Текст книги "Через тернии к свету (СИ)"

Настоящее чудо для фальшивого Деда Мороза

Владимиру Е. посвящается…

1

Новый Год уже стучит в окошко, а на дворе до сих пор не выпал снег. Куда ни кинь – одна сухая мерзлая земля, стыдливо прикрытая гнилыми сморщенными листьями из тех, что дворники замаялись подметать. И откуда они берутся – эти унылые последыши осени, некогда бывшие веселыми, торжественно зелеными, обласканными летним солнцем?

Увы, за последние зимы к Новому году без снега не привыкать. А так хотелось бы услышать, как хрустит под ногами свежая морозная корка, почувствовать, как снежинки тают на раскрасневшихся от холода щеках. Чтобы как в детстве, на картинках в книжке или в старых советских мультиках все вокруг было усыпано белым искристым снегом.

Детство – такое близкое и далекое, безжалостно вырванное из объятий мечты и оставленное погибать на осколках чужих ошибок, забытых и минувших промахов – человеческих или Божьих, и непонятно, кто больше виноват – Господь или простой обыватель, в жилах которого течет та же кровь, что у этих сирот.

– Олег, – раздался голос воспитательницы, надтреснутый, словно бабушкина старая супница, которую Олежка когда-то срисовал с картинки, – Отойди от окна. Дует.

Окошки в детском доме – спасибо предвыборной кампании мэра – были новые, пластиковые, без щелей, в которые мог просочиться сквозняк, но Галина Демьяновна по привычке ругала детей, опасаясь, что они простынут.

Простуда – это ведь не только сопли и температура. Это еще и расходы на лекарства, подрывающие и без того скудный приютский бюджет.

Олег будто застыл у окна, упершись ладошками в подоконник, и разглядывал ночное небо. Рядом валялись карандаш и половинка альбомного листа.

– Олег! – повысила голос воспитательница, – Тебе там медом помазано? Скорей сюда. Сейчас Дед Мороз придет, подарки принесет.

Олег вздохнул и отошел от окна, прихватив с собой листок и карандаш. Каждый год одно и то же: лысый мужик в полинявшей красной шубе, воняющей сигаретами и нафталином, и Снегурочка Лариса Федоровна в голубом сарафане, отороченном ватой, изображающей мех. Губы у нее большие, пухлые, некрасивые, а под носом усики – совсем как у мужика.

Ларису Федоровну никто не любил. Одним из ее недостатков было неуемное желание залезть поглубже в душу и вытащить наружу все то, что так старательно пряталось по заветным уголкам, а потом поведать об этом каждому, кто был способен слушать.

– Что это там у тебя? – спросила воспитательница Олега, увидев, как он засовывает бумажку, сложенную вчетверо в карман штанов.

– Открытка. – ответил мальчик и посмотрел ей в глаза, словно голодный щенок, у которого силой забрали мамкину сладкую титьку.

– Кому? – с напускным равнодушием поинтересовалась Галина Демьяновна.

– Не знаю, подумаю, – сказал Олег и неторопливо прошел мимо нее в зал, где ожидалось новогоднее представление.

Конечно, маме, кому ж еще, решила воспитательница. Родной или воображаемой – всегда маме. Заветной мечтой сирот было отправить открытку родительнице и получить ответ. А еще лучше – увидеть ее на пороге детского дома, куда она пришла, чтобы забрать свою кровиночку далеко отсюда – в райскую жизнь, которая рисуется им в настоящей семье.

Они не знали, что жизнь за пределами интерната могла быть намного хуже. Но дети при настоящих родителях могли считать себя счастливыми уже тем, что они были хоть кому-то нужны. На них не стоял невидимый штамп, как на детдомовских: изгои, выбраковка, издержки пятиминутного удовольствия…

Новогодняя программа ничем не отличалась от прошлогодней. Дед Мороз в накладной бороде гордо восседал на пластмассовой табуретке возле скудно украшенной обрывками дождика елки и держал в руке видавший виды посох, а рядом стояла Лариса Федоровна, изображавшая Снегурочку, и улыбалась каждому, на ком останавливала лукавый взгляд густо подведенных глаз.

Несколько младших воспитанников хором декламировали стих про Дедушку Мороза, а остальные делали вид, что слушают.

Олежке было немного скучно: они сто раз репетировали эти стишки, так что ему казалось, этот праздник устроен специально для того, чтобы порадовать Деда Мороза, который смотрел в пространство стеклянными глазами и едва сдерживал рвущуюся наружу зевоту. Ему было откровенно наплевать: это было уже восьмое представление за сегодняшний день. Хотелось поесть и завалиться в кровать, растянув ноги, уставшие от хождения в неудобных сапогах.

