Текст книги "Мургаш"

Автор книги: Елена Джурова

Соавторы: Добри Джуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Однажды публика, пришедшая на премьеру в Народный театр, с удивлением обнаружила на креслах листовки против вступления Болгарии в союз с гитлеровской Германией. Обнаружила их и полиция. Зал был на некоторое время закрыт, и представление началось с опозданием на час. Этот факт стал известен всей Софии. Тысяча двести зрителей стали невольными распространителями взглядов коммунистов на решение царского правительства Болгарии о присоединении к фашистскому Тройственному союзу.

В то время газеты много писали о судьбе Югославии. Присоединится ли она к Тройственному союзу? Нажим Германии был таким сильным, что югославское правительство капитулировало. Но в тот момент, когда в Берлине уже праздновали победу, в Белграде произошел переворот. Народ понял, что нельзя отдавать страну гитлеровцам. Улицы города заполнили манифестанты. Среди ораторов на стихийно возникавших митингах были и представители Коммунистической партии. В те напряженные часы новое югославское правительство заключило пакт о ненападении с Советским Союзом. Но этому правительству не хватило смелости заключить с Советским Союзом договор о взаимопомощи и таким образом обеспечить Югославии надежную защиту перед лицом нацистской опасности. Однако и того, что было сделано, оказалось достаточно, чтобы народные массы поняли: Советский Союз – решительный противник гитлеровской агрессии.

Несколько часов спустя немецкие войска вторглись в Югославию. Пламя войны охватило Балканский полуостров.

В те месяцы нашими главными задачами оставались работа по увеличению рядов партии и неустанная борьба за улучшение экономического положения трудящихся.

В конце февраля группа женщин примерно из ста человек, мужья которых были мобилизованы, направилась к реформистскому профсоюзному центру, чтобы потребовать помощи. Среди этой группы было несколько наших товарищей. Был там и я.

Но профсоюзные деятели выслали на «переговоры» с женщинами нескольких полицейских. Началась потасовка. В результате меня арестовали и доставили во второй полицейский участок. Правда, продержали меня там только два-три часа и после нескольких зуботычин отпустили.

Я поспешил домой, зная, что жена, недавно вышедшая из родильного дома, сильно волнуется.

Лена ждала меня около дома. Когда ей сообщили, что меня арестовали, она передала на хранение куму Тони все компрометирующие меня материалы. А вместе с ними и письма, которые я присылал ей из армии. Я успокоил жену, и мы вместе пошли к Тони.

– Когда тебя выпустили? – встревоженно спросил кум, когда мы подошли к его дому.

– Да вот только что.

– Ну и как?

– Да ничего. Подержали немного и отпустили. Кофием, сам понимаешь, не потчевали.

– Ну, входите же, кофием нас Невена угостит.

– Спасибо, в другой раз как-нибудь. Мы пришли за материалами.

– Поздно спохватились.

– Как поздно?

– Очень просто! Все в печке.

– И письма? – спросила Лена.

– И письма тоже. Конспирация прежде всего!

Лена повздыхала, и вскоре мы ушли. По дороге домой друг друга убедили, что Тони прав. Зачем нам хранить письма, когда мы оба живы и здоровы и не собираемся разлучаться.

13 апреля ко мне явился нарочный из военного округа и вручил повестку, в которой рядовому Добри Маринову Добреву предписывалось явиться 17 апреля в Сливницу для прохождения службы. Далее приводились выдержки из законов, в которых объяснялось, на сколько лет тюремного заключения я буду осужден, если не явлюсь вовремя.

В то время я был членом райкома комсомола. Одновременно со мной такие же повестки получили Желязко Колев, секретарь райкома, и Георгий Ковачки, член райкома. Таким образом, из состава комитета выбыла почти половина его членов. Надо было подумать о замене. С Желязко все было просто. Его всегда замещала Райнета Георгиева. Оставалось найти преемников мне и Георгию. Посоветовались и решили, что я оставлю вместо себя свою жену. Желязкова Недка также станет членом комитета. Так на смену нам пришли наши жены. Никто нас не упрекал в семейственности.

