Текст книги "Вилла в Италии"

Автор книги: Элизабет Эдмондсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

7

– Ну как башня? – спросила Джессика, встречая четверку у дверей виллы.

– Изумительна.

– Колдовская.

– Так прекрасна, что нельзя поверить.

– Потрясающая.

– Вам надо пойти и взглянуть.

– Что ж, я непременно как-нибудь схожу, хотя мне кажется, что эта башня совершенно частное владение и посторонним там не место. Что это? Неужто вы нашли кодицилл, вложенный между листами книги?

– Это фотоальбом, он был на верхнем этаже башни.

– Ты не поверишь: здесь запечатлены счастливые моменты нашей жизни! Можешь себе представить? – весело поведала Делия. – Хотя каким образом Беатриче Маласпина узнала, что они счастливые, один Бог ведает. Пока что она, похоже, попадает в точку, но моих фотографий там столько, что страшновато в них копаться.

– У тебя была масса счастливых моментов в жизни. А это предназначено только для твоих глаз, или я тоже могу взглянуть?

– Потом. Сейчас время ленча. А какие это счастливые моменты у меня были?

– Большей частью, когда рядом не наблюдалось твоих родственников. Когда ты пребывала в этаком легкомысленном, бесшабашном настроении. Правда, в последнее время я его у тебя что-то не замечаю и подозреваю, что в альбоме маловато окажется фотографий трех-четырехлетней давности.

После обильного ленча Мелдон выразила полную физическую и моральную удовлетворенность:

– Объелась как удав, но ощущение превосходное.

Люциус рассмеялся и вышел следом за ней на террасу, туда, где в окружении груды книг стоял ее шезлонг.

– Хорошие книги Марджори пишет. Увлекательные. Хотя, каюсь, я все-таки раз или два клюнула носом, но виной тому сонливость и солнце, а не проза. А что, остальные не хотят на воздух?

– Джордж отправился прогуляться. По-моему, он в задумчивом настроении, в котором вообще довольно часто пребывает. Что-то его гнетет. Он не рассказывает, в чем причина, так что мы не можем помочь.

– Марджори говорит, это что-то связанное с работой.

– Может быть. Они с Делией пошли наверх – Марджори хочет примерить платье, один из тех нарядов, которые так соблазнительно висят в шкафах.

– Берите шезлонг. Бенедетта вынесет кофе сюда.

Люциус умело управился с шезлонгом, заслужив восхищенное воркование Джессики:

– Вот это другое дело: сразу видно, кто хозяин. Мы с Делией все руки поломали с этими ужасными штуками, а Бенедетта велит Пьетро каждый вечер складывать их на ночь.

– Я думаю, она боится, что от росы ткань сядет или начнет гнить, – пояснил Уайлд.

Джессика откинулась на спинку шезлонга, услышав прямой вопрос американца:

– А что, Делия влюблена в вашего брата Тео?

– А вы мне не показались сплетником.

– Я и не сплетник, но тут кроется какая-то тайна, и я, ну… признаюсь… что заинтригован.

К своей досаде, он обнаружил, что краснеет, и понадеялся, что загара хватит, чтобы это скрыть. К счастью, в данный момент он был в безопасности – Мелдон смотрела вдаль.

– Конечно, если вы считаете, что это будет предательством вашей дружбы…

– Сначала скажите, что навело вас на такую мысль.

– Фото. Почему снимок со свадьбы ее сестры оказался на нижнем этаже, в Аду? И ее реакция на эту фотографию. Ведь это и впрямь ад – быть влюбленной в мужа сестры.

– Она в него не влюблена, – отчеканила Джессика. Несколько минут они сидели в молчании, пока хранительница секрета подруги не сдалась.

– Ладно, она была влюблена в Тео. И даже очень сильно. Хотела выйти за него замуж. Но потом он встретил Фелисити, и все кончилось.

– Тео предпочел это воплощенное совершенство Делии?

– Мне нравится недоверчивость в вашем голосе. Я скажу одну гадкую вещь, хотя Тео мой брат: Фелисити унаследует больше, чем Делия.