После стишков полагались подарки «от спонсоров»: яблоки, апельсины, вафли «Артек» в голубой обертке, блокнотики с Микки Маусом и резиновые шарики. Что тут скажешь, весьма полезные подарки. А главное, одинаковые, чтоб никому не обидно было, и младшая сестренка или братишка не верещали назойливо: «И мне, и мне такой же»…

Правда, у детдомовцев редко бывают братишки и сестренки…

Получив свои подарки из рук Снегурочки, сделавшей чрезвычайно восторженное и радостное лицо, очевидно, полагая, будто это производило на кого-то впечатление, Олег запихал фрукты за пазуху, остальное спрятал в карман и вернулся к окну. Забравшись с ногами на подоконник, он снова принялся рассматривать ночное небо, усыпанное мириадами звезд, словно блестками на новогоднем наряде. Только небо казалось ему по-настоящему праздничным и красивым.

Галина Демьяновна вздохнула, увидев мальчонку на прежнем любимом месте. Наклонившись к Снегурочке, она прошептала ей что-то на ухо. Та согласно закивала и покачала головой.

– Странный ребенок. Что поделаешь, гены видать такие.

Дед Мороз, едва не засыпавший возле елки, оживился при слове «странный». Глаза его блеснули злостью. Можно подумать, ребенку зазорно сидеть у окна. В детстве он часами мог смотреть на звезды, гадая, что происходит там, на далеких планетах, про которые ему когда-то рассказывал отец. Его Саша уже почти не помнил. Был ли он вообще, тот отец?

Гены… только про эти проклятые гены он и слышал от бабушки. Ничего более путного и душевного, только про гены, позорящие ее «благородную» кровь.

Он встал, выпрямился, поправил бороду и потопал к мальчонке, прилипшему носом к оконному стеклу. Подойдя, он осторожно положил ладонь в громоздкой красной перчатке на детское плечо.

Олег вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним собственной персоной стоял Дед Мороз и улыбался. Заглянув в его веселые карие глаза, Олежка вдруг понял, что это вовсе не взрослый дядька, а совсем еще молодой пацан.

– Ну, мальчик, давай знакомиться, – сказал Дед Мороз, напустив на себя важный вид, – тебя как зовут?

– Олег. А вас?

– Неужели ты не знаешь? Я – Дед Мороз.

– А я – собачий хвост, – ответил Олег, – Всем известно, Что Деда Мороза не существует.

На секунду ряженый Дед Мороз опешил от такой наглости: на вид пацаненку было лет восемь-девять. В этом возрасте он сам еще верил в сказки, правда, уже начинал понимать, что не все из них бывают с хорошим концом. Хотя для детей, подобных Олегу, сказок не существовало вообще. А так ведь не годится, подумал он. Детство – оно на то и детство, чтобы быть счастливым хотя бы сказками.

– Ну ладно, – ответил разоблаченный, – Твоя взяла. На самом деле я фальшивый Дед Мороз. Но работаю на настоящего. Просто под Новый год у нашего босса столько дел, что он не успевает…

– Не заливай, – добродушно возразил Олег, – Я уже не маленький.

– Сколько тебе лет?

– Девять, – гордо сказал Олег, чувствуя себя большим и смелым. Еще бы: он спорил со старшим, и никто не затыкал ему рот. – А тебе?

– Двадцать.

– Всего-то? – удивился Олег, хотя, конечно, для девятилетнего мальчишки даже двадцать лет казались недостижимой мечтой. Только представить – совсем взрослый, знающий все на свете, но пока еще не научившийся умничать и читать нотации, как Галина Демьяновна и прочие воспитательницы, которым перевалило за тридцать.

– Звать меня Александр… Просто Саша, – улыбнулся фальшивый Дед Мороз. – Давай дружить.

– А тебе интересно? – недоверчиво спросил Олег.

Саша усмехнулся про себя. Вот они какие – детдомовцы. Хваткие, проницательные. Им не скажешь на черное – белое, и улыбка для них – не радость, а насмешка. Дети с искалеченным прошлым и неполноценным будущим, несущие непосильный крест за непонятно чьи грехи. Любой нормальный ребенок тут же с восторгом ухватился бы за возможность подружиться с большим дядей, тем более Дедом Морозом. А этот – этот зрит в корень, понимая, что здоровому дяде малолетки на фиг не нужны. Так, для важности момента и в целях создания праздничного настроения.

