Текст книги "Победитель, или В плену любви"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)
– Исповедуйте меня, – сказал он, не отводя взгляд от стены, – и затем делайте что хотите.
ГЛАВА 18
СТАФФОРД, ЗИМА 1195 ГОДА
Александр добрался до Стаффорда вместе с турниром в Близе, в Ноттингхэмишире. Это стоило ему двенадцати марок за два разрешения, необходимых для участия, но он смог утроить эту сумму в победах и приобрести полезного второго коня и новую вьючную лошадь в сделке.
Из Близа он направился на север, прокладывая свой путь от турнира до турнира, возмещая свои убытки с удивительной уверенностью, что вскоре позволило ему овладеть полным снаряжением успешного рыцаря. Никто пока не считал его таковым, но он полностью был снаряжен и ожесточенно сражался. И также в данное время он сражался с холодом.
Снежные облака собирались на горизонте с рассвета, и теперь, в коротком полудне, шел снег. Белые хлопья лениво кружили и падали на землю. Александр сбивал изморось с ресниц и с опушки капюшона своего зеленого плаща.
Замок Стаффорд возвышался сквозь снежную мглу, обещая по крайней мере место для ночлега и, возможно, конец его поиска. Пока, кажется, ничто не мешает достичь нужного места, но настроение не улучшилось, когда он достиг мощеной дороги, ведущей к первым из защитных ворот.
Деревенские жители наблюдали за странником со своих порогов, но прятали глаза, когда он пересекал их путь, или отступали в свое жилье. Он видел, как подобные взгляды бросали прежде в городах и деревнях Нормандии и Пуату, куда они ездили с Харви. Признавали благородный ранг и проклинали за спиной.
Вход в нижний двор был защищен частоколом из бревен, по флангам – две деревянные башни. Стражник появился из нижней части одной из них, чтобы окликнуть Александра; его замерзшая красная рука покоилась на древке копья.
– Остановитесь и укажите, какова ваша цель, – объявил он угрюмо. Большая капля висела на кончике его красного носа.
Натянув повод, Александр был любезен, но без особых манер. Он знал из прежнего опыта, какой неблагодарной могла быть охрана.
– Я ищу место для ночлега и встречи с лордом Стаффордом, если он в резиденции.
– Если вы по поводу службы, то ему никто не нужен, – прорычал охранник. – Здесь предостаточно нищих рыцарей, нюхающих его ворота в надежде получить жилье на зиму.
– Я выгляжу нищим? – Александр вытянул руку, чтобы показать беличью подкладку своего синего плаща – приобретение после поединка под Солсбери. Он расширил свой жест, чтобы включать и лошадей. – Я держу путь к своему брату, владельцу Вутон Монруа, но я не успею туда до полуночи, да и снег пошел сильнее.
Охранник нахмурился и с громким сопением неохотно уступил дорогу. Его покрасневший кулак сжимался и разжимался на древке копья.
– Вы не получите никакого удовольствия от встречи с лордом Томасом, – предупредил он.
– Меня об этом предупреждали.
Александр направил Самсона в нижний двор, занятый массой сараев и конюшен, ветхим жильем, загонами для скота и строениями для слуг.
Хотя манеры Александра, продемонстрированные стражнику, выказывали самоуверенность, на самом деле его уверенность была далека от твердой. Он собирался встретиться с Томасом Фитц-Парнеллом, и встретиться во что бы то ни стало, но он не искал столкновения. Что он собирался говорить старому человеку? «Ищу вашу внучку Манди, которую я обесчестил?» Нечего удивляться, что Томас Стаффорд не имел расположения к странствующим рыцарям. Один увез его дочь, другой развратил его внучку. Александр знал, что, скорее всего, его вышвырнут в снежную ночь и оставят наедине с холодом и волками.
То, что он собирался сказать Манди, будь она здесь, вызвало в его мозгу опустошенность и панику. И все же, если она не у своего деда, следовало смириться с мыслью, что она могла бы лежать мертвой в какой-нибудь канаве, и что в этом виноват он.
