Текст книги "Победитель, или В плену любви"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
ГЛАВА 12
НОРМАНДИЯ, ВЕСНА 1195 ГОДА
– Ха-а! – выкрикнул Александр и пришпорил коня. Черный жеребец вздрогнул, когда острия вонзились в бока, и чуть ли не с места ринулся в галоп; пыль облачками взметалась от каждого удара копыт.
Харви скакал с одной стороны, Арнауд – с другой. Александр наставил копье и сконцентрировался на противнике. Так, еще на четыре пальца влево… Только упругий мощный ход вороного и наплывающий багровый с зеленым щит.
Безукоризненно чистое попадание! Копье соперника едва чиркнуло по щиту Александра, а сам рыцарь вылетел из седла и грохнулся оземь. Александр на пятачке развернул Самсона и приставил копье к горлу распростертой жертвы.
– Сдаюсь! – крикнул рыцарь и, как положено, назвал свое имя и дал присягу выплаты откупного.
Александр прибрал копье и, убедившись, что у Харви и Арнауда тоже все в порядке, помчался ловить коня, оставшегося без седока.
Зрители, толпящиеся по периметру ристалища и за плетнями островков безопасности, выкриками подбадривали состязающихся. Они хотели видеть отвагу и безрассудную храбрость, а некоторые из них жаждали крови.
Александр схватил узду выигранного в поединке коня; красивый, хотя и несколько коротконогий жеребец. Очень даже может сгодиться, если придется сражаться на размокшей земле, подумал Александр, пока вел коня к убежищу, где ожидала Манди.
– Первый приз сегодняшнего дня, – сказал он, передавая девушке уздечку; затем он сбросил шлем и огляделся.
Взгляд его привлекла молодая женщина. Не из постоянных любительниц турниров, предположил он: скорее всего, горожанка, приехавшая посмотреть зрелище. Одета в умело сшитое темно-синее платье; цвет и ткань свидетельствовали об определенном достатке. Милую головку скрывала завеса из прекрасного полупрозрачного шелка, перехваченного алой лентой – оставляя, впрочем, открытыми глаза и золотистый локон. Взгляд ее густо-синих, почти фиолетовых глаз как плетью ударил Александра. Огонь прокатился по жилам, сосредоточиваясь пониже пояса. Ладони, держащие узду, внезапно увлажнились. Еще через мгновение он мог с уверенностью сказать, что незнакомку сопровождают пожилая матрона и невзрачный слуга, но никакого мужа и признаков нет.
За месяцы, прошедшие после отъезда из Лаву, Александр обнаружил, что обучение наконец стало приносить результаты, причем не в одном-единственном направлении. Он мог уже принимать участие в состязаниях, проводил поединки и нередко добивался успеха. А еще определенные качества, не в последнюю очередь его молодость и свежесть, и несколько экзотичная смуглая красота, пока еще не развеянные в турнирной круговерти, тоже стали дарить приятные успехи.
Его очарование было замечено и востребовано, и он неожиданно обнаружил, что многие женщины желают разделить с ним не только компанию, но и ложе, весьма откровенно предлагая себя. Путь этот оказался столь же сложен и богат нюансами, как военное искусство; женщины использовали его, а он, в свою очередь, использовал их, совмещая приятное с полезным…
…Тут Александр обнаружил, что Манди что-то ему говорит, извинился и наклонился к девушке.
– Я спрашиваю, вернетесь ли вы на ристалище, – нетерпеливо повторила она; тонкая девичья рука держала узду умело, у самой конской щеки.
– Да, я только взял короткую передышку.
Это было слабым оправданием, поскольку схватка только началась, и многие рыцари пока что просто разминались.
Он закрепил шлем, посмотрел через смотровые щели на горожанку, которая с явным интересом следила за ним, отсалютовал ей копьем и поскакал на ристалище. Манди бросила хмурый взгляд на изящную молодую женщину и повела под уздцы призового коня к просторной коновязи Харви. В этот сезон, думала она, Александр делает большие успехи, но некоторые из его побед не вызывают ничего, кроме горечи.
