Текст книги "Победитель, или В плену любви"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
Александр прочистил горло и свое сознание и заставил себя сконцентрироваться на гармонии арфы и песни. Все должно было быть сделано правильно. Подобно тому, как на ристалище и полях сражений, ошибиться было нельзя.
Настраиваясь на аудиторию, он начал бравурную мелодию о радостях турнирных сражений, написанную трубадуром Бертраном де Борном. Сначала его горло было напряжено, и он пропустил случайную ноту, но с дальнейшим звучанием песни он привлек к себе внимание; подлинная, золотая ясность его голоса проявилась, и люди прекратили обмениваться насмешливыми взглядами.
Прежде чем аплодисменты утихли, он начал другую часть, на сей раз непристойную, о победителе турнира, страдающем от «мужских слабостей» на поле и за его пределами. Песня была встречена громким хохотом и призывами повторить. Когда Александр спел ее дважды, его горло болело, но он плыл в потоке эйфории, поскольку знал, что выиграл этот день.
Чтобы доказать, что способен и на более нежные чувства, он закончил свой дебют на пикантной композиции. Небольшая хрипота в его горле придала его голосу томный призвук, который оттенял песню, делая ее более выразительной.
«Дай коня моего, верный друг,
И послушного пса приведи,
Дай мне меч, что хранит от потери.
Я в далекие страны пойду,
Но не золота жажду, пойми —
Я взыскую великой любви,
Огнь Венеры бушует в крови,
Дева ждет, я навеки ей верен…»
Он извлек последние звуки из арфы и поклонился, в то время как аплодисменты раздались вокруг него. Тогда он огляделся и улыбнулся.
Уильям Маршалл протянул ему вино в собственном кубке, а затем пригласил его присоединиться к его дружине.
– Мне нужны люди острого ума, равно как и мастера на поле битвы, – сказал он. – Если вы желаете присоединиться ко мне, место будет ваше.
Александр проглотил дорогое гасконское вино, чтобы успокоить горло.
– Нет ничего, чего я желал бы больше, мой лорд, – сказал он, зная, что этот человек не будет потворствовать скрытности. Маршалл знал, как жил Александр. Не было никакого смысла притворяться, будто бы лучшее предложение ожидало за углом. Это была его лестница из болота, и он не имел никакого желания позволить своим ногам оступиться.
– Ну что же, становитесь на колени, произнесите мне клятву верности и позвольте договору быть подтвержденным присягой.
Вот так в теплый весенний вечер в Солсбери Александр был посвящен в рыцари и стал вассалом Уильяма Маршалла.
ГЛАВА 20
– Тужься, девочка, толкай как можно сильнее. Еще, еще сильнее, да, вот именно! – поощряла повитуха, пристально глядя между широко раздвинутыми бедрами Манди. Кровь пачкала белую плоть, и солома кровати пропиталась родовыми водами. Манди рыдала, стиснув зубы от боли, разрывающей ее поясницу, которая стала невыносимой, и затем отступила в длинном крике.
– Скоро все закончится, – успокаивала повитуха. – Я уже вижу головку.
– Я разрываюсь! – Манди задыхалась и отпила глоток из кубка, который поднесли ей ко рту. В нем был отвар высушенных листьев малины, чтобы усилить сокращения, и мед, чтобы поддержать на уровне ее силы.
– О, это – только головка, спускающаяся в родовой проход, – сказала бодро повитуха. – Нелегко, я знаю, я перенесла восемь сама. Все идет как положено, поверьте мне.
Манди скривилась. Роды длились с рассвета, а теперь солнце снижалось через открытую оконную створку в покоях. Все было открыто – двери, занавес, даже крышки ящика, и волосы Манди были расплетены и раскиданы по подушке так, чтобы не создать никаких помех для рождения малыша. Элайн сказала, что это все суеверие, но она позволила повитухам делать по-своему, потому что суеверие – также традиция, и ритуалы приносили некоторое успокоение.
Очередная схватка началась у Манди без предупреждения и заставила ее тужиться. Она с криком заметалась, и Элайн схватила ее сжимающие пальцы.
– Тужься, Манди, тужься! – настаивала она.
– Головка! – закричала от радости повитуха. – Головка – здесь!
Манди закрыла глаза. Она почувствовала ужасное жжение между ногами и затем, на внезапном расслаблении и водянистом потоке, ослабленное давление, и возмущенный вопль младенца заполнил место под пологом кровати.