Поставив своих лошадей в конюшню, он заплатил молодому конюху, чтобы тот позаботился о них, и проделал путь через внутренний двор замка к залу лорда, на аудиенцию. Его окликнули снова, на сей раз с осторожным уважением, и через мгновение снежный холод января сменился на духоту большого зала лорда Стаффорда.
Зал не был такого размера, как главный зал в крепости Лаву, но заметно превосходил зал его семейства в Вутон Монруа. Деревянные стены украшены ткаными драпировками, знаменами и оружием вместе с довольно жутким сочетанием волчьих черепов и шкур самого разного вида, – от полностью взрослых до маленьких щенков. Расцветка их шкур разнилась от ржаво-серебристого до соболино-черного.
Слои дыма плавали в воздухе, лениво просачиваясь через отверстия над очагом в центре зала. Стены были частично закрыты антресолями, которые были заняты служащими замка и слугами, ужинавшими тушеной свиной солониной и темным хлебом. Самые непритязательные домочадцы усаживались на сквозняке у двери, там, где обслуживали в последнюю очередь, но последним можно было уходить, когда трапеза окончена. Высокий стол, предназначенный для лорда и его семейства, был расположен на поднятой деревянной платформе в дальнем конце зала; их комфорт увеличивался жаровнями древесного угля. Беглый взгляд показал Александру, что в этой компании была только одна женщина, и это была не Манди.
Исполненный в равной степени облегчением и беспокойством, он едва обратил внимание на слугу, который провел его вдоль зала к месту среди рыцарей и вассалов, сразу перед возвышением. Место было выделено и для него, и перед ним поставили блюдо с хлебом. Он обменялся обычными шутками со своими непосредственными соседями, сообщая им, кто он и где он бывал, но не сказал о другой причине, побудившей находиться среди них сегодня вечером.
Между вежливой беседой и набиванием рта тушеной свиной солониной, которая оказалась на вкус в десять раз лучше, чем на вид, он оглядел группу на возвышении. В центре его стояло украшенное замысловатой резьбой кресло с высокой спинкой, которое занимал крепкий мужчина позднего среднего возраста. Томас Стаффорд имел крупные, грубые черты. Его когда-то белокурые волосы стали теперь грязно-желтыми – знак приближающейся старости, но все еще густые, нависающие над бровями, подобно львиной гриве. Тонкие губы прикрывали сильные челюсти, в настоящее время занятые пережевыванием пищи с тщательностью, которая не позволяла беседовать.
Справа от него сидел его сын и наследник, Жерве. Молодой человек был повторением отца, за исключением того, что его волосы были все еще белокурые, а его кожа – более нежная. Что-то напоминало мать Манди в его выражении, хотя ее черты были в целом и более нежные, и более гармоничные. Александр знал обоих Фитц-Парнеллов со времени их случайных посещений Кранвелльского монастыря.
Женщина, как он понял, жена Жерве, – робко выглядящее существо с впалыми изможденными щеками и манерой постоянно прикладывать к губам льняную салфетку. Остальные места на возвышении занимали два священника, вероятно капелланы, и четверо богато одетых людей – вассалы или самые влиятельные рыцари. Александр осмотрел остальную часть зала, его глаза останавливались на различных женщинах, ни одна из них не была той, которую он искал.
Хотя свинина была более чем съедобной, он отодвинул в сторону свое блюдо меньше чем наполовину законченным.
Трапеза близилась к завершению. Стаффорд засиделся за блюдом с орехами и изюмом, и собаки вынюхивали между помостами объедки.
В Лаву для любых просителей было традицией приблизиться к лорду после ужина со своими просьбами. Так же было принято и у отца Александра. Он вспомнил, как сидел на колене своей няни в зале в Вутон Монруа, наблюдая за тем, как отец распоряжается с вялой терпимостью, исходящей от достаточного количества еды и удовлетворенности. Удовлетворенность едой Томас Стаффорд, возможно, и испытывал, но в чертах его лица не проглядывало ни терпимости, ни удовлетворенности.
Преодолевая волнение, Александр поднялся, приблизился к возвышению и отвесил Стаффорду почтительный поклон.
