Текст книги "Немёртвый камень (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Полет стал неровным: приближалась ограда Одонара. Макс закрепил на запястье полетник, отданный ему Дарой – надежный, из бирюзы, которая нашлась у кого-то из войск…

Пора.

Ах, да – на прощание пару слов.

– Головой за нее отвечаешь! – рявкнул Макс по отношению к Кристо, выпрыгивая из кабины дракона. Широкие крылья Айо понесли Дару и Кристо к позициям Витязя. Полетник опустил Макса в нескольких сотнях метров от войска, защищающего Одонар и шагов за пятьсот от границы самого Одонара.

Один из кодексов сеншидо: ты должен уметь драться в любых условиях.

Ты должен ориентироваться в любой среде.

Ты должен…

К черту! Нынче для него существовал только один кодекс: он не должен останавливаться.

За сорок лет своей короткой по целестийским меркам жизни Макс не бегал так никогда. Лет пять назад ему пришлось сматываться со склада контрабанды, когда таймер бомбы отмерял последние секунды – но этот рекорд он с успехом побил сегодня.

Не было ничего: ни недостатка воздуха, ни боли в ногах, ни даже ветра, хлещущего в лицо, была только невидимая рука, которая настойчиво пихала в спину. Или, может быть, это был шепот, который твердил, что он вот-вот опоздает?

И это к черту.

Лепестки цветов хрустели и сминались под кроссовками – холод Лютых Ратей доходил и сюда. На бегу он успевал придерживать «беретту», но стрелять пока было не в кого, почему-то его не останавливали. То ли какая-то невидимая защита, то ли здесь была территория войска Одонара – неясно, он не собирался думать об этом, вперед, вперед!

Через ограду артефактория он просто перемахнул в месте, где стена была раскрошившейся. В Одонаре никогда не уделяли должного внимания видимости стен, больше заморачивались на артефакторную защиту, но в этот раз почему-то не было и магических препонов, или же они пропустили Макса. Плевать, дальше!

Караула видно не было, но из-за дальних кустов слышалось низкое, страшное рычание и грызня, сопровождаемая взвизгами… нежить. Откуда они здесь? Как, черт возьми, прошли, или Мечтатель настолько глуп, что попросту вообще не выставил защиты, надеялся, что никто не догадается обойти его с тыла?

Отчаянно выругавшись про себя, Макс замедлил темп, чтобы его не услышали. Сколько их там? Судя по звукам – не один десяток, точно. Если сотня? По спине впервые побежали мурашки – нужно было все же тащить Дару за собой, его сейчас сожрут в сотне метров от цели…

«Ну, и что ты медлишь? – осведомился внутренний голос. – Тебя того и гляди учуют, а ты тут воздухом дышишь и цветочки нюхаешь! Бегом на полной выкладке, пробивайся к артефакторию, там ведь должен был остаться хоть кто-то, кто сможет…»

Макс не стал дожидаться, пока внутренний голос закончит поучения. Его старт был мгновенным и практически бесшумным, и он успел пронестись чуть ли не до трети сада, прежде чем его заметили.

Вибрация земли под ногами. Ковальски отпрыгнул в сторону, когда из раскрывшейся позади воронки полезла какая-то слизкая нечисть, с которой он раньше не встречался. Стрелять не стал, вместо этого рванул зигзагами, так что струю липкой жидкости удачно пропустил на каком-то из виражей. И на том же вираже успел заметить, как задымился куст, в который жидкость угодила.

Дрожь под ногами нарастала, эти твари по трое охотятся, как же их… гореструи… соплеплюи… такую бы напасть на того, кто выдумывал местные названия!

Очередная тварь вынырнула из-под земли перед ним – огромный бурдюк с узкими глазками, причем взглядом адски смахивает на Ягамото. Макс совершил балерунский прыжок, перелетая куст жасмина и откатываясь как можно дальше, куст задымился, и едкий запах взвился в небеса. Вспомнил, едкоструи-ныряльщики, редкий подвид подземной нежити… в зоопарк бы эту сволочь, но только не сюда!