Его уверенность возрастала с каждой удачей, но тщеславие заставляло стремиться ко все большему. Пил он вровень со старшими рыцарями, стал болтать больше, чем слушать. А эти женщины, которые жеманничали с ним, бросали ленты и цветы… Кажется, он возомнил, что стал божьим подарком всему женскому полу.
Она подумала, что, наверное, следует напомнить, как он приполз в лагерь, изголодавшийся, в нищенских тряпках, и сколько они с покойной матерью проявили заботы и участия, Да, так; ее глаза вспыхнули. Надо поговорить с ним. Делает ли он хоть минутную паузу, думает ли об окружающих в своей безрассудной гонке за славой? Она все еще ощущала тот поцелуй в Лаву – неловкий, несвоевременный и отчаянный. Тогда она была ему необходима. А сейчас? Тоже необходима – как служанка.
С поджатыми от раздражения губами Манди разнуздала жеребца и задала ему добрый ворох сена, чтобы утихомирился, и поспешила к шатру взять плащ. Хотя пока что было сухо, небо хмурилось и, вероятно, разразится дождем еще до завершения турнирного дня.
В отцовской постели валялась, закрытая только до пояса одеялом, очередная женщина. Слабая белая рука была под подушкой, здоровенные груди в синих прожилках и с коричневыми пухлыми сосками торчали, как коровье вымя. Лицо женщины было скрыто спутанной массой волос, носящих следы усердия алхимика: соломенные на кончиках и темно-русые у корней.
Время от времени отец приводил женщин. Радости от этого Манди не испытывала, но прикусывала язык и терпела, надеясь, что это ослабит его тоскливое ожесточение и сделает более податливым. Он и в самом деле меньше пил, обзаводясь любовницей, но платить такую цену за относительную сдержанность было противно. С этой шлюхой – ее звали Гризель – он путался не впервые, но раньше она не позволяла себе оставаться дольше, чем до рассвета.
Слезы наполнили глаза Манди. Посторонняя на ее территории! И улеглась там, где некогда возлежала мать, оскверняет своим присутствием сокровенное место! Даже одним воздухом дышать с этой тварью противно! Живот сжало спазмом отвращения; Манди проскользнула на свою половину, схватила плащ и поспешно выскочила прочь.
– Кто та девочка, с которой вы говорили?
Александр нехотя разлепил глаза. Горячая ванна и напряженный, почти как схватка на ристалище, поединок на простынях, наполнили его тело блаженной слабостью. Пуховый матрац под ним был мягок, как облачко, а кровать в милой, хорошо проветренной спальне городского дома – просторна и удобна. Хоть навсегда оставайся.
– Какая девочка? – спросил он, зевая.
Его фиолетовоглазая спутница наклонилась к нему и провела пальчиком по контуру его губ. Распущенные светло-золотистые локоны растеклись по ее обнаженной груди, доставая до стройного бедра. Чуть подогнув уложенную поверх него ногу, блондинка нежно погладила коленкой по его паху.
– Ну та, в сером платье, которой вы передали захваченного в начале схватки коня.
– А, эта… – Александр забросил руки за голову и посмотрел на нее. Звали ее Сара, четыре месяца как вдова виноторговца, который был на сорок лет старше. Она была энергична, самоуверенна и ненасытна, как львица, – все это никак не способствовало долголетию мужа. Учитывая, что по окончании турнира предстояло выбирать между пьянкой с другими рыцарями у лагерного костра и возвращением в город с Сарой, возвращением, предполагавшим купание в горячей бадье и ее пылкое гостеприимство, – выбор оказался однозначным.
– Да, эта.
Она принялась нежно покусывать его грудь, а потом приподнялась, изогнулась и стала медленно и нежно скользить по его ноге. Александр чувствовал легкую щекотку жестковатых волос низа ее живота и влажность поцелуя сокрытых губ. Его тело начало пробуждаться и набирать силы.
– Она – дочь рыцаря, нашего напарника, – ответил Александр, пожимая плечами.
– Но вы хорошо ее знаете?
– Да… Как сестру.
– У нее хорошенькое личико, – промурлыкала Сара.