– Да, это подлое замечание, – отозвался Люциус одобрительно. – А как вы ладите с братом?

– Так себе. Зануда с претензиями, который всегда и во всем прав.

– Почему же Делия в него влюбилась?

– Он красив и сексапилен – так говорят мои подруги, – к тому же большой приятель мужа, так что в настоящее время мы с Тео не очень ладим.

– Расскажите о вашем муже.

– Вам так хочется знать, за какое дерьмо я вышла? Вы уверены? От этой повести способны зарыдать вон те статуи. Но с другой стороны, вам может оказаться полезным это услышать: вы ведь собираетесь ринуться в омут с Эльфридой, не так ли?

Люциус растерялся.

– Как вы сказали?

– Извините, если мои слова вас задевают, но вы сами попросили.

Она надвинула на глаза темные очки. Уайлд лежал в шезлонге и ждал.

– Ричи Мелдон. Хм, что я могу сказать о Ричи Мелдоне? Где и когда я с ним познакомилась? Когда работала у его отца, Тома Мелдона, который такая же сволочь, как и его сын, только более откровенная. Черт меня дернул пойти к нему работать! Итак, начнем с Ричи, как видит его мир, с Ричи – любимца прессы. Так сказать, справочник «Кто есть кто», о'кей? Родился в 1920-м. Частная школа… не помню, какая именно… О да, помню, одна из тех, что на севере, «Барнард-Касл», кажется, или «Седберг»? Дух регби, коллективизма и культивирования мужских ценностей. Забавный выбор, учитывая, что его отец такой приверженец левого крыла. – Она помолчала, размышляя о Мелдонах, отце и сыне. – Том Мелдон – этот из тех, что из грязи в князи. Из большой грязи в большие князи. Впрочем, вернемся к Ричи. Сразу, как началась война, он записался в армию: к тому времени Мелдон уже выучился на летчика – папочкины денежки очень пригодились – и пошел прямиком в Королевские военно-воздушные силы. Стал асом и прошел всю войну без единой царапины. Уже тогда в газетах всегда печатали его фотографии: белый шарф на шее, улыбка во все лицо, в обнимку с какой-нибудь девушкой из Женской вспомогательной службы ВВС или медсестрой. Красив, мужествен, храбр, успешен.

– Вы не вправе поставить ему в вину удачную войну.

– Только мужчина может назвать это удачной войной. Я называю ее проклятой и бесчеловечной. Да, знаю, это была необходимая война, но я до сих пор думаю о ней с содроганием. После войны он по-прежнему был всегда в центре внимания: то участвовал в автогонках по какой-нибудь пустыне, то в скачках, то выделывал «мертвые петли» на своем самолете.

– Теперь я понимаю – просто бесценная находка для газетчиков.

– Но должен был строить карьеру – не мог же он только болтаться без дела со своим бравым видом, – поэтому Мелдон и двинул в политику. Тут же получил гарантированное место в парламенте от партии тори. Вы знаете, кто такие тори?

– Консерваторы?

– Верно. Правое крыло. Лейбористы – это социалисты, о чем вы узнаете, если собираетесь заниматься в Англии банковским делом, потому что, естественно, вы, банкиры, не любите социалистов. «Красные» – так вы их называете?

– Некоторые называют.

– Мы, в Англии, так говорим, если их нелюбим. Отец Ричи красный, хотя в наше время, пожалуй, скорее бледно-розовый. Он был выдвинут в палату лордов правительством Эттли. Дал кучу денег на нужды партии; думаю, это обычная вещь.

– Значит, они из противоположных лагерей? А это разве тоже обычно? В Америке, если брать политические династии, куда отец – туда и сын. Республиканцы воспроизводят республиканцев, демократы – демократов.

– Ричи вступил в консервативную партию, потому что учуял грядущее поражение лейбористов, а он хотел попасть в парламент от партии победителей. Будь лейбористы в силе, он стоял бы за них; это в его натуре – быть среди правящих.

Джессика сняла очки и потерла глаза.

