Текст книги "Победитель, или В плену любви"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
ГЛАВА 31
ЛОНДОН, ОКТЯБРЬ 1200 ГОДА
Знамена и зеленые флаги украшали всю береговую линию. Даже галеры и рыбацкие лодки были пришвартованы ближе к набережной и щеголяли флажками и вымпелами, празднуя коронацию новой королевы-ребенка Англии.
Жители Лондона выстроились вдоль всего пути к Вестминстерскому аббатству, ожидая королевской процессии, – толпы людей в самой лучшей праздничной одежде; богачи и бедняки, настроенные на хороший лад. Стояла бодрящая погода. Жена золотаря, с шелковой ленточкой, опоясывающей ее лучшую льняную мантилью; аптекарь в новом плаще, украшенном шкурой рыси; пышная супруга ювелира, одетая в филенчатое фламандское платье, с кольцами на каждом жирном белом пальце, – все они были здесь, чтобы увидеть других и показать себя. Разве что кроме карманников, пришедших по делу: ненавязчиво освобождать людей от денег.
Манди стояла на обочине дороги, от свежего ветра ее щеки раскраснелись, а мантия развевалась. Облака мчались по небу, свежее белое облако гналось за серым в огромных окнах синевы. У нее по бокам стояли Александр и Харви. Первый был одет в лучшую тунику, шоссы и сапожки, хотя в данный момент он и был свободен от несения службы, весь вечер предстояло дежурить в доме Маршалла. Харви тоже был освобожден от своих обязанностей на полдня. Если бы не сутана и тонзура, Манди не могла бы представить его монахом – он так был похож на того Харви, которого она помнила. Конечно же, его святые заветы и обеты не наделили его еще должной степенью важности. Он был без ума от Флориана, а Флориан, в свою очередь, был абсолютно восхищен деревянной ногой Харви и охотно поддерживал компанию, когда они оставались одни.
Улыбаясь, Манди взглянула вверх на сына. Его посадили на плечи Александра, чтобы он мог хорошо рассмотреть процессию. В руке мальчика красовалась позолоченная трость с пучком алых и голубых ленточек, обвитых вокруг верхушки, и с крошечными колокольчиками, пришитыми к концам ленточек. Харви купил это ему у странствующего торговца. Флориан был очень рад, а вот Александру не нравилась перспектива слушать звон в ушах весь оставшийся день.
– Я думал, монахи бедны, – сказал он, пристально глядя на брата.
– Так и есть. В казне епископа нашлось только полпенни мне на обед. Я надеюсь, что вы будете теперь милосердны.
Александр, конечно же, сразу понял, что средств Харви хватит только на хлеб и воду в покаяние за глупость – подарить Флориану такую игрушку, и рассмеялся.
– Они едут, я вижу их! – неожиданно взвизгнул Флориан и стал подпрыгивать на плечах Александра, жизнерадостно указывая струящейся тростью в ту сторону, откуда появилась процессия.
Глухой смех Харви послышался из глубины его сутаны.
– Ты свалишь отца на землю еще до того, как они появятся, – сказал он и быстро закрыл рот рукой, осознавая, что он произнес.
Флориан же был так занят, наклоняясь вперед и всматриваясь в дорогу, что не услышал слов Харви.
Манди спрятала руки под плащ в протестующем жесте. Она была напугана заискивающим взглядом Харви и бесстрастным лицом Александра.
– Он не услышал меня, – сказал Харви.
– Я знаю, не волнуйся. – Она улыбнулась, но улыбка не дошла до глаз, которые все еще были взволнованны.
– Вы обязаны сказать ему.
– Мы это сделаем, когда придет время, – сказал Александр с определенной резкостью в голосе. – Так оно и будет, Харви. Лучше следи за собой, а не за нами.
Харви досадливо пожал плечами, показывая, что сдается, даже не понимая, и посмотрел на дорогу в сторону звуков труб, барабанов и фанфар.
Манди тоже оглянулась, хотя ее взгляд не был обращен на приближающееся шествие, но на дорогу, которая привела ее из знойного августовского вечера в Руане, когда ее мир разрушился, на это коронационное шествие в компании Харви и Александра.