Золотистые волосы Сары скользили по его животу в такт нежным, трепещущим касаниям губ и ласке языка. Александр закрыл глаза и тихонько застонал.
– Никогда не замечал, – обронил он сдавленным голосом и прогнулся в пояснице.
– Тогда вы или слепец, или лжец, – сказала она со смешком, сменив увлекательную работу рта на горячую влажность упругих ножек, дарованных природой. – А мое лицо красиво? – Она сидела сверху почти неподвижно, дразня его нежным сжатием внутренних мышц. Если бы это проделывали с ним впервые, он бы взорвался, но теперь он куда лучше умел управлять собой и сдерживался, только немного задыхался.
– Леди, вы прекрасны, как солнце!
Она чуть склонила голову и посмотрела на него с лукавой улыбкой в глазах и на устах. Затем перестала играть мышцами в глубине женского естества, приложила его руки к чашевидным грудям и попросила, почти приказала:
– Ну так покажите, что во мне так нравится; коснитесь меня, поклоняйтесь мне…
Последующее действие было и наиболее эротичным из всех пережитых ранее, и чрезвычайно познавательным. Он учился не брать удовольствие по Богом отпущенному праву, а давать, и обнаружил, что это замечательно усиливает сексуальный отзвук в собственном теле.
Наконец она снова начала двигаться, шевеля бедрами в медленном, но неустанном ритме. Сквозь туман наплывающего экстаза Александр задавался вопросом, кто преподал ей уроки этого восхитительного мучения. Она говорила о муже, освободившем ее своей смертью, как о старике «без стали в ножнах». Она лет на десять старше; наверняка у нее было немало любовников, подаривших опыт; но у него есть «сталь», и сейчас она превосходно заполняла «ножны». Наверное, об этом можно будет когда-нибудь сложить песню, но сейчас невозможно думать о лирике. Единственным словом стало «быстрее», и руки его, сжимающие ее круглые белые ягодицы, стали столь же первобытны, как напряжение и биение их тел…
Сара соскользнула с кровати и изящно проследовала к бутылкам, стоящим на полке. Пышные светлые волосы ниспадали ниже стройной талии. Александр лежал с полуопущенными веками, ощущая истому и удовлетворение; взгляд его был оценивающе ленив.
Она возвратилась в кровать, держа в руках по кубку.
– Надеюсь, вам это понравится, – сказала она, изящно выгибая выщипанную бровь. – Она прекрасно укрепляет перед грядущими подвигами.
– За хорошую смазку меча, – усмехнулся Александр, поднимаясь на локте.
Она хихикнула и игриво шлепнула его по бедру.
Но по небу растеклось не вино; сырой резкий запах и острый вкус можжевеловки. Александр с трудом удержался, чтобы не выплюнуть, и отставил кубок.
– Вам это не нравится? – разочарованно спросила она.
– Это же джин. – Напиток жег горло, захотелось встать и прополоскать рот. – К сожалению, от одного запаха я разболеваюсь.
Она посмотрела на него над венцом своего кубка и сказала игриво:
– Так вы же просто так не захотите еще раз поцеловать меня.
Он посмотрел на вышитое покрывало; усталость пройдет, а удовлетворения должно хватить надолго.
– Ах, леди, не знаю, что и сказать, чтобы не показаться грубияном. Давайте ограничимся знанием, что я испытываю неприязнь именно к этому напитку.
– О, расскажите мне, в чем дело.
Он коротко посмотрел на нее и откинулся на подушку.
– Я однажды стащил полную фляжку джина и нахлестался так, что три дня не мог очнуться. А потом меня выпороли за воровство.
– О, – сказала она, загораясь пониманием. – Так вот откуда рубцы, которые я почувствовала на вашей спине.
Александр вовсе не стремился продемонстрировать плечи или даже руки, на которых оставались неизгладимые знаки, и обронил, надеясь отговорить Сару:
– Это было давным-давно.
Но Сару было не так-то просто отговорить. Блеснув глазами, она отставила кубок, встала рядышком на колени, так что острия грудей выглядывали из обрамления пышных золотистых волос.
– Кто-то очень любил поиграть плетью. – И ее руки заскользили по плечам, нащупывая самые верхние шрамы.
