Текст книги "Мургаш"

Автор книги: Елена Джурова

Соавторы: Добри Джуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Георгий вынул из ранца баночку с душистым мармеладом:

– Угощайтесь, ребята!

Караульный отведал мармеладу и махнул рукой на нас. Мы пошли к укреплениям, но, скрывшись из виду, сразу же свернули в лес. Час спустя, сделав большой круг, вышли к старому шоссе на Дардере, а потом направились в село Лыджа, известное своими минеральными водами.

Не прошли мы и трехсот метров, как перед нами появился какой-то полицейский чин с аксельбантами верхом на красивом коне золотистой масти. Мы с Георгием остолбенели. Что делать, если он потребует документы? Единственная надежда на то, что он не обратит на нас внимания. Бежать нельзя, это возбудило бы подозрение, поэтому мы спокойным шагом направились навстречу офицеру. Приблизившись на десяток шагов, отошли в сторонку, чтобы дать ему дорогу, и любезно поздоровались:

– Доброго здоровья!

– Здравствуйте!

Полицейский окинул нас рассеянным взглядом и проехал мимо, не сказав больше ни слова. И на этот раз пронесло! Мы облегченно вздохнули. И вдруг Георгий сжал мне локоть:

– Смотри…

Навстречу нам из-за поворота показался полицейский с винтовкой за спиной. Воротник его куртки был расстегнут, в одной руке он держал фуражку, а тыльной стороной другой руки вытирал пот, обильно струившийся по лбу. По-видимому, это была охрана начальника. Нельзя было позволить ему задуматься над тем, кто мы. Мы ускорили шаг, и я еще издалека спросил:

– Почему пешком?

Георгий не дал возможности ему ответить:

– Начальство только что проехало. Говорит, что не видел края красивее этого.

– Ему легко говорить, он на лошади, – пробормотал полицейский. – Закурить нет?

Мы угостили его сигаретой, пожелали успеха в службе и продолжили путь.

Центр села Лыджа обошли стороной. Нам хотелось есть, но останавливаться было нельзя: полицейские находились поблизости.

К вечеру подошли к Златограду. Там было несколько закусочных и две гостиницы. Мы выбрали ту, что находилась на окраине города. Георгий очень устал и настаивал, чтобы хоть эту ночь поспать по-человечески.

И мы решили разыграть сценку, чтобы как-то объяснить потерю документов. Я прикинулся пьяным, навалился Георгию на плечо, а он начал втаскивать меня по лестнице на второй этаж.

Немного спустя в комнату вошел хозяин. Я лежал поперек кровати в одежде и ботинках.

– Пожалуйста, господа, ваши документы.

Георгий подал свои и принялся меня тормошить:

– Дай твое удостоверение!

Я промычал что-то нечленораздельное. Георгий начал рыться в моих карманах. Не найдя там ничего, принялся меня ругать за то, что я нализался как свинья и что из-за меня он не может лечь и выспаться как следует.

– Может, переспим эту ночь, а завтра разберемся? – спросил он хозяина.

– Нельзя. Полиция категорически запрещает. Придут проверять – наложат на меня штраф.

– Но тогда мы сами заплатим. У его отца вальцовая мельница… – начал изворачиваться Георгий.

Однако хозяин оставался непреклонным, и Георгий принялся опять меня трясти:

– Вставай, пойдем в закусочную. Может, ты там потерял удостоверение, когда расплачивался?..

Нам тут больше нечего было делать. Георгий снова взял меня за талию, и так, в обнимку, мы вышли из гостиницы.

На улице было темно. На первом же перекрестке я «протрезвел». Решили, что Георгий вернется в гостиницу и скажет, что я остался ночевать в корчме, где пил. Иначе поступить мы не могли. Наши вещи остались в гостинице, и, если за ними не вернуться, хозяин заподозрил бы неладное и известил полицию.

