Текст книги "Победитель, или В плену любви"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
– Вы не знаете или вы не скажете? – потребовал он, стоя на приличном расстоянии.
– Я не знаю, и это – правда, – сказал сквозь зубы Александр. – На самом деле, если вы не будете загораживать мне дорогу, я прямо сейчас отправлюсь на ее поиски.
Ле Буше прищурил глаза.
– Мы решим все в поединке, – сказал он твердо. – Один на один, без свидетелей. Победитель получает все, что проигравший имеет или говорит, что имеет.
В глубине души Александр знал, что ему следовало бы отказаться, но возмущение насмешками ле Буше и собственная раненая гордость были слишком сильными, чтобы оставаться благоразумным. Он обнаружил, что сам кивает согласно, с насмешкой, застывшей на его губах.
– Да, пусть будет так, и победитель получит все.
– Полсвечи на сборы, – проговорил ле Буше. – Встретимся на поле. Если нет, я приду за вами. – И он шагнул прочь.
Руки Александра дрожали, когда он оседлал Самсона и отправился в свой шатер надеть кольчугу и взять оружие. Его пальцы были такими неуклюжими от потрясения и ярости, что он едва смог застегнуть перевязь меча и подтянуть ремни щита, и не было никого, чтобы попросить о помощи. Никакой сероглазой девушки с проворными, умелыми пальцами, никакого мускулистого человека с неуклюжим юмором и мудростью опыта. Их отсутствие было его виной, и единственным присутствующим, составляющим ему компанию, была укоризненная тень Арнауда де Серизэ.
Когда он выбрался из шатра и сел верхом, перед стенами Водрея на плоской земляной площадке звучал треск копий. Крики мужчин, увлеченных бранной потехой, доносились до него, но на этот раз у него не было никакого ответного веселья, только страх.
Он взял копье и подъехал, чтобы присоединиться к их компании. Ле Буше уже ожидал, восседая на своем большом гнедом жеребце среди группы молодых рыцарей. Холодный вечерний ветер проносился над укреплениями и охлаждал пот на теле Александра. Он не очень уверенно владел копьем. Он удивился бы, если ле Буше – тоже. Легче всего представить противника непобедимым. Но ведь однажды, имея не больше умения в своих кончиках пальцев, чем крестьянин, Александр ухитрился сбросить его с коня. Сегодня вечером он должен сделать это снова.
Ле Буше поднялся на стременах и отклонил свое копье в неопределенное положение, вдохнул полной грудью и проревел:
– Итак, я объявляю решительный поединок между мной и Александром де Монруа. Пусть все свидетели убедятся, что это будет честная борьба – на победу или смерть!
Не в первый раз ле Буше применял этот тип вызова. Он улавливал малейшую провокацию, реальную или воображаемую, и поскольку он был силен и опытен в искусстве боя, то обычно убивал или калечил свои жертвы, если у них не хватало здравого смысла вовремя сбежать. Некоторые зрители симпатизировали Александру. Другие не могли поверить его глупости.
Александр ухватил свое копье, как учил его Уильям Маршалл, и приготовился к атаке. Неоднократно он отрабатывал движения на квинтейне, пока они не превратились в инстинктивное, неосознанное действие. Неоднократно он уезжал победителем с турнирного поля и сохранял себя целым в борьбе. Но в этом случае у него не было выбора соперника, нельзя было выпутаться и уехать прочь или положиться на Харви, выручавшего в любых трудных ситуациях.
Факел на фоне беззвездного неба давал весьма ограниченный обзор, но ле Буше находился в таких же условиях. Александр пробормотал тихую молитву Богу, с которым он находился в сложных отношениях, и направил рысью Самсона в назначенный дальний конец ристалища. Торф был жестким, но не сухим, условия под ногами идеальные. Он потрепал черные уши жеребца, ободряя, и собрался. Самсон фыркнул, легкая дрожь возбуждения пробежала через его тело. Кремовая полоска пены пересекла поводья у шеи.
