Текст книги "Немёртвый камень (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 37 страниц)

Стен Малой Комнаты тоже не было – наполовину они исчезли, наполовину лежали обломками. Комнату занимали груды больших и мелких обожженных камней.

И посреди этих обломков стояла Дара.

Она стояла неподвижно, как те камни, которые ее окружают, и она не подняла голову, когда Макс и остальные оказались у Комнат. Она стояла, словно статуя – потому что она и была мраморной статуей, или, вернее, она была обращена в мраморную статую. Артемагиня застыла, раскинув руки, будто собираясь лететь или обнимать кого-то, но только на лице у нее было несоответствующее выражение. На черном мраморе запечатлелась воистину каменная решимость, теперь уже неживые глаза сохранили насмешку: Дара знала, что победила. И только у губ сохранилось что-то то ли детское, то ли обиженное, что не может передать камень, а потому и разобрать это выражение было очень трудно.

Очень может быть, это все-таки была боль. Дара стояла неподвижно, обращенная в бездушный предмет – в то, чем она больше всего боялась стать – и ее решительный взгляд уходил вдаль, мимо тех, кто стоял совсем близко от нее. И от этого особенно ясно было, что она не может их ни видеть, ни слышать.

Лишь вещь.

Но Макс не удержался и все-таки позвал ее, в очередной раз не послушав собственный рассудок.

– Дара… девочка…

Потом ее имя повторили остальные, но мертвый камень не шелохнулся и не отозвался. Может быть, потому что камни не имеют имен.

Как это – камень? Что-то внутри Кристо не собиралось этого принимать. Может, он слишком ошалел от боя, а может, просто ума не набрался, только эта мысль не укладывалась у него в голове, слишком многое разделяло эти две сущности, чтобы взять – и их объединить в одну секунду.

Дара? Камень? Вы, ребята, шутите.

Потом он увидел, как ползут по щекам Мечтателя слезы – чертят дорожки и капают с подбородка, увидел оцепеневшего Ковальски, услышал тихий плач Мелиты – и пол как-то поехал вбок под ногами, а в ушах загудело, как после выпивки или музыки…

Макс же смотрел на каменное лицо девушки и не чувствовал попросту ничего. Боль должна была прийти – потому что мозг уже осознал произошедшее – но не приходила. Наверное, это просто было слишком для сегодняшнего дня, а он не привык к таким сильным эмоциям, и вот теперь его натура блокировалась от ударов горя при помощи какого-то своего сеншидо…

На него невесть с чего смотрели так, будто ждали чего-то, а может, чего-то опасались – но этого не было. Даже голос не дрожал, когда он спросил:

– Зачем? – и добавил: – Мы бы справились сами.

– Это нужно было уничтожить, – голос Экстера был почти неслышен. – Причину… чтобы не было ещё одного Альтау, чтобы всё это больше никогда не повторилось. И это… нельзя было сделать извне. Только слившись воедино с артефактом, оказавшись в центре его мощи и разорвав узлы при помощи полученных же от артефакта сил. Она поняла. Единственное правильное решение…

– Правильно? Это – правильно?! – как оказалось, запас гнева он не исчерпал. – Самая радужная развязка, не так ли, в духе этих ваших, чтоб их черти взяли, кодексов?!

Макс замолчал и махнул на Экстера рукой, как на безнадежного. Ну да, вечное «Отдай, чтобы получить»…а почему нужно было отдавать ее? Именно ее – других претендентов на алтарь справедливости не нашлось?

– Здесь должен быть я.

Видимо, Экстер прочитал на его физиономии то, что Ковальски чуть не брякнул вслух. Он один из всех смотрел Максу в глаза.

– Мне предназначено было покончить с этим. С самого начала, когда я только стал Ключником… Моя наставница надеялась – я мойду выход. Но я не слышал её. И она не пропускала меня, я мог только охранять снаружи…

«Да мне-то какая разница!» – у него едва не сорвалось это с губ. Мечтатель не виноват. И Кристо, который пыхтит сзади, – вспомнил, видимо, прощальное напутствие Макса – не виноват. Даже если кто-то виноват – время, чтобы сказать об этом, будет. Сейчас нужно говорить другое.