– Мой лорд, мое имя – Александр де Монруа, сын Адама, – сказал он, как положено по этикету. – Мой брат владеет Вутон Монруа и полудюжиной маноров как вассал короля. Я недавно прибыл с войны в районе Узкого Моря и хотел бы поговорить с вами относительно некоторых членов вашего семейства.
Стаффорд прищурился.
– Сомневаюсь, что у вас есть что-нибудь, о чем можно утверждать, что это будет интересным для меня, – ответил он холодно.
Горло Александра внезапно пересохло. Он прокашлялся, но никакого предложения вина не последовало. Стаффорд только смотрел на него враждебными глазами.
Александр прочитал в них свое собственное поражение даже прежде, чем снова заговорил, и все же он знал, что должен попробовать.
Медленно, глубоко вдохнув, он сказал:
– Некоторое время я путешествовал в компании вашей дочери Клеменс, ее мужа, Арнауда де Серизэ, и вашей внучки Манди. С прискорбием должен сообщить…
– У меня нет никакой дочери, – прервал его Стаффорд, и его лицо начало наливаться краской. – Она умерла в тот день, когда выехала из этих ворот в седле позади безбожного наемника. Я не хочу, чтобы ее имя звучало в этом зале. – Он сделал освобождающий жест. – Прочь с моих глаз.
Александр твердо встретил негодование старого графа, отказываясь опустить глаза, как того наверняка хотел бы Стаффорд. Он не был членом этой семьи и не обязан был повиноваться этому человеку.
– Она была хорошая и нежная леди, – сказал он и постарался произнести это так, чтобы это стало ясно и истинно для каждого человека, сидевшего за высоким столом и за его пределами. – Я появился в ее жизни больным и обедневшим, и она взяла на себя и свое семейство заботы обо мне. Она вела добропорядочную христианскую жизнь, и ее муж, далекий от того, чтобы быть безбожным наемником, придерживался кодекса рыцарской чести. Именно ее смерть при родах сломала его. У вас больше нет дочери, милорд. И я сомневаюсь, что вас будут оплакивать так же глубоко, как ее.
Приступы удушья сопровождали его речь, и те люди, которые не смотрели на него, смотрели на лорда Томаса, чтобы увидеть, что он предпримет. Но Александр не собирался давать Стаффорду преимущество, и, даже видя, как старый мужчина тяжело дышал, он продолжал дальше:
– Я прибыл сюда исходя из моих собственных представлений о том, что есть правда и что есть ложь, прибыл сообщить вам, что ваша дочь и ее муж мертвы. Я прибыл также в поисках вашей внучки – я думал, что она могла бы обратиться к вам за помощью, но, когда я вижу, какой прием она получила бы, я счастлив, что она не с вами. Нет, – он поднял руку, – нет никакой необходимости вызывать охрану. Я ухожу по моей собственной воле.
Он повернулся на пятках, оставил возвышение и пошел с выпрямленной спиной вдоль зала к двери. Он допускал, нет, даже частично ждал, что его остановят, потащат назад и поставят на колени перед лордом Томасом, но никто не окликнул, и никто не попробовал останавливать его.
Снаружи подмораживало, и в воздухе неистово кружили снежинки, колючий ветер дул с востока, настолько острый, что напоминал лезвие ножа, разрезающего кожу, пронизывая Александра до костей. Нельзя продолжать путь сегодня вечером, если не для него, то для его утомленных лошадей.
Александр опустил голову и направился к конюшне. Из соломы получилось достаточно теплое ложе, и это было не в первый раз в его жизни.
В оставленном зале же Томас Фитц-Парнелл вскочил на ноги и молча проследовал в свои личные покои, где закрылся и забаррикадировал дверь против любого вторжения. Гнев кипел подобно кислоте в его животе. Он достал бутылку, налил себе чашу вина и быстро осушил ее. Затем с проклятием швырнул чашу о стену и наблюдал, как она разлетается на сотню осколков.