На другом конце поля ле Буше, наклонившись, повернул своего гнедого и, без предупреждения пришпорив его, помчался через ристалище грохочущим галопом. Будучи недостаточно опытным воином, Александр понимал, что ле Буше приобретает первое преимущество, значительно больший импульс. Если копье попадет правильно, тогда Александр будет или вышиблен из седла, или пронзен, как птичка на вертеле.
В самый последний момент, когда все, что заполняло поле зрения, был надвигающийся всадник, Александр дернул правый повод. Конец копья ле Буше ударил в щит, но задел только край, так как основная сила удара была смягчена внезапным изменением позиции Самсона. Конечно, собственный ответ Александра был той же монетой, не более чем символическое касание копья по щиту, но по крайней мере он достиг дальнего конца ристалища с противоположной стороны, и к тому же ле Буше утратил преимущество в скорости.
Александр крикнул Самсону в ухо и ударил его пятками. Черный жеребец бросился вперед на гнедого коня ле Буше. Крики одобрения немногочисленных зрителей заполнили воздух, хотя и остались не замеченными сражающимися.
Александр держал низко конец копья таким образом, чтобы хорошо видеть цель. Теперь он поднял его, мгновенно прицелился и вложил в удар всю силу. На этот раз ле Буше едва удержался в седле, невольный болезненный вскрик слился с грохотом тяжко сотрясенного щита.
Наконечник копья Александра скользнул по щиту, и древко сломалось от напряжения. Когда он подскакал на край поля и наклонился, Осгар подбежал и преподнес ему свежее копье.
– Давай! – попросил он, блестя маленькими глазками. – За Харви, добей ублюдка!
Александр развернул Самсона и вновь рванулся вперед на ле Буше. Предшествующие два удара дали ему повод верить, что он мог действительно спастись. А на другом конце поля взбешенный Удо ле Буше представлял себе, что может проиграть и таким образом стать объектом насмешек для молодежи из свиты анжуйских принцев. Он ударил шпорами в бока своего коня и с воинственным рыком приготовился встретить соперника.
Свирепый треск копий по щитам раздался в ночи. Оба коня от натиска присели на задние ноги, и оба всадника были сброшены. Александр ударился о землю, воздух покинул его легкие, его рука под щитом полностью онемела. Ему хотелось просто лежать там, где он упал, и позволить миру уйти, но он знал, что должен встать, пока у него было преимущество. Ле Буше, крупный и тяжелый мужчина, должен был приземлиться с большим ударом.
Александр с трудом встал на колени, затем, шатаясь, разогнул ноги, одновременно вытаскивая меч.
Ле Буше лежал неподвижно, раскинув руки. Александр осторожно обошел его, опасаясь любых внезапных движений, но рыцарь оставался неподвижным, как труп. Александр начал думать, что убил его. Концом своего сапога он ткнул ле Буше, и когда рыцарь не ответил, наклонился, чтобы перевернуть его.
Ле Буше вдруг зашевелился и прыгнул на Александра с внезапной львиной силой, сжимая меч в руке. Александр поджал колени и ударил вверх, направляя жесткий удар в ребра ле Буше, но рука, болевшая от удара щитом, все еще плохо действовала, и он не смог сокрушить одетого в кольчугу рыцаря, грозно нависающего над ним.
– Сдавайся, – прорычал Удо ле Буше, схватив Александра за горло.
– Никогда… – Но Александр задыхался, перед его глазами гасли черные звезды, пока он боролся за дыхание.
– Сдавайся, – повторил ле Буше.
– Никогда!
Давление нарастало, и вдруг не осталось никакого дыхания, никаких сил сопротивляться. Никакого воздуха, даже для собственной жизни, и он почувствовал, как скользит в темноту. Только очень смутно он осознавал горящее ощущение в горле, когда шнур золотого креста с аметистами разорвался.
– Все, – торжествующе воскликнул ле Буше. – Я требую все!