– Мальчик! – объявила повитуха с удовлетворением. – У вас прекрасный, крепкий сын, моя дорогая. – И она положила кричащего младенца на живот Манди. Он был горячий и скользкий от тепла ее тела, окровавленный от ее родовых усилий и необычайно возмущенный тем, что его вытолкнули из мягкого кокона в резкость света и воздуха.
Манди смотрела на него, испытывая потрясение и страх при виде этого крошечного, разъяренного существа, недавно появившегося из ее тела. И в то же время это было чувство узнавания. То, что было дано единственным контактом прежде, теперь было доступно для всех других чувств, и она была тронута.
Повитуха затянула шнур и стала массировать живот Манди, чтобы вызвать послед. Ее помощница взяла младенца, обернула его нагретым льняным полотенцем и показала его матери. Манди подняла навстречу руки и свернула их вокруг небольшого тельца. У него были густые черные волосы и крошечные, совершенно сформированные ручки, пальчики которых в миниатюре в точности повторяли форму пальцев Александра. Слезы брызнули из ее глаз, и она сдержала рыдание от желания видеть Александра здесь.
– Я кричала, когда рожала Жиля, – убежденно сказала Элайн. – Наверное, все женщины так делают. Малыши настолько маленькие и уязвимые, и они изменяют вашу жизнь навсегда.
Младенец прекратил кричать и теперь лежал спокойно в руках Манди. Его глаза были открыты, и они смотрели на нее торжественно, как будто он знал все обстоятельства ее жизни и как он появился на свет.
Элайн наклонилась.
– Похоже, у него будут такие же темные глаза, как и волосы, – пробормотала она глубокомысленно, но не продолжила свои подозрения, поскольку была прервана повитухой, объясняющей Манди, как надо вытолкнуть послед.
– Как он должен быть назван? – спросила Элайн вместо этого. – Отец Вител хотел бы это знать для крещения.
Манди бросила на нее упрямый взгляд.
– Пусть его назовут по имени его святого, как я говорила прежде, – ответила она и посмотрела в окно, где солнце почти село, а по небу цвета глубокого индиго проплывал краешек яркого золота. – Это – канун святого Флориана. Пусть это будет его имя.
Александр нашел Харви в конюшне аббатства ухаживающим за вьючной лошадью с воспалившимся сухожилием. Льняная сорочка и наплечник монаха-новичка скрыли крупные кости брата, на его талии был только пояс из грубой веревки, на котором висели маленький кожаный мешочек и нож в ножнах. Харви устроился на табурете, с согнутой спиной, втирая жидкую мазь в ногу животного, и успокаивал лошадь, бормоча при этом что-то на примитивной латыни. Запах мази, острый и масляный, разносился в воздухе.
Александр прислонился к дверному косяку и прочистил горло.
– Это что же, Харви, теперь ты брат не только своим кровным родичам, не так ли? – спросил он, пытаясь за шуткой скрыть противоречивые эмоции, пробужденные в нем видом Харви, одетого в монастырскую одежду.
Харви был полностью поглощен своим делом и прямо подскочил на табурете, пытаясь встать перед посетителем.
– Алекс! – Широкая улыбка расплылась по его лицу. Он вытер тряпкой руки и, добравшись до своей палки, выпрямился. – Алекс, мальчик мой, я молился о том, чтобы ты приехал!
Он сделал два хромающих, неровных шага, и не больше, поскольку Александр двумя большими шагами пересек расстояние, разделяющее их, и обнял брата. Объятие было пылким, эмоциональным и затем прервалось, поскольку Харви почти потерял равновесие. Его руки вцепились в плечи Александра, и Александр подхватил его.
– Я все же не такой устойчивый, – сказал Харви с сожалением, пока выпрямлялся, и сделал осторожный шаг назад так, чтобы рассмотреть Александра от макушки до пальцев ног. – Ты напоминаешь ухоженного молодого жеребца, бодающего двери конюшни.
– Это комплимент?
– Нет, только то, что видят мои глаза.
Харви отошел подальше, чтобы вымыть руки в ковше воды.
– Здесь, – он махнул, – открой этот водовод для меня.
Александр поднял ковш с непринужденной покорностью.
– И ты смотришься замечательно в облике монаха-новичка, – парировал он, пока наливал воду из ведра в ближайшую бочку и устанавливал ее на место.