– У вас тут два Витязя, паж… армия магов. Разве нельзя…

Ему не ответили, просто прятать глаза начали ещё сильнее. Только Бестия, кажется, обрисовала губами: «Один Витязь». Но ни у кого не хватило смелости выложить перед Максом этот проклятый постулат, который в целестийских книгах авторы именовали «законом магической несправедливости». Макс, читавший целестийские книги, этот постулат прекрасно знал сам: магия может убить, превратить живое в неживое. Но вот обратный процесс…

Есть обратный процесс. Он обернулся, встретил серьезный взгляд темных глаз на неимоверно прекрасном лице.

– Лори. Ты вернула меня тогда…

Богиня кивнула – да. С любовью и тревогой коснулась его щеки и заговорила тихо:

– Я вернула тебя, Макс. Тебя. И мой танец был для тебя. И если бы ты не вернулся тогда – я последовала бы за тобой, потому что иначе не могло быть. Только вместе – по ту или иную сторону.

Теплая ладонь согревала, снимала оцепенение, а это опасно. Макс бережно снял пальцы Лорелеи со щеки, стиснул в своих ладонях, глядя ей в глаза.

– Ничего нельзя сделать… совсем?

– Этого я не говорила, – с изумлением встрепенулся каждый, кто стоял посреди руин. – Вглядись Макс, разве ты не видишь? Это заклятие, как многие, разрушится теплом, верой и памятью. И если вы хотите, чтобы она вернулась – она вернется, нужно только ждать ее…

– Как долго?

Лори перевела взгляд на Нольдиуса, который задал вопрос, и на лице у нее отразилось сомнение, будто она не хотела их огорчать. Но она ответила:

– Одну дату памяти поколений. Один людской век. День в день, час в час. Вспоминая ее каждый день, всегда с теплом и с надеждой, не забывая. Каждый день веря и ожидая, что она вернется.

– И тогда она оживет?

Лори снова помолчала, прежде чем выговорить это:

– Может быть.

Слепая вера без гарантий – то, на что делали ставку в Первой Сотне, что было заветом Целестии много веков до Альтау… и чего так не хватало одному иномирцу.

Из всех стоящих сейчас перед мраморной статуей только Бестия и Мечтатель (может, еще Лорелея) знали больше. Они знали о Чертогах Памяти, которые продолжают забирать боль и старость из страны, обеспечивая Целестии вечную юность. И у них из памяти за века стерлось такое множество лиц, что только они осознавали, какая это непомерная ноша: пойти против Чертогов, помнить ушедшее в прошлое каждый день и надеяться, что оно вернется…

Но ни Фелла, ни Экстер, не сказали ни слова, когда Макс Ковальски произнес:

– Плевать. Я дождусь.

Может, надеялись на лучшее или просто знали, что упертость Февраля еще и не на такое способна. Или они как раз и уповали на упертость Макса, которому даже в голову не пришло соотнести в этот момент срок со своей собственной прожитой жизнью: сорок – за плечами, сто – только на ожидание, не многовато ли для смертного?

Хотя высказывание было сделано знаменитым тоном «будет так, а на остальное чихал я с Семицветника». По сравнению с клятвой, которая только что прозвучала во всеуслышание – сменить жизнь человека на жизнь мага действительно казалось не так уж и сложно.

Больше никто ничего подобного не сказал, но что-то все-таки прозвучало в воздухе: помним и будем ждать. И казалось, что все эти люди просто соберутся – и вот так простоят эти нужные сто лет. Не один Макс, а все они: бывший Витязь Альтау, паж, Нольдиус, Скриптор, Мелита, богиня, Кристо…

Отдать сто лет из почтения к девушке, которая отдала за них жизнь – это разве много?

Но такого не могло случиться. Сначала пошатнулся Экстер Мечтатель: нанесенный ему удар был слишком сильным, ему нужно было отдохнуть, и предательница Бестия чуть ли не на руках вытащила директора из бывшей Комнаты. Как того, кто принадлежал теперь только ей и кто больше не был Витязем.

Нольдиус мялся и поглядывал на Мелиту, но она покачала головой и сделала ему знак идти, и не улыбалась при этом. И он что-то понял, кивнул Скриптору в сторону выхода и тоже ушел, ссутулив крепкие плечи, почему-то опустив голову…

«Жить, – подумалось Кристо. – Они все уходят отсюда жить».