Всю ночь я провел под открытым небом, а рано утром мы с Георгием встретились в городской кондитерской.

27 апреля. Пока я дожидался Георгия, в кондитерскую вошло несколько парней. Они говорили громко, шумели. Я понял, что это новобранцы. Подошел к ним и незаметно вступил в разговор. Ребята должны были ехать на грузовике до Момчилграда в сопровождении подпоручика.

В это время в кондитерскую вошел Георгий. Я сказал ребятам, что мы работаем на руднике и хотим проехать в Пловдив, но у нас нет денег.

– Давайте с нами, – предложил один высокий паренек.

– А можно?

– С нами все можно!

Мы залезли на грузовик, и немного спустя подпоручик дал команду трогаться. До Момчилграда ехали без происшествий, около казармы простились с ребятами и направились в ближайшую корчму, где оставили свои ранцы. До вечера просидели в кондитерских и в парках, стараясь не попадаться никому на глаза, а когда стемнело, пошли на вокзал. Билеты взяли до Пловдива, и после полуночи перед нами засияли огоньки города.

28 апреля. В Пловдиве на станции поезд стоял около получаса. Мы слезли, чтобы поразмяться и купить билеты до Софии. В Момчилграде мы нарочно взяли билеты только до Пловдива, чтобы запутать следы, если полиция погонится за нами.

Встали в очередь за билетами и начали считать деньги. Оказалось, что нам хватит на билеты только до Вакарела.

Делать было нечего. Взяли билеты до Вакарела. А потом опять пошли пешком. В седловинах лежал густой туман, но мы шли быстро, гонимые желанием как можно скорее добраться до дому.

В сущности, домой никто из нас идти не собирался. Для нас дом был запретной зоной, так как шпики наверняка уже несколько дней наблюдали за нашими квартирами. Нам хотелось только добраться до Софии.

После нескольких часов усиленного марша мы подошли к окраинам столицы. Здесь нам с Георгием предстояло расстаться. Мы крепко пожали друг другу руку и разошлись.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

28 апреля 1942 года. Пять часов вечера. Каждый месяц в этот день я ходила делать очередные взносы за радиоприемник. Вдруг на трамвайной остановке возле станции Подуяне я увидела маму и тетку Райну. Они махали мне руками. Когда я подошла, Райна обняла меня и прошептала на ухо:

– Добри бежал из лагеря. Передал, чтобы ты шла домой и ждала его.

В мое сердце вселились одновременно и страх и радость. Пришел! Бежал!

– Добри просил тебя приготовить ему одежду и оружие. Ты знаешь, где их взять.

Две ручные гранаты по-прежнему хранились в радиоприемнике, а пистолет – под стрехой. Вернувшись домой, я достала новый костюм Добри, выгладила его еще раз и стала ждать. Уже стемнело, когда во двор вошли Георгий Ковачки с женой Пешкой. Пешка была беременна, ступала тяжело, и Гошо держал ее под руку.

– Поздравляю!

Я поняла, что его прислал Добри.

– Где он?

– У нас.

Я стала надевать пальто.

– Погоди, – жестом остановил меня Гошо. – Стефан здесь?

– Здесь. В кухне.

– Добри сказал, чтобы ты оружие дала ему. Он отнесет.

– Куда?

– Я ему скажу, – уклончиво ответил Гошо.

Немного спустя Стефан вышел с пистолетом и гранатами в карманах.

– А теперь давай вещи Добри.

Я открыла гардероб.

– Его брюки я надену прямо на свои, а Пешка наденет пиджак под пальто. Она беременна, и это не будет бросаться в глаза.

– А когда я его увижу? – спросила я.

– Не спеши. Мы выйдем, а ты подожди немного и ступай за нами. Только иди осторожно, оглядывайся, смотри, чтобы не выследили.

Гошо с женой под ручку медленно пошли по темной улице. А я осталась ждать. Казалось, прошел целый час, но, взглянув на часы, я увидела, что не прошло и пяти минут.