Когда она поправилась после выкидыша и достаточно окрепла для путешествия, Александр взял ее к Маршаллам в Орбек, чтобы она окончательно выздоровела. Затем он направился к Иоанну. Манди не знала подробностей их беседы на встрече. Александр передал ей поручение Иоанна для коронационной одежды, вместе с мерками молодой будущей королевы. В рассказе он был сдержан, сказав только самое необходимое.
– Он сказал, что все закончено, – ответил Александр, когда однажды она попыталась проявить настойчивость, и уголки его губ дали ей понять, что далее предмет не обсуждается.
Она провела месяц в Орбеке и была втянута в ежедневную рутину семьи Маршалла.
Изабелла Маршалл говорила с ней мягко, с теплым, материнским отношением, что в общем-то не соответствовало твердому мужеству ее характера. Манди сразу же прониклась к ней доверием. Она был значительно мягче, чем Элайн Лаву, менее энергичная, и ее энтузиазм объяснялся не причудами, а прочными убеждениями. Она много видела, мало говорила и обладала удивительной способностью к состраданию. Хотя их остановка в Орбеке была временной и Манди знала, что скоро это закончится; впервые, со времени смерти матери, она почувствовала не только безопасность, но и легкость.
Флориан был не менее счастлив в Орбеке. Там было столько детей, что никогда не было недостатка в друзьях, и устраивалось очень много игр, которые можно было посмотреть или даже принять в них участие.
Александр большую часть месяца отсутствовал по делам Маршалла, и, несмотря на медленное выздоровление, Манди шила коронационную мантию для будущей королевы. Она погрязла в деловой рутине и обнаружила, что скучает по нему, но никогда не задумывалась о своих чувствах надолго. Когда он вернулся ко двору, она случайно оказалась там при его приезде, и внутри она почувствовала полет тысячи крошечных бабочек. Но она не бросилась в его объятия, и он не схватил ее и не завертел вокруг себя. Прошлое все еще было слишком близко, а новое нарастало медленно и нежно.
В октябре они поехали в Англию на коронацию жены Иоанна. Манди сняла дом в Лондоне рядом с улицей Вэтлинг, использовав монеты, сохранившиеся со времени, когда она была любовницей Иоанна. Она посетила несколько раз невесту Иоанна, чтобы примерить коронационную мантию из красного и золотистого шелка. Изобель Ангулемская не проявляла никаких признаков волнения по поводу того, что Манди значит для королевской семьи больше, чем искусная швея, и Манди ценила это притворство. Жена Иоанна по развитию выглядела как двенадцати-, максимум пятнадцатилетняя. Безупречная фигура, волосы – как занавеси снежно-белого шелка, а глаза были глубокими и обворожительно синими. Красавица, и она знала это.
Опустившись на колени перед ее ногами, чтоб заколоть булавкой шлейф хрустящего шелка, Манди тихо, с оттенком сарказма, пожелала мужу и жене быть счастливыми друг с другом.
Примерка мантии Иоанна была для нее тяжелым испытанием, еще и публичным, так как он был занят разговорами с толпой своих баронов, пока она, коленопреклоненно, поправляла его шлейф. Он не обращал на нее внимания, и, даже когда их глаза случайно встретились, его взгляд был холодным и пустым. Ей хотелось уколоть его булавкой, ударить ногой, чтобы он не игнорировал ее. Она была его женщиной в постели, матерью его ребенка и заслуживала большего. Но все, что было, – лишь соблазн. Ей не к чему было стремиться и нечего терять. Да и ревности не было, только боль и расстройство. Он не обращал внимания ни на ребенка, ни на неродившееся дитя, которое они потеряли, – ни одной искры сожаления или горя.
Служащий при дворе заплатил ей в аванзале и отметил это на счетной палке. Ей хотелось бы знать, была ли одна из зарубочных палок предназначена для учета того, сколько Иоанн платил ей за другие услуги, но не смела спросить.