– Честное слово, я не хочу больше говорить о Ричи. Если вам нужны еще какие-нибудь подробности, спросите Делию. Она его сразу раскусила. Если бы только я ее послушала, то не оказалась бы сейчас в ловушке.

– Так почему же вы за него вышли?

Мелдон обвела глазами сад: услышала ленивое жужжание пролетающей мимо пчелы, неожиданную птичью трель, лай собаки вдалеке; увидела трепещущую зелень, яркие краски майских цветов, громадный темно-синий купол неба над головой, – и порожденная этим моментом искренность побудила ее сказать то, в чем она не признавалась прежде ни себе, ни другим:

– Я вышла за него, потому что Ричи был богат.

8

Делия и Марджори сидели бок о бок на диване, рассматривая альбом с фотографиями.

– Это я, когда мне было три года, на своем первом трехколесном велосипеде, – пояснила Воэн. – Я помню это так явственно. – Да, это был чудесный день. При взгляде на фото воспоминания нахлынули волной. Велик был красный, хотя отец сказал, что черный практичнее. – Это все няня. Она была мне поддержкой и утешением. Больше матерью, чем родная мать.

– Удивительно: чем богаче люди и выше на общественной лестнице, тем меньше времени они хотят уделять собственным детям. Казалось бы, должно быть наоборот.

Делия пролистала несколько страниц и дошла до фотографий Марджори.

– Вот опять вы с осликом. А вот пони, в шляпе, с торчащими сквозь нее ушами.

– Это Старичок – отец впрягал его в тележку с зеленью. Когда я была маленькой, мы возили овощи на рынок.

– У вас есть еще такие снимки?

Свифт покачала головой:

– Нет. Мало того, даже не помню, чтобы когда-нибудь раньше его видела. Поскольку обоих моих родителей нет в живых, я не могу у них спросить, а когда дом разбомбили, ничего не осталось.

– Вот настоящая загадка: как Беатриче Маласпина раздобыла этот снимок? Хорошо говорить: агентства по сбору газетных вырезок, – но некоторые из этих абсолютно личных фотографий она никак не могла там добыть.

– Может, она задействовала детективное бюро?

– Вы думаете? Полагаю, это могло бы объяснить происхождение некоторых.

– Единственное объяснение, но какие затраты! Такие услуги недешевы.

– Не думаю, что деньги были проблемой для Беатриче Маласпины.

– Нет, конечно. А когда она ставит что-то своей целью – результат не заставляет себя ждать. Твердость и решительность – важная часть ее натуры.

– Как вы хорошо говорите о ней – так, словно она до сих пор жива. Жаль, что ее нет с нами и мы не можем задать ей все эти вопросы.

– Ну, тут уж ничего не поделаешь, приходится разгадывать головоломку самостоятельно. Мне нравится, как выглядит ваш отец. У него доброе лицо.

Делия наклонила голову, чтобы получше приглядеться.

– Доброе? Я не назвала бы отца добрым.

– Мог бы он пнуть собаку или застрелить кошку?

– О Господи, нет, конечно, никогда в жизни! – рассмеялась Воэн, но потом сделалась серьезной. – Нет, в нашей семье вся жестокость характера досталась моему брату Босуэллу. – Интересно, подумалось ей, от кого он унаследовал эту порочную жилку? От матери? От отца?

– Значит, вы согласны, что ваш отец если и не добр, то и не жесток?

– Марджори, что вам так дался мой отец? Какая разница, добр он или нет? Суровый, аскетичный человек, человек высокой морали. Ненавидит вино и табак и живет, как он сам бы это назвал, добродетельной жизнью. Это все, что можно о нем сказать.

– У него притягательное лицо. Отнюдь не лицо ограниченного человека. Он не выглядит брюзгой.

– Ему это и не требуется. Его собственная жизнь настолько совершенна, что лорд Солтфорд может позволить себе смотреть на всякого, кто не соответствует его высоким жизненным стандартам, свысока, с оттенком печальной беспристрастности.

Свифт быстро перелистывала страницы альбома, выискивая другие снимки Делии.