Наконец и я пошла вслед за Гошо. Шла не торопясь, внимательно осматриваясь. Не скрывается ли кто позади меня в темноте? А так хотелось бежать, лететь птицей! Вот и дом Гошо. Я еще раз оглянулась и нажала на ручку двери. В темном коридоре меня обняли сильные руки.

Это был Добри.

2

– Руководство лагерной подпольной партийной организации сообщило, что вы исключены из партии. – Маленький Пешо растягивал слова и как-то насмешливо глядел на меня. – И ты, и Георгий, и еще некоторые…

Я поднялся со стула и снова сел. Такими словами не шутят, да и Петр Вранчев не такой человек, чтобы смеяться надо мной.

– За что?

– За неподчинение партийному решению, за недисциплинированность. Словом, за бегство из лагеря.

Что теперь делать?

Я бежал из лагеря, выполняя указание партии, а теперь меня исключают за это. Что делать? Зачем мне нужна свобода, если я окажусь вне партии?

Вскоре после возвращения в Софию мне удалось связаться с Пешо Майной и Желязко Колевым. Несколько дней спустя я встретился с Петром Вранчевым и теперь стоял перед ним, а он встретил меня такой страшной вестью: исключен из партии.

Я поймал его взгляд и, словно не веря этим словам, спросил:

– Это правда?

– Правда! – улыбнулся Пешо. – Верно, лагерное руководство исключило тебя, но мы считаем, что вы с Георгием, а также и другие товарищи, которым удалось вырваться из заключения, поступили правильно, и не признаем решения о вашем исключении.

Он подал мне руку, и я сжал ее изо всей силы.

– Что ты собираешься теперь делать?

– Если меня не оставят в Софии и не пошлют еще куда-нибудь, могу поехать в родные места – в Троянско. Горы знаю хорошо, они очень удобны для организации партизанской борьбы.

– Ладно. Это мы решим потом. А сейчас надо подумать о надежной квартире. Таких, как ты, с «партийными взысканиями», несколько человек. Можно вас объединить в одну группу.

3

Если человек находится на нелегальном положении, обычно нет труднее проблемы, чем подыскать надежное убежище. Большинство тех, к кому можно было бы обратиться, сами находились в таком же положении, как и мы. Самыми верными нашими помощниками в эти дни стали беспартийные товарищи. Будь по-моему, я бы считал их партийный стаж с того дня, когда они дали приют первому из наших людей, руководимые одной только человечностью, и поставили тем самым на карту свою жизнь и имущество, жизнь своих детей, свою безопасность и благополучие.

За все время жизни в подполье я старался строго придерживаться правила никогда не оставаться долго на одной и той же квартире. Еще до встречи с Петром Вранчевым я обеспечил себе верное убежище – дом Васо и Невены Пиговых.

С Васо Пиговым мы подружились на военной службе в Беломории. Это был один из самых активных членов нашей армейской ячейки. Прощаясь, он дал мне свой адрес:

– Непременно приходи, бай Добри, с Леной! Невена будет очень рада.

О Невене я знал, что она во всем похожа на мужа – такая же худощавая, такая же синеглазая, веселая и добродушная. У них было двое детей, и жили они в трехэтажном доме на улице Царя Симеона. Когда мы впервые пришли к ним, дверь открыла молодая женщина в кофте с засученными рукавами. Ее взгляд на секунду задержался на Лене, затем она посмотрела на мои усы, и сразу же ее лицо озарила улыбка:

– Ты Добри? А она Лена?

Она подала нам обе руки и звонким голосом позвала:

– Васо, Васо, посмотри, кто пришел!

Так началась дружба наших семей.

Поэтому сразу же после прибытия в Софию я пошел к Васо. Он работал в инспекции труда и ведал страхованием рабочих. Встретил он меня как брата:

– Когда тебя выпустили?