Он определил нужное направление, вскочил и кинулся через лужайку, огибая деревья. Под ноги попала тетрадь, наверное, забытая теориком; еще раз вздрогнула земля, и очередная струя страшного яда (в ослабленном виде, кстати, от ревматизма помогает, всколыхнулось в сознании) прошла в полуметре. В памяти обнаружились отрадные сведения, не относящиеся к медицине: едкоструи не способны выпустить более одного залпа за пятнадцать минут. Если их тут только трое – есть время…

Свистнул огненный сгусток, воспламенив ближайший куст, и Макс понял, что круто просчитался насчет количества нежити. Пригибаясь, чтобы его не заметили вушкашки (зрение у них ни к черту, вот когда пригодились книги, которые он штудировал на досуге!), Макс опять выскочил на дорожку – и затормозил. Сил не было даже на ругательства.

В десятке метров от него посреди дорожки маячил клыкан. Отличнейший экземпляр с великолепными челюстями – и не было никаких шансов, что он не заметил Макса.

И по первому своему знакомству с этими чудными тварями Ковальски знал: спастись бегством от него нереально.

Он вскинул пистолет, понадеявшись на артефакторные пули и на то, что сумеет прицелиться в последние две секунды… одну… Шмяк!

Звук ломающегося позвоночника клыкана – неприятная вещь, но Максу он показался райской музыкой. Караул, который так удачно приземлился прямо на нежить, аккуратно перекусил клыкану шею и повернулся к Ковальски. В глубине сторожевых зрачков полыхнул красный огонь.

– Пропуск, – пролаял сторож.

Макс чуть не разразился истерическим хохотом, но решил поберечь это средство на потом, когда его будут сжирать за отсутствие пропуска.

– Гид боевого звена с рейда, – отрезал он, глядя росомахе в глаза – и прибег к несокрушимому аргументу, которым пользовались артефакторы в таких случаях: – А что, не видно?

– Очень, – хмыкнул сторож и сиганул в цветущие заросли, чтобы перекусить там кем-то еще.

Макс не стал задерживаться. Он бросился в направлении артефактория, надеясь только, что клыкан был последним, с чем предстоит столкнуться…

Двое лупосверлов посреди все той же дорожки его очень разочаровали. Макс снес головы одному и второму, не считаясь со звуками выстрелов: в саду было предостаточно звуков. Хуже было другое: кажется, нежити в саду столько, что к артефакторию не пробиться…

– Сдохни, сдохни, сдохни! – азартно проорало что-то в розовых кустах. – Сдохни…

Зерк выскочил на дорожку и закономерно столкнулся с Ковальски.

– Сдох… – и рассмотрел, на кого налетел. – А, это ты.

По желтоватой физиономии разлилось что-то сродни безнадеге. Только на секунду: потом Зерк ткнул коротким пальцем в сторону горящих кустов и захрипел:

– Нежить. Не слушают. Жгут. Хоть бы сдохли…

– Сколько их тут? – выпалил Макс, с облегчением понимая, что явно не Зерк наволок сюда всю эту ораву.

– Море. Ходят. Жгут. Не слушают! Хуже людей. Тьфу! – в траве на месте плевка проросла календула.

Макс спрятал пистолет. Или так – или он не попадет в Одонар. Отсюда он мог различать башню, на которой не было привычных золотых с алым отблесков…

– Зерк, мне нужно внутрь. Как можно быстрее.

Садовник еще раз сплюнул, потом поднял нос вверх.

– К ней?

Макса хватило только на кивок.

Несколько бесконечных секунд нелюдь колебался, и Ковальски чудом не сорвался с места. Потом садовник вытер подбородок и пробурчал:

– Сад подниму. Пройдешь. Беги – не оглядывайся!

Максу два раза повторять не нужно было.

Он бежал напрямик к артефакторию – больше не пытаясь лавировать или отслеживать противника. Опять не чувствуя жжения в легких или исцарапанных кустами руках. Он бежал – а вокруг него оживал сад, сминал нежить корнями и ветвями, расступались расселины или норы – и тут же смыкались, а когда на дорожку перед Ковальски выскочил очередной клыкан – его просто спеленало плетями хмеля, опутавшего ближайший дуб…

Последние метры открытого пространства Макс преодолел как на крыльях – и влетел все-таки в долгожданную дверь Одонара – конечно, открытую и, конечно, он не собирался думать восемь раз перед тем, как войти.