– Знаешь, а это ведь даже удобно, – пустился философствовать Георги. – Представь себе, а вдруг провал? Все вместе будем и в полиции, и в тюрьме. И не будешь, валяясь на нарах, беспокоиться, а как там твоя жена?..

На следующий день я встретился с Пешо Майной, который отвечал в районном комитете партии за работу комсомола. Сказал ему о назначении Лены моим преемником. Тот посмотрел на меня с явным недовольством.

– Опередил меня, братец. Я думал оставить ее вместо себя, когда меня мобилизуют. Ну что ж, ты – законный супруг, и у тебя явное преимущество передо мной.

17 апреля я выехал поездом в Сливницу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Не знаю, как двадцать пять лет сохранялась у меня эта маленькая записная книжка. Обложка ее совсем истрепалась, бумага выцвела, но записи все еще можно прочесть.

Вот летопись моей военной службы. Воспроизвожу ее частью по записной книжке, частью по памяти.

18 апреля 1941 года. Снова надел военную форму.

19 апреля. В товарных вагонах едем к югу. Наверное, опять на турецкую границу.

20 апреля. Станция Раковская. Наш вагон получил подарок – одну пачку сигарет. На каждого вышло по полсигареты.

В Хасково приехали после обеда. Если бы шли пешком, то добрались бы скорее. По случаю пасхи нам всем дали по крашеному яйцу. Сразу после выгрузки из вагонов отправились пешим порядком в село Конуш.

28 апреля. Сегодня нам дали по четырнадцать сигарет из народных пожертвований для мобилизованных. Газета «Последняя почта» вчера писала, что каждый запасник получил из этих пожертвований минимум по три посылки.

Я всегда считал, что газеты пишут правду. Мы действительно получили по три посылки: полсигареты на станции Раковская, крашеное яйцо в Хасково и теперь опять сигареты.

1 мая. Получил два письма от Лены. Настроение хорошее. Нам выдали по сорок патронов.

5 мая. В шесть часов утра из Конуша в товарных вагонах отправились в Момчилград, а оттуда пешим строем в Маказу. Дорога туда – через горы. Воды нет. Идти очень тяжело. После продолжительного марша остановились на отдых у реки Сутлийка севернее села Чорбаджийско. Выкупались и почувствовали себя лучше.

В четыре часа пополудни снова тронулись в путь. Дорога шла по склонам Родопских вершин. Фляжки вскоре опустели – на обед давали пересоленную фасоль.

К вечеру пришли в Маказу. На ужин – рис и вода. Смертельно устали. Все завалились спать не раздеваясь.

6 мая. Юрьев день. Мы его проведем в Маказе. Нас сводили на богослужение. На обед дали жареную баранину. Порции мизерные, и никто, конечно, не наелся.

7 мая. В пять часов утра тронулись к Гюмюрджине. Через час пересекли старую границу. Встретили две свежие немецкие могилы.

Дорога вьется как змея. Красиво.

8 девятнадцати километрах от Гюмюрджины увидели еще одну немецкую могилу, а потом еще и еще.

Участок пути от семнадцатого до четырнадцатого километра был особенно трудным. В этом районе шли тяжелые бои, и в воздухе стоял густой трупный запах. Он исходил из бесчисленных безыменных могил. Жители окрестных сел, после того как фронт прошел, хоронили погибших в наскоро выкопанных ямах, кое-как присыпая землей. Кругом выстроены блиндажи. Местность опустошена и выжжена. Война!

Людей почти не видно. Новое шоссе спокойно переходят черепахи. Один солдат насобирал их целый мешок. Из них варят вкусный суп.

На повороте устроили привал. Отсюда как на ладони виден город Гюмюрджина.

Остановились на поляне севернее города. Разбили палатки. От усталости все буквально валились с ног. В этот день мы прошли по горам тридцать два километра.