Александра и привлекали, и отталкивали сладкие интонации, прорезавшиеся в ее взволнованном голосе.
– Вам это не следует знать, леди, – ответил он, отстраняя ее руки.
– Но я бы хотела…
Александр разыскал рубашку и быстро надел. Игра зашла слишком далеко, гладишь, через минуту перестанет быть игрою.
Снаружи – а был еще светлый вечер, – донесся стук кованых копыт по утрамбованной земле внутреннего дворика. Кто-то небрежно посвистел, а затем в ставни резко стукнул небольшой камешек.
– Сара! Сара! Отворяй! – прокричал грубый голос.
– Принесла нелегкая! – тихо вскрикнула Сара и, спрыгнув с кровати, замерла у закрытых ставень.
Еще один камешек ударился в дерево – уже посильнее, – и упал оземь.
– Сара! Ты что, девка, не слышишь? Открывай!
– Кто это? – спросил Александр, надевая все остальное. Расслабленная леность сменилась дрожью напряжения.
– Гаон, капитан стражи. Он иногда заглядывает, чтобы… удостовериться, что со мною все в порядке, – ответила она и обронила еще одно проклятие.
– Ну так и скажите, что все в порядке.
Она бросила через плечо колючий взгляд и прикрикнула бесцеремонно:
– Не валяй дурака. Одевайся побыстрее. – И, накинув ночную рубашку, распахнула ставни и выглянула. – О, Гаон, я не ожидала вас в столь поздний час!
В ее тоне был не только упрек, но и туманный намек на продолжительную близкую связь.
Ошеломленный, Александр стал одеваться еще быстрее, смутно осознавая, что попал в ситуацию, о которой не раз и не два распевал в похабных куплетах у лагерного костра.
Мужчина за окном сказал нечто неразборчивое, но Сара, видимо, поняла и ответила воркующим смешком. Затем она прикрыла ставни и вернулась в комнату.
Александр, надевая башмаки, спросил:
– Ваш любовник?
С прекрасной сноровкой она поправила разбросанные подушки и расправила смятые простыни.
– Один из них.
– Один из них? – переспросил Александр, еще не избавленный от иллюзий о супружеской верности, вдовьем трауре и так далее.
– Как не брать, что Бог дает? – со смешком ответила она. – Мой-то муженек в свое время не упускал возможности поваляться на сеновале с кем ни попадя… Да и Гаон, и вы – точно так же. Так почему мне надо лишать себя того, что нравится?
Она взяла кубок, из которого он отпил лишь полглотка, осторожно слила джин в бутылку и краем его плаща насухо вытерла кубок изнутри. А затем подтолкнула Александра к выходу.
– Пойдем скорее, а то он начнет задумываться, почему это я не отпираю.
Она провела смущенного Александра через неосвещенный главный зал, а оттуда в закрытую на ночь лавку. Посреди лавки в полу был большой люк. Сара ухватилась за железное кольцо, поднята крышку и показала на деревянную лестницу, ведущую в винный погреб.
– Подождите здесь, пока опасность не пройдет, – и подтолкнула. – Поспешите же.
Сгоряча Александр поддался ее настойчивости и, только когда она опустила люк – как крышку капкана захлопнула, оставляя его в пропахшей плесенью темноте, начал немного паниковать.
Выпрямиться он не мог: подвал был на добрый фут ниже его роста. Сразу возле входа нечто висело на бечевках; что именно, можно было догадаться только на ощупь. Вот несколько палок колбас; надрезанный окорок; связки трав; два шершавых шара сычуга. А это… цыпленок, уже ощипанный для завтрашнего обеда. Кожа скользкая и холодная; Александр отдернул руку, вскрикнув от отвращения.
Погреб заканчивался рядом пыльных бочек. Наткнувшись на них, Александр почувствовал слабость, опустился на присыпанный песком пол и сел, поджав коленки к груди.