Даже после всех этих лет боль была слишком сильной для него, чтобы сдержаться. Его дочь, для которой он лелеял такие династические планы, для которой он бросал свою сеть далеко и широко, чтобы поймать в ловушку великолепные брачные предложения, предала свою кровь и сбежала с обычным, хитрым турнирным рыцарем. Скандал сделал лорда Томаса предметом насмешек в течение месяцев и потом еще не раз вспоминался на протяжении всех этих лет.
Ну что же, теперь она мертва, и он может быть доволен. Она не будет больше таскать гордое имя Фитц-Парнеллов через досужие разговоры. И бездельник, который запятнал ее, мертв также и скорее всего, горел в аду.
Странный звук вырвался из его горла. Это не было рыданием; Томас Стаффорд никогда не плакал в своей жизни, ни из-за военных ран, ни из-за смерти жены или их многочисленных мертворожденных детей.
– Сэр… Отец?
Он затаил дыхание при ударе в дверь.
– Уходите! – прорычал он небрежно.
Стук продолжался, и, наконец, в раздражении Томас опустил брус и рывком открыл дверь.
– Разве человек не может иметь немного покоя? – огрызнулся он на сына. – Я получил достаточно вмешательств за этот вечер.
Жерве быстро моргнул – нервный тик, который сильно раздражал его отца. Это никогда не происходило со Стаффордом, и он не мог бы быть причиной этого.
– Я… я думал о том, что сказал де Монруа. – Между морганием молодой человек внимательно оглядел комнату, заметив капли вина на стене и черепки разбитой глиняной посуды.
– Меня удивляет, что ты думаешь вообще, – сказал Стаффорд с деланым гневом. – Ты проявил не слишком много способностей к этому.
Жерве сжал губы.
– Откуда вам знать? – спросил он горько. – Вы же не замечаете никого, кроме самого себя. Я иногда думаю, что всем нам надо умереть, подобно Клеменс, и тогда у вас не найдется причин для недовольства.
Томас впился взглядом в сына, но в глубине души он не сердился. Жерве – почти двадцать восемь, он больше не мальчик, и все же это было редкостью, когда он проявлял свою натуру, чтобы постоять за себя.
– Это лишь продемонстрировало бы твою неспособность выжить, – он парировал. – И ты прекрасно знаешь, почему я игнорирую хныканье твоей жены. Скажи ей, чтобы она отрастила живот, чтобы оплатить в срок ее брачные клятвы, и тогда я буду разговаривать с нею.
– Вы сами ее выбрали, – сказал Жерве со вспышкой злобы, но это была лишь маленькая попытка, вызванная презрительной репликой со стороны Стаффорда.
– Да, я выбрал почву, но ты – тот, кто пашет борозду ночь за ночью и сеет семя. Может, тебе еще научиться всадить готовенького ребенка в женщину?
Жерве побледнел и повернулся, чтобы уйти. Томас чувствовал темное, почти извращенное наслаждение, но все же теперь понял, что зашел слишком далеко.
– Ладно – уступил он с безразличным пожатием плеч. – О чем ты там думал?
– Это не имеет значения, – сказал Жерве, не поворачиваясь, но его движения замедлились. – Вы же сказали, что получили достаточно дурацких вмешательств за этот вечер.
– Ты уже здесь, так можешь и говорить, прежде чем удалиться со своими мыслями.
Жерве вздохнул и обернулся, его веки трепетали.
– Клеменс мертва для вас, я знаю, но, однако, как бы вы ни ненавидели ее, у нее был муж, и де Монруа сказал, что была дочь, рожденная в браке. И если ее родители мертвы, то вы должны стать ее опекуном; и вы имеете право выдать ее замуж за кого-нибудь, кого вы выберете.
Томас прищурился.
– Пришлось бы сначала вытащить ее из канавы, чтобы сделать так, – сказал он, но его голос, все еще грубый, звучал уже не так резко.
– Александр де Монруа не выглядит так, будто жил в грязи. Вы видели, какая на нем одежда и оружие?
– Но он не знает местонахождения моей внучки, он так сказал. Где начинать поиски? У меня нет ни малейшего желания идти искать по лагерям наемников и турнирной круговерти, только чтобы обнаружить, что она мертва или стала шлюхой.