Саше вдруг стало невообразимо жалко малыша. Жалко и больно, до самых неуловимых капелек той непонятной субстанции, которую залили в сердце и называют душой. Жалко, потому что он не рос в детдоме, хотя давно был… сирота…

– Интересно, – ответил он, присаживаясь рядом на подоконник, – Хочешь, дам примерить шапку?

– Зачем? – пожал плечами Олег. – Она все равно большая, а воспитательницы заметят и будут на тебя шипеть. Особенно та, змея усатая.

– Какая? – удивился Саша и покосился на женщин, шушукающихся в углу.

– Ну, Снегурочка которая. Лариса Федоровна.

Лариса Федоровна – которая так доверительно и полушепотом, невинно хлопая накрашенными глазками, просила называть ее просто Лорой, и при этом усики над губой так смешно шевелились, словно там копошилась сороконожка – до недавнего времени была его соседкой по этажу. Зная Сашину постоянную нужду в деньгах, она то и дело таскала его на различные мероприятия, где можно было заработать тот же полтинник. Ему, молодому пацану, самому пробивающему дорогу в жизнь, это было всегда кстати.

Выкопать и перевезти картошку с дачи – пожалуйста. Два ведра, выделенных за помощь, ему хватит надолго. Экономить Саша привык. Залатать чердак, крышу, протянуть кабель – все по плечу. Один раз попросили утопить новорожденных котят. Пожалел, выпустил, дурной своей башкой не подумав, что без мамки они скоро окочурятся с голоду. Но не с голоду окочурились – бродячие собаки разорвали в клочья. Сашка потом долго ходил, словно в воду опущенный, – совесть грызла. Вот поэтому-то, усмехнулась тогда Лариса-Лорочка, их топить нужно было сразу, чтоб не мучились. А Саше почему-то стало гадко…

Она вообще была противна ему, эта старая корова с ужимками молодой девицы на выданье. Если б в шестнадцать гулять начала, авось и матерью его заделалась, да Бог миловал. А мнит из себя, дура, опытную блудницу, которая молодого парня чему-нибудь стоящему научит – для души и для тела, само собой разумеется. Сашка хоть и зеленый был, но соображал, что к чему. И не нужна она была ему такая – лишь чуток младше мамы. Пусть лучше вообще никакая, чем эта сорока усатая.

Нет, не сорока – змея. Сашка улыбнулся, почувствовав симпатию к столь меткому на язык детдомовцу.

Но когда эта змея Деда Мороза играть позвала – не отказался. Зима: ни работы нет, ни приработка. Каждый червонец на вес золота.

– Ладно, Олег, не хочешь – как хочешь. А что это ты там все выглядываешь?

– Звезды, – серьезно ответил мальчик, – Они – настоящие.

– Понятное дело, не елочная мишура, – согласился Саша.

– Нет, ты не понимаешь, они – и только они – настоящие. Мы уйдем, спать ляжем, а звезды будут светить всю ночь и никуда не денутся. Останутся на одном месте. Вон те две маленьких, и одна большая, яркая.

Саша посмотрел на мальчишку, с каким-то особым чувством тыкающего пальчиком в стекло, и, кажется, начал понимать…

Звезды не бросают и не уходят…

Иногда они падают…

Но об этом не хотелось думать и говорить…

– Ты веришь в чудеса, Олег? – повинуясь непонятному порыву, спросил Саша.

– Нет, чудес не бывает.

– Знаешь, а я верю, что под Новый Год все наши желания сбываются. Нужно только правильно загадать.

– Все равно я не верю. Я столько раз загадывал… Но никогда ничего не сбывалось.

– Это потому, что ты не веришь, – взволнованно сказал Саша, глядя в белый, побеленный известью, потолок.

Сказал, скорее, самому себе, чем Олегу. Он тоже не верил. А так хотелось верить – хоть чуточку, хоть на самом донышке бокала выпить немножечко светлого будущего. Не выпить – так, пену собрать, почувствовать пусть не вкус – хотя бы запах…

Что еще оставалось, кроме как мечтать. А без этого было бы совсем тошно.

– А если я поверю? На самом деле, сильно-сильно поверю? – спросил Олег, и глаза его доверчиво заблестели – совсем как у нормального ребенка.

– Тогда желание непременно сбудется!

Олег ничего не сказал, отвернулся к окну, и Саша готов был поклясться, что в глазенках его блеснули слезы. Но он был сильный малыш, и не стал плакать у всех на виду.