Александр открыл глаза под натянутым холстом и на мгновение почувствовал себя затерянным в какой-то общей неразберихе. А его левое плечо будто окаменело и так болело, что он едва мог шевелить им, и было больно дышать. Очень осторожно он сел и осмотрелся в шатре – точно так же, как несколькими днями раньше Харви, и также уповал увидеть Манди, всегда заботившуюся о них. В пустой постели рядом с ним лежали пара женских чулок и ослепительно-зеленая шелковая подвязка вместе с двумя чашками, содержащими какую-то пахучую смесь, вероятно лекарство.
Память возвращалась отрывками. Он вспомнил, как его привел сюда после катастрофического поединка прошедшей ночью дружелюбный, но ругающийся Осгар.
– Вы должны были подумать лучше, прежде чем попадаться на старую хитрость этой дохлой собаки, – сказал Осгар пренебрежительно. – Христос знает, что Харви хорошо учил вас.
– Но я подумал, что он мертв, – простонал Александр.
– Эге, хорошо, что вам повезло.
Александр скривился. Он не чувствовал особенного везения в этот момент, сохранив себе жизнь, но быть далеко не живым и без необходимых средств для жизни.
Элис просунула голову в вырез палатки.
– Ах, вы проснулись, – сказала она и исчезла. Он услышал, как она зовет Осгара, и в следующий момент толстый рыцарь появился, неся Элис на плече. На нем была кольчуга, меч на его бедре; и снаружи Александр мог услышать звуки снимающегося лагеря.
– Мы меняем позицию, – сказал Осгар, махнув через плечо. – Я должен быстро собраться.
Уперев руки в бока, он пытливо изучал Александра.
– Вы были настоящим дураком, не правда ли? Христос, ле Буше был бы вашим вчера вечером, если бы только вы получше использовали мозги, которые Бог дал вам.
– Я знаю, не надо сыпать соль на раны.
– Ха! Если бы не моя щедрость, вы спали бы на открытом воздухе вчера вечером, вы, глупый щенок. Все ваши средства теперь у этой свиньи.
Покачав головой, Осгар продвинулся дальше в палатку и протянул Александру расшитую золотом кожаную перевязь для меча, которая была когда-то подарена Джоном Маршаллом, и спрятанный в ножны кованый меч из Лаву.
– Вы должны мне десять марок, – сказал Осгар просто. – Мне захотелось выкупить это у ле Буше. Бог знает почему. Я, наверное, был пьян.
Он провел указательным пальцем под носом, отказываясь от любых теплых чувств.
– Берите, заплатите мне, когда сможете. Давайте, пока я не передумал, – добавил он, покраснев под удивленным взглядом Александра.
– Я не знаю, что и сказать; просто поблагодарить вас не кажется мне достаточным.
Александр взял перевязь и ножны, его пальцы сплелись вокруг гибкой кожи подобно тому, как утопающий хватается за лонжерон судна.
– Вот и нечего говорить, – грубо ответил Осгар. – Это – не подарок.
Александр кивнул и наклонился. Он застегнул перевязь поверх стеганого гамбезона, в котором он спал, и немедленно почувствовал себя менее обнаженным.
– Вы говорите, что лагерь снимается?
– Да, большинство палаток уже свернулось. – Осгар огляделся вокруг. – И эта тоже, в срочном порядке. Элис оставила вам немного хлеба и кашу, но лучше всего поспешить с этим.
– Где ле Буше?
– Следует с авангардом. Он уже не увидит ваш отъезд, если это вас беспокоит.
Через минуту Александр начал чувствовать себя более оптимистично. Он выбрался наружу; утро было холодным, с намеком осени. Александр взял у Элис миску каши. Она была подслащена медом, и несколько ранних ягод ежевики, добавленных в нее, делали блюдо вкуснее, чем обычно. Он решил, что Элис, должно быть, ужасно огорчилась за него.
– Куда вы направляетесь? – спросил Осгар, пока Александр поглощал кашу и выскабливал миску.
– В Англию, попытаюсь разыскать Манди. Есть надежда, что она отправилась к своему деду в Стаффорд.
Осгар цокнул зубами.
– У вас нет ни денег, ни лошади, – сказал он. – А это длинное, долгое путешествие на тот берег моря.
Александр улыбнулся и отставил миску в сторону.