– Я мог бы попробовать найти ее.
– Нет, пусть будет порядок. Твое место – здесь, в Стаффорде. Возвращайся к своей жене, и зачните мне надлежащего внука сегодня вечером.
Без дальнейших разглагольствований Томас выставил сына из покоев, снова закрыл и запер дверь. Но на сей раз, когда он оглядел комнату, его глаза были задумчивы, и гримаса исказила его черты – это было ответом на вид разбитого кубка, валяющегося в луже вина.
Александр приближался к поместью Вутон Монруа через дикую, заснеженную землю. Хотя был почти полдень и Александр держал холмы в поле зрения, день едва отличался от сумерек, и он, и его лошади были возбуждены воем волков в фиолетовых тенях леса. Он знал, что такой вой мог слышаться и на большом расстоянии, но этот звук в середине зимы был одним из наиболее гнетущих и тревожных для человеческого слуха. Дрожа, он обернул плащ плотнее вокруг тела и погрузил подбородок в богатую меховую подкладку.
Эта часть Англии оставалась более безлюдной, чем земли с более мягким климатом на юге страны. Сто двадцать лет назад Вильгельм Завоеватель опустошил деревни в ответ на восстание против его жестокого правления, и даже теперь остались шрамы. Некоторые общины исчезли навсегда; другие постепенно восстанавливали и увеличивали свое население, но это был медленный подъем после опустошения. Лорды Вутон Монруа получали большую часть дохода от овец, ежегодной стрижки шерсти, являющейся жизненным источником серебра. Падеж в стадах или плохой год для ягнят предполагали затруднения и затягивание поясов.
Вой волков теперь звучал ближе, что, возможно, и не соответствовало действительности, а только вызывалось особым эффектом сырого воздуха, но Александр перехватил копье в руку и приготовился нацелиться заточенным железным наконечником. Его вьючная лошадь тащилась на узде, и Самсон скрывал свою неуверенность в возбужденном волнении.
Мгновением позже среди деревьев острые глаза Александра уловили движение волков, и звук рычания и воплей заполнил воздух, зловещим эхом отзываясь подобно адским стенаниям. Самсон дернулся и пошел боком, и Александр натянул поводья между пальцами, стараясь удержать контроль.
– Спокойно, парень, спокойно, – бормотал он.
Секундой позже Александр выехал на место убийства. Полдюжины волков окружили и рвали что-то на снегу. Олень, подумал он, поскольку видел коричневую заднюю ногу, торчащую в воздухе. Животные подняли окровавленные морды от добычи, чтобы наблюдать за его маневром, не выпуская сырое красное мясо из зубов, и, опасаясь человека, позволили ему следовать своим путем.
Тем не менее, он увеличил темп – и это было лишь чистое везение, что он услышал испуганный крик о помощи, доносящийся от деревьев на противоположной стороне тропинки. Натянув поводья, он обернулся, чтобы посмотреть, и, поскольку крик раздался снова, разглядел монаха, взобравшегося на нижние ветки большого бука.
Александр поглядел назад и понял, в конце концов, что волки задрали не оленя, а лошадь.
Он подъехал к дереву.
– Да благословит вас Господь во веки веков, сын мой, – возопил монах с облегчением.
Его капюшон был накинут, спасая от жестокого холода, и тяжелый плащ частично закрыл его облачение бенедиктинца.
– Если бы вы не свернули по дороге, я замерз бы на моем насесте или стал следующей добычей для этих тварей после того, как вынужден был бы спуститься.
– Это вашего коня они пожирают?
– Боюсь, что да. Я вел его, потому что он охромел. Когда он почуял волков, то вырвался от меня в безумии, и единственная вещь, которую я мог сделать, чтобы спасти свою собственную жизнь, было вскарабкаться на ближайшее дерево с низкими ветками. – Он неуверенно развернулся и начал спускаться из своего убежища, показывая черные волосы, вьющиеся на белых икрах, пока искал опору.