Внутри тоже была нежить. К счастью, в холле скопилось всего с полдесятка злыдней, да захудалый огнеплюй, и Макса тут никто не ждал. Он рявкнул на злыдней что-то нецензурное, но невнятное из-за недостатка воздуха, подскочил к стене – и скрылся в тайном проходе, который ему показал еще Экстер в славные деньки подготовки к встрече комиссии из Семицветника.

Ход был чистым: никаких лишних когтей-челюстей со всей мразью, которая могла бы к этим атрибутам прилагаться. Но главное – свернув пару раз и поднявшись по нескольким лестницам, можно было оказаться на середине подъема туда, к единственной башне, на которой были сейчас все мысли Ковальски.

Эту финишную прямую, состоящую из тайных переходов и узких, таких же тайных лестниц, он преодолел, кажется, на одном вдохе, не чувствуя тела, только в висках стучало слишком сильно. На выдохе, всё еще бегом – к белой треснутой двери, распахнуть ее, наконец-то, кто придумал закрывать, в первый раз шагнуть внутрь – я пришел, я…

Барьер оказался издевательски мягким, так что сначала он даже его не почувствовал, только когда понял, что что-то его не пускает, – рванулся сильнее – и его оттолкнуло назад. Его было не видно, этого барьера – прозрачнее стекла – и потому легко можно было увидеть Лорелею – нет, хрустальную статую, живыми на которой оставались только глаза и губы, а лоб, подбородок и часть щек уже сковывал хрусталь. Она замерла вполоборота к двери, потому так легко было различить скользящую по щеке прозрачную слезинку, и потом… донн.

– Ушел и не вернется.

Это оказалось страшнее, чем он себе представлял.

– Лори, – пальцы чувствовали лишь воздух, только плотный какой-то, не желающий пропускать внутрь, но не мешающий видеть или слышать. – Лори… Я вернулся, ты слышишь, я… Лори…

Откуда взялась уверенность, что, если он закричит – она не услышит? Хотя он все равно не мог кричать. Вдруг напомнил о себе недостаток воздуха, который Макс запрещал себе чувствовать всё время своей бешеной пробежки, и ожила боль в намертво пересохшем горле, так что он мог только губами выговаривать ее имя и снова и снова пытаться пройти через магическую преграду, но она не поддавалась – не зря же была магической.

– Ушел и не вернется.

Макс прикрыл глаза, попытался глубоко вздохнуть, не слышать, не поддаваться, думать… Стоп. Ему не пройти через дверь, но время есть – несколько минут. Окно или стены…

– Он есть и там.

Ковальски вскинул пистолет в сторону голоса – и оружие вырвалось из руки. Гробовщик повертел «беретту» и выкинул за спину.

– Это стазис, всего-то стазис контрабандистов, – прошелестел он мягко. – Только экспериментаторы создали на его основе артефакт. Удара настоящего артемага он не выдержит, но человек через него не пробьется и через несколько лет.

Макс молчал, тяжело дыша. Звук тихих слез из комнаты притягивал внимание, хотелось попытаться докричаться, пробиться…

– Можешь смотреть, – сладенько разрешил Гробовщик. – Этого у тебя никто не отнимет. Смотри… пробуй… убивать тебя я не стану. Если хочешь – можешь даже уйти отсюда и отправиться на поле боя к остальным. Может быть, чем и поможешь…

Смешок у него был мечтательным.

– Ты… провел нежить? – выдавил Ковальски.

Гробовщик чуть кивнул головой, на которой сегодня не красовался черный капюшон.

– Хотя можно сказать, что они прошли сами, как только ослабла защита… как только ему нанесли удар. Но сюда они вряд ли доберутся: много иных дел. Как и у меня, поэтому я ухожу, – он слегка пошевелил пальцами, и пистолет Макса лужицей растекся по полу. – Я ухожу, а ты любуйся. Посмотри на нее, Февраль – разве не совершенна?

Макс посмотрел – и уже не смог отвести глаз. Он не видел совершенства: с ним он познакомился, когда она однажды улыбнулась ему в саду. Он видел только страшное, отнимающее жизнь горе, отчаяние, у которого было имя… и это имя звучало знакомо: Макс Февраль Ковальски.