Еще бы веревки, раздирающие кожу на запястьях, – и получилось бы нечто вроде заточения в подземелье Кранвелла… Нет, не аналогия – опять явный кошмар, даже еще более мощный – по контрасту с удовольствием, предшествовавшим ему. Наказание за грехи, которые он успел совершить, но не успел покаяться. Хлещи, как любишь, люби, как хлещешь…
На какое-то время он совсем потерял голову от ужаса. Безумный страх переполнял все естество, туманил сознание, и вот уже он готов был увидеть перед собою брата Алкмунда с бичом в руке.
– Нет! – заорал Александр.
Крик отразился от сводов и прилетел эхом к губам. Казалось, воздух дрожал, подстегивая приступ клаустрофобии. Что хуже – оставаться заточенным в этой ужасной тьме или рискнуть выскочить и схлестнуться с капитаном в смертельной схватке?
Свистящий звук собственного дыхания, мелкого и частого, раздирал уши.
– Думай, – приказал он себе. – Во имя Христово, слушай разума, а не плоти…
Он вцепился в свои кудри и разразился проклятьями. Помогло – во всяком случае, сил хватило, чтобы подняться.
Усилием воли заставляя себя дышать глубже и размереннее, он провел ладонями по своду. Подвал винной лавки, а не тюрьма. И люк не закрыт. Западня не захлопнулась. Ничего не удерживает, разве что нежелание встречаться с гостем Сары.
Александр пробрался к лестнице, нащупал нижнюю перекладину и осторожно встал на нее. Сверху не доносилось ни голоса, ни звука шагов. Он поднялся к люку и толкнул его ладонью. Крышка не шелохнулась: секундная паника вновь нахлынула – капкан, тюрьма, и брат Алкмунд выползает из мрака и вот-вот схватит…
Сцепив зубы, Александр приложился всем предплечьем и поднажал что было силы. Крышка поддалась, да что поддалась – распахнулась и с размаху хрястнула о пол. Звук был такой, что мог перебудить всех в доме.
Александр, ощущая, как прилипла рубашка к потной спине, быстро выбрался из подвала.
Тихо; он быстро прошел в центральный зал. В свете ночной свечи, горящей на железном подсвечнике, он разглядел пожилую служанку Сары. Та приподнялась на ложе, устланном соломой, и молча уставилась на него. Александр двинулся к внутренней лесенке, ведущей к входной двери; служанка с неодобрением покачала головой, но не произнесла ни слова.
С некоторым смущением, но с куда большим облегчением Александр спустился к двери и отодвинул засов. Выше, за дверью Сары, раздался голос мужчины, перебирающего бутылки с вином, и мурлыканье Сары, зовущей капитана вернуться в постель…
А снаружи шел прекрасный дождь, мягкий, как паутинка, и воздух переполняло дыхание весны.
Александр вдохнул полной грудью свободу – освобождение из мрачного подземелья… и, если по правде сказать, то и из спальни Сары. За последние пару часов он усвоил несколько уроков: относительно удовольствия и жажды, трезвости и самоконтроля. Александр немного постоял, подставляя лицо влажным поцелуям дождя, и зашагал по неосвещенным городским улицам. Все ворота уже, естественно, были заперты на ночь, но Александр знал, что пара монет гарантирует свободный проход через дальние ворота как раз к полю, где призывно мерцают костры лагеря турнирщиков.
Манди, завернутая в плащ, взяла поданную Эдмундом Одноглазым большую миску горячего мясного бульона и попыталась дать запасенную монету.
– Не надо, я не возьму, – отмахнулся Эдмунд. – Вы с отцом – постоянные клиенты и имеете право на блюдо, оставшееся свободным.
Манди одарила его слабой улыбкой и, вдыхая горячий пар, спросила:
– А можно, я здесь поем?
– Ну что за глупый вопрос! Да располагайтесь, подсаживайтесь к огоньку. – Он снял перевернутый табурет, поставил к столу и даже отряхнул широченной ладонью.
Манди села и начала маленькими глотками отхлебывать горячий бульон, согреваясь, потому что вечером стало намного прохладнее, и пошел густой мелкий дождь.
Эдмунд Одноглазый тем временем перемешал похлебку с мясом и ячменем и вернулся к разделке мяса для пирогов, которые он собирался испечь к завтраку. Он не сказал больше ни слова, но самого его надежного присутствия было для Манди достаточно, чтобы успокоиться в мире, который казался все более враждебным.