Неожиданный порыв ветра поднял ее мантилью и ударил по лицу и губам, жаля глаза. К тому времени, когда она освободилась от этого плена и засунула концы мантильи под плащ, чтоб они не выбились опять, чалый жеребец прогарцевал в ногу с ними, его мрачнолицый наездник пытался удержать его на месте среди неблагозвучия толпы. Зад жеребца опасно покачивался среди зрителей, и наездник прижал поводья так сильно, что голова животного пригнулась к груди, подчеркивая могучий крест мышц.
– Томас Стаффорд, твой дедушка, – сказал Александр, не меняя интонации.
Манди смотрела во все глаза, и по ее спине прошла дрожь. Он был так близко от нее, что можно было дотронуться. Ноги подкашивались, но она переборола себя. Она рисковала быть ударенной лошадью или солдатами, составляющими его эскорт. Глядя на копну белых волос, грубые изгибы лица, она не чувствовала зова крови, сказавшего бы ей, что это – ее родня. Ни малейшего намека.
Она закусила губу и проводила его печальным взглядом.
Потом кто-то выбежал из толпы, ребенок не старше Флориана, зачарованный колокольчиком сбруи, который упал с уздечки. Его мать закричала и ринулась за ним. Манди тоже вскрикнула, когда чалая лошадь стала бить копытами рядом с женщиной, которая подхватила ребенка и оттащила в безопасное место – по крайней мере, в безопасное от копыт. Томас Стаффорд закричал в ярости и даже, когда лошадь успокоилась, ударил женщину хлыстом по щеке. Сразу же появился рубец, и женщина, закричав, спряталась, с ребенком, в толпе.
Вне себя от ярости Томас Стаффорд выругался и поехал. Сжатые кулаки и проклятия преследовали его, полоса на щеке женщины стала не белой, а ярко-красной и вздулась. Она кричала, ребенок ревел. Люди собрались вокруг нее, предлагая помощь и выказывая жалость.
– Теперь видишь? – спросил сурово Александр своего брата.
Харви ничего не ответил, только крепко сжал челюсти, и ненависть заметно исказила его лицо.
Манди дрожала, представляя, как была близка к тому, чтобы ударили ее. Может быть, он испугался, подумала она, но это было слабое объяснение поступка, свидетельницей которому она стала. Томас Стаффорд поднял руку высокомерно и яростно, возможно, на весь женский род.
Александр сжал ее руку.
– Я не должен был говорить тебе это, – произнес он.
Она покачала головой.
– Нет, вы были правы. Я всегда думала о нем, слушая, что рассказывают люди. И расстраивалась, потому что ни в одной истории дедушка не представал в хорошем качестве. Единственным спасением было то, что он считался смелым, храбрым и доблестным воином. Теперь я точно знаю, – прошептала она, опять сжав руку Александра.
Они едва заметили Иоанна верхом на белом коне, покрытом золотом и драгоценностями, рядом с женой, ярдами шелестящего шелка юбки, вздымающейся над задом и боками лошади. Похожие на картинку из яркой книжки, они проплыли мимо Манди и Александра.
Еще одна страница перевернулась, и они, как Стаффорд, исчезли.
ГЛАВА 32
Манди смотрела на воду, прочно замерзшую в лютый мороз, окрасивший мир в металлические оттенки серебра, олова и свинца. Разноголосые вскрики и пронзительный смех доносились от людей, катающихся на льду. Молодые парни, в основном с голенями, замотанными ремнями воловьей кожи, скользили по льду, отполированному и гладкому, как ртуть.
Александр усмехнулся ей.
– Ну как, займемся и мы этой забавой? – спросил он. Она сморщила носик в сомнении, но села радом с Флорианом в овальные большие салазки, которые они волочили к большой, ныне замерзшей топи за северной стеной Лондона.
Это была идея Александра – переделать кадку в салазки. Она была гладкой и добросовестно смазана воском свечей, и веревка проходила от начала до конца. Флориан удобно разместился там, покрытый овчиной, такие же шапочка и рукавички укутывали его голову и руки. Манди подняла ногу, а Александр толкнул – и салазки покатились. Его ловкие пальцы согревали перчатки.