– Я был дураком вчера вечером, но не полностью. Еще достаточно серебра вшито в подкладке моего плаща, чтобы добраться на тот берег и заплатить за вьючную лошадь. А если они закончатся, я могу наняться как пехотинец или писец… И затем, – он добавил, пряча улыбку, – я вернусь за Харви.
Осгар потупился и пробормотал, качая головой:
– Да, неважнецкие дела… Я помолюсь за вас обоих… хоть не молился лет пять.
Александр сглотнул.
– Я расплачусь с вами, Осгар, клянусь костями святого Мартина, так и будет.
И Осгар сказал, пожав руку Александру:
– Я не сомневаюсь в этом, юноша.
На том и расстались. Теперь еще обязательно следовало поблагодарить отца Амброза за все, что он сделал, и Александр отправился на поиски священника.
Их встреча была короткой: молодой священник был занят исполнением поручений старших господ графского дома, но он нашел время, чтобы принять благодарность Александра с большой скромностью и пожелать ему божьего благословения и улучшения состояния по сравнению с последними днями.
– И еще одно, – добавил он, вытаскивая два свитка пергамента, которые были надежно спрятаны в его рукаве, – Удо ле Буше не было никакой радости от этого вашего коня. Три раза он его сбрасывал – и тот катился кубарем, получая оскорбления вдобавок к ушибам. Сомневаюсь, что они когда-либо станут партнерами на поле боя. – Он криво усмехался, пока говорил, но Александр не поддержал его. Пока другие удивлялись причудам Самсона, он знал, что ле Буше способен убить лошадь, чтобы дать выход своему гневу.
В мрачном настроении он распрощался с отцом Амброзом и, потирая болевшее плечо, направился через лагерь к дороге, французские знамена развевались со стен Водрея – король Филипп и Ричард Львиное Сердце противоборствовали, пытаясь преодолеть свои разногласия без передачи земель.
Александр вернулся в свою палатку и забрал оставленную Осгаром сумку, взяв ее здоровой рукой. Там было полбуханки хлеба, кусок окорока и кожаная фляжка сидра. Достаточно, чтобы продержаться до вечера.
Предостерегающий крик и грохот копыт заставили Александра быстро обернуться и с удивлением обнаружить отвязанного черного жеребца, мчавшегося прочь от замка; грива и хвост развевались подобно знаменам, поводья болтались на шее, седло было пустым. Гнавшийся следом солдат не имел никаких шансов догнать его.
Александр сжал губы и издал ровный низкий свист. Конь притормозил на полдороге, повернулся на задних ногах и побежал рысью к своему прежнему хозяину с глубоким ржанием приветствия.
Александр поймал узду и стал поглаживать мягкую черную морду и шелковистые щеки Самсона. Затем он посмотрел через плечо на солдата. Это был один из прислужников ле Буше, и он утратил дыхание, выкрикивая на бегу что-то о собачьем мясе. Другой солдат упал и возился подобно навозному жуку.
Не тратя время на размышления, Александр ухватился за густую гриву и впрыгнул в седло. Он дернул своими пятками, и Самсон сорвался с места, как будто земля горела под ним.
Всадник и его конь пролетели через лагерь и дорогу, устремляясь к манящему зелеными и светло-коричневыми оттенками позднего лета лесу, и через несколько мгновений потеряли из виду лагерь у Водрея.
ГЛАВА 17
Дорога была длинной, и ноги Манди превратились в сплошную рану, ее платье было покрыто пылью. Она была рада принять предложение поехать в повозке семейства, направлявшегося на рынок в Лаву с излишками продуктов, чтобы продать их или обменять.
Мать, пухлая и общительная, подвинула своих пятерых детей в повозке к ивовым корзинам, наполненным яблоками и грушами, чтобы Манди могла прислониться к мешку соломы, которая действовала как прокладка в тряской небольшой повозке. Дети – от крошечной девочки, завернутой в пеленки, до загорелого долговязого мальчика, почти юноши, возбудили ее любопытство. Их отец щелкал языком, и крепкие коричневые кобылки, запряженные в повозку, напрягались и начинали брести чуть побыстрее.