8 мая. После завтрака пошел на реку искупаться. Ночью не спал от холода. Мы на юге, у самого Эгейского моря, а по ночам холодно, как в горах. В три часа дня нас отпустили в город. Вернуться нужно было к шести.

В городе запустение и нищета. Повсюду следы войны. Около нашего лагеря все время вертятся босые, оборванные ребятишки, выпрашивающие кусочек хлеба. В магазинах, кроме маслин и сушеного винограда, ничего нет. Хлеб считается роскошью. Жители получают в день по сто граммов какой-то запеченной на противне не очень густой каши. Этот «хлеб» приготовляют из кукурузы, перемолотой вместе с початками, отрубей и половы. Но и за ним выстраиваются длинные очереди у нескольких действующих пекарен.

На западной окраине города всегда стоят толпы людей, которые ждут своих родных и близких, бредущих из плена.

Однажды я видел, как на шоссе появилось несколько изможденных, едва волочивших ноги людей, которые возвращались из плена. Поджидавшие бросились им навстречу. Раздался пронзительный женский крик:

– Янис!

Женщина бросилась обнимать хромого мужчину. Тот ткнулся головой ей в плечо и зарыдал. Из его покрасневших, гноившихся глаз текли слезы.

Болгар в Гюмюрджине почти нет. Население относится к нам довольно настороженно. Только дети и старухи подходят, чтобы попросить чашку супу или кусочек хлеба.

10 мая. Нахожу у себя вшей. На улицах города началась оживленная торговля. Метр шерстяной материи идет за два куска хлеба, метр самого лучшего шелка – за буханку хлеба. Кто из военных чинов имеет доступ к хлебу, за две недели может сколотить состояние.

11 мая. Газеты приходят к нам с опозданием на два-три дня. В «Утре» прочел корреспонденцию о праздновании юрьева дня в Гюмюрджине: все дома были украшены флагами, а веселые, празднично одетые люди забрасывали солдат цветами. Раз так пишет «Утро», значит, так оно и было!

Нас подняли раньше обычного, и мы направились в Ксанти. В пути встретили несколько групп греков, возвращавшихся из плена домой. Они сражались на албанском фронте, сдерживая в течение нескольких месяцев натиск итальянской армии. Какой-то древнегреческий мудрец сказал, что когда улей защищается от медведя, то и одна-единственная последняя пчела может очень больно ужалить…

По обеим сторонам дороги – большие деревья инжира и миндаля, увитые старыми виноградными лозами. Все они буквально ломятся от плодов.

Неужели погибнет столько добра?

Совершив сорокакилометровый марш, мы остановились в двенадцати километрах от Ксанти. Позади осталось Боругольское болото. Здесь древние римляне воздвигли огромный оборонительный вал, чтобы защищаться от нападения «диких» родопских племен, не соглашавшихся отдавать свои стада завоевателям.

12 мая. Целый день отдыхаем в лагере у деревни Сахарка.

14 мая. Все утро через Ксанти и Гюмюрджину двигались немецкие части, отходившие из Западной Фракии.

На завтрак их солдаты получают бульон, шоколад, чай или кофе. На обед – мясо, кофе и шоколад. Еще фрукты. Вечером – то же.

Мы имеем все, что и они, кроме бульона, кофе, шоколада и мяса.

Получил письмо от Невены и Ящерицы. Когда человек находится вдали от родных и друзей, письма для него вроде окна, через которое он смотрит на происходящие в мире события.

18 мая. В Ксанти был Гошо и разыскивал меня. Жаль, что не смогли увидеться.

По железной дороге, проходящей мимо нашего лагеря, непрерывно мчатся в Германию товарные поезда. Вероятно, наши великие союзники начнут скоро вывозить отсюда даже камни.

22 мая. Ползут слухи, что все мобилизованные будут до конца мая отпущены по домам. А мне думается, что мы пробудем здесь еще не менее трех-четырех месяцев. Дай бог, чтобы я оказался не прав.