– Я сам себя выпустил.

– Убежал?

Я кивнул головой.

– Где же ты сейчас живешь?

– Где придется.

– Будешь жить здесь, – заявила Невена. – Здесь спокойно. Потом можешь пожить у брата Георгия, а потом у других наших родных.

– Верно, Добри. У нас тебе будет удобно. О твоем пребывании в лагере никто из соседей не знает. Сделаю тебе ключ, чтобы не звонить, когда запоздаешь…

4

Дверь легонько скрипнула. Я читал «Записки Захария Стоянова» и не поднял головы: подумал, что вошел Петко. И в тот же миг чья-то тяжелая рука опустилась мне на плечо.

– Ты что здесь делаешь?

Я поднял глаза. Передо мной стоял Тоне Периновский.

– Друг!..

Оказалось, что спустя несколько дней после нашего бегства из лагеря вырвался и он с Иваном Шоневым и Иваном Колчаковым. Добирались до Софии долго. Только Ивану Колчакову не повезло: его арестовали. А Тоне и Иван Шонев благополучно прибыли в столицу.

– Мне дали задание разыскать тебя. Ты, Иван и я будем действовать вместе. Таков приказ.

Как хорошо, что нас теперь трое! И один из этих троих не кто-нибудь, а Тоне Периновский! Я почувствовал себя так, как будто с моей спины свалился тяжелый груз.

5

Принято окончательное решение – мы уходим в партизаны. Уже установлена связь с двумя товарищами из окружного комитета партии – Борисом Нованским, которого я знал раньше, и Костой Чекеларовым.

Представители окружного комитета мне сообщили: «В Ихтиманском крае существует нелегальная группа. Можете присоединиться к ней, но, если у вас имеются другие соображения, скажите. Соберитесь вместе, обдумайте и решите».

И вот мы трое – Тоне, Иван и я – собрались в нашей штаб-квартире, в доме Петко, и думаем. Предложение присоединиться к ихтиманцам пока оставили в резерве: если не придумаем ничего более толкового, отправимся туда. Но мне что-то не очень хотелось идти в эти незнакомые края, и я предложил Троянские горы:

– Там есть такие места, что один человек целый полк может задержать. И лес кругом, и люди свободолюбивые – горцы.

Тоне и Иван слушали внимательно, расспрашивали о деталях плана.

– Можно, – сказал Тоне. – Можно, но лучше, если мы образуем отряд, который будет действовать вон там… – И он показал рукой на затянутую синей дымкой тумана гору Мургаш, хорошо видную из окна.

Идея заманчивая. Образовать партизанский отряд, база которого видна из окон военного министерства, из кабинета Гешева, из царского дворца… Да ведь это чудесно!

– Каждый выстрел будет слышен в Софии, – произнес я.

– А что, разве это плохо? – перебил меня Иван.

Мы с Тоне улыбаемся.

– Напротив! Правда, слишком близко к главным силам противника – армии и полиции…

– Волков бояться – в лес не ходить!

– Нет, Иван, – вмешивается Тоне. – Это серьезное возражение, но Добри не знает, что у нас за горы. Чтобы перетрясти мургашские леса, этим господам потребуется не одна, а две армии. Там есть такие укромные места, что в них и сам черт не найдет наши базы и землянки.

Я соглашаюсь, но тут же замечаю:

– У нас нет связи с местным населением.

– Ну, – возражают Тоне и Иван, – как раз это-то имеется.

Тоне из села Столник, Иван из Ботунца. Там у них и родные и знакомые.

– Так что же? – спрашивает Тоне. – Решено организовать отряд в Мургаше?

– Решено, – соглашаемся мы.

Этот вариант радует меня: буду близко от Лены, от нашего ребенка, который родится.

Однако такое решение должен утвердить окружной комитет партии, а возможно, и ЦК.

Через три дня получаем ответ: «Руководство одобряет предложение о создании партизанского отряда в районе Мургаша».