Для тепла и удобства Манди надела несколько его вещей – рейтузы, утепленные шерстью, тунику в серо-голубую клеточку, короткий, отделанный мехом плащ, капюшон и накидку для головы, перчатки из овчины, чтоб защитить свои пальцы от холода. Он сказал, что она выглядит очень привлекательно, а она подняла на него глаза и назвала его льстецом. Она не могла не признать, что одежда очень уютна и двигаться в ней очень легко. Платье бы мешало ходить, и только привело бы к тому, что одежда волочилась бы по земле.
Александр прокатил их один раз и собирался прокатить еще раз. При его дыхании изо рта вырывались облачка воздуха на каждом выдохе.
– Я не хочу вставать, – засмеялась Манди.
– Нельзя просиживать так много времени на мягком месте, – хмыкнул он, собираясь подтолкнуть их. – Давай покатаемся на коньках. Понравится, обещаю.
– Где и когда ты этому научился?
– Как-то зимой в Орбеке, с сыном моего господина Маршалла, на замерзшем пруду. – Он встал на коньки сам и помог надеть такие же, но поменьше, Манди.
Манди очень осторожно поднялась на ноги. Это похоже на деревянные башмаки, подумала она, но с более узким краем и поверхностью такой скользкой, как дорога в ад.
– Держись за меня, – весело сказал Александр. – Смотри, что я делаю. Смотри, ты должна поставить ноги вот так. Доверься себе на льду. Не думай, просто лети.
Он сделал это без особых усилий, но, подумала она, немного неразумно. Основой его рыцарского мастерства было его атлетическое сложение. Но она не смогла продержаться долго, особенно после того, как с криком «Ох!» сделала неверное движение, из-за которого он упал первым, пока она отчаянно махала руками, стараясь удержаться на ногах…
Время, проведенное в таком веселье, прошло быстрее, чем казалось. Половина населения Лондона, казалось, выехала на каток, чтоб получить удовольствие. Кадка-салазки Александра не были единственным новшеством. Кто-то еще катался на плетеных хлебных корзинах, и она заметила, что кто-то пользовался кусочком барьерного ограждения. Молодые люди играли в рыцарей на коньках, орудуя длинными деревянными шестами. От них донесся шум столкновений и сильных падений.
Когда стали болеть щиколотки, Манди решила погреть руки около одной из каштановых жаровен, стоящей прочно на льду, пока Александр толкал Флориана одного в кадке. Она следила за мужчиной и ребенком с улыбкой на губах и глубокой болью привязанности, обвивающей ее сердце.
Это было почти Рождество, Новый год быстро приближался, и она чувствовала перемены в себе, как будто она бежала от прежней жизни с раскрытыми объятиями для будущей. Что-то непременно станет не так, как сейчас.
Но она знала то, что это скоро произойдет. Быть может, сразу после Рождества. Они оба должны были пробыть в Винчестере несколько последующих дней. Александр – по делам Маршалла, она – для того чтобы сделать новую мантию для молодой королевы, как рождественский подарок от Иоанна. Что будет после, то будет после. Улыбаясь себе, она повернулась и купила мешочек каштанов.
С пылу с жару, они обожгли ей пальцы, но тепло, исходящее от них, было прекрасным, и на вкус они были божественны, окутанные дымом, как мукой. Она искала глазами Александра и Флориана, намереваясь позвать их. Но чья-то рука вынырнула рядом с ней и вытащила два каштана из мешочка.
– Ну и ну, а еще говорят, что привидений не бывает! – продекламировал Удо ле Буше, его черные глаза сверкнули. Он перебрасывал каштаны из одной руки в другую, а потом разгрыз один поломанным зубом.
– Манди де Серизэ. В последний раз, когда я вас видел, вы были в каком-то осажденном лагере в Нормандии, в компании братьев де Монруа.
Он бросил горелую скорлупу на лед и стал жевать нежный белый орех.
– Что вы здесь делаете?
Холод пробрался до позвоночника Манди. Его тон был достаточно дружелюбным, но дружбы в нем не чувствовалось. Это было сродни тому, как чувствует себя человек, оставленный приманкой для волка.