23 мая. Прибыли в Ксанти для участия в параде. Разместились в помещении склада американской табачной компании. И здесь так же холодно, как в Гюмюрджине. Стоит только где-нибудь расположиться военным, как возле них собираются оборванные дети, старухи и старики с мисками в руках. У нас появилась маленькая подружка, которую мы прозвали Эсмеральдой. Она почти ежедневно приходит к нашему лагерю и уже знает несколько болгарских слов. Когда мы ей что-нибудь даем, она делает нечто вроде реверанса и произносит:

– Благодарю вас, дяденьки.

Безусые ребята, большинству из которых нет еще и двадцати лет, бывают очень довольны.

Как-то после обеда возле склада собралась детвора. В тот день повар был щедрым, охотно наливал по второму черпаку, и многие солдаты отдавали эту добавку детям.

Я поднялся на второй этаж склада, в котором мы размещались, и открыл окно. Взгляд мой привлекла девушка, одетая во все черное. Она стояла в углу двора и смотрела на детей, которые бережно несли миски, наполненные супом.

Вдруг девушка приблизилась к ограде, там было несколько парней из нашей роты. Она подошла к ним, и до меня донеслись робкие слова:

– Господа, хлеба…

Она почти рыдала. Один солдат отдал ей свою пайку хлеба.

В это время во дворе появился незнакомый поручик. Девушка хотела было удалиться, но ее настиг властный окрик:

– Ахтунг! Стой!

Она остановилась, а потом неуверенными шагами опять приблизилась к ограде.

– Что вы здесь делаете? Торговлю устроили? – закричал поручик на солдат.

– Нет, господин поручик. Просто она хлеба попросила, – отозвался один из них.

– Ага, хлеба! Его величество не затем вам его дает, чтобы вы раздаривали этим греческим потаскухам! Я вас проучу!

Солдаты отошли подальше, а поручик крикнул девушке:

– Хлеб!

Девушка молча протянула кусок хлеба и повернулась, чтобы уйти. Но поручик опять остановил ее:

– Постой!

Хлеб он тут же бросил в глубину двора, где была большая куча мусора.

– Марш в помещение! – рявкнул поручик на солдат.

Затем он приблизился к девушке и быстро повел ее на противоположную сторону. Он уже не кричал, взгляд его стал даже любезным, хотя и теперь лицо сохраняло хищное выражение. Время от времени он брал девушку за плечо, наклонялся к ее уху и что-то горячо шептал. Та все время пятилась от него, пока не уперлась спиной в ограду. Тут поручик поднял вверх руку и, показывая два пальца, громко крикнул:

– Хлеб!

Девушка отрицательно покачала головой.

– Хлеб! – показал три пальца офицер.

Девушка опять покачала головой и попыталась убежать.

– Хлеб! – растопырил все пять пальцев поручик.

Одним рывком девушка высвободилась из его рук и что есть силы бросилась бежать по улице.

24 мая. Сегодня праздник![6]6
  24 мая в Болгарии отмечается День славянской письменности и культуры.


[Закрыть] Можно гордиться тем, что наш народ дал славянским народам письменность.

28 мая. Стоит неимоверная жара. Ночами иногда идут ливневые дожди. Этой ночью на наши палатки с неба обрушился целый водопад. Мы думали, что все смоет. Желявский разделся догола, киркой и лопатой прорыл канаву возле палатки, чтобы ее не затопило. Вернулся весь посиневший от холода. А днем невозможно дышать от духоты.

3 июня. Нас подняли по тревоге в четыре часа утра. Построили на плацу, разбили на группы и отправили в Ксанти.

5 июня. «Душа у меня – душа черная» – так сказал один умный человек. А так как я Добри, то целый час простоял под ружьем…

Вскоре после прибытия в Ксанти нам приказали собрать трофейное оружие. Когда бои в Греции прекратились, солдаты, возвратившиеся с фронта, побросали оружие прямо на полях, в оврагах, под мостами и в канавах.