– Ушел и не вернется.

Я же здесь, – хотел он крикнуть. Я здесь, в двух шагах, ты просто не можешь этого видеть, и слышать, и знать, что я смотрю на тебя, и что я уже давно понял, какой я невероятный идиот, хуже всех Витязей с Бестиями, взятых вместе и помноженных на Кристо. Всё, я получил свой урок – достаточно, чтобы заречься от любых глупостей, ты только очнись сейчас – и больше никаких барьеров, я просто не позволю…

Издевательский шепот Гробовщика звучал в ушах и перекатывался нотками мнимого укора.

– Ну, что же ты не просишь ее, что же не говоришь о своей любви? Уже догадался, что она не может тебя видеть или слышать… что… не догадывался? Просто считаешь, что не имеешь права? Пожалуй… стой и смотри, как она умирает, как убивает ее горе, которому виной только ты – стой и смотри, и если хоть капля совести у тебя есть – ты окаменеешь вместе с ней, чтобы она не чувствовала себя брошенной хотя бы в смерти. Наслаждайся делом рук своих, Макс Февраль – а мне, пожалуй, пора.

Он неспешно зашелестел своим балахоном по коридору, оставляя Макса одного – нет, наедине с Лорелеей, ее шепотом о том, кто не вернется, и ощущением непоправимости своей ошибки.

Глава 25. Слишком живые

– Выше, – прошептала Дара. Кондор оглянулся на нее недоверчиво.

– Точно?

– Еще выше.

Айо решительно забирала в облака, и войска Дракона и Витязя отсюда становились всё менее различимыми.

– Да как мне вас высаживать-то оттуда?

– И еще выше.

Дракониха волновалась, но все меньше, по мере того как им приходилось набирать высоту. Кристо косился на Дару с легкой тревогой.

С легкой – потому что знал: ничего просто так эта девчонка не делает.

– Хочешь на полетниках спуститься?

Пальцы Дары вывязывали чересчур сложные узлы, чтобы можно было счесть их просто полетными.

– Знаешь другой способ?

Кристо помотал головой. Спускаться на драконе, когда под ними – Морозящий Дракон… «Я тебе башку оторву только за намерение, молодой человек!» – «Ковальски, заткнись, тебя же тут нету!!»

– А если они ударят, еще пока мы будем в воздухе?

– Не ударят.

Дара что-то шептала одними губами, намертво уйдя в себя. Отвлеклась от важного дела только раз – махнуть Кондору и показать ему, что можно остановить подъем, но всё равно остаться над войском Одонара.

Кондор уже не особенно различал это самое войско, но ориентировался по башне артефактория. Она едва-едва была видна из-за здешнего холодного тумана. Намо мог бы поставить все свое летное мастерство: туман тоже поднялся из-за ратников…

– Почему это не ударят?

Дара продолжила что-то вывязывать в воздухе пальцами, и Кристо пробормотал:

– Правда твоя. Я и знать-то этого не желаю…

– Намо, подергай ее в воздухе, как будто между нами идет бой, – прошептала Дара. – Кристо, когда мы выпрыгнем, не двигайся. Как будто летит труп, понимаешь? Полетники сработают в последний момент. А теперь я снимаю заглушки, и нам нужно создать иллюзию ссоры. Намо…

– Пожалуйста, – с кривоватой улыбкой отозвался наездник на то, что она не успела сказать. – Снимай!

Девушка коротко щелкнула по-особому вывернутыми пальцами и тут же вскрикнула:

– У меня заглушки из-за тебя полетели. Ты что, хочешь, чтобы мы свалились?

– Я к вам драксистом не нанимался! – заорал в ответ Намо Кондор. – У меня зверь прямо бесится, сам высоту набирает… вниз – ни в какую!

– А я тебе говорю – спускай свою ящерицу! – включился Кристо.

Дракониху действительно довольно сильно кидало из стороны в сторону, поэтому фраза получилась совсем искренней.