– Вы собираетесь на рынок, госпожа? – спросила женщина. Ее глаза горели любопытством, как у ее детей. Женщины, путешествующие в одиночестве, были обычным зрелищем, но они были редко так же молоды, как Манди, и хотя ее платье покрылось пылью и измялось, все еще видно было, что оно красиво и сшито из хорошей ткани.
– Нет, в замок, – отвечала Манди, зная, что в обмен на поездку она обязана разговаривать с этими людьми; не имело никакого значения, что она хотела отдохнуть и поспать. В течение прошедших трех недель, которые она находилась в дороге, она чувствовала себя нездоровой, слабой и утомленной. Но, по крайней мере, цель уже была видна.
– Я была швеей при леди Элайн. Надеюсь, что она снова возьмет меня на службу.
Женщина посмотрела на нее.
– Почему вы оставили службу в первый раз? – спросила она прямодушно.
– Мой отец служил у лорда Бертрана. Когда он был убит, мы должны были уйти.
– И теперь у вас нет мужчины, необходимого любой девушке?
Манди смотрела вниз на свои руки, чтобы избежать практичного, пристального взгляда.
– Мой отец умер весной, – сказала она, – моя мать – годом раньше, и у меня нет опекунов теперь.
Несмотря на все старания сдержаться, ее подбородок дрожал.
Лицо женщины по-матерински смягчилось.
– Я правда огорчена слышать о ваших потерях, – сказала она. – Для женщины быть одной всегда трудно, но вы не могли бы сделать ничего лучше, как разыскать леди Элайн. Она нуждается в помощницах, имея в доме новорожденное дитя и мужа, раненного на войне. Ох, да вы не знаете, – сказала она, видя изумленный взгляд Манди. – Они с Амоном де Ругоном поженились через три месяца ее вдовства. Накануне дня святого Жиля звонили в колокола в честь рождения их сына, и я слышала, что он необычайно крепкий для ребенка, родившегося всего через семь месяцев после свадьбы.
Манди слушала это в тишине. Ее собственное очищение опаздывало почти на десять дней. Она пыталась отгонять ужасающее подозрение, что она могла быть беременной, но с каждым днем, который проходил без признака крови, это становилось все более вероятным. Теперь слова женщины встревожили ее. Не было никакой свадьбы для нее, она убежала от предложения и все еще не была уверена, что поступила правильно.
– В прошлый базарный день мы услышали, что лорд Амон получил удар копья в плечо во время кампании с королем Ричардом, – продолжала женщина, так как Манди молчала. – Это удержит его дома достаточно долго, чтобы родить другого ребенка, правда?
Малышка зашумела, просясь на свободное материнское колено. Женщина подняла ее и обняла.
– Уже почти приехали, любимая, – успокоила она и посмотрела над взлохмаченной темной головкой на Манди. – Что и говорить, хотела бы я посмотреть, как леди Элайн обходится без своих слуг. Особенно если обзаведется такой оравой, как мой выводок. – Она оглядела нежным взглядом своих детей.
Манди возразила:
– Леди Элайн более находчивая, чем вы думаете. Она не стала обзаводиться детьми при своих первых мужьях, не так ли, подождала, пока не вступила в брак с человеком, которого она выбрала?
– Я допускаю, что она знала, что делает, – неохотно ответила спутница и затем кивнула на небольшой узелок Манди. – Так что вы – швея, да?
Их разговор перешел на предмет шитья, и Манди подарила женщине медную иглу и моток алой ленты. Женщина засветилась удовольствием и горячо пожелала Манди всего хорошего, когда они расстались на рынке.
– Вы следите за собой сами теперь, девушка, – сказала она, тепло пожимая руку Манди. – Боюсь даже представить себе, что моя дочь окажется в мире одна. – Она крепко прижимала младшенькую к своей юбке, пока говорила.
Манди улыбнулась и поблагодарила ее, тронутая материнской заботой, и в то же самое время с особой остротой ощутила, как в ее собственной жизни не хватает тех, кто бы так переживал о ее судьбе.
