек, с этой многослойностью натуры и разными характерами, уживающимися в одном. У него, без сомнения, имелся набор и других личин на всякий необходимый случай. И одна из них очень пригодится ему осенью, когда он будет исполнять вторую главную партию на церемонии, которую Делия вспоминала с такой болью и страданием. Зная Эльфриду, можно было предположить, что эта свадьба будет еще более грандиозным мероприятием, чем свадьбы Джессики или Фелисити. В Йоркском соборе, вероятно, со всей пышностью и помпой. У Эльфриды всегда была вульгарная плебейская жилка. Она не заслуживает такого неординарного человека, как Люциус, и, конечно же, угробит всякие его надежды – если таковые имеются – быть кем-то, кроме как процветающим дельцом и машиной для зарабатывания денег.

– Еще минута, – звенящим голосом произнесла Делия, – и я усну прямо за столом!

Ей вспомнилась – да так живо, словно все происходило сейчас перед ее глазами – мудрая старая женщина, с которой она познакомилась в прошлом году, одна из лучших певиц своего поколения.

– Ты можешь посвятить всю жизнь тому, чтобы радовать других, и никогда не будешь чувствовать себя удовлетворенной, а можешь сделать так, чтобы самой получать от жизни удовольствие, – сказала она тогда Делии.

Та не поверила, но встревожилась.

– Что же я буду делать, если не стану петь? Это все, что я умею; я люблю музыку.

– Петь что-нибудь совершенно другое. Такое, от чего ты будешь получать удовольствие.

Воэн смотрела на мерцающие желтые язычки пламени.

– Наверное, мне должно быть стыдно поворачиваться спиной к высокому искусству, но мне не стыдно.

– Искусство и певец, – рассудительно изрек Джордж, – это не одно и то же. Я знаю нескольких певцов – исполнителей классической музыки, которые глупы как пробки.

– Думаю, именно они и делают это лучше всего, – ответила Воэн, чудовищно зевая. – Им все равно, их это глубоко не затрагивает, их ни на грош не волнуют эмоции, что приходится изображать в лучах рампы. Они просто перекатываются по сцене, отбарабанивают свои арии, умирают по сигналу, а потом спокойно отправляются домой выпить свою чашечку «Хорликса». [33]33
  Фирменное название укрепляющего молочного напитка.


[Закрыть]

Люциус посмеивался над ней; он опять соскользнул в тот образ, который Делия видела чаще всего, – легкомысленный и лениво-добродушный. Сейчас певица увидела это в виде занавеса, скрывающего куда более мятущуюся, беспокойную натуру. Хотя, пожалуй, под ней, еще глубже, скрывался его истинный характер, как раз соответствующий той внешней маске, что Уайлд надел. Воэн чувствовала, что Господь Бог не замышлял Люциуса человеком нервным, мятущимся, снедаемым заботой. Но не замышлял также скучным и заурядным, которому комфортно в том мире, какой он избрал своим поприщем.

– Я вам кое-что скажу, причем совершенно бесплатно. – Делия с трудом подавила зевок. – Вы не очень-то счастливы в роли банкира и не будете счастливы в роли мужа Эльфриды. Никогда. Даже не надейтесь.

С этими словами она уронила голову на руки и уснула.

– Так, – фыркнула Марджори.

– Была ли это просто пьяная болтовня или правда, хотел бы я знать, – проговорил Джордж.

– Это правда, – немедленно откликнулась Джессика. – Делия никогда не лжет о себе. На самом деле она очень редко говорит о себе, но уж если говорит – поверьте мне, это серьезно.

– Что будем с ней делать? – спросил физик. – Следует ли ее разбудить и посоветовать идти в постель?

– Не думаю, что у вас получится. – Марджори макнула сухарик в вино. – Теперь она проспит до утра.

– Но мы не можем оставить ее здесь, за столом.

– Когда допьем вино, мы с вами отнесем ее наверх, – предложил банкир. – А девушки уложат в кровать.

– Если бы Делия была вашей подругой и переживала все то, о чем сейчас говорила, вы догадались бы об этом? – спросила Джессика у Марджори.

– Что она переживает кризис? О да. Я бы догадалась.

– Как получается, что вы, совершенно посторонний человек, это увидели, а я – нет, хотя знаю ее так хорошо? И находилась от нее так близко?

– Я наблюдаю людей, это моя работа. А вы – нет. Кроме того, существует определенное количество эмоциональной сумятицы, с которой человек может смириться. У всех нас есть свои пределы. Делия нащупала этот предел, и теперь займется переоценкой собственного «я» с точки зрения практической жизни и приемлемости для себя. Ей повезло – не многие на это способны.

– Не у многих из нас есть ее дарование, – заметил Джордж. – Я все-таки думаю, какая это потеря для музыки!

– В вас говорит сентиментальность, ничего больше, – возразила Свифт. – В мире множество певцов, они приходят и уходят, а музыка остается. Кроме того, если она не будет петь Верди, это не означает, что вы никогда не услышите другой Дездемоны. И только подумайте о той радости, что Делия принесет тысячам и тысячам людей, которые никогда и рядом не бывают с оперным театром, если будет петь что-то иное. Они будут выходить с каждого ее музыкального шоу веселыми, беззаботными, чувствуя на душе радость – ведь на целый час или больше удалось забыть о своих проблемах. А когда на следующее утро – стоя в ожидании переполненного трамвая, чтобы ехать на свою унылую работу, и беспокоясь о том, чем заплатить за ремонт парового котла, – они станут мурлыкать под нос мелодию из вчерашнего мюзикла, то вспомнят, как были счастливы, слушая восхитительный голос Делии, и приободрятся. Для мира этот талант такой же дар, как и умение трогать души в оперной трагедии. Пусть немного иной, но для ее собратьев-людей несущий такое же благо.

Хельзингер хмурился.

– Из ваших слов следует, что простое развлечение имеет равную ценность с…

– Чушь! – оборвала Марджори. – Место найдется для обоих. Я вот не пишу… не писала… высоколобой литературы. Я люблю ее читать… ну, некоторую часть. По мне, нет ничего лучше Шекспира или Горация. Но простые радости жизни нам тоже нужны. Вам самому не хватает жизненных радостей, Джордж, тогда, может, вы не были бы таким грустным.

Лицо ученого вдруг озарилось улыбкой, превратившей его из обычного, довольно невзрачного человека в очень обаятельного.

– Да, вы правы. Вы совершенно правы.

Какой симпатичный человек, подумала Джессика и обнаружила, что зевает так же широко, как недавно подруга.

– Пора перенести Делию в кровать, – подвел итог Люциус.