Харви захромал во двор и поднял лицо к теплому майскому солнцу.
– Ты уже поговорил с братом Радульфусом?
– Нет, провожатый сказал мне, где ты, так что я направился прямо в конюшню.
– Он не сказал тебе ничего?
– Он должен был сказать?
– Нет, наверное, нет.
Александр посмотрел на брата. Это был удар – обнаружить его в одежде монаха и видеть, как ужасно его нога была повреждена переломом.
Несмотря на серьезность повреждения, Александр ожидал, что брат будет не слишком отличаться от прежнего Харви. Было тревожно видеть его в одежде послушника, смотреть на его костлявое исхудалое лицо.
– Ты вправду стал монахом? – требовательно спросил Александр.
Харви двинулся раскачивающейся походкой в направлении дома для гостей.
– Да, это так, – подтвердил он. – И прежде, чем ты спросишь, я скажу, что не братья ответственны за мое решение. Я принял его сам и за прошедшие с тех пор месяцы не переменил свое мнение.
Александр был ошеломлен.
– Ты внезапно обнаружил призвание? – спросил он недоверчиво.
– Можно и так сказать. – Харви скрестил пальцы свободной руки и поднял их вместе. – Я был близок к смерти. Я слышал ее дыхание, а потом меня отпустили. Я рассудил, что мне, должно быть, позволили жить для какой-то иной цели, чем стать покрытым язвами нищим у ворот Руана. Посмотри на меня, я больше не могу зарабатывать на жизнь мечом. Посмотри на то, что эти одежды скрывают. – У входа в гостевой дом он остановился на дорожке и поднял наплечник и одежду.
Потрясенный, Александр посмотрел на выточенный деревянный обрубок, прикрепленный кожаными ремнями к верхней части ноги Харви.
– Выбор был – это или смерть, – сказал Харви мрачно. – Сначала я хотел умереть, но Радульфус убедил меня в другом. Я доволен, что он сделал… В основном.
– И из-за этого… Боже милосердный, ты захотел стать священником? – Александр не мог скрыть дрожь отвращения в своем голосе.
Харви сжал губы.
– Это была одна из причин, но не та, которая заставила меня принять решение. Ты отказался от монастыря, но это не подразумевает, что я должен отклонить это тоже.
Харви опустил одежду и вступил в гостевой дом.
Теперь, когда Александр знал, что Харви потерял ногу, его пристальный взгляд неодолимо тянулся к деревянному обрубку.
– Так что было твоей главной причиной? – спросил он, не в силах преодолеть враждебность тона.
Харви примостился на уютной скамье между окнами. Солнечный свет падал на пол и отражался на плитках, окружающих центральный очаг, где лежали готовые бревна, еще не зажженные.
– Ты не поверишь, если я скажу, – засмеялся он. – Действительно, я даже не уверен, верю ли сам себе.
– Я хочу услышать это, так или иначе.
Харви указал на дубовый буфет с вырезанными на нем шиповником и виноградными листьями.
– В той бутылке должно быть вино.
– Вам разрешают пить? – Александр бросил на него взгляд через плечо и подошел, чтобы наполнить два кубка.
– Для лекарственных целей – да, – ответил серьезно Харви. – В первые дни они напаивали меня похлеще брата Руссо.
Александр принес два кубка к нише и сел рядом с Харви.
– Скажи мне, – попросил он.
Харви посмотрел на темную поверхность вина.
– Это было твое письмо, которое наставило меня на путь, – там ты написал о брате Алкмунде, повышенном в должность приора в Кранвелле.
– Почему это заставило тебя пожелать принять тонзуру? – спросил Александр, совершенно расстроившись. – Это лишь показывает продажность духовенства.
– Они не все продажные, – возразил Харви. – Здесь я столкнулся только с добротой и поддержкой. Лучший способ удалять гниль – изнутри. Я больше не могу сражаться с мечом и копьем, но однажды я смогу хорошо его отделать, очень хорошо. Теперь я учусь, чтобы бороться другим оружием, и затем выгоню приора Алкмунда из Кранвелла и увижу его лишенным духовного сана.