– Небезопасно задерживаться, – сказал Александр. – Вы можете воспользоваться моей вьючной лошадью, только она расседлана…
– Бог вознаградит вас в небесах за это. – Монах уже задыхался, достигнув земли, и взял поводья, которые Александр протянул ему.
– Куда вы держите путь?
– Я направлялся в монастырь в Кранвелл.
Что-то было в его голосе, что беспокоило Александра больше, чем присутствие волков.
Когда монах взобрался верхом на вьючное животное и протянул руку Александру в жесте дружбы и благодарности, его капюшон соскользнул, обнажая тонзуру густых, седеющих волос, патрицианские черты и близко посаженные глаза цвета синего дыма.
Александр застыл в отвращении, потеряв дар речи и способность двигаться.
Улыбка мгновенно исчезла с губ монаха. Он узнал рыцаря.
– Брат Александр. – Дыхание подприора Алкмунда появилось в облаке тяжелого пара.
Александр сглотнул, и ком в его горле опустился, чтобы присоединиться к ледяному валуну в животе.
– Знал бы я, что это были вы, я бы проехал мимо, – сказал он с ненавистью.
– Я знаю это, – отвечал Алкмунд злобно. – Вы никогда не имели никакого уважения к тем, кто над вами.
– Надо мной! – Александр зацепился за слово и взмахнул копьем. Он видел, как напрягся Алкмунд.
Господи, насколько легко было бы просто ударить. Волки уничтожили бы свидетельства содеянного, никто ничего больше не знал бы – кроме его самого и Бога.
– Убейте меня, и вы будете прокляты навсегда! – зашипел Алкмунд, стреляя глазами.
Губы Александра разжались в выражении, которое можно было принять за оскал и усмешку.
– Я – наемник, турнирный рыцарь, уже за одно это проклятый.
Он поднял острие копья и почувствовал темную волну удовольствия, видя страх в глазах Алкмунда. Он долго мечтал о том, что сделает священнику такое, что должно их положение когда-нибудь полностью изменить. В его воображении он видел острый наконечник, проникающий через плащ и рясу в мягкую плоть. И желание так и осталось гореть перед его мысленным взором, но воображаемое не произвело никакого движения к его напряженной руке.
Задыхаясь, он опустил копье к бедру.
– Идите! – сказал он сквозь зубы. – Пришлите лошадь назад в Вутон Монруа или ее стоимость, мне все равно. Только убирайтесь прочь, и будьте благодарны за свою никчемную жизнь.
Алкмунд бросил на него горящий взгляд, безо всяких слов повернул вьючную лошадь и вонзил пятки. Животное рванулось вперед, понеслось и через мгновение исчезло без следа. Единственными звуками остались затухающий по снегу цокот копыт и вой волков.
Ледяной пот выступил под мышками Александра, и его рука взмокла, сжимая копье. Он судорожно сглотнул и постарался избавиться от чувства тошноты.
Серебряные иглы дождя со снегом жалили с ожесточенным ветром. Он натянул поводья и направил Самсона назад на тропу, зная, что потребуется больше, чем жар огня зала в Вутон Монруа, чтобы избавиться от внутреннего холода. Пока ехал, он бродил по краю темных воспоминаний, задаваясь вопросом, что брат Алкмунд делал один в этих диких местах вместо того, чтобы стоять на коленях и молиться в Кранвелле на расстоянии больше, чем две мили отсюда.
Реджинальду де Монруа было почти сорок лет; костлявый, неулыбчивый мужчина с изрядным брюшком, выпирающим над поясом. Он безуспешно боролся с облысением, и пробор на его некогда прекрасных русых волосах располагался теперь вровень с вершиной его левого уха, чтобы хоть чем-то прикрывать голую вершину черепа.
Входя в большой зал в Вутон Монруа, Александр испытывал противоречивые чувства – одновременно удовольствие и подавленность. Он был в последний раз здесь давно, и еще больше времени прошло с тех пор, когда он называл это домом.