Олег вытащил из-за пазухи листок бумаги и карандаш и начал что-то усердно рисовать. Саша стоял молча и не мешал. Его мучила совесть: что он наделал, дурак!

Нашел, кому читать лекцию о чудесах! Детдомовскому ребенку, который уже с пеленок знает: сказка ложь, а вера – блажь. И осталось всего ничего, чтобы доломать изничтоженную детскую психику: на тебе, верь в чудеса!

Олег закончил рисовать, спрятал карандаш в карман, и протянул Саше сложенный вдвое листочек.

– Это тебе. С Новым Годом.

– Спасибо, – растерянно сказал Саша, вертя в руках импровизированную открытку, нарисованную синим карандашом. Весьма, кстати, неплохо нарисованную. Большая синяя звезда с размашистым шлейфом, как у кометы. Или птицы – Саша не знал, что мальчишка имел в виду, а спрашивать было неловко. Можно ведь и обидеть ненароком.

Вокруг звезды много маленьких синих точек, без хвостов – должно быть, другие звезды. С обратной стороны было написано:

Фальшивому Деду Морозу Саше.

Пусть чудеса будут настоящими как звезды.

А я буду в это верить сильно-сильно.

Честно.

Олег

Саша пробормотал «спасибо», пожалев, что у него ничего не припасено на всякий случай – никакого брелка или безделушки – чтобы хоть как-то порадовать мальчика. Но в следующий раз он обязательно что-нибудь приготовит, хоть рублевую машинку.

Тут он заметил, что Лариса-змея настойчиво машет ему рукой: пора уходить. Саша вздохнул, улыбнулся и потрепал Олега по коротким мягким волосенкам.

– Все, мне пора. Настоящий Дед Мороз созывает свиту на разборки. Успехов! Увидимся в следующем Новом году!

Щелк, и этим «следующим новым годом» он перечеркнул все надежды и мечты, которые не покидают сознание детдомовца до самого последнего момента. Однако Олег ничего не заметил. Он ухватил главную мысль, а остальное уже не имело значения… Уткнувшись носом в холодное стекло, он зажмурил глаза и стал верить. Сильно-сильно. Словно это что-то могло изменить…

2

Раз! И во все стороны вокруг полетели щепки и кусочки коры. Одна их них больно вонзилась в щеку, но Родион Васильевич лишь смахнул со лба капельки пота и продолжал махать топором.

Раз! Следующая щепка вонзилась прямо в сердце звонким осколком и загудела, запищала, прорываясь внутрь, разрывая жилы. Сосна задрожала и повалилась на землю.

Вот тебе и дерево к Новому году, до которого оставалось каких-нибудь пять часов. Сколько он себя помнил, никто из знакомых не наряжал елку – только сосну. Пушистую, пахнущую смолой и шишками, с длинными колючими иголками, которая могла простоять до самого февраля и не осыпаться.

Сейчас Родион Васильевич занесет эту славную сосенку в теплый зал, а Катя, жена его, нарядит в стеклянные игрушки и блестящий дождик. Все будет как прежде: Новый год, шампанское, запах толченой картошки, жареных куриных ножек и салат «оливье»…

Огромная сосна посреди зала прямо перед праздничным столом, который жена накроет белоснежной скатертью. И будут они встречать Новый год вдвоем. Только вдвоем…

Родион Васильевич приподнял ствол поваленного дерева и стал обтесывать топориком сруб. В уголках глаз что-то защипало, и он оторвался на минуту, чтоб провести рукой по дрожащим ресницам, и пальцы неожиданно стали влажными…

Это была Денискина сосна. Та самая, которую он посадил в день его рождения двадцать три года назад. И щепки, что летели от нее, были столь же колючи и бесполезны, как и слезы.

Очистив ствол от лишних веток, Родион Васильевич взвалил сосну на плечо и, тяжело ступая, направился в дом.

Прихожая тут же наполнилась свежим запахом хвои. Родион Васильевич бережно опустил срубленное дерево на пол и окликнул жену.

Ему никто не ответил. В доме стояла тишина, и только равномерное постукивание маятника на старомодных часах с кукушкой ласкало слух, напоминая о чем-то родном, уютном, знакомом с детства.

– Катя, – снова позвал он.

Не дождавшись ответа, Родион Васильевич скинул сапоги и прошел на кухню.