Александр был почти готов рассмеяться в лицо брату, но сжигающее предопределение остановило его, так же точно, как и мысли, пришедшие на смену первоначальной реакции. На первый взгляд, Харви не был создан из материала, из которого сделана монашеская братия. Он не имел никакого образования, и его натура была проста и прямолинейна. Он также имел весьма сомнительный жизненный опыт, но это было только на первый взгляд. Простой и прямолинейный, он не хотел отставать в интеллекте или амбиции. Несмотря на свое предвзятое отношение к духовенству, Александр знал, что существовали движения, чтобы избавиться от язв мирских, которые пожирали целостность церкви. Харви мог быть не просто кандидатурой, призванной освежить замшелые соломенные тюфяки, – и его слабости могли бы стать преимуществом ничуть не меньше, чем постная ученость.
– Тебе нечего сказать? – спросил Харви, поскольку пауза затянулась. – Ты думаешь, действительно ли я безумен или просто дурак?
Александр вздохнул и покачал головой.
– Я думаю, что ты знаешь, что делаешь, но ты откусил слишком большой кусок, чтобы прожевать.
Харви пожал плечами.
– Однажды, не так давно, я видел мальчика, кожа да кости, который потрясал мечом перед соломенным чучелом и клялся, что в один прекрасный день он станет победителем турниров, столь же великим, как Уильям Маршалл.
На лице Александра появилась улыбка, хотя и кривая.
– Я все еще машу мечом перед соломенными чучелами, – сказал он, – и никогда не буду столь же великим, как Маршалл.
– Но ты проделал большой путь за короткое время. – Взгляд Харви остановился на улыбке, которая заиграла на лице Александра. – Ты все еще ездишь по турнирам?
– Я побывал на нескольких, ища сведения о Манди и оплачивая долги. Что касается Уильяма Маршалла, то мне предоставили место в его свите. Он видел меня на турнире в Солсбери в прошлом месяце и предложил мне место. Отсюда я еду в Лонгвилль, чтобы присоединиться к нему.
Глаза Харви сверкнули, и он показал, сколько в его характере осталось от воина, поскольку он дал Александру здоровенного тумака в плечо.
– Ближайшее окружение самого Маршалла! Зубы Бога, ты удачливый ублюдок!
– Ты так и перед аббатом выражаешься? – спросил Александр невинно, потирая ушибленное плечо.
– Его здесь нет, – небрежно отмахнулся Харви и покачал головой. – Уильям Маршалл, прямо не могу поверить.
– Так же как и я первое время. – Александр усмехнулся. – Но это было больше, чем просто удача.
Он рассказал Харви о турнире в Солсбери и празднестве, которое последовало за схватками. Он также рассказал ему о событиях более отдаленного прошлого, злосчастном рыцарском поединке против ле Буше и о великодушии Осгара.
– Я расплатился с ним, но полагаю, что он был удивлен видеть меня. Он думал, что эти деньги ушли навсегда. – Александр провел рукой по лицу. – У него нет никаких новостей о Манди. Ее не было ни в одном лагере, которые он посетил, и никто из женщин тоже не знал ничего. Как будто она исчезла с лица земли. Я молился о ее спасении; снова и снова я принимал епитимью, но это не приносит никакого облегчения.
Харви хмыкнул.
– Ты был дураком, похотливым, глупым дураком, – сказал он без злобы. – Я был не лучше. Если бы я не кувыркался тогда с лагерной потаскушкой, я бы предотвратил любую случайность.
Александр отпил вино.
– Я полагаю, что она жива, – пробормотал он, – и не хочет быть найденной. Она написала достаточно в своей прощальной записке. Когда-то она сказала мне, что станет большой леди в шелковых нарядах и окруженной слугами. Кто знает, не достигла ли она своей мечты.
Он взболтал вино в кубке и выпил.
– Жаль, что каждое желание имеет цену, – сказал Харви, потирая обрубок ноги. – И всякую цену должно платить.
ГЛАВА 21
УЭЛЬСКАЯ ГРАНИЦА,
ОСЕНЬ 1197 ГОДА
Первый ожесточенный ветер осени швырнул язвительные плети дождя в лицо Александра и заставил его согнуться в седле. Опустив голову, поджав хвост, струящийся между задними ногами, Самсон пробивался через возрастающий шторм.
Когда, они утром выехали из Торнбери, погода была просто чудесная – бодрящий бриз, преследующий косматое облако по бледно-синему небу и покрывающий рябью воды устья Северна. Теперь, в сумраке, вся синева была поглощена тьмой, и бриз стал ветром, который теперь угрожал превратиться в бурю. Он ревел среди деревьев с обеих сторон дороги подобно дикому зверю, срывая мириады листьев с ветвей и рассеивая их в темной дали.