Она прихлебывала бульон и спрашивала себя, куда же идти, когда миска опустеет. Отец и Гризель напивались до бесчувствия в шатре, который был и ее домом. Харви занимался примерно тем же самым с одной из лагерных потаскух, а Александр был в городе с той бесстыдницей, которая утратила всякое приличие, зазывая его…
Гнев стал стремительно разгораться, едва Манди задумалась об этом. Александр тоже хорош! Так явно, так откровенно согласился, и все поняли, а мужчины еще смеялись и приветствовали – ну в точности как будто речь шла о породистом кобеле, рвущемся к течной суке. Лицо девушки даже порозовело, когда она припомнила некоторые подробности.
Эдмунд принялся счищать мелко накрошенное мясо и жир в миску, затем вытер руки чистым льняным лоскутом.
– Осмелюсь напомнить, что завтра у меня для вас будет припасен кусочек хлеба с корицей. Может, это чуть утешит…
Спазм сжал горло Манди. Сколько доброты и участия – а ведь у него самого полно забот! Нет, не все мужчины похотливые самцы и идиоты, сказала себе Манди и с дрожью в голосе поблагодарила Эдмунда. На какое-то мгновение она захотела рассказать все, довериться, но гордость заставила придержать язык. Да и не мог не знать Эдмунд о безнадежных попытках ее отца утопить в вине неизбывную черную горечь. Ломтик хлеба с корицей и бессловесная симпатия – вот и все, и в общем-то немало.
…А потом бульон в миске закончился, и не оставалось больше причины здесь засиживаться. Манди не сомневалась, что будет для Эдмунда желанной гостьей и может оставаться сколько угодно, но опять-таки гордость не позволяла находиться где-то вне дома без особой на то причины.
Она попыталась подняться, но Эдмунд положил громадную лапищу на девичье плечо.
– Я знаю почти все, что происходит в лагере, – сказал он с неподдельным состраданием. – И для вас всегда найдется место у моего очага, если с вашим собственным что-то будет не так.
На этот раз она не смогла выдавить ни одного слова благодарности и сбежала, чтобы скрыть в темноте рыдания.
Шатер Харви, мимо которого она проходила, был, как и предполагалось, темен, а изнутри доносилось то дурацкое женское хихиканье, то приглушенный рокот мужского голоса. Манди прикусила губу и поспешила дальше. Некое непривычное ощущение вызывал звук его голоса, легкое томление в самых интимных частях собственного тела – и желание узнать все, до конца, понять, что же это за удовольствие. Наверняка же это особо приятно, если люди идут на смертный грех… И женщины не предавались бы этому вновь и вновь, даже зная, что роды смертельно опасны…
По мере того как Манди подходила к своему шатру, шаги ее все замедлялись, и под конец она едва передвигала ноги. Живот сводило в позыве тошноты, девушка даже на мгновение дернулась броситься прочь, представив, что отец с этой Гризелью предаются постельным утехам. Но приглушенные звуки, доносящиеся сквозь полотно, однозначно свидетельствовали, что предаются там только сну.
Сжав губы, девушка откинула полог и вошла в шатер. Спиртное свалило отца прямо на полу, и он храпел в одежде, испачканной винными и жирными пятнами, засыпанной крошками. Серебристая от седины щетина искажала линию челюсти и подбородка, а некогда тугая загорелая кожа стала дряблой и отдавала нездоровой желтизной.
– О, папа, – прошептала Манди убитым от горя голосом и встала на колени возле него.
Гризель рядом не было, но милосердие небес длилось недолго. Спустя мгновение Манди поняла, что кто-то осторожно возится на отцовской половине шатра, за опущенной занавеской.
Вскочив, Манди подошла поближе и прислушалась. Позвякивание металла, мелкое частое дыхание, перемежаемое злорадным шепотком…
Волосы на затылке Манди зашевелились. Сжав занавеску в кулаке, девушка резко отдернула.