Это была первая его осознанная мысль с того момента, как он увидел застывшее в решительной гримаске лицо Дары. Почему-то мысль была обиженной: куда это они все намылились? Хотя нет, пускай. Так даже лучше, они останутся тут втроем: он, Макс и Мелита, и будут вот так стоять и смотреть, пока она не сжалится, не улыбнется каменными губами…

Они стояли очень долго. И Кристо не сразу понял, что у него ноет спина и кружится голова. Потом затекли плечи, ноги… заболели глаза, в них с чего-то начали летать огненные мошки.

Но это была всего лишь Лори. Она тихо подошла к Максу, обняла его за плечи, что-то прошептала, потом взяла за руку и потянула. Он перевел на нее взгляд – и медленно подчинился, но, когда уходил, не отрывал глаза от гладкой каменной скульптуры, смотрел так, будто обещал вернуться…

Прошло совсем немного времени, и Кристо почувствовал чьи-то осторожные пальцы на плече.

– Пойдем? – спросил голос Мелиты.

Она бы осталась, если бы он попросил. Но он сказал иначе.

– Иди.

Она хотела еще что-то спросить, покашляла пару раз. И еще минут пять стояла за его спиной, ждала, может, он одумается. Но потом вздохнула и ушла.

Ну, и куда вы все? Ведь ей же будет страшно одной среди развалин!

Сад Одонара выглядел жутко: развороченный, с торчащими корнями деревьев, со спаленными ирисами – олицетворение страданий природы – но аллея сирени сохранилась. Зерк в два счета соорудил в ней уютную нишку под густым кленом – чтобы на скульптуру не капал дождь. Отыскал даже нетронутый нежитью травяной пятачок. По собственному почину побегал вокруг, посмотрел, хорошо, удобно или нет. Предложил, без обычных «Сдохни!»:

– Цветы. Буду следить.

Кристо кивнул, глядя на бархатистую, тёмно-зеленую траву. Теперь он не мог почему-то смотреть на каменное лицо скульптуры.

– Колокольчик, – предложил Зерк. – Постоянство и горе. Горе и постоянство. Черный колокольчик. Нет?

– Нет.

И больше не сказал ничего, а Зерк почему-то понял. Забегал, засуетился, что-то начал выкидывать из карманов, плевать в траву, и скоро эта трава из просто зеленой стала зелено-голубой.

Незабудки.

Эпилог

Макс Ковальски просто влетел в комнату. О такой мелочи, как стук, он и не вспомнил.

– Мальчик!

Экстер и Фелла странно и тревожно переглянулись, поднялись навстречу гостю, но Максу было не до выражений их лиц. Того сияния, которое сейчас исходило от него, могло с избытком хватить на троих.

– Третьего дня… – он запыхался, пока нёсся сюда, так что фразы дробились, слова вылетали отрывистые, и всё не хотели выстраиваться как надо. – Я не писал… всё было очень тяжело… а сегодня с утра… и с ними все в порядке! Лори сказала… слетай сам сообщи, не знаю, почему… у меня магия сбоит малость… В общем, сказала, чтобы я сам… Экстер! – он тряхнул Мечтателя за плечи. – У меня сын! У нас с Лори, наконец…

Он будто бы не замечал, что и Экстер, и его спутница жизни наблюдают за ним то ли с ожиданием, то ли просто с опаской. И взглядов, которыми они обменивались между собой, для него не было тоже. Но в такой день разве можно замечать хоть что-то, кроме собственного счастья, кроме двух самых главных жизней – уже двух – которые стали для тебя целым миром?

– Друг мой, – тихо выговорил Экстер. – Ты помнишь, что сегодня за день?

– Я… что? День?

Макс растерянно посмотрел на их лица. Этот вопрос, да еще тоном прежнего Мечтателя, несколько отрезвил его. Фелла коснулась пальцем локтя мужа, как бы говоря «Зачем ты так…» – и на этот раз это не ускользнуло от внимания Ковальски.

– Что у вас с лицами? – он всё еще улыбался, но теперь уже неуверенно. – Что сегодня за…

И вдруг улыбка исчезла, потухла – сначала в глазах, потом на губах, с опозданием. Макс смотрел на Феллу и Экстера с изумлением.

– Сегодня, – пробормотал он, – это разве сегодня? Постой, нет, это должно быть не… я что, напутал с календарём? Я же помнил, я же не мог… Как же я… я не мог вот так, в последний день.