– Как ты назвал Айо?! – заревел Кондор, тоже очень правдиво. – Ну, все, дальше пешком, ребятушки, – и исполнил такую фигуру высшего пилотала, что им и выпрыгивать-то никуда не пришлось.

Быть трупом оказалось очень неудобно. Во-первых, нельзя было орать, а когда к тебе с траурным свистом приближается земля – такое, знаете ли, трудновато. Во-вторых, сложно было не махать руками, не напрягаться и вообще сохранять видимость смерти. В-третьих, именно из-за того, что он не пытался держать равновесие, Кристо кидало и переворачивало, и желудок то и дело подкатывал к горлу, но блюющий покойник – это довольно странно, так что приходилось еще и зубы стискивать.

В конце концов, главного они добились: на них не направили ни единого удара, ни одного артефакта не взвилось с земли наперехват. Во-первых, они падали на войско Одонара, во-вторых, были вроде как мертвы (артефакты Дары это усиленно симулировали), ну, а в-третьих, Морозящего Дракона и его Рати не особенно тревожили всякие дохлые падающие с неба подростки. Все внимание Шеайнереса было сейчас возле Витязя Альтау, который так упрямо цеплялся за жизнь, заслоняя ею свое войско, а значит, путь в Одонар.

– Будет ли кто-нибудь биться? – выкрикивал Дремлющий, меряя шагами поле рядом со своим воином. – Или Витязь был единственной вашей надеждой? Или вы…

Как раз на этом «или вы» с небеси грохнулись Кристо и Дара, причем, Кристо ожил буквально над головами воинов Одонара, проорав во все горло:

– Да заработают эти твои полетни… ох!

Они перестали падать, погрузившись в невидимую перину, потом растворилась и она, и Кристо с Дарой оказались в окружении знакомых лиц: Хет, Скриптор, Фитон, Урсула…

Кристо искал глазами Мелиту, а сам машинально выговаривал:

– Ну, и что они так долго, эти твои артефакты?

– Потому что их не было, – пояснила Дара. – Я просто связалась со Скриптором и попросила, чтобы нас подхватили магией. Скриптор передал Хету, а тот – остальным.

Хет разулыбался и ножкой шаркнул, но Кристо уже отыскал Мелиту – она выглядывала из-за плеча Нольдиуса, улыбаясь и плача одновременно.

Нольдиус не улыбался.

– Собственно… лучше бы вам быть в другом месте, – прошептал он, но Дара уже не видела и не слышала – шла, пробираясь между артефакторами и телесными магами – и перед ней расступались. Кристо было бросил взгляд на Мелиту, но напутствие Ковальски было живо в памяти, так что он направился за Дарой.

Идти оказалось недалеко: их встретил бледный и неимоверно растерянный Убнак.

– Скорее, – сказал он, поворачиваясь и начиная широкими плечами освобождать им путь, – а то ему вроде как хуже.

Ему? Кристо вдруг заметил, какие у всех вокруг перепуганные лица, потом понял, о ком речь, а потом и увидел – когда они шагнули на небольшую площадку, образованную людьми.

Мечтатель – с успокоенной улыбкой, какая бывает перед прощаниями, кровь растеклась по зеленой траве и не желает успокаиваться. Фелла рядом, коленопреклоненная, с выпачканными кровью руками и с таким лицом, как будто попросту не видит и не понимает, что вокруг происходит. У Кристо отнялся язык, и ему чуть не сделалось дурно, когда он понял, что именно происходит.

Из-за спины раздался еще один клич Шейанереса.

Но Мечтатель улыбался, глядя на Дару.

– Подойди, – слабо выговорил он, протягивая ладонь.

Дара сделала шаг вперед и взяла его за руку.

– Это… это твое по праву. Я надеялся, что мне не придется так скоро… потом опасался, что ты слишком открыта для… неё… но это твое по праву. Иди. Шагни туда.

– И что мне сделать потом? – прошептала Дара, тоже опускаясь на колени, не выпуская его руку.

– Выбрать.

Ладонь Экстера в ее руке была горячей, будто она держала солнце. Затуманились глаза – наверное, слезами, невыносимо было видеть Ястанира таким – но потом пелена очень быстро рассеялась, и Дара обнаружила, что стоит на той же площадке перед Одонаром, только вокруг нет войск, и трава не примята. Напротив, по колено в ромашках и дикой мяте, стоял седой старик с печальным лицом, которое, кажется, веками не освещалось улыбкой. И с бледно-голубыми глазами. Знакомыми глазами.