Он увидел своего брата, сидящего на возвышении перед огнем и диктующего писцу. Груда счетных палочек была разбросана по столешнице, и счеты отодвинуты в сторону. Ничто не изменилось, подумал Александр. В свое время Реджинальд вот так же сбросил его со счетов, стремясь уменьшить расходы.
Ступени потемнели и высохли от времени, от них шел неприятный запах, а закопченные стены нуждались в свежей побелке. Реджинальд практически вел холостяцкую жизнь. Его жена, Адела, предпочитала жить в каменном поместном доме на своей стороне владения. Она подарила Реджинальду троих сыновей в быстрой последовательности в первые же годы их брака по расчету. Выполнив обязанность продолжения рода, они фактически разъехались. Александр пожалел, что не подгадал свой приезд к одному из редких посещений Аделой Вутон Монруа. По крайней мере, тогда он был бы уверен в приличной постели и съедобной еде. Как бывало…
Подняв плечи, он приблизился к помосту, где работал его брат. Александр приоделся по такому случаю. Под стеганый воинский гамбезон он надел свою лучшую синюю тунику с манжетами, затянутыми алым шнуром. Позолоченный пояс окружал талию, а инкрустированная гранатами рукоятка меча опиралась на полированную медь устья ножен. Бродяга, беглый монах, возвратился если не в славе, то в значительно поправленных обстоятельствах.
Реджинальд, с раздражением на лице, поднял голову. Одна рука приглаживала длинные пряди волос, уложенные поперек его макушки.
– Какого черта… – начал он творить, и затем его глаза расширились. – Святой Христос, Александр?
Александр улыбнулся.
– Ты смотришь, как будто увидел призрак, – сказал Александр и посмотрел на холеную руку Реджинальда. У Харви была похожая привычка, хотя волос было значительно больше, и рыцарь обычно не приглаживал волосы, а запускал в них пятерню. И все же Реджинальд, задыхающийся и двигающийся с трудом, так сильно напоминал Харви, что Александра подмывало броситься к старшему брату и сердечно обнять его.
– Ну мы же не получали никаких вестей от тебя после той глупой выходки в Кранвелле. Ты ведь мог оказаться и мертвым. – Тут Реджинальд спохватился и жестом отослал таращившего глаза писца. – Мы разыскивали тебя по всем окрестностям…
Искушение обнять Реджинальда отступило. Да что там, вовсе он и не был похож на Харви. Они, конечно, разыскивали Александра по ближним и дальним окрестностям, но не для его собственного блага.
– Я перебрался через Узкое Море к Харви, – сказал он и сел на скамью напротив Реджинальда.
– К Харви? – Брови Реджинальда подскочили к вершине лба. – Бог в небесах, я так старался для тебя, когда умер отец, но все, что ты сделал по возвращении – позор имени де Монруа.
– Ты сделал все самое лучшее, что мог, – сказал Александр коротко. – Но не я позорю имя де Монруа.
Его голос был наполнен презрением.
Визит к Реджинальду не доставлял никакой радости, но, однако, они все-таки оставались единокровными братьями.
– Мне жаль, – сказал Александр менее воинственным тоном. – Но каждый из нас воспринимает ситуацию, очевидно, по-своему.
Реджинальд бросил на него настороженный взгляд.
– Я удовлетворен твоим извинением, – сказал он. – Ты всегда был испорченным и капризным ребенком. Я полагаю, что ты останешься, по крайней мере, чтобы отобедать и переночевать?
– Если это не окажется чрезмерным испытанием моей и твоей терпимости.
Губы Реджинальда сложились в столь редкую для него сухую улыбку.
– Единственный ответ этому – подожди и посмотри, – сказал он и приказал своему оруженосцу принести вина.
– Итак, – старший брат отхлебнул первый глоток из кубка, – что привело тебя домой, в Вутон Монруа от круговерти турнирной славы?
Александр посмотрел в свой кубок. Оруженосец не заполнил его до краев.
– Вутон Монруа – твой дом, а не мой, – сказал он, пожимая плечами. – Я не более чем странник, посещающий старый дом, в котором некогда жил. У меня было дело к Томасу Фитц-Парнеллу в Стаффорде, и Вутон Монруа – не слишком далеко. Я думаю, что, возможно, я прибыл, чтобы показать тебе, что я могу идти своим путем в этом мире.