– Я наслаждаюсь днем, – ответила она, зная, что не сможет освободиться из-за привязанных к ногам коньков.
Ле Буше улыбнулся, шрамы на его лице из-за холода стали мертвенно-бледными.
– Вы живете в Лондоне? – И посмотрел на ее руки.
Где те дни, когда она не носила колец, храня в ларце серебряное, которое было с ней еще со времен турниров, и золотое, бывшее когда-то материнским?
– Не всегда. – Она начала медленно отъезжать от него, высматривая Александра. Двое мужчин и три женщины, очевидно, компаньоны ле Буше, стояли на другой стороне, праздно глазея на них. Лица женщин были накрашены, а резкий смех одной из них напомнил Манди о Гризель, потаскухе, с которой ей пришлось бороться за материнское имущество. Все они были пьяны, и пар, вырывающийся изо рта и ноздрей ле Буше, содержал явный запах вина.
Ле Буше расколол еще один каштан.
– Замужем? – спросил он. – Чья-то ты хорошая женушка?
– Это вас не касается!
Ле Буше приподнял бровь.
– Может быть, да, а может, и нет. – Он оглядел ее с ног до головы, удивляясь ее мужскому наряду. – Вы всегда так одеваетесь?
– Если это мне идет.
– О, это идет вам, золотце. – Он ухмыльнулся, его сходство с волком усиливалось из-за сломанных зубов. – Но это едва ли наряд прикрытой респектабельности, не так ли?
– Я уверена, что вы распознаете респектабельность, когда она бьет вам в лицо.
– Попробуйте. – Он подставил щеку в насмешливом приглашении.
Без предупреждения овальная кадка проскользнула по льду, задев ногу ле Буше и сбив его с ног. Он тяжело перевернулся на бок, воздух вырывался изо рта, как из проколотого пузыря. Раздался резкий женский смех.
Александр скатился за кадкой, Флориан зацепился за его спину.
Он подошел и стал поворачивать кадку, и, казалось, при повороте совершенно случайно задел ногу ле Буше. Когда он восстановил равновесие, костяные коньки проскользнули по руке ле Буше.
Удо ле Буше так сильно ударился при падении, что не мог не то что кричать, а даже проклинать. Друзья подбежали помочь, а женщина все кудахтала и подталкивала всех, пока один из них не упал на лед с криком боли. Александр усадил Флориана в салазки, схватил Манди за руку и повел их подальше от опасности.
Когда они были довольно далеко, он остановился, тяжело дыша; в глазах вспыхивали искры.
– Христос, не будь здесь Флориана, а меч при мне… – Он покачал головой и вздохнул.
Манди перестала развязывать свои коньки. Ее руки тряслись. Она посмотрела вдаль, но не было и намека на преследование. Александр посмотрел тоже, его глаза бегали, не останавливаясь.
Она заставила себя дышать медленно и глубоко, морозный воздух заполнял ее легкие.
– Что он тебе сказал?
Она пересказала ему все, пытаясь в то же время сбросить коньки.
– Однажды ты упомянул, что Удо подходил к Харви с просьбой о женитьбе на мне. Ты помнишь?
Отвращение скользнуло по его лицу.
– Я не забуду это никогда: это день, когда ты бежала, Харви сломал ногу, а ле Буше оставил меня бездыханным.
Она чувствовала переполняющую его злобу, кипевшую и из-за прошлого, и из-за случившегося несколько минут назад. Тысячи вещей поменялись с того дня, о котором они говорили, но эти перемены вели их по замкнутому кругу.
– Как ты думаешь, он все еще хочет заполучить меня или просто проверяет, как я отреагирую?
– Ты внучка Томаса Стаффорда, – мрачно сказал Александр. – Почему же ему не хотеть тебя?
– Иисусе, – прошептала она и вжалась в короткий плащ; зубы стучали от тревоги и отвращения так же сильно, как от холода.
– По крайней мере, он не знает, где ты живешь. – Его голос понизился. – Ты же не сказала ему правды?
Она скованно покачала головой.
Сузив глаза, Александр посмотрел вокруг, затем расслабился, выпуская вдох облегчения.