– Вы кто? – девушка настороженно оглянулась, но не заметила и признака Феллы или Кристо, а Одонар вдалеке остался прежним, и широко распахнутые ворота приглашали войти.

– Ключник, – отозвался старик негромко и почему-то глядя на Дару с жалостью, – и мудрость Экстера.

– Мудрость…

– Частица его мудрости. Та, что стареет за него. Как знать, быть может, мне не удалось бы появиться, если бы не его нынешнее состояние…

– Он… то есть, ты…

– Он, Дара. Люди умирают. Мудрость остается, когда ее передают.

– Он умирает?

Старик утвердительно качнул головой с крайне усталым видом.

– Кинжал не должен был навредить ему – пустячное ранение для мага. И не страшно предательство, потому что он принял его как высший дар любви, как лекарство, которое вернуло ему улыбку… Но клинок ослабил его, и видения об Альтау вернулись с новой силой. Он уходит в прошлое, в свой вечный день, откуда его так долго звали – а сил противиться у него теперь все меньше. Даже меня он отдал тебе, чтобы я помог тебе преодолеть этот путь…

– И как вы поможете?

– Отвечу на те вопросы, которые ты не знаешь сама, – Ключник ничуть не удивился, – и проведу тебя туда… если ты захочешь.

Девушка вслед за ним повернулась к воротам Одонара. Из артефактория шел зов… от него тревожилось сердце, муторно становилось на душе, и хотелось идти скорее, только бы он прекратился…

– Экстер никогда его не слышал, – тихо сказал Ключник. – Для него всё, что связано с вещами, лишено даже тени соблазна.

– А они – слышали? – Дара дернула головой туда, где должны были находиться Лютые Рати. – Почему она их так привлекает?

– Потому что их создало желание обладать ею. Шеайнерес создавал своих воинов как орудия. Пока ими движет их цель, они не остановятся и никуда не уйдут.

– Это как с артефактами. Ты задаешь задание…

– А они выполняют. Всё верно, – он отступил на нее на шаг, как бы выражая готовность стать ее проводником. – Ты не спрашиваешь у меня ничего, что другие бы назвали существенным. Ни то, что ты увидишь там. Ни какой выбор тебе предстоит. Ты даже не спрашиваешь у меня, почему именно ты…

– Потому что на эти вопросы ты мне не ответишь, – отозвалась Дара. – А если ответишь – я не хочу бояться перед тем, как туда шагнуть. А почему я – я и так знаю. Потому что я слышу это. Потому что я родственна… ему. И если Экстер до сих пор не уничтожил то, что там… значит, извне этого сделать нельзяя. Пойдем.

Она двинулась вперед, но вдруг остановилась, а проводник так и вовсе не трогался с места.

– Один вопрос я все-таки хочу задать. В чем отличие? Вещи и человека?

Бледно-голубые глаза заглядывали в душу.

– На этот вопрос я тоже не дам ответа, Дара. Потому что ты уже знаешь ответ.

Дара пожала плечами, как бы говоря, что в таком случае больше вопросов у нее не имеется.

– Тогда будем спешить… выбирать.

И она шагнула вперед, не оглядываясь и, только сделав сотню шагов поняла, что позади нее шумят два войска, что земля вытоптана, а перед ней – раскрыты ворота Одонара.

* * *

– Ушел и не вернется.

Кусочек блестящего хрусталя скользит по такой же прозрачной щеке, летит на пол, отсвечивая холодными гранями, чуть подпрыгивает, издавая все тот же печальный звук, катится к группе таких же осколков…

Пять отметин на руке – следы героической подлости – не горят, но что-то кровоточит внутри, будто открылись раны, которые она целила. Он упирается в невидимый щит ладонью – словно пробуя: есть ли он еще.

Смешно, таких чудес не бывает.

Мысли рассеянны, то исчезают, то появляются: ничего определенного, какие-то мелочи, которым нет здесь места, которые тут же глушатся болью от осознания того, что сейчас произойдет.