Слезы затуманили глаза; она оставила семейство, суетящееся вокруг повозки, пока они разгружали свои припасы, и пошла в сторону замка.
– Мальчик. – Элайн улыбнулась довольно, гладя на своего спеленутого младенца, дремлющего в колыбели. – Но, конечно, Амон и я знали, что будет именно мальчик.
Манди глядела пристально на младенца, на его пушок рыже-белокурых волос и мелкие черты. Внезапно созерцание было нарушено каким-то шевелением в пояснице и спазмом, перехватившим желудок.
– Он такой красивый, – услышала она свой голос.
Элайн посмотрела на нее искоса и слегка нахмурила вздернутые брови, но не сделала никакого комментария.
– Мы назвали его Жиль, в честь святого его дня рождения. Король Ричард должен быть его крестным отцом. Амон такой гордый, что едва может просунуть свою голову через тунику – так сильно она распухла.
Шутка вызвала не более чем легкое растяжение губ Манди. Она прижимала свои руки плотно к животу и молилась молча про себя, чтобы сегодня вечером начались месячные. Затем, зная, что Элайн смотрит на нее внимательно, она сделала над собой усилие, чтобы оторвать свой взгляд от младенца и попытаться улыбнуться пошире.
– Представляете себе, с раной, которую мой муж получил в плечо, он счастлив, что вообще сохранил голову, – добавила Элайн. – Он боролся с лихорадкой, когда добрался до дома, и я боялась, что могу потерять его, но, слава Богу, он вполне окреп и теперь стал капризным больным.
Она говорила легко, но смотрела пристально, оставаясь тревожно практичной.
– Пойдем. – Она взяла руку Манди и направилась прочь от колыбели в предпокой. – Вы поспите здесь, как другие девушки до вас. Можете использовать этот сундук для своих вещей.
Манди поблагодарила ее неуверенным голосом. Совсем бледная, она едва держалась на ногах.
Элайн махнула рукой успокаивающе.
– Времени у нас достаточно для всего. Глядя на вас, я сомневаюсь, что вы способны хотя бы заправить иглу: Ложитесь и спите. Сигнал к обеду не прозвучит, по крайней мере, еще час, и я не в таком отчаянном положении, чтобы требовать от вас начинать шить прямо сейчас.
– Со мной все в порядке. – Манди вздернула подбородок.
– Деточка, да вы просто шатаетесь, под глазами темные круги; такое впечатление, будто вас избивали, – возразила Элайн и направила ее в сторону пустой кровати. – Ложись и спи.
Она забрала у Манди узелок и сама положила его в сундук, затем подтолкнула девушку на кровать и сняла с нее туфли, цокая языком при виде растертых подошв.
– Спать, – скомандовала она. – Перестань сопротивляться и закрывай глаза.
Слова Элайн будто дали некое необходимое разрешение. Манди расслабилась, и хотя сначала веки трепетали и с принуждением закрывались, скоро сбросили напряжение: она впадала в непробудный сон.
Госпожа укрыла ее шерстяным покрывалом, предупредила женщин, чтобы не крутились около нее, и ушла разговаривать с мужем.
Амон де Ругон сидел в спальне в кресле под светильником на стене. Сюда он часто удалялся, утомленный дневной суматохой в большом зале.
Его рука была подвязана на ремне, чтобы он не мог шевелить поврежденным плечом, а нос уткнулся в книгу, которую принц Иоанн дал ему, – «История Британского королевства, изложенная Джеффри Монмаутом».
Элайн была слишком беспокойная, слишком полна живой энергии, чтобы погружаться в исторические изыскания, но она понимала их ценность для своего мужа в такие тихие моменты жизни быть в некоторой степени ученым. И ценила подарок, книгу, украшенную сусальным золотом, как залог или доказательство признания заслуг Амона правящей Анжуйской династией.
Подойдя к мужу сзади, она поцеловала его в шею и небритую щеку.
– Снова странствуешь по дебрям прошлого? – поддразнила она.