Александр подумал о том, чтобы остановиться и найти защиту среди деревьев, но после краткого размышления он решил поспешить в Чепстоу. Даже если он прибудет после наступления темноты, он будет иметь приличную еду и ночлег. Чепстоу был частью владений Уильяма Маршалла, и Александр имел послание от графа к его кастеляну. Лорд Уильям использовал Александра в качестве курьера последним летом, и Чепстоу был только одним из мест на маршруте. Были еще богатые южные поместья Кэвершем и Оксон, расцветшие от обильных урожаев последних лет. Оттуда он поехал к владениям тещи Маршалла в Вестон, чтобы доставить семейные письма графине, и после краткого отдыха, данного себе и Самсону, двинулся дальше на запад к Бристолю и через Северн к Чепстоу. Оттуда он направлялся в Пемброук, чтобы затем присоединиться к Маршаллу в Нормандии.
Жизнь Александра в поместьях Маршалла не менялась, никогда не становилась унылой и была заполнена с рассвета до заката задачами и требованиями. Рабочая лошадка, сам не способный сидеть без движения, лорд Уильям требовал того же самого от своих рыцарей. Если Александр не выполнял обязанности эскорта, обеспечивая защиту, или не разъезжал как посыльный, то был занят с пером и пергаментом, действуя как еще один писец в загруженной администрации Маршалла. Даже во время его символического досуга Александра вызывали, чтобы он играл и пел, или маленькие сыновья Маршалла хотели кататься на спине Самсона и нападать с деревянными мечами и щитами. Дни не становились чрезмерно длинными.
Александр поглядел на темнеющее небо и нахмурился. В конце концов, еще не очень поздно.
Все это время, даже замерзая, промокая и голодая, как бывало, Александр никогда не был настолько доволен жизнью. Он имел перспективы и цели достойные, которые приносили плоды – одобрение Маршалла, и позволяли гордиться хорошо исполненными заданиями. В двадцать два года путь, по которому он путешествовал и физически, и мысленно, увез его далеко от испуганного, непокорного мальчика, который сбежал из стен монастыря. Тот мальчик был все еще с ним, но его черты были уже неясны, и размытый след тех прежних эмоций не отзывался ничем больше; чем случайным приступом боли.
Перед глазами возникли стены замшелого замка на фоне тяжелого облака. Взгроможденный на узком горном хребте выше реки Уэй прямоугольный замок Чепстоу простоял почти сто тридцать лет. Построенный последователем Завоевателя как часть линии защиты, удерживающей Уэльс, он выполнил свою функцию настолько хорошо, что никогда не был серьезно оспорен. Крутой овраг на одной стороне и резкое снижение к реке – на другой обеспечили его неприступность. Он никогда не мог бы соперничать с Шато-Гайяром, замком Ричарда, по великолепию и устройству, но строгий, твердый Чепстоу стал неотъемлемой частью пейзажа.
Александр щелкнул языком Самсону, и ободренный конь перешел от медленного шага к оживленному аллюру. Позади него жидкая грязь расступалась на мгновение и затем сравнивалась снова. Дорога расширилась, но ее поверхность напоминала студень из грязи.
Из замка просачивались запахи дыма от огня, на котором готовили, и среди прочих запахов – аппетитный аромат жирной баранины и лука.
Стража появилась из своих убежищ, чтобы преградить путь, когда он проехал через ворота и вступил в более низкий внутренний двор. Хотя он был одинокий рыцарь, он мог иметь сообщников, скрывающихся в темноте снаружи, и так как это была пограничная крепость, в шатком мире с уэльскими соседями, никакие возможности не следовало исключать. Удовлетворенные зелено-желтыми цветами Маршалла на щите Александра и графской печатью на разрешении, они направили его к конюшне. Больше никто из слуг его не сопровождал, чтобы помочь позаботиться о лошади, поскольку они уже были заняты сопровождением полдюжины других вновь прибывших, удаляя с них грязь и протирая их.
Александр рассматривал коней. Они выглядели как животные, принадлежавшие человеку с приличным положением. Никого на дороге перед ним не было, так что они, должно быть, прибыли с противоположного направления. Он подумал, кто еще настолько безумен, чтобы мотаться на границе в такой вечер, и спросил суетящегося конюха.