– Я думаю, что он живет в каком-то соседнем городе. Надо выяснить, где. Попробую разузнать… по крайней мере, пока что лишь это, – он продолжал с мрачным удовольствием. – Надеюсь, я сломал ему ногу, так же, как он сделал это Харви, но не думаю, что ударил его достаточно сильно. Хотя он и будет хромать какое-то время.
– Он был полупьян.
Александр взял ее под руку.
– Идем, ты белее снега. Я отведу тебя домой.
Они пошли обратно в город, избегая приближаться к торговцу каштанами. Флориан слишком устал и поэтому задал всего пару вопросов о человеке, которого Александр переехал салазками, получив в ответ пояснение, что это был несчастный случай.
Уже темнело, когда они достигли дома, который снимала Манди, похожего, только чуть-чуть поменьше, на дом в Руане, с садом, смежным с Криплгэйт. В мире замерзшего голубого и серебряного света, искрившегося инея на всех поверхностях, седая дымка маскировала путь. Колокола святого Жиля призывали ко всенощной. В жилищах мерцали свечи, и запах горящего дерева тяжело оседал в воздухе, синеватая поволока добавлялась к дымке.
Тизл лаял за дверью и царапал дерево коготками. Манди достала ключи из-под мантильи и засунула их в замок. Когда замок щелкнул, она повернулась к Александру.
– Останься у нас, – торопливо произнесла она, как будто слова должны прозвучать до того, как откроется дверь. Заклинание на пороге, чтоб защитить дом от дьявольских духов. – Очаг еще теплый, а у нас там тушеная баранина и свежий хлеб.
– Как я могу отказаться, – сказал он, шутливо сморщившись. – Еда, тепло и компания. Что еще нужно сердцу мужчины?
В этот момент Тизл нажал на дверь и вылетел оттуда мимо Александра с визгом радости, избавляя Манди от ответа.
Они ели тушеную баранину и разговаривали о житейском, о забавных ежедневных случаях из жизни их сына. Александр поиграл с ним в кости и учил его простой игре, пока веки ребенка не стали слипаться. Потом он отнес его по ступенькам в маленькую кроватку, находящуюся напротив стены рядом с кроватью Манди.
К тому времени как Флориан был взят на руки, он уже заснул, его темные ресницы лежали как веер на щеках, лоскут желтого одеяла касался ног. Тизл заскулил, покрутился несколько раз и улегся в ногах у маленького мальчика.
Чувствуя теплый свет нежности, Александр поцеловал сына и вернулся к камину.
– Уже спит, – сказал он и поднял игральные кости.
– Он играет, пока не уснет, а потом просыпается уже готовым играть снова, – произнесла Манди, слегка встряхнув головой.
Она наблюдала за ним, когда он собирал кости. Плавные движения и грация были очевидны еще в первые дни турниров, когда он присоединился к брату, как надоедливый юноша.
Она подумала о нем, когда она впервые увидела его, лежащего желтым, изможденным на тюфяке брата, среди рухляди холостяцкого существования Харви. Тогда она была полна любопытства и сострадания. Зародилась дружба и стала дополняться другими влечениями и более двусмысленными эмоциями. Они придумали мечту, прожили ее и выучили несколько сложных и болезненных уроков…
Вверх и вниз, бросай и лови, костяшки гладкие, как сливы…
Она облизала губы и откашлялась.
– Твое предложение выйти за тебя замуж еще в силе?
Итак, слова вылетели, упав между ними, как камни, создав барьер, из-за которого она не могла больше говорить.
Александр держал кости на ладони.
– Почему ты спрашиваешь? – Его лицо ничего не выражало.
– Просто, если да… Я согласна.
– Спросила бы ты меня сегодня, если бы не Удо ле Буше?
– Да, – сказала она и покраснела, так как от признания ей стало не по себе, а его лицо опять стало бесстрастным. – Я бы спросила. Это у меня в мыслях уже несколько недель… И… и всегда было в моем сердце. Если твое предложение в силе, то я бы хотела, чтобы Харви обвенчал нас перед свидетелями настолько быстро, насколько возможно.