На плите стояла кастрюля с начищенной картошкой. Рядом на столешнице лежала палка вареной колбасы. Очевидно, жена собралась готовить праздничный ужин, да только подевалась куда-то. Мужчина тяжело вздохнул и вышел из кухни.

Зачем он настаивал на том, чтобы отмечать Новый Год? Их даже не поздравил никто: всем было неловко, все боялись обидеть, задеть ненароком.

Родион Васильевич нашел жену спящей на диване в домашнем халате и тапочках. Видно, Катерина прилегла на минутку, и не заметила, как уснула. Мужчина достал из шкафа теплый плед и заботливо укрыл ее до самого подбородка. Затем посмотрел на часы.

Без четверти одиннадцать. До Нового года оставалась самая малость.

Но будить Катерину он не стал. Пускай спит. Может, так лучше будет.

Родион Васильевич прошел на кухню, открыл дверцу холодильника и взял бутылку коньяка. Шампанского не хотелось. Отвинтив крышку, он налил себе треть стакана – как в тех американских фильмах, и сделал глоток.

Коньяк полился в горло растопленным маслом. Стало легче.

Мужчина вздохнул, вернулся в прихожую и, привалившись спиной к дверному косяку, уставился на сосну. Если бы деревья могли говорить…

Он бы многое готов был послушать. Многое вспомнить. А еще больше – забыть.

* * *

Дениску похоронили недели три назад, а из дома до сих пор не выветрился запах лекарств и той густой черной массы, что рвалась из его горла в последние часы жизни. Казалось, этот запах навсегда въелся в деревянную отделку стен и потолков, сделанную собственными руками Родиона Васильевича. Дениска тоже баловался резьбой по дереву, пока болезнь не свалила его с ног, выела душу и тело.

Три недели. Как три дня. Или три года. Время не имело значения. В комоде по-прежнему лежали его рубашки и джинсы. Чистые. Родион помнил, как Катя спросила, уже после похорон: постирать или…?

Вот он – первый Новый год в полном глухом одиночестве, если не считать спящую жену. Да и та в последнее время с трудом понимала, на каком свете находится. Все выглядывала в окошко, словно ожидая кого-то. А ведь некому было идти.

– Радушка, смотри, – раздался откуда-то сбоку Катин голос, – Над Коленькиной сосенкой звезда горит.

Родион Васильевич вздрогнул от неожиданности и едва не выронил рюмку из повлажневших ладоней. Жена стояла у окна и, отодвинув клетчатую занавеску, смотрела на ночное небо.

– Надо же, – пробормотал он, – Я и не слышал, как ты встала.

– Звезда, большая звезда, – воскликнула Катя и вдруг засмеялась – звонко и радостно, словно юная прелестница. – Звезда!

Она даже помолодела на вид, сбросив лет эдак двадцать-тридцать одним махом. Морщины разгладились, щеки зарумянились, глаза заблестели в приглушенном свете ночной лампы. Родион Васильевич поставил пустую рюмку на комод и шагнул навстречу – как раз вовремя, чтобы подхватить ее, падающую без чувств прямо к нему на руки.

Седые, словно бесцветный лен, волосы рассыпались по плечам, а в уголках глаз переливалась огнями прозрачная, словно хрусталь, и горькая, как полынь, слезинка.

3

Распрощавшись с Ларисой-змеей, которая настойчиво, даже назойливо, приглашала его встретить Новый Год у нее дома, Сашка потопал по залитым ярким светом улицам в сторону городского парка. Возвращаться в свою облезлую и холодную конуру совершенно не хотелось. А в парке должна собраться молодежь. Будет весело – пьяные шутки, песни, пляски и много-много огней.

Он, Сашка, в костюме Деда Мороза, а стало быть, внимание со стороны девушек ему обеспечено. Хоть на этот вечер, когда на душе праздник, и так хочется забыть про насущные проблемы, познакомиться с кем-нибудь, посмеяться и тут же расстаться, не испытывая ничего, кроме легкого сожаления.

В животе недовольно заурчало, и Сашка завертел головой по сторонам: не стоит ли где бабка, торгующая хот-догами с прилавка. Еще можно купить бутылку пива, или даже две. Праздник все-таки. А больше он не мог себе позволить. Впереди голодный январь, когда все стопорится, люди отходят после праздников и не слишком вникают в дела.