– Лорд Жерве Фитц-Парнелл, – сказал конюх, даже не замедляя шага, когда принес сена красивому темно-гнедому жеребцу.
– Он проделал долгий путь из Стаффорда, – сказал Александр с удивлением и вспомнил об угрюмом молодом человеке, с которым он столкнулся два года назад во время поиска Манди.
Конюх пожал плечами.
– По делам его отца, так я слышал, а каким – не знаю. – И перешел к следующей лошади.
Александр думал об этом, когда расседлывал Самсона и вьючного пони, но был все еще не ближе к решению, когда взял ранец с письмами и приблизился к зданию, в котором располагался главный зал, в поиске Ральфа де Блоэ, сенешаля.
Хранителя Чепстоу не оказалось в большом зале, где обедающие все еще лакомились фруктами и орехами в конце трапезы. Не было никакого признака присутствия Жерве Фитц-Парнелла, и высокий стол был пуст. Дети бегали среда помостов, играя в пятнашки, а слуги сортировали отходы обеда на корм для свиней и хлеб насущный для бедных. В животе Александра заурчало, напоминая ему, что он ничего не ел, не считая скудного перекуса хлебом и сыром в седле в полдень.
Он стащил кусок хлеба с еще неубранного стола, добавил спелое, желтовато-коричневое яблоко с него же, и поедал их быстро, помня о своей обязанности доставить письма лорда Маршалла к его сенешалю.
Группа местных рыцарей играла в кости у огня, пока у дальней стены их женщины болтали о своем. Александр подошел к ним со своим вопросом, и веселый молодой человек отделился от игроков, чтобы проводить Александра на второй этаж зала, где располагались личные покои де Блоэ.
– Теперь, когда он постарел, он не засиживается в зале надолго после ужина, – сказал рыцарь, – и его гость не задержался тоже. Он промок по дороге и жаловался на лихорадку.
– Жерве Стаффорд?
– Вы знаете его?
– Мы встречались раньше, – сказал Александр, когда они поднялись по освещенной факелами лестнице.
…Они даже не говорили, но из того, что он видел, Александр понял, что Жерве находится в полном подчинении у своего отца.
– Войдите! – крикнул де Блоэ в ответ на удар кулаком – так рыцарь стучал в двери, – и Александр был допущен к миру успеха и богатства, далекому от ветреной ночи, воющей за оборонительными стенами, – миру, который он начал лучше познавать с тех пор, как попал на службу к Маршаллу.
Пол был устлан толстым слоем камыша, по которому были рассыпаны высохшие ароматические травы, испускавшие запахи каждый раз, когда они шуршали под ногами. На стенах висели гобелены с вышитыми сценами танцовщиц в саду. Две жаровни древесного угля обогревали комнату, и толстые восковые свечи разливали золотой свет, отбрасывая темно-янтарные тени.
Ральф де Блоэ, мужчина среднего возраста с седыми волосами, растущими в виде монашеской тонзуры, сидел в уютном кресле перед одной из жаровен. Его нос был костистый, щеки несколько обвисли, но глаза были все еще острыми, как у ястреба, и голос был устойчив и силен, когда он, принимая письма от Александра, задал ему несколько вопросов, относящихся к делу. Леди де Блоэ, когда-то возлюбленная старого Генриха, все еще красивая, с блестящими темными глазами, принесла Александру кубок приятного вина и предложила сесть напротив ее мужа.
Вино потекло по жилам Александра, подбадривая его, хотя он знал, что ненадолго и что с теплом придет расслабленность и сонливость.
С другого конца комнаты, где стояла вторая жаровня, раздался густой, сильный кашель, и перед газами Александра появился Жерве Фитц-Парнелл в компании точной, но более молодой копии де Блоэ.
Два горячечных красных пятна лихорадки разливались по скулам Жерве, глаза опухли и затуманились.
– Это вы, – прохрипел он Александру через неровные зубы. – Я не был уверен…
Хотя Александр был сильно утомлен, он все же быстро поднялся и освободил только что занятый стул. Не поблагодарив, Жерве сел и на мгновение согнулся, сотрясаясь от кашля. Александр подал ему вино. Озабоченно нахмурившись, леди де Блоэ исчезла, чтобы посоветоваться со своими женщинами относительно подготовки ингаляции, чтобы прочистить горло их гостя.
Жерве взял глубокий бокал вина у Александра и посмотрел на него слезящимися глазами.