И вот оно приходит – страшнее шипов иглеца: размыкаются губы – пока еще живые, но уже выцветающие. И обрисовывают тихое, горькое:

– Ушел – и – не – вернется…

Каждый раз он ждет, что она скажет что-то другое. Что почувствует его присутствие рядом… И каждый раз она неизменно произносит эту фразу, и становится еще больнее, но надежда – тварь живучая, почище клыкана – и он невольно ждет, пока она заговорит опять, и опять…

– Ушел и не вернется…

Как укор. Как приговор. Как казнь – все вместе. И жилы хрусталя отвоевывают все больше места на ее лице, подбираются к глазам и губам – ничего больше живого уже не осталось, только губы, чтобы шептать и глаза, чтобы плакать. И он не может отвернуться.

Дзон. Дзон. Дзон.

– Ушел и не вернется…

Он прижался к барьеру щекой, будто магический холод мог хоть что-то облегчить. Запоздало пришло осознание того, что он тут уже какое-то время… а там, вроде бы, бой. И, может быть, ему нужно торопиться туда, чтобы помочь… тем, кому можно помочь.

– Глупости, Лори, – губы будто спеклись и почти не шевелились. – Я не уйду. Я уже не уйду теперь…

Пусть даже осталось немного. Бросить ее второй раз, оставить одну, пусть даже в смерти – нет, хоть бы и Целестия переворачивалась кверху ногами.

Изморозь хрусталя коснулась глаз и губ богини, стремительно поползла дальше, как бы стремясь закончить все поскорее, не оставить ему даже тени надежды, забирая то малое, что еще было, и теперь он уже с жадностью ловил звук ее голоса, зная, что еще несколько секунд – и она замолчит насовсем.

– Ушел и не вернется…

Глаза Лори тоже начали подергиваться хрустальной дымкой и выцветать, но перед тем, как застынуть окончательно, они обратились от окна к дверному проему, туда, где стоял Макс, как будто в самую последнюю секунду она услышала его или почувствовала, что он рядом. Но губы прошептали все то же:

– Ушел и не верн… – и застыли, не договорив. Из глаза немыслимой красоты хрустальной статуи вытекла и поползла по щеке последняя слеза – живая капля на неживом, холодном камне, капля, которая тоже должна превратиться в камень, упасть и звякнуть о десяток других хрустальных осколков.

Прижавшийся к барьеру, окаменевший во плоти Макс Ковальски зачарованно наблюдал за путем маленькой капельки по гладкой, холодной щеке того, что было когда-то его Лорелеей. Он уже знал, что оставить её ещё раз и уйти не сможет – уже никогда не сможет больше, потому что он же обещал ей, что ни за что больше не уйдет, и значит…

Холод пополз по пальцам, подбираясь к сердцу. Так, будто «ледяной нарцисс» всё еще действовал, нет – будто он делил с ней сейчас этот хрусталь, обращался в камень, сливаясь с плотью артефактория, на которой стоял…

Сухая, колющая боль приходила волнами и стискивала горло, и облегчения не было. Ни в жизненном девизе, потому что у него не вызывала ни малейшей радости мысль о том, что он жив. Ни тем более, в слезах: они не желали приходить и облегчать эту боль. Кто там сказал, что его сердце еще холоднее хрусталя? Если бы слёзы были – они всё равно бы звенели, как эти… как эта.

Крошечная капля сорвалась со щеки статуи и полетела вниз на пол, к блестящим осколкам, которые его покрывали. Она упала, но звука столкновения с полом, тихого звона падения не было. Макс не слышал его даже в абсолютной тишине, в которой не было и стука его собственного сердца.

Капля упала, но не разбилась, а почему-то растеклась. Глупым мокрым пятнышком, которое остается от дождя или от упавшей с лепестка капли воды. Или от человеческой обыкновенной слезы, которая только что упала на пол.

Хрустальные губы статуи разомкнулись, и с них слетело единственное слово, неуверенное и тихое, сказанное на вдохе:

– Макс?