Кости полетели в воздух и упали на плитку камина. Александр смотрел на нее, сжав кулаки на коленях, и дышал быстро и часто.
– Если мое предложение в силе, – хрипло произнес он. – Женщина, ты с ума сошла? Я был уверен, что ты откажешь.
Она протянула руки к косе и вытащила ленточки, встряхнула волосы, рассыпав их по плечам бронзово-каштановым водопадом. Это было символическое движение, потому что только один мужчина может видеть распущенные волосы женщины – тот, который делит с ней постель и жизнь. Он преодолел расстояние между ними, чтобы дотронуться до этих струящихся локонов, взял ее лицо в ладони и поцеловал ее.
Она мягко вздохнула и потянулась к нему. Их тела слились в объятиях и тесно прижались друг к другу. Приветствия губ становились отчаянными поцелуями, изменяя ритм дыхания, обрываясь для глотка воздуха. Его ладонь скользнула по ее груди и талии, вторая сжимала ягодицы, он толкнул ее себе на колени. И Манди, имея уже опыт, сильно нуждаясь в этом, запустила пальцы в его волосы и стала извиваться на его вздувавшемся паху.
Он дрожал от ее прикосновений и стонал. Она сжала губы от удовольствия и почувствовала нарастающую чувственную теплоту в глубине своего тела. Прошло много времени с тех пор, как они виделись с Иоанном, и она получала такое удовольствие от встречи. Только сейчас она поняла, насколько она голодна. И, конечно же, Александр должен быть голоден, если только то, что он холостяк – правда. Наверное, она не должна извиваться сильно. Возможно, он остановится, если она скажет.
Александр думал о том же и испытывал свою совесть сомнениями. Одна проблема тянет за собой другую, как в тумане думал он, когда она прижималась к нему, придумывая почти нестерпимые движения. Он поморгал, закрыл глаза и переборол себя через мучительное удовольствие. Так наверное, поступал Харви. Быстрая связь на полу, с одеждой, сброшенной, чтоб не мешать пути, – и ничего, кроме щекотливых воспоминаний в будущем.
– Подожди, – отдуваясь, прошептал он и схватил ее бедра, пытаясь остановить. – Нет, Манди, нет.
Она выпрямилась и посмотрела на него, ее лицо горело, а серые глаза с поволокой были похожи на пустыню. Потом она хлопнула себя по губам и запустила руку в свои волосы, провела по их длине и забросила за спину – как будто причина всего, что сводит его с ума, удалена.
– Слишком быстро, да? – спросила она, еле сдерживая улыбку. – Но святой Иисус, я не хочу останавливаться.
По их обоюдному согласию его рука скользила вверх и вниз по ее спине.
– Я помню, что случилось в прошлый раз. Это было быстро и неожиданно, как молния.
– Это было так давно, – пробормотала она, выгибаясь в такт его прикосновениям. – И теперь никто из нас не пьян… о, невинность.
– Мне кажется, я пьянею от тебя. – Он уткнул лицо ей в шею со звуком, напоминающим полустон-полусмех. – Боюсь, что я сейчас лопну.
Она обняла его, прикусив слегка мочку уха.
– Но не прежде, чем я буду готова, надеюсь.
Он сделал гримасу.
– Прошло не так много времени после потери ребенка. Ты не опасаешься сегодняшней ночи?
– Ничуть. Матушка Гортензия показала мне один способ предохраняться самой.
Ее кожа увлажнялась под его губами, под ней чувствовался быстрый пульс, ее волосы, прохладные и гладкие, струились под его ладонями. Приманки, которым почти нельзя противостоять. Он стиснул зубы, теряя контроль, желая броситься в чувственную любовь стремглав, но знал, что совесть будет нечиста, если он не скажет:
– В круговерти турниров встречались пожилые женщины. Они давали снадобья и обещали, что женщинам из лагеря можно будет ни о чем не беспокоиться. Но вскоре те, кто поверил, умерли.
– Советы матушки Гортензии – не пустой звук, я обещаю.
Она засмеялась и просунула руку под тунику и рубашку, чтобы дотронуться до его обнаженного бока; ее ноготки нежно царапали кожу.