Реджинальд поскреб пальцем лысину.
– Я подумал, что ты прибыл требовать места у моего очага, – признался он, – как рыцарь домашней свиты.
– Я не стал бы подвергать столь тяжкому испытанию ни твой, ни мой замечательный характер, – натянуто сказал Александр. Он глотнул вина и задрожал. Боже, ну и гадость! – Нет, я могу найти стоящую работу в другом месте.
Какое-то время он колебался, шевеля губами, словно смакуя вино.
– Осенью Харви сломал ногу. Его конь упал на него, и кость голени сломалась. Я отвез его в монастырь в Пон л’Арк и дал серебра монахам, чтобы те позаботились о нем, но не знаю, жив ли он еще.
– Ты не остался с ним?
– На это имелись причины. – Александр избегал презрительного взгляда Реджинальда.
– И ты не собираешься сообщить мне, каковы они?
– Нет. – Александр пристально оглядел мрачный неопрятный зал, сожалея, что приехал сюда. Это казалось обязательным в то время, но первое, что произошло, – тревожное столкновение с подприором Алкмундом, и вот теперь эта неестественная, напряженная беседа с братом, который всегда был чужим для него.
Воцарилась неловкая пауза. И затем Реджинальд пробормотал что-то относительно молитв за Харви и, как о чей-то подходящем случаю, помянул Кранвелл.
– Уверен, что приор Кранвелла охотно исполнит эту обязанность, – сказал он, склонившись над кубком. – Хотя ты не прижился там, более того, причинил им много неприятностей, отношения между нами все еще сердечные. В самом деле я подумываю о переносе могилы нашего отца в их часовню.
– Ты что? – Александр едва не поперхнулся.
– Сельская церковь не годится для упокоения де Монруа. Она слишком маленькая и протекает в дождь. Я говорил с приором, и он соглашается со мной.
– Приор! – вскричал Александр, задыхаясь. – Да быть такого не может! Он не видит дальше собственного носа, не говоря уже о планах на будущее Кранвелла!
– Не приор Жискар! – прервал нетерпеливо Реджинальд. – Он умер в прошлом году от лихорадки груди. Нет, я имею в виду приора Алкмунда. Он был возведен в сан на празднике святого Жиля.
На сей раз Александра едва не вырвало, и он был вынужден наклониться в сторону, чтобы сплюнуть.
– Как можно докатиться до такой глупости, чтобы выбрать его приором? – спросил он сдавленным голосом.
Реджинальд нахмурился.
– Он был признан лучшим человеком для такого дела, способным исполнителем, красноречивым оратором, набожным человеком.
– Дьявольщина! – отчаянно прервал Александр. – Ты знаешь, почему я убежал из монастыря?
– Ты не подчинялся правилам, и тебя ожидало серьезное наказание, – сказал Реджинальд холодно. – У меня нет никаких причин усомниться в словах монахов.
Александр покачал головой и выдохнул сердито.
– Конечно, у тебя нет никаких причин, – передразнил он: – Что значит мое слово против их слов? Ваш способный, красноречивый набожный человек полез щупать меня в дортуаре на лестнице по пути к заутрене, и когда я ударил его, защищаясь, и он упал с лестницы, они связали мне запястья и бросили меня в темницу, как будто я виноват!
Он посмотрел Реджинальду в глаза, и на мгновение Реджинальд встретил его взгляд, но затем отвернулся, сжав челюсти. Александр видел, что брат не хотел верить. Легче было отвернуться.
– Я любил нашего отца, – сказал Александр, не просто с тошнотой, но с отвращением. – Мысль об Алкмунде, молящемся на его могиле, тошнотворна для меня. Это похоже на то, будто снова поставляют для него мою голую спину.
– Не надо смешивать дерьмо с соломой, – сказал Реджинальд резко. – Приор Алкмунд – часть силы нашего сообщества. Что ты когда-либо дал Вутон Монруа?