6

С Иваном Шоневым (партийная кличка Митре) я встречалась только один раз, но знала его по рассказам Иванки.

Двадцать пять лет дружбы связывали нас с того дня, когда я впервые увидела Иванку, до утра, когда мы проводили ее в последний путь. И за все эти двадцать пять лет мне ни разу не пришлось ее упрекнуть в том, что она поступила не так, как нужно.

В 1935 году Иванка, скромная, стеснительная девушка-портниха, полюбила Ивана, дерзкого, смелого парня, сапожника по профессии.

– А какой у тебя Митре? – спросила я однажды.

– Нежный, – тихо ответила Иванка.

– Неужели нежный?

В моем голосе прозвучала нотка удивления, и, возможно, поэтому, повторив слово «нежный», она добавила:

– Только раз был со мной суровым.

Было начало 1937 года. Иванка стояла, запахнув пальто, и ждала Митре на Подуянском мосту. Январский ветер поднимал снежную пыль и бросал ее в лица замерзших прохожих. А Митре все не было. Наконец он вышел совсем с другой стороны, откуда она не ждала его, взял ее под руку, и она молча пошла с ним.

– Получил разрешение…

– Получил?

– Через неделю уезжаю в Париж, а оттуда потайным путем в Испанию.

– А паспорт?

– Его я уже давно выправил.

С самого начала формирования интернациональных бригад Иван Шонев попросил партийное руководство разрешить ему отправиться в Испанию бороться за свободу испанского народа, бороться против фашизма, одинакового во всех странах. И это разрешение пришло.

– Я уезжаю на войну, – сурово сказал Иван. – Возможно, вернусь, а возможно… Не жди меня… Неизвестно, что со мной будет. Встретишь другого, кто тебе понравится…

– Я буду ждать тебя, Иван, – прошептала Иванка.

– С письмами будет трудно. Знаешь ведь – фронт, война…

– Буду ждать, пока не вернешься.

И стала Иванка ждать. Письма приходили, хотя и с большими перерывами, шли с фронта возле Толедо, из Мадрида, из концлагерей Франции, а Иванка все ждала.

Однажды в 1940 году я встретила ее красивой и помолодевшей. Лицо ее излучало счастье:

– Вернулся! Но еще в полиции.

Однако вышло не так, как она думала. Пока он лечился после боев и странствований, пока искал убежище, чтобы зажить семьей, его снова арестовали и отправили в лагерь. Затем крышей над ним стали буковые леса Мургаша, и только один раз мне удалось увидеть его запавшие от усталости глаза, полные той чудесной, благородной ненависти, без которой в мире невозможна красота.

Снова потянулись месяцы борьбы и ожидания. Иванка была связной в отряде «Чавдар», снабжала партизан продуктами, одеждой и оружием, устраивала подпольщикам жилье, работала днем и ночью, потому что заработанные ею деньги не были ее деньгами, а принадлежали тому большому, страшному и прекрасному, у которого много имен – борьба, свобода, счастье, и… Иван.

Помню ночь на 10 сентября 1944 года. В квартире Сотира собралось более двадцати человек. Все громко разговаривали, пели, снова заводили разговор, пока, устав, не заснули. Только нам с Иванкой не спалось. Мы сидели у окна и тихо беседовали. Сказать, что мы обе были счастливы, недостаточно. Трудно найти слова, чтобы выразить то, что мы чувствовали. В тот день нам сообщили, что никаких плохих известий о Лазаре и Митре нет.

Потом мы расстались. И встретила я Иванку спустя несколько дней. Радость померкла в ее глазах, но надежда не угасла.

– Как живешь, Иванка?

– Жду.

О Митре никто ничего не знал. Все надеялись, что, может быть, он попал в какой-нибудь дальний отряд, что, возможно, отправился в Югославию, и ждали его возвращения.

Ждала и Иванка.