– Если бы я не доверяла ей, сидела бы я в этом кресле или нет, делая то… или это? – Она пошевелилась и оказалась верхом на нем.
Невозможно было говорить, истязая удовольствием; Александр покачал головой и прекратил думать о чем-либо, кроме тела.
Пол оказался жестким, и они расстелили его плащ, чтобы закрыть стебли. В опочивальне была прекрасная пуховая постель, но присутствие Флориана и Тизла стесняло их пыл. Да и с их-то разгоревшимся желанием могли бы они тратить время, чтобы подняться по лестнице?
Александр сбросил с себя тунику и рубашку, потом, в мягком красноватом отблеске, шедшем от камина, помог раздеться ей. Нужно было отстегнуть брошку и расстегнуть пуговицы; ни одна из этих вещей не могла не вызвать горячей спешки, и ему пришлось унять себя, чтоб справиться с ними.
Грудь высоко вздымалась, округлая, с коричневато-розовыми сосками; на животе – слабые серебряные отметинки, показывающие, что она уже рожала.
Ему хотелось схватить и ворваться в нее, но прошлый опыт научил, что все искусство заключено в деликатности, и его прикосновения были легкими, нежными – скольжение большими пальцами вокруг возбуждавшихся сосков и трепещущее посасывание языка. Она извивалась и приближалась плотнее к паху, напирая на него. Он сжал ее ягодицы и, будучи под ней, наклонял ее назад и вперед, приближаясь к опасной ступени рядом с бездной.
Он опустил одну руку к ленте нежной кожи, появившейся между рейтузами и верхней одеждой, и стал ласкать ее. Опять у нее вырвался стон.
Развязывать и расстегивать все крючки и шнурки сейчас, казалось, смешно, но на самом деле полезно, так как движения его пальцев были ласкающими, и каждый нажим на чувствительное тело, каждое касание костяшками или ребром ладони заставляло ее содрогаться и мягко вскрикивать.
Александр не хотел ничего, кроме как сорвать с нее одежду и вонзиться в нее, но он держался, зная, что скорость – не главное. Он пытался успокоить себя, медленное движение за медленным движением; концентрируясь на ее напряженности, попробовать уменьшить свою, но это стало до невозможности трудно, так как она извивалась сверху. Ее рот, качание ее бедер в одном ритме были призывными и возбуждающими.
Он нашел край набедренной повязки и стал искать большим пальцем застежку. Она изогнулась, едва не сломав позвоночник, но сейчас с диким криком впилась ногтями в его кожу.
– Сейчас? – хрипло произнес он.
– О, Боже, скорей, чем сейчас, – простонала она.
Она почувствовала себя на той же ступени, что и он. Их рты соединились в глубоком поцелуе, он приподнял ее с паха, снял повязку и развязал свою. Она легла на свой плащ, ее глаза были полуприкрыты, волосы разметаны вокруг, ее тело было открыто для него. Оставалось только одно, – волнующий момент контроля, мгновение любить и быть любимым.
Когда он взял ее, она приветствовала, выгнув спину, обхватывая руками и высокие, темные стены, которые раздражали, но и сдавалась с каждой волной его тела; между ними была распаляющая тишина. И только когда он уже вышел из нее, она почувствовала, что будто произошел внутренний взрыв, и крик вырвался из груди.
На сундуке стояла маленькая уэльская арфа. Александр взял ее и провел аккуратно рукой по струнам.
Закутавшись в плащ, Манди села у огня, где они только что занимались любовью, и потягивала вино из бокала.
– Развлеки меня немного, – попросила она с обворожительной улыбкой. – Спой мне песню трубадуров. Что-нибудь новое, что ты еще никому не пел.
Он скривил губы в задумчивости, взял арфу и подвинулся поближе к огню.
– Песнь трубадура. – Он поцеловал ее, слегка укусив, и пригубил вина из ее бокала. – Обычно пение предваряет постель, – сказал он, смеясь.
– То есть ты все время соблазняешь женщин, я правильно поняла?
Он улыбнулся.
– Приходится, пока одна из них не возьмется за меня и не украдет мое сердце.