И одно это слово как будто дало жизнь губам: они стали алыми и человеческими. Невиданная оттепель поползла по лицу Лорелеи, преображая щеки, возвращая жизнь в глаза и поднимаясь выше, к просвечивающим волосам. Хрусталь налился золотом, волосы богини разметались в воздухе – и вдруг полыхнули ярко-золотой вспышкой, во все стороны полетела хрустальная крошка, а Лори, сама Лори, сделала шаг вперед – и прозрачную стену между ней и Максом просто развеяло пылью, снесло в сторону, будто никакой преграды между ними никогда и не существовало…

Ковальски не успел осознать. Мозг не понимал и отказывался принимать происходившее, сердце кололо, все внутри так и твердило: «Конец!» – а сам он уже обнимал ее, чувствовал под пальцами волосы, такие же мягкие и текучие, как та прядь, которую он еще не успел выложить из кармана, слышал свой собственный задыхающийся шепот: «Я пришел и никогда больше не уйду, ты слышишь?» – и не мог поверить, что это говорит он… Проклятый внутренний голос твердил, что он сошел с ума от горя, пришлось его заткнуть. Сейчас было важно одно: целовать ее и знать, что у нее горячие губы, что слезы у нее соленые, каждую секунду доказывать ей и самому себе, что это не сон, сном был его уход отсюда…

Пол под ногами вздрогнул, качнулся – и Макс окончательно понял: явь. В одну секунду он вспомнил, зачем они так спешили, где остальные и что может случиться с ними, а заодно со всей страной. Еще грохот и взвизги, наверняка Гробовщик привел в артефакторий целую толпу нежити, мимо нее так просто не пройти, да и у остальных дела наверняка не радужные. Что делать-то?

– Ты пришел, – выдохнула Лори, она перестала обнимать его, но теперь держала за руки, на лице – смесь чувств, в которых Макс даже не пытался разобраться. – Ты вернулся в последний час для старого мира, – голос ее перешел в приглушенный шепот. – Рати холода у ограды, и радуга стала серой… Солнечный Витязь при смерти, и девочка-ключница уже на пороге Комнаты. Она шагнет туда, и всё закончится…

Пол под ногами дрогнул еще раз, и это вывело Макса из оцепенения, в которое он впал, когда услышал такие вещи. В том, что Лори не лгала, сомнений не было: чувствительность у нее была выше, чем у других.

– Пока ничего не закончилось, – прошептал он, высвободил одну руку, но крепче сжал другую. – Бежим отсюда!

Башня раскачивалась взад-вперед, будто артефакторий решил покивать головой. Там и сям пылали пожары, валялись покусанные и разодранные вещи учеников, книги, учебные артефакты… Макс и Лори бежали почти наравне, она следовала за ним беспрекословно, старалась только держаться ближе и не отпускать руку. На нежить они наскочили почти сразу, но арахнеки первыми шарахнулись при виде Лори. За ними – все остальные.

Настойчиво стучащий в висках вопрос «Что же делать?» – вдруг получил ответ. Не ответ – но осознание, будто Макс мог читать в душе Лори, будто делил с ней это понимание: нам не пройти в Малую Комнату, пройдет лишь Ключник… Макс затормозил на первом этаже и взглянул на богиню.

– Нам не пройти в Малую Комнату, – повторил он, и Лори кивнула, будто услышала то, что хотела сказать сама. – И девочка… она не подведёт. Значит, нужно спешить к Экстеру и его ратям. Попытаемся успеть.

Лори не отвечала. Ее лицо было перекошено ужасом, смотрела она куда-то вправо и вниз. Макс последовал за ее взглядом: на полу лежала раскрытая Книга Пророчеств. По страницам вязко текли кровавые буквы: «…средь черных ирисов закатится солнце, и паж последует за закатом… И оставивший клинок примет бой, но сгинет от предательства, и камнем станет плоть той, кто достойней всех…»

От пинка Макса Предсказальница неожиданно легко подскочила в воздух и влетела в кучу горящего хлама – произведение вулкашек. Полежала там секунду-другую, а потом занялась ярким оранжевым пламенем, скрючилась всеми листами, будто придавленное насекомое засучило лапками.

– Хватит с нас пророчеств и правил, – прошептал Ковальски, в глазах у него отражались два маленьких костра. – Для них мы слишком живые. Лори…