Гризель уставилась вовнутрь разграбленного сундучка. Лучшее шелковое платье Клеменс лежало поверх неряшливой кучи вытащенных из сундучка вещей, плоское, как засушенный цветок. О, это было маленькой – или последней радостью жизни Манди: вынуть платье из сундучка, подхватить на руки, зарыться лицом в прохладную мерцающую ткань и вспоминать мать живой… Теперь ее священная реликвия была осквернена; и Гризель жадно перебирала другие вещички в сундуке – изящный гребень, очеломник тончайшего шелка, принесенные Клеменс из другой жизни, из графского дома; тонкий ремешок с серебряными подвесками. На руке Гризель уже красовался серебряный браслет ирландской работы – одно из любимых украшений Клеменс, а вокруг ее шеи – ожерелье из бусинок янтаря и граната, которое Арнауд подарил любимой жене всего три года назад, на двенадцатилетие супружества.
А затем Манди увидела растерянное красное лицо Гризель; неудержимый гнев ослепил девушку.
– Ах ты шлюха! – закричала Манди гневно. – А ну убери свои грязные лапы от вещей моей мамы!
– А теперь они мои! – выкрикнула Гризель, дико сверкая глазами. – Ваш отец дал их мне! Вашей покойной матушке они ведь уже не понадобятся, в сырой земле-то?
– Ах ты сука последняя! – взвыла Манди. – Мой отец такого никогда бы не сделал! Это вещи матери! Вон отсюда, потаскуха, вон! – И она бросилась на женщину, вцепилась во вьющиеся волосы и с силой рванула. Здоровенный клок остался в руках – космы Гризель изрядно пострадали от стараний алхимика, превращавшего ее в блондинку.
Гризель истерически завопила и пустила в ход ногти и зубы. Багровая полоса отметила шейку девушки, а от сильного укуса пришлось отдернуть руки. Манди ухитрилась еще сильно влепить кулачком в мягкий живот шлюхи, но это было ее последним успехом. Гризель быстро выпрямилась и заехала кулаком в подбородок Манди, сбив девушку с ног, и нависла над нею.
Искры вспыхнули перед глазами Манди. От удара она прикусила язык, и рот наполнился кровью. А Гризель схватила ее за горло и прижала к полу.
– Теперь я жена вашего отца! – заорала шлюха. – Ваша святоша мать умерла, и отец ненавидит ее, мертвую! Я от него получу все, что захочу, потому что я живая и нужна ему!
– Шлюха ты грязная! – Манди давилась кровью и слезами. Она пыталась пнуть Гризель, но ноги путались в платье.
– Достаточно, – оскалила желтые зубы Гризель. – И научитесь называть меня матерью.
– Никогда! Никогда этому не бывать!
Гризель замахнулась.
– Еще и как будете!
Но рука не опустилась – ее перехватили и Гризель отшвырнули от ее жертвы.
– Прекратить! – рявкнул Александр. – Господи спаси, что происходит?
Манди поднялась на ноги. Ее платье было разорвано у горла, струйка горячей крови стекала по шее. Наголовник был сорван, волосы разметались ниже талии. В руке она все еще сжимала клок волнистых волос Гризель, как трофей.
– Я застала ее за кражей, – девушка заливалась слезами и дрожала. – Она растаскивала мой сундучок, как стервятник.
Кровь потекла из уголка рта по подбородку, а глаза блестели от гнева и слез.
– Девочка упражняется в остроумии, – парировала Гризель, растирая запястье, придавленное хваткой Александра. – Ее отец разрешил мне брать что угодно, потому что собирается жениться на мне. А это – просто ревнивая соплячка!
– Ревнивая?! – Манди была настолько поражена, что смогла повторить лишь одно слово.
Александр успокаивающе взглянул на нее, а потом твердо сказал Гризель:
– Возможно, Арнауд и в самом деле дал такое разрешение, но вот при каких обстоятельствах – еще вопрос. И пока что он не в состоянии подтвердить, было ли это вообще. А поскольку госпожа Манди – его дочь и наследница, то в данной ситуации вам следует снять драгоценности, взять свой плащ и отправиться к другому очагу.
Ее маленькие глазки сузились, и она спросила глумливо:
– А вы кто такой, чтобы лезть в мои дела? Не суй свой длинный нос куда не следует!