– А вы можете предложить лучшее времяпрепровождение? – ответил он, забавляясь. Раненый, одинокий и брошенный мужчина – чем еще заняться, чтобы сделать досуг менее скучным?
Элайн засмеялась и села на колено мужа, заставив его отложить книгу в сторону.
– Вы не станете ценить мою нежность так сильно, если я позволю вам воспринимать ее как данность, – промурлыкала она у его губ.
Они горячо поцеловались, но Элайн взвизгнула и вскочила быстро с его колена, когда обнаружила, что поврежденная рука уже вовсе не на ремне.
Она шлепнула мужа и потерла ягодицу, которую он коварно щипнул.
– Я никогда не принимаю ничего за данность, – посмеиваясь, ответил он. – Чего никак нельзя сказать о вас.
Элайн отвернула носик, но обида была только притворной.
Она налила им обоим по чаше вина и села на его колени перед испускающей тепло жаровней. Наступила тишина, которую каждый воспринимал как блаженство. Чувство, возможно, острее переживала Элайн, которая знала, что ей повезло не стать вдовой. Если бы удар копья оказался чуть более сильным или пришелся немного рядом, Амона не было бы здесь теперь радом с ней.
– Итак, – сказал он через некоторое время, – вы взяли этого ребенка-швею снова в ваше услужение.
– Не такой уж ребенок, – сказала Элайн. – Если я не ошиблась, она родит сама до следующего лета. Ее глаза так округлились, когда она рассматривала нашего сына, и рука гладила живот.
– Она ничего вам не сказала? – в голосе Амона сквозило открытое любопытство. Вынужденно ограниченный в движении, он находил острый интерес в тривиальных вещах, на которые обычно не тратил время. Он был в зале, когда прибыла Манди, и слышал ее просьбы к Элайн о месте в доме.
Элайн покачала головой.
– Она почти валилась с ног, так что я уложила ее в кровать. Она не сообщила мне ничего нового к тому, что сказала в зале, но вскоре я это узнаю.
– Интересно, что случилось с ее мужчиной, – задумался Амон. – Их было трое, защитников ее чести, как я восстанавливаю в памяти – ее отец и те два брата; один большой, как медведь, и другой – такой тихий, как олень в лесу. Вы немного увлеклись младшим, не правда ли?
– Не я, а король Ричард, – сказал она без выражения.
– Да, он был красивым парнем, – отозвался Амон в своем тоне. – И весьма умелым. Уильям Маршалл хвалил его, а он не тот человек, кто раздает дешевые похвалы, хотя, по моему мнению, юноша действовал под влиянием момента, не думая о последствиях.
– И теперь Манди пришла к нашим воротам, лишенная всех трех защитников и в стесненных обстоятельствах. Еще одна неделя на дороге, и ее башмаки износились бы напрочь. – Элайн сжала губы.
– Обычно вы не такая уж покровительница бесприютных, а особенно красивых бабенок, – кольнул Амон.
– Если бы я подумала, что она стала угрозой вашей верности, то выцарапала бы ваши глаза, а не ее, – предупредила Элайн с полусмехом. – Нет, вы не должны думать, что мое сердце вдруг растаяло. Да, девушка в затруднении, но это – более чем просто благотворительность, которая побуждает меня взять ее к себе. Она – лучшая швея, с какой я когда-либо сталкивалась, и отличная компания, когда никого больше нет под руками. Кроме того, – Элайн скользнула взглядом через плечо на Амона, – она не какая-нибудь обычная нищенка. Ее дед – влиятельный английский барон.
– Ох, хватит, вы дразните меня!
– Нет, это – правда. Мать Манди была знатного происхождения, но сбежала с безземельным рыцарем, и они путешествовали по турнирам для того, чтобы жить.
– Манди рассказала вам это, я полагаю? – небрежно спросил Амон.
– Это не история из рыцарского романа, если вы это имеете в виду. – Элайн подняла голову.
– Но она не сообщала вам, кто он?
– Думаю, что она не хотела, чтобы я знала. Проговорилась лишь однажды, когда была сильно взволнована. – Она окинула взглядом мужа. – Я ручаюсь за ее честность. После брака с Бертраном я стала отличать ложь от истины.