Часть его, главным образом пушки и пулеметы, собрали немецкие трофейные команды, а много винтовок, пистолетов, гранат и патронов припрятало в своих домах и огородах греческое население.

Болгарские власти решили провести повальный обыск у всех жителей городов и сел Фракии. Полиции это было не под силу, потому привлекли нас. На долю нашего полка выпало проведение обысков в Ксанти.

Узнав, что нам поставлена такая задача, я тут же собрал полковой актив. Было решено поговорить с солдатами, чтобы они не очень усердствовали и не выдавали полиции тех людей, у которых замечали что-нибудь недозволенное.

К обыскам командование подготовилось как к настоящей военной операции. Нас разделили на группы по пять человек. Группы должны были действовать следующим образом: один солдат стоял у входа, двое – по сторонам дома, наблюдая за окнами, чтобы никто через них не мог убежать, а старший группы вместе с одним из солдат производил обыск.

Самым надежным в моей группе был Желявский, и я взял его помогать в обысках.

В первых двух домах были только женщины. Мы наскоро прошли по комнатам, открывали шкафы, заглядывали под кровати. Конечно, нигде ничего не нашли.

В третьем доме нас встретил на ходу одевавший куртку высокий человек с курчавой шевелюрой и чуть горбатым носом.

На наше приветствие он ответил по-болгарски.

– Когда-то дружил с ребятами, жившими в болгарском квартале, и еще не забыл язык, – пояснил он, видя наше недоумение.

Мы разговорились. Оказалось, что хозяин работал на табачном складе, а сейчас безработный, как и большинство табачников. Немцы вывезли почти весь табак.

– Отдохните, – предложил Аргир (так звали этою человека) и указал нам на стулья.

Желявский захотел пить и вышел с хозяйкой в кухню. Я поддался обаянию, которое исходило от этого красивого человека, и присел на край большого, окованного медью сундука. В углу стояла этажерка с книгами, на столе светился радиоприемник. Тогда это было редкостью в доме рабочего, и так как Аргир понимал по-болгарски, я решил поговорить с ним.

– Какие новости передают? – спросил я, показывая на радиоприемник.

– Всякие.

– Ну о чем же все-таки сообщают?

– Англичане – о том, что спустили новый крейсер, немцы – что потопили два крейсера, а русские – что построили новый завод.

Когда он говорил о русских, то многозначительно посмотрел на меня.

– Да, они много строят… Ведь для себя работают.

– Вот именно для себя. Они понимают, что такое тяжелая индустрия.

Разговаривая, мы незаметно перешли на типично партийный жаргон, по которому всегда можно узнать коммуниста, где бы он ни жил – в Болгарии, Греции, Аргентине или Алжире. Под конец, чтобы показать, что мы не зря приходили, я встал, заглянул под кровать, а затем приподнял крышку сундука.

– Ну-ка давай посмотрим, сколько пулеметов у тебя припрятано здесь…

Аргир так и застыл на месте. Но я почувствовал: еще секунда – и он набросится на меня.

Сверху в сундуке лежала разная одежда, а под ней – несколько винтовочных обрезов, пистолеты, гранаты, патроны.

Я опустил крышку сундука, повернулся спиной к хозяину дома и как бы между прочим тихо сказал:

– Такие вещи в сундуке не держат.

Аргир молча, испытующе посмотрел на меня. Потом сказал:

– Правильно. Не ожидал я…

– Ладно. Только поскорее убери это из дому, потому что могут нагрянуть другие, и тогда беды не миновать.

Аргир тяжело, устало опустился на стул.

Тем временем вернулся Желявский.

– Пошли, Никола. В этом доме ничего подозрительного нет.

Хозяйка предложила нам перекусить, но мы спешили.

– Давай, Аргир, приходи как-нибудь к казарме, потолкуем, – сказал я, прощаясь.

Так я установил связь с Греческой коммунистической партией. Аргир оказался одним из партийных руководителей в области. Он часто приходил к нашему лагерю. Чтобы не вызывать подозрений, я всегда выносил ему несколько кусочков хлеба, затем мы быстро обменивались новостями и договаривались о времени новой встречи.