– Здесь совсем нет фотографий, где ваши родители были бы вместе. Они несчастливы в браке?

Марджори шутит?

– А разве существует такая вещь, как счастливый брак? Моя мать – очаровательная женщина. Она околдовала отца, он женился на ней, а затем, очевидно, наступило крушение иллюзий. Оба идеально учтивы и обходительны друг с другом на людях и не общаются в семейном кругу.

– И не ссорятся?

– Нет, насколько мне известно. Ссорились, когда я была маленькой. Не очень долго. Если они не разговаривают, то как могут ссориться?

– Их взаимное отчуждение имеет какое-то отношение к смерти вашего брата?

Певица вспомнила, как впервые приехала домой на каникулы после известия о гибели Босуэлла.

– Отец отнесся к гибели брата безразлично, что довольно странно, если хотите знать. Моя мать скорбела, хотя это была молчаливая скорбь, без рыданий. Она проявила себя англичанкой до мозга костей. Отец же вообще не сказал ни слова – казалось, его это не интересует. Позже пришло письмо от боевого командира брата, где говорилось, что он был превосходным офицером, погиб доблестно и о нем скорбят как о товарище и как о замечательном солдате. Папа тогда обронил по этому поводу, тихонько, чтобы мать не слышала: «Какую чушь городят эти люди!»

– Должно быть, вашей матери было тяжело, что ваш отец так презирает единственного сына. Почему они не разведутся, раз брак настолько не удался?

– Вы очень настойчивы. Не будем об этом. – На какой-то момент Делия испытала искушение закрыть альбом, встать, потянуться, сказать, что с нее довольно скучных старых фотографий и что она намерена пойти поплавать. Но не сделала этого. Было что-то непреодолимое в Марджори и ее нескромных расспросах. – Мой отец убежденный противник развода. По его мнению, клятвы, которые люди дают в церкви, обязывают ко многому. Их брак оказался скорее плохим, чем хорошим, но, думаю, он считает, что это одно из испытаний, которое посылает ему Бог.

– Ваша мать могла бы сама его оставить. Могла бы получить развод.

– В семье матери не принято разводиться. Никто из них никогда, на протяжении многих поколений, не разводился. Никакие братья или сестры, ни дальние родственники – никто не считал возможным замарать себя участием в бракоразводном процессе. У них так не принято.

– Как романтично для нашего времени! – подивилась писательница. – То есть они такие спокойные, невозмутимые английские сквайры? Или же просто берут себе любовников, как те дворяне в эпоху Регентства, которые только и делали, что прыгали из постели в постель?

– Я понятия не имею, что делала и чего не делала моя мать, – отчеканила Делия ледяным тоном. – Право, это не мое дело и, уж конечно, не ваше.

– Ну, вот пошли таблички «Держись подальше», – с полнейшим добродушием отозвалась Марджори.

– Мой отец влюбился в красивую женщину, – сухо произнесла Воэн. – Это не такой уж редкий случай, не так ли? Я не думаю, что Люциус влюблен в Эльфриду – не могу такого себе представить. Тем не менее он собирается на ней жениться, и, осмелюсь сказать, вполне возможно, что они притрутся друг к другу, как это часто бывает. Не в этом ли и состоит, в конечном счете, семейная жизнь?

– Мне трудно судить.

– Вы не жалеете, что никогда не были замужем?

– Это абсолютно не про меня. Кто этот мужчина рядом с вами? Вот здесь вы действительно выглядите счастливой.

– Я была влюблена, – отозвалась певица, едва взглянув на фотографию. Как попал к Беатриче Маласпине этот снимок? Тео тогда передал фотоаппарат прохожему, который их и щелкнул: возлюбленный обнимает ее за плечи, а она смеясь смотрит на него, сияя счастьем. Делия сделала три таких карточки: одну для себя, одну для него и одну на всякий случай, – потому что не могла вынести мысли о том, чтобы хоть одно его изображение пропало.

– Я порвала свой экземпляр. Это Тео. Да-да, тот человек, который женился на моей сестре, можете не спрашивать. Он был моим любовником, а я безумно его любила.