В январе никаких заработков, а за комнатку, что он снимает у дряхлого дедушки-еврейчика, платить следует исправно. Иначе дедуля выставит его на улицу и пустит других квартирантов. Он уже не раз грозился, хотя Сашка вел себя тихо и смирно, не доставляя хлопот. Что поделаешь, парень он видный, девки соседские у подъезда караулят, по телефону звонят. Вот и внучка еврейская все чаще стала захаживать, глазенки свои узенькие, словно щелочки, строить. Дедуля мигом просек, куда ветер дует, да и рубанул всю эту петрушку на корню.

Внучка перестала захаживать, а Сашке обидно сделалось. И не нужна она была ему вовсе – вобла эта сухопарая с лисьим взглядом. Да только горестно было сознавать, что отовсюду ему от ворот поворот: ни жилплощади законной, ни родителей, да и в карманах поди навсегда прописался суховей.

Образования у Сашки не было, а без него хорошего места днем с огнем не найти. Те гроши, что он зарабатывал чернорабочим, напрочь съедала плата за жилье, оставляя лишь чуток на продукты и дешевую китайскую одежду.

Можно, конечно, было жить у бабушки, да только старая карга недолюбливала внука, всячески тыкая этим в лицо. С самого детства он был для нее «ублюдочный», и даже после смерти мамы лучше для бабки не стал.

– Эй, Дедушка Мороз! – крикнул кто-то, – Где подарки? Где мешок?

– Там сзади Снегурочка в санях едет, – весело отозвался Сашка, – С нее и спрос.

По улицам спешили запоздалые прохожие с огромными пакетами в руках. Труженики, коротающие жизнь за рабочим столом, вырвавшиеся, наконец, на волю – отпраздновать за бутылкой шампанского, копченой курицей, крабовым салатом и бисквитным тортом со сливочной елочкой самый долгожданный день в году. А послезавтра – опять на работу: грызть рутину, заедая придирками вечно недовольного начальства.

Сашка взглянул на часы: еще только одиннадцать. До Нового года ровно один час. Сколько еще шляться ему зимним городом, мерзнуть в холодных сапогах и хмуриться от спазмов голодного желудка! Может, заглянуть минут на десять к отчиму домой, поздравить сестру, а заодно и выхватить парочку бутербродов? Новая жена отчима Сашку жалела, всегда приглашала к столу, чему тот, кого Сашка еще три года назад величал «папой», был очень не рад. Едва на гроб умершей горячо любимой жены упали первые комья рыжей глинистой почвы, отчим вычеркнул пасынка из своей жизни напрочь. А только тому стукнуло восемнадцать – и из квартиры тоже.

«Нет, – приказал себе Сашка, – нечего ради куска колбасы на хлебе в ножки кланяться да взгляды косые терпеть. Гордость нужно иметь».

И он с преувеличенной бодростью зашагал к обочине. По ту сторону проезжей части виднелось городское новогоднее чудо – гигантская елка, собранная из целого вороха огромных сосновых веток, втиснутых в металлический каркас. Украшения были довольно скудными, однако это с лихвой компенсировалось обилием разноцветных огоньков гирлянд, обвившихся вокруг зеленого ствола и тянувшихся от самой елки через всю площадь. На электричество в новогоднюю ночь местная власть не скупилась.

Нога уже коснулась белой полоски перехода. Сашка мельком посмотрел по сторонам, и вдруг увидел, как над городской елкой зажглась звезда. Не на самой елке, нет, намного выше. Небесное светило горело столь ярко, что Сашке пришлось зажмуриться.

– Ну, это уже переборщили малость, – усмехнулся он и, прикрыв ладонью глаза, снова взглянул на чудо-звезду сквозь неплотно сомкнутые пальцы.

Звезда, между тем, сорвалась с места и стала медленно плыть по небу, разливая слепящий свет далеко вокруг. Сашка перестал обращать внимание на резь в глазах и уставился на небесное чудо, разинув от удивления рот. Звезда плавно скользила в ночной темноте, и остановилась прямо над Сашкой.

– Ни фига себе, – прошептал парень, заворожено наблюдая, как от звезды на землю опускается тонкий, почти невидимый луч.

Прохожие недоумевающе косились на человека в костюме Деда Мороза, кружившегося на проезжей части, задрав голову к небу. Некоторые улыбались с пониманием: подумаешь, мужик уже праздновать начал, весело ему.

Однако совсем не весело стало водителю новенькой «Тойоты», который не успел притормозить, когда Дед Мороз, будто вальсируя под неслышную музыку, шагнул ему прямо под колеса.

Глухой удар. Стук тела, мягко упавшего на блестящий, покрытый ледяной коркой асфальт. И струйки холодного противного пота, побежавшего под свитером по спине куда-то вниз.