Новости, сообщаемые Аргиром, я передавал своим товарищам активистам, а те информировали остальных ребят в батальонах и ротах.

В нашем полку служил некий майор Сыбчев. Вряд ли римские патриции обращались так со своими рабами, как он с нами. Не существовало таких обидных слов, ругательств, оскорблений, которые бы он не пускал в ход при каждом удобном случае.

Однажды я дежурил по роте, был одет по всей форме, с повязкой на рукаве, так что издали можно было видеть, что я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

Сыбчев пришел в казарму и начал ругать солдат, а потом без всякого повода набросился на меня. Я не стерпел:

– Господин майор, вы не имеете права нас оскорблять.

– Молчать, идиот! – крикнул майор и, схватившись за саблю, быстро приблизился ко мне.

В военном уставе ясно сказано, что часовой, а также дежурный по роте или полку неприкосновенны. В случае же нападения или опасности они не только могут, но и обязаны применить оружие.

– Стойте, господин майор! – крикнул я и взялся за рукоятку висевшего у пояса ножа.

Все солдаты, находившиеся в помещении, собрались около нас.

Майор остановился с перекошенным от ярости лицом.

– Прошу, господин майор, не нарушать устав, или я буду действовать в соответствии с его требованиями.

Сыбчев в растерянности огляделся и увидел разгневанные лица солдат. Он понял, что, если дело дойдет до суда, все будут свидетельствовать против него. А я продолжал держать руку на рукоятке ножа. Офицер не сомневался, что я непременно воспользуюсь им, если хоть пальцем тронет меня. Он повернулся и быстро вышел из казармы.

Его проводили громким улюлюканьем, которое потом еще долго не затихало. И чтобы восстановить порядок, пришлось употребить власть, которая дана мне была как дежурному. Ребята умолкли и вскоре разошлись.

В то время я был зачислен в отделение при штабе батальона. По штату значился трубачом.

Командира батальона майора Стоянова только недавно назначили, и во время первого смотра он останавливался перед солдатами, узнавал их имена, должности, расспрашивал о семьях. Наконец остановился передо мной:

– Как твое имя?

– Добри Маринов Добрев.

– Два раза Добри. Браво. А службу несешь добре?

– Так точно, господин майор.

Моя подтянутость, наверное, ему понравилась, и он продолжал расспросы:

– Какую должность исполняешь?

– Трубач без трубы, господин майор.

По лицу его пробежала тень недовольства, и он пошел дальше, ничего мне больше не сказав. Потом, видимо, расспросил обо мне командира взвода и на следующее утро, проходя вдоль строя, снова остановился передо мной:

– Что ты хмурый, трубач? Как туча черная…

Накануне нам сделали противохолерные уколы, и я действительно чувствовал себя паршиво.

– Не может же человек всегда быть веселым!

– Душа у тебя черная, Добри. И чтобы она посветлела, тебя надо почаще ставить под ружье на солнце. Если это лекарство не подействует, тогда пропишем еще порцию.

Унтер-офицер и несколько солдат хихикнули, а Стоянов, довольный своим остроумием, пошел дальше.

6 июня. С утра были на реке, купались и стирали. Настроение у всех хорошее. Агентство «Портянка» передало «достоверную новость», что до пятнадцатого июня нас демобилизуют. Аминь!

8 июня. Сделали третий противохолерный укол. «Портянка» внесла поправку в позавчерашнее сообщение. Увольнение будет не до пятнадцатого, а с двадцать второго июня. Разламывается голова, чувствую, что свалюсь. Половина роты слегла. Все от уколов.

9 июня. От Лены пришло две посылки сразу. Созвал всех приятелей, и устроили царский пир.

14 июня. Валентина Гризодубова совершила беспосадочный перелет на расстояние 14 048 километров. Отец ее работает механиком на стройке. Самолет отечественного производства. Браво, Валя!

21 июня. Суббота. Я дневальный. Ничего не случилось.