Он сел, вернее, сполз на стул, поднес к лицу дрожащую руку, опустил, будто не понимал, что делает и зачем.

– В последний день, – шепнули онемевшие губы.

И тут же сжались намертво, и он не смог говорить больше: осознание сделанного ударило в полную силу, сдавило сначала грудь, потом горло, и до магов донесся только странный звук – будто бы судорожное рыдание, донесшееся из столетнего прошлого.

Больно – значит, ты жив, Макс.

Да, я жив. А она умерла. Теперь она умерла.

Теплая ладонь Экстера легла на плечо, чуть сжав его.

– Макс. Я прожил на свете три тысячи лет, и, поверь мне, для меня они не казались мигом. Это долго, бесконечно долго. И даже в Целестии, где иногда… живут тысячелетиями, век не может пролететь незаметно. Он тянется день за днем, и каждый день – новые заботы, радости и горести. Для тебя прошедший век был полон невиданных перемен, ведь раньше ты был человеком и воспринимал время иначе. Но за это время ты спас столько жизней, ты сделал столько всего…

Голос Мечтателя журчал и журчал, тёк себе тоненьким ручейком, обволакивал душу, Макс не старался прислушиваться. Он знал, что пытается сказать Экстер: что с самого начала помнить всё время было невозможно, что это все-таки сто лет, что никто не смог бы сделать этого, а ему, Ковальски – такое и подавно не суждено…

Но я же помнил, возразил голос где-то внутри. Я помнил о ней… почти сто лет. Если бы не этот последний день…

А помнил ли он? И может ли он поручиться, что за эти сто лет не было второго такого дня, что он не предал ее уже после первого десятка лет, или потом, на восьмом десятке, или…

Экстер и Фелла отвернулись, давая ему возможность хоть на секунду остаться одному. Может, просто не хотели видеть, как он плачет – впервые за последние сто тридцать лет жизни. Тогда, столетие назад, он стоял с сухими глазами, потому что у него еще была надежда, потому что он дал клятву, которую сегодня нарушил.

И теперь он вечно будет знать, что это он отобрал у девочки последний шанс.

Силы, чтобы поднять лицо и отнять от него ставшие солеными ладони, пришли нескоро. Но пробудившаяся ирония подпихнула в спину: «Это ж ты, Макс. Твой самый счастливый день в жизни будет и самым горьким в ней же. А у тебя что – бывает иначе?»

Голос безнадежно сел, но он не мог не заговорить, когда увидел лица Мечтателя и Бестии.

– Мне сто сорок лет. И у меня сегодня родился сын. Я… смогу пережить.

Фелла, ставшая гораздо более сострадательной после замужества, облегченно вздохнула.

– После…со временем, – добавил Макс, поднимаясь. – А теперь я хочу ее видеть.

Слезы принесли облегчение. Когда они шли по коридорам, он даже почувствовал что-то вроде злости: но неужели же, Холдон побери, только я один и попробовал! Неужели никто не мог даже попытаться…

Он то одергивал себя, то себя же ненавидел за свой промах, сам знал, что ничего постыдного в таком промахе нет – и не мог простить… но это странным образом помогло прийти в почти нормальное состояние. Когда они двигались по коридорам артефактория, он уже мог принимать участие в беседе.

– Как ваши, на рейдах?

– Судя по тому, что Клемат все время сидит в Особой Комнате – он хочет стать вторым Гробовщиком, – проворчала Фелла. – Он перечитал столько книг, что страшно стало даже Мечтателю.

– Я просто считаю, что для его возраста это странное увлечение, – деликатно отозвался Экстер. Их с Феллой старший сын перенял отцовский интерес к чтению и анализу, и это было темой постоянных разговоров при встречах.

– Рейды его не интересуют? Мне казалось, Эйла пыталась его увлечь.

– Я запретила ей проходить в иные миры.

– Пыталась запретить, – уточнил Мечтатель, и верно уточнил, потому что их с Феллой дочь как раз унаследовала характер мамы.

– Пусть занимается детьми, раз уж ей так этого хочется! Этот ее ранний брак…

– Фелла, ведь они счастливы, – вставил Мечтатель, пользуясь моментом. Бестия передернула плечами и ничего не ответила. Она сама не ожидала, насколько сильным окажется ее материнский инстинкт. – И Фрикс отличный отец…

– Превосходный. Ты слышал, что Тамариск собирается идти в войска внутреннего Кордона?