Глаза Марджори блеснули.

– Так почему же он женился на вашей сестре, а не на вас?

Уж эта писательница, со своими «почему»!

– Потому что она околдовала его, точь-в-точь как моя мать – отца. У Фелисити есть эта способность: поманит – и мужчины идут.

– Цирцея, – понимающе кивнула Свифт. – Значит, он не был влюблен в вас так сильно, как вы в него?

– Конечно, был!

– Примечательный человек, должно быть, раз мог так сильно любить двух женщин одновременно.

– Он и не любил Фелисити. Говорю вам, сестра колдунья, обольстила его. Она красива и обворожительна. Даже сногсшибательна. Все произошло молниеносно, раз – и готово. В один прекрасный день Тео просыпается и обнаруживает, что женат на ней.

– В таком случае он, вероятно, очень слабый человек, если позволил двум женщинам собой манипулировать.

Делия вспыхнула и разразилась гневной тирадой в его защиту:

– Тео очень целеустремленный человек, блестящий адвокат и ни капельки не слабый! Я никогда не влюбилась бы в слабого человека; я его попросту презирала бы, будь он таким! Не забывайте: Фелисити богата, то есть будет богата. Считается, что она как старшая сестра получит львиную долю наследства отца, и я знаю, что она также получит деньги, которые моя мать собиралась завещать Босуэллу.

– Откуда вам это известно?

– Сестра сама мне сказала.

Фелисити сообщила это небрежно, как бы между прочим: «Знаешь, мама не собирается тебе оставлять ничего, кроме нитки жемчуга. Адвокаты мне все объяснили. Она сделала новое завещание после смерти Босуэлла. Говорит, что о тебе позаботится папа. Деньги, которые она унаследовала от своего отца, перейдут ко мне».

Это больно уязвило Делию. Нет, «уязвило» – слишком слабое слово. В то же время нельзя сказать, что она не знала, как мало любила ее мать по сравнению с Фелисити.

– Так что Фелисити будет гораздо богаче меня.

– Вы по-прежнему его любите?

Ответ Воэн был уклончив:

– Я с ним редко вижусь.

– Хороший мотив для убийства.

– Я не собираюсь убивать Тео.

– Нет, но, возможно, вы думаете, в самой глубине сердца, что жизнь для вас могла бы стать лучше, не будь Фелисити.

Делия покачала головой:

– Я не желаю Фелисити смерти, только сожалею, что она не осталась в Америке. Тогда она не встретилась бы с Тео и не вышла за него. Довольно гнусно с вашей стороны выстраивать вокруг меня детективный сюжет.

– Мы, романисты, постоянно придумываем какие-нибудь сюжеты и кладем их на бумагу – это наш хлеб. Мы создаем модель жизни. Вот почему люди так любят истории – будь они услышаны у матери на коленях или прочитаны в детективном романе по дороге на работу. Интересный сюжет – это то чего жаждет каждый.

Певица немного расслабилась и отодвинула альбом.

– Счастливые моменты жизни! – горько произнесла она. – Если Беатриче Маласпина хотела заставить нас вспомнить счастливые моменты, она, конечно, не учла, что поблизости будете вы. – Делия встала, потянулась и сказала, что намерена поплавать.

Марджори не предложила составить ей компанию.

– А я иду обратно, в башню. – Она закрыла альбом и положила на стол. Не абы как, а осторожно и бережно, словно некий драгоценный предмет. – Утром свет был таким ярким, что я почти ослепла. Хочу надеть темные очки и взглянуть еще разок. А потом сяду и буду наслаждаться красотой пейзажа. Помашу вам, если увижу вас в море.

Воэн спаслась от нее бегством – пошла собирать купальные принадлежности. Вознамерившись уже надеть свой обычный купальник, она вдруг задумалась. Вспомнила, что привезла с собой еще один, в качестве запасного: лазоревый, в крапинку, цвета зимородка – не купальник, а сокровище. Купила его, повинуясь импульсу, привлеченная живыми, яркими красками, но так ни разу и не надела. Сейчас Делия решила это исправить и, подхватив также халат и полотенце, устремилась к морю. Черт бы побрал писательницу с ее сюжетами! Ей-богу, эта женщина полоумная, со своими голосами и дикими теориями. Неудивительно, что она не способна больше писать, раз голова ее забита этой псевдопсихологической чепухой.