Вы нашли ее? – прохрипел он.
Александр покачал головой.
– Я расспрашивал везде, где путешествовал, но никто ничего не знает.
– Мой отец тоже ищет ее, знаете? – Жерве прижал руку ко лбу и вздрогнул от боли.
Александр пристально и с удивлением посмотрел на него.
– Я так понял, что он и знать о ней ничего не хотел. В самом деле, если бы я не оставил его зал в тот день в Стаффорде, я думаю, что он вышвырнул бы меня.
– Девочки из благородных семейств заключают полезные союзы, когда их выдают замуж, – сказал Жерве хрипло. – Он нуждается в ней, чтобы увидеть, что его линия продолжилась во внуках. Моя собственная жена остается бесплодной, и отослать ее невозможно без того, чтобы нажить себе врагов среди ее родни. Она из семьи графа Честера, и это вызвало бы вражду, которую мы не могли позволить себе. – Новый приступ кашля был смягчен несколькими глотками подслащенного вина. – Если вы найдете ее, вы будете вознаграждены. Я распространил весть от города до города.
Губы Александра слегка изогнулись при упоминании о награде. Просто найти ее было бы само по себе наградой.
– Это было мое предложение разыскать ее, – продолжил Жерве, которого лихорадка сделала разговорчивым. – Но ему удобнее забыть, что это так, и превратить это в собственную идею. Знайте, что все ваши старания и затраты по розыску будут вознаграждены независимо от того, сколько понадобится усилий.
– Полагаю, что вы должны лечь в кровать и позволить женщинам позаботиться о вас, – вмешался решительно Ральф де Блоэ и, повернувшись в кресле, подозвал жену.
Жерве стиснул челюсти, будто собираясь возразить, но он в самом деле чувствовал себя плохо, и вежливый, но холодный тон голоса де Блоэ преодолел его браваду. Леди де Блоэ подошла к нему, бормоча нежные слова, и уговорила его встать и идти с нею к кровати, недавно застеленной нагретыми льняными простынями.
Александр подумал с тоской о таком для себя, но знал, что он должен быть доволен и местом около огня в зале, с плащом вместо одеяла. Он был обычный рыцарь, а Жерве Фитц-Парнелл – наследник барона.
Когда Жерве ушел, Ральф де Блоэ повел в удивлении седую бровь в сторону Александра.
– Девочка?
– Внучка Стаффорда, сэр, от брака его дочери и безземельного рыцаря.
Де Блоэ поджал губы, затем кивнул.
– Ах, да. Был какой-то скандал, насколько я помню. Вы знаете, что случилось с ними?
– Они оба недавно умерли. Бог пребудет с их душами. – Александр подумал о простой могиле у обочины дороги под Руаном и другой, тайной, в усыпальнице женского бенедиктинского монастыря.
– А их дочь… я не знаю. – Он стал пристально рассматривать рисунок «елочкой» на своих брэ.
– Здесь кроется что-то большее, чем вы мне сказали, – проницательно бросил де Блоэ.
Александр откашлялся.
– Это правда, что я не знаю местонахождение Манди де Серизэ. Я хотел бы, чтобы в моем разуме воцарился мир. Все мы сожалеем о нашем прошлом.
Де Блоэ фыркнул и поднял указательный палец.
– Если вы сожалеете о своем прошлом в столь юном возрасте, вы согнетесь под могущественным бременем прежде, чем достигнете даже половины моих лет!
– Это был страх слабости, который научил меня плавать, – ответил Александр мрачно.
Утром Александр отбыл из Чепстоу в Пемброук. Ветер все еще выл, разнося дождь по стране, и по небу мчались рваные синие и серые облака. Жерве Фитц-Парнелл лежал в постели, его тело измучили кашель и лихорадка, разгорающаяся по мере скопления слизи в легких. Несмотря на ингаляции ароматическим паром леди де Блоэ, он продолжал слабеть, пока каждый вдох, который он делал, не превратился в нарастающую агонию. Привели священника, и был отправлен нарочный в Стаффорд, чтобы вызвать лорда Томаса к постели больного сына.
На третий день после своего прибытия в Чепстоу и за три дня до прибытия отца Жерве Фитц-Парнелл умер, не приходя в сознание, задохнувшись от жидкости в легких, и Манди стала для Томаса единственной живой душой в роду Стаффордов.