Макс, который на время выпал из беседы, повернул голову.

– Который из Тамарисков? Приёмыш Геллы или ваш внук? Второй? Тогда я мог бы поспособствовать. Видел его на прошлом Боевитом Дне. Талантливый парень, хотя я и не понимаю, что он забыл в Кордоне.

– Тебя. Говорит, что хочет служить под твоим началом, а дальше – как получится. О твоих уроках стратегии ходят легенды, а ты еще не в курсе? О тебе, как командире, тоже.

Макс не ответил. Разговор помогал отвлекаться ненамного, так, подкидывал темы, чтобы не молчать. И осознание прошедшего времени. Свадьбы, дети, внуки, артефакты… сколько всего произошло за век. Только последствия той разборки с Ниртинэ пару лет разгребали – особенно много работы было с недобитыми учениками Берцедера. Потом еще выползли какие-то умники с предложениями занять места Магистров и вот прямо сейчас обустроить страну. Пока формировали новое правительство, решали насчет права вето, спорили о допуске нежити в Мирный кабинет… Потом та драчка, когда магнаты сцепились с древней знатью… Может, Экстер прав, и эта дурацкая клятва была обречена с самого начала?

– Как наши? – спросил он наконец.

Кристо, Мелита, Нольдиус и Скриптор – об этих он спрашивал неизменно, хотя во время визитов в Одонар ему не со всеми удавалось увидеться. Хет с его способностями обо всем знать был позарез необходим в Семицветнике, так что с ним-то Ковальски виделся каждый день с устрашающей регулярностью.

– У Мелиты уроище – дрессирует практеров на арене, – Бестия, верная привычкам завуча, ответила первой. – Нольдиус и Сина где-то в мирах, Скриптор работает в архиве. Кристо здесь, для него пока что нет работы.

– Он так и ходит в миры в одиночку? – Ковальски невольно понизил голос.

– Так и ходит. Это понятно, он ведь универсал. Один из лучших артефакторов, – это Фелла добавила с невольной гордостью, а Мечтатель предложил, словно в попытке оттянуть печальный момент:

– Зайдем к нему.

Макс пожал плечами. Какая разница, сколько и о чем разговаривать перед тем, как увидеть ее окаменевшее лицо. Впрочем, Кристо – это уже кое-что, за последний десяток лет они с Максом виделись редко. После «второго Альтау» парень вытянулся, раздался в плечах – вошел в самый расцвет сил с виду, но приобрел странную задумчивость и рассудительность взамен. Иногда Максу не хватало в этих встречах прежнего отморозка-Кристо: взрослый человек, с которым приходилось разговаривать, сбивал с толку.

Но увидеть его сейчас – почему бы и нет. Да, Мечтатель, за годы ты не потерял ни крупицы своего ума. Жизнь идет своим чередом. Я понял.

Пока они шли по жилому крылу, Бестия задала еще один традиционный вопрос, подозрительным тоном:

– Как служба?

Прощупывает почву для внука, рассеянно подумал Макс. С тех пор, как полсотни лет назад двери во внешний мир вновь были открыты, у Макса, как у Главы Кордона прибавилось забот: внутренний порядок Целестии так и остался закрепленным за его ведомством.

– Что сказать? Мне прочат, что я не дотяну до двухсот, – он поймал взгляд Мечтателя, пожал плечами и добавил: – Традиция.

Характер Макса и его отношение к бюрократии и коррупции уже были известны всей Целестии, но не всем приходились по вкусу.

И вполне возможно, для того чтобы выдержать сто лет памяти и тепла, нужен был не Макс Ковальски, у которого семья, и служба, и такой характер.

Но кто тогда смог бы…?

Мечтатель постучал в нужную дверь. В ответ на стук она приотворилась.

– Наверное, ушел, – сообщил директор и нагнулся, приподнимая с пола пожелтевший листок. Листками был засыпан весь пол комнаты: казалось, Кристо что-то долго записывал в толстой тетради, а потом взял да и вырвал все страницы до одной, и разбросал их по полу, как осенние листья.

Несколько секунд Мечтатель безмолвно водил глазами по строчкам, потом протянул страницу так, чтобы написанное смогли рассмотреть Макс и Бестия.

На контрабандной страничке в клеточку буквы были выведены четко и красиво, и от этого почерк казался почти подростковым, несмотря на то, что записи принадлежали уже даже не юноше, а молодому мужчине.