9

Ключ от башни положили обратно под цветочный горшок. Вот интересно зачем? – подумала Свифт, наклоняясь, чтобы его достать. От кого запирать башню? От Бенедетты? Писательница готова была биться об заклад, что итальянка прекрасно знала, что именно находится в башне, и ее это ни в малейшей степени не интересовало. Или она и впрямь до сих пор считает, что башня опасна?

– Что ж, Беатриче Маласпина, – произнесла Марджори, открывая дверь, – ваше предостережение попало в точку.

«Опасна» – это самое подходящее определение. Не из-за того, что камни рушатся, – рушится многое другое.

У нее не было намерения смотреть на помещение первого этажа – кому охота, чтобы ему столь мощно и драматично напоминали об ужасах войны? Возможно, это не имело того же воздействия на Делию, но она-то, Марджори, пережила лондонский блиц и очень хотела бы его забыть. Точно так же не стала она задерживаться на этаже с Чистилищем. Нет, именно верхний этаж, наполненный светом и красотой, притягивал ее. Миновав последний лестничный марш, она открыла дверь в круглую комнату. Марджори заранее задержала дыхание, боясь, что комната может оказаться не такой волшебной, какой запомнилась.

Свифт медленно обошла окна, всякий раз разглядывая какой-то фрагмент расстилающегося перед ней вида: крупным планом – оливковые рощи, подальше – море, еще дальше – безмолвие убегающих к горизонту волнистых холмов, усеянных сельскими домиками и кипарисами.

Писательница подошла к столу. Там стояла деревянная коробка, и она ее открыла. Краски. Неудивительно – и сама была бы счастлива заниматься здесь живописью, будь она художником. Здесь ли сидела Беатриче Маласпина, когда делала рисунки в найденной ими записной книжке? Независимая, движимая в жизни каким-то собственным замыслом, была ли эта женщина счастлива? В тех зарисовках и в подписях к ним чувствовались вкус, сочность, изобилие, которые позволяли думать, что была.

Потом записная книжка оказалась забыта, потому что Марджори увидела то, что искала, на полу, под стулом. Нечто замеченное ею краешком глаза еще тогда, перед поразительными открытиями, которые припас им фотоальбом. Она села на корточки и вытащила из-под стола маленькую портативную пишущую машинку в футляре на молнии. Некоторое время неподвижно смотрела на нее, потом перенесла на стол. Расстегнула молнию и вытащила машинку. Современная, и, кажется, в превосходном состоянии. Использовалась для писем? Стала бы женщина поколения Беатриче Маласпины печатать письма на машинке? Деловые – пожалуй. Например, своему адвокату. Или кодицилл. Марджори могла бы опробовать машинку, будь здесь бумага. Повинуясь импульсу, Свифт потянула за ручку одного из ящиков стола. Он легко выдвинулся, и внутри оказались целая коробка писчей бумаги, свежая лента для машинки, прямо в целлофановой упаковке, ластик для шрифта и набор карандашей.

– Спасибо! – произнесла она.

Теперь писательница не испытывала колебаний. Вынула все это и закрыла ящик. Потом аккуратно убрала машинку обратно в футляр и закрыла молнию. Но зачем? Разве возникла какая-то надежда, что она снова будет писать? Скорее всего, нет, просто машинка давала ощущение тепла, чего-то родного. Все это орудия труда, подарок ей от Беатриче Маласпины, а подарки, как научили Марджори, всегда надо принимать с благодарностью.

Писательница взяла футляр за ручку. В ее комнате есть стол, который как раз придется впору.