– Вы собираетесь драться со мной? – спокойно поинтересовался Александр и положил руку на рукоять меча.
Гризель попробовала выдержать его взгляд, но быстро опустила голову. Александр же двинулся вперед, тесня ее.
– Что вы предпочитаете – уйти на своих ногах или полететь мордой в грязь?
Голос его был все еще негромок, но Гризель была из тех женщин, которые умеют чувствовать настоящую угрозу не в крике, но в таком тихом и ровном голосе. Она еще храбрилась, но уже было очевидно, что схватка проиграна.
– Я все скажу Арнауду, когда он проснется, и вы еще дорого заплатите! – прошипела она.
Александр молча шагнул к ней и положил руку на пряжку пояса. Тогда Гризель сорвала с руки браслет, сняла с шеи ожерелье, бросила все на пол ему под ноги и, споткнувшись о его башмак, выбежала из шатра.
– Иисусе сладчайший, ну и гадюка! – пробормотал Александр и повернулся к Манди; глянул – и, прошептав какую-то клятву, шагнул к ней и обнял.
Сначала она противилась попытке утешения, будто окаменела в кольце рук, ненавидя Александра почти так же сильно, как Гризель; но когда он начал отстраняться, вцепилась в его рукава с такой силой, что суставы ее пальцев побелели, а складки на ткани туники, наверное, и до утра не разгладились бы. Уткнувшись головой ему в грудь, Манди забилась в рыданиях.
– Он ничего не видит! – плакала девушка. – И я не могу заставить его раскрыть глаза! Он возненавидел умершую мать – и меня, как ее частицу!
– Тише, все в порядке, все будет хорошо, – бормотал Александр, поглаживая ее по голове.
– Нет, не хорошо! – вдруг воскликнула она и вырвалась из его рук. – Что ты понимаешь! – Она окинула горестным взглядом разграбленный сундучок. – У тебя хоть есть драгоценный крест и неоскверненные воспоминания… Притаскиваешься, наигравшись с той городской потаскухой, весь пропах ее духами и говоришь мне, что все будет хорошо? Да ты такой же слепец, как все они!
Манди обошла его, встала на колени перед сундучком и начала бережно укладывать памятные вещи. Руки нашли занятие, но не голова.
Она чувствовала, что Александр стоит за ее спиной, чувствовала его неотрывный взгляд. Хотела крикнуть, чтобы он ушел, чтобы оставил ее в покое… но еще больше не хотела оставаться в одиночестве.
– Знаю, что не смогу понять вашу боль, – сказал он неловко, – но я вижу, как вам плохо; и где бы я ни был, сейчас я – здесь. Прогоните меня, если от этого вам станет легче.
Она покачала головой и обронила:
– Если прогоню, то станет еще хуже.
Александр откашлялся и сказал:
– Скверная царапина. У вас есть заживляющий бальзам?
Манди уложила платье в сундучок и мягко его расправила. И сказала, не оборачиваясь:
– В маленьком ящичке. Если она и его не разграбила. Глиняная фляжка с деревянной крышкой.
Он открыл ящик, порылся в мотках шерсти и пучках засушенных трав и нашел фляжку. Сняв крышку, он понюхал желтоватую мазь и отдернулся.
– Гусиный жир и травы. Воняет ужасно, но помогает. – Манди утихала, гнев и печаль уже не пылали, а только тлели.
– Сиди, не дергайся. – Он повернул ее к свече и осторожно стал указательным пальцем смазывать длинную царапину на шее.
Она чуть вздрогнула, когда он нажал чуть сильнее, но больше постаралась не дергаться. И сказала тусклым голосом:
– Если бы я собиралась сбежать, то сбежала бы именно сегодня.
Палец Александра замер.
– Что за глупости.
– Вы же рискнули, – бросила она с вызовом. – И на свой страх и риск перебрались через Узкое Море.
Александр покачал головой.
– У меня была цель. И я едва не умер от голода, ночевал в лесах, как беглый преступник… да фактически и стал таким: таскал из курятника яйца, а из чьей-то верши – угрей.
Пальцы возобновили свою тонкую работу.