«Я вот всё время думаю: когда она меня увидит – узнает или нет? Все-таки я сильно изменился. Бестия, и та говорит, что все еще отморозок, но уже получше, чем прежний. А Мечтатель твердит, что я вроде как возмужал. Да и волосы я красить перестал лет семьдесят назад, кажется.

Если узнает и все-таки догадается, тогда первым, что она скажет – будет мое имя. Наверное, спросит что-нибудь вроде: «Кристо? Это ты, что ли?» А может, скажет, что ей больно и тяжело, и тогда я засмеюсь прежним смехом и скажу: «Дура! Больно – значит, ты живая!»

И тогда она меня узнает окончательно».

По коридорам они бежали втроем. Практеры, теорики и действующие артефакторы расступались, открывали рты и смотрели вслед, увидев такую картину: глава Кордона в компании директора и завуча Одонара, все с одинаковыми выражениями на лицах, все несутся со всех ног. Но никому из этих троих не было до этого дела: они бежали, и внутри их откуда-то начинали звучать рифмованные строки:

Коли хочешь испытать ты —

Золото, иль грязь —

Можешь времени оставить

Выбор, не боясь.

Коли может похвалиться

Выдержкой вино —

Это значит – что таиться? —

Доброе оно.

Они переглядывались на бегу, как бы спрашивая друг у друга: «Ты слышал? А ты слышала?» – но строки не уходили, и они не были похожими на обычные сочинения Мечтателя, они были похожи на первую пробу пера мальчишки лет шестнадцати-восемнадцати.

Коль таланта бесконечность

Пробуешь кого —

Испытай талант на вечность —

Только и всего.

Строки звучали, как в тот памятный день, когда Экстер Мечтатель прочитал древнюю Песнь о Витязе целиком и поднял светящийся клинок, только теперь они были сами по себе, просто растворены в воздухе кем-то, кто сложил их сегодня, а может, в какой-то другой день на протяжении этого века.

Если ж у тебя сомненья:

Чувство или прах —

Проверяй на потрясенья,

Проверяй на страх.

Но от временем искусы –

Невеликий прок.

Ведь для памяти и чувства —

Год – немалый срок?

Последний коридор перед входом они преодолели уже медленнее, прислушиваясь: голос у них внутри как будто запнулся, а потом все же дочитал:

Тут уж вечность – что поделать —

Сущие мечты.

Почему же век мне – мелочь,

Если память – ты?

Когда они подоспели к заветной нише, спрятанной в густых зарослях сирени, у ниши уже никого не было. И той самой статуи, которая так долго на людскую короткую память стояла в этой нише – почему-то не было тоже. Но на посыпанной белым песком дорожке, были следы только одного человека. Одна цепочка мужских следов, ведущих к нише – и одна от нее.

Макс и Экстер остановились, недоуменно оглядываясь. Фелла Бестия наклонилась и внимательно рассмотрела следы. Потом чему-то кивнула.

– Тот, что ведет от ниши, глубже, – заметила она негромко. – Скажи, Макс, ты рассказывал ему об обычаях внешнего мира?

Ковальски посмотрел на нее дико.

– Каких обычаях?!

– Неважно, – пробормотала Бестия. – Он мог сам нахвататься, да и не только у вас принято носить на руках…

Ковальски несколько секунд постоял молча, глядя на углубленный обратный след, а потом рванулся в том направлении, но Экстер Мечтатель предупредительно положил ему руку на плечо.

– Ты увидишь ее, – тихо пообещал он, – ты поговоришь с ней и даже расскажешь, что сегодня родился ее названный брат. Но сейчас пусть побудут вдвоем. Я думаю, ему нужно ей рассказать столько всего…

– Кроме самого важного, – уточнила спокойная Фелла. – Тут уже все сказано.

Мечтатель кивнул, соглашаясь. И Макс Ковальски посмотрел на него, на нее, на следы – и смирился, остался ждать.

Он не мог видеть, что линия глубоких следов ведет все дальше, дальше, с песка переходит на мягкую траву, огибает заросли ольшаника, а потом рядом с глубокими мужскими – появляются неглубокие, поменьше. Но две цепочки следов все равно все время идут рядом, и там, где они проходят, вырываются из-под земли алые, цвета жизни, ирисы.