Через десять минут после ухода Свифт по той же лестнице поднялся Джордж. Его притягивал свет. Именно свет в круглой комнате и открывающиеся из окон виды сообщили ему в предыдущий визит благословенное ощущение уюта и безмятежного покоя, столь редкое в последнее время. Это немного напоминало часовню, где человек находится в присутствии… Чего? Бога? Нет – живой, дышащей, гармоничной Вселенной, где нет диссонирующих нот, нет непримиримых противоречий с собственной совестью.

Когда Джордж оказался наверху, он глубоко вздохнул и проделал в точности то, что до него проделала Марджори, – медленно обошел комнату по кругу, вдоль всех окон, умиротворяя сердце и ум. В центре свисала с потолка на нитке хрустальная подвеска – Хельзингер прежде ее не заметил – и медленно вращалась от ветерка; попадавший на нее свет калейдоскопом цветных зайчиков рассыпался по стенам и потолку. Ученый застыл, словно дитя, захваченный переливчатой радугой, забыв о себе, о башне, о времени, обо всем, кроме этого света.

Каким поразительным художником был тот, кто создал эту комнату! Какое терпение нужно было, чтобы разместить каждый из крохотных изразцов так, как было задумано. Но ничего случайного не могло быть там, где за дело бралась Беатриче Маласпина, – в этом он уже убедился. Как и записная книжка, с ее изысканными в своей простоте рисунками, эти фотографии из альбома – что они означают? Зачем было прилагать такие усилия, чтобы спрятать от них четверых откровения башни? Имеют ли эти рисунки и записи в тетради какой-то дополнительный, более глубокий смысл? Вероятно, им этого никогда не узнать.

Он вздохнул, и вздох помог ему немного расслабиться, снял напряжение с плеч. Повинуясь интуиции, Марджори набрела на пишущую машинку. Инстинкт Джорджа подтолкнул его к мысли, что на этом этаже должна быть еще одна комната – в том пространстве, которое на других этажах было занято лестницей.

Физик обнаружил то, что искал, чисто случайно: ведя рукой по гладким изразцам, услышал щелчок – под его пальцами разомкнулся невидимый замок потайной двери, покрытой, как и стена, сверкающими кусочками керамики.

Дверь открылась на хорошо смазанных петлях, Хельзингер шагнул в нее и оказался в маленькой библиотеке, которую от пола до потолка занимали книги в кожаных переплетах: одни – очень большие, другие – размером с ладонь.

И каждая из них, понял Джордж, с почтительной осторожностью снимая с полки то одну, то другую, – сокровище.

В центре комнатки стоял круглый стол с лампой – стало быть, здесь, в отличие от остальной части башни, имелось электричество. Ученый не являлся коллекционером редких и экзотических книг; он не имел понятия, сколько могут стоить эти тома, но одни лишь названия были бесценны. Старинный, XVI века, экземпляр – конечно же, Данте. Старинный, украшенный миниатюрными заставками молитвенник. А также несколько раритетов: первое издание «Клариссы» Ричардсона, которую Джордж никогда не читал, иллюстрированный Вергилий и – к его радости – несколько научных трактатов.

Он понятия не имел, сколько времени провел там, погруженный в книги и иллюстрации, вдыхая мягкий запах кожи, наслаждаясь полнейшей тишиной и покоем. Это могли быть минуты, но Хельзингер чувствовал, что прошло много больше, – физик почувствовал это, когда его резко вернул к действительности звон гонга. Господи, да, верно, уже настало время обеда. Ученый посмотрел на часы. Так и есть.

Джордж вернул на полку книгу, в которую ушел с головой, и уже собрался поспешить из комнаты, когда взор его привлекла еще одна книга – лежащая на полу у двери. Он упрекнул себя за неуклюжесть. Какая небрежность – уронить на пол один их этих бесценных томов! Книга же могла пострадать. Что это за книга? Хельзингер не заметил ее, когда вошел, – его глаза были прикованы к полкам. Джордж наклонился и поднял ее.

Книга не была старой, переплет находился в прекрасном состоянии. На обложке присутствовал знакомый символ из его юности, и, еще даже не раскрыв книгу, ученый знал, что будет написано на титульном листе.