Амон потер подбородок.
– Тогда почему, если ее обстоятельства так стеснены, она не отправится в Англию, к своему деду?
– И появится на его пороге с распухающим животом, свидетельством сомнительного прошлого? – Элайн закатила глаза, удивляясь тупости реплики при таком-то остром уме. Мужчины бывают так слепы… – Он скорее выставил бы ее за дверь, чем встретил с распростертыми объятиями, и у нее тоже есть изрядная гордость. Я верю, что единственный путь, которым она должна показать свое благородное происхождение, – стать действительно леди… и не думаю, что это когда-нибудь изменится.
Харви в ужасе задрожал перед братом Радульфусом.
– Нет! – он заревел. – Вы что, палач? Не дам резать!
Он попытался отдернуть чудовищно распухшую, лоснящуюся ногу прочь от пристального взгляда монаха, но боль была такой ужасающей, что его голос перешел в крик и он почти потерял сознание.
– Иначе вы умрете, – сказал Радульфус. – Я испробовал все самое лучшее, чтобы сохранить вашу ногу, но повреждение слишком серьезное. Если я не отрежу гнилую плоть сейчас, инфекция распространится по всему телу, и вы умрете в течение двух дней, возможно раньше.
– Тогда позвольте мне умереть, – задыхался Харви. Пот темнил его белокурые волосы, и яркие точки лихорадки покрыли его изможденные скулы. – Если вы спасете мне жизнь, я просто останусь на этом свете бесполезным калекой. Исповедуйте меня и позвольте мне уйти!
Радульфус нахмурился. Харви закрыл глаза и попытался отвлечься от тошнотворной лихорадочной агонии поврежденной ноги.
Лазарет аббатства был холодной, вместительной комнатой, строгой, но спокойной. Осенний свет лил янтарные лучи на светло-коричневые стены, и через свод окна виднелся ясно-синий небосвод. Харви представил себя идущим в кристально чистом воздухе, на своих двух ногах, по хрустящему слою осенних листов. Но он не никогда не сделает это снова. В течение двух дней он превратится в ничто. Его положат в яму и покроют гниющий труп темной землей. Снова, в кошмаре, от которого не мог избавиться, он пережил момент, когда Солейл упал, и он знал, что не было ничего, что он мог бы сделать, чтобы перехитрить несчастье. Треск, треск дробящихся костей…
Влажность его тела не могла скрыть текущие из-под век слезы в смеси жалости к себе и горя.
– Вы слишком сильны для того, чтобы исповедаться и отойти с миром, – сказал Радульфус, наклоняясь над ним снова. – Да, правда, у вас будет только одна нога, но это не сделает вас бесполезным калекой. Только ваш разум может сделать вас таким.
Харви изрыгнул проклятия, которые заставили помощника-послушника Радульфуса участить дыхание и вытаращить глаза. Радульфус, тем не менее, выслушал это без особой реакции. Он слышал слова и страшнее в сотни раз и знал, что они были призваны помочь человеку скрыть страх.
– Ваш брат доставил вас сюда и возложил на меня заботы о вас, – сказал он. – Я не предам его доверие. Когда он вернется, я хочу видеть, как вы приветствуете друг друга, а не ведете его в свою могилу.
– Ха, вы думаете, что я буду спасен, если вы отрежете мою ногу? – сказал Харви, сцепив зубы.
– Может и нет, но альтернативой является только смерть.
– Единственная определенная вещь в жизни – то, что все заканчивается смертью, – возразил Харви и еще раз попытался избежать пристального взгляда монаха, уставясь в холодное золото стен, будто желая смешаться с ними. Он видел костоправов в работе на поле боя и часто думал, что неплохо бы как-то запасать отрезанные части, поскольку они наверняка понадобятся другим людям, избравшим опасную профессию.
Он должен выбирать между шансом жизни – но измененной жизни – или определенностью смерти. Это было решением человека, поставленного в безвыходное положение, с пропастью за спиной. Верил ли он Радульфусу? У него не было выбора.