А потом пришло известие, что Митре убит. Но Иванка продолжала ждать. Ждать до последнего дня своей жизни.

С тех пор прошло много лет. Иванка переселилась в новую квартиру, в ее комнате появились ореховая двуспальная кровать, ночные тумбочки и трехстворчатый гардероб. А на стене висел снимок. Подобная фотография была и у нас с Добри – воспоминание о нашей свадьбе.

– Когда ты ее сделала?

Улыбка не сходила с лица Иванки:

– Мы не успели сняться во время свадьбы. Так вот я дала карточки его и мою одному фотографу. Он искусно соединил их так, что выглядит как настоящая. Не правда ли, как настоящая?

– Правда, Иванка, как настоящая.

За несколько дней до ее смерти я навестила Иванку в больнице. Она тяжело дышала под кислородной маской. Слова с трудом выходили из ее разъеденной болезнью груди:

– Скажи… Лазару и Цветану… хочу их видеть.

Она хотела видеть Лазара и Цветана, Добри и Тоне, товарищей, с которыми Иван сколачивал отряд «Чавдар».

Когда мы все трое уселись вокруг ее кровати, она улыбнулась:

– Теперь мне лучше. Прошу только об одном вас, Лазар и Цветан, не можете ли вы мне устроить дыхательный аппарат? – Она собралась с силами и прошептала: – Много прошло, пройдет и это…

Сердца мужчин всегда суровее наших. Они заговорили почти веселым тоном о каком-то новом открытии, а я вышла из палаты – сказала, что хочу пить…

7

В наших партизанских правилах было несколько неписаных законов, первый из которых гласил: каждый партизан должен безропотно переносить холод и зной, голод и жажду.

Толкователем этого закона чаще всего был Митре. Случалось, придут в отряд новые товарищи, а как раз в этот момент мы без крошки хлеба и без горсти муки. Пройдет день, два, заведующий хозяйством раздает на завтрак по кусочку сахару, на обед опять по кусочку сахару, вечером снова сахар. Тогда наступала очередь Митре.

Сидим мы возле тлеющего костра, сосем сахар и пьем большими кружками воду. А он подбросит в огонь сухих веток, подождет, когда они вспыхнут ярким пламенем, и начнет:

– Это было на фронте под Толедо. Марокканцы целыми днями поливали нас огнем, но особенно высовываться из окопа не смели – наши снайперы только этого и ждали. Оружия и боеприпасов у нас было мало, приходилось беречь каждый патрон. Надо было ждать, когда они поднимутся в атаку, вот тогда мы и встречали их в штыки. Они рукопашной боялись больше всего.

Случалось, интенданты забывали о нас. Проходит день, два, три, никто не показывается. Впрочем, к этому мы привыкли. Поэтому в каждой роте пришлось образовать специальную группу по снабжению.

Самое близкое село было в десятке километров, да что толку, если и придешь туда? Глаза у крестьян ввалились от голода, а дети, завидев нас, подбегают и просят хлеба.

В окрестностях Толедо живет одна гигантская ящерица, достигающая весом несколько килограммов. У нас были специалисты по ловле этих ящериц. Пойдут на охоту и меньше чем с пятью штуками не возвращаются. Мы сдерем с них кожу, вычистим, и жаркое готово…

– Ну и как оно? – спросит кто-нибудь.

– Вкусное, похоже на рыбу.

Митре рассказывал об интернациональных бригадах. Перед нами оживали улицы Мадрида, бойцы с пятиконечными звездочками на пилотках, героические женщины и девушки, превратившие кварталы города в огромные баррикады.

– Бои были тяжелые, жестокие, рукопашные. Чаще всего наши ребята погибали от потери крови. Если бы удавалось вовремя сделать переливание и в лазаретах имелось достаточно крови, многие наши бойцы остались бы живы.

Однажды мы увидели на улицах Мадрида кое-где на стенах небольшие листки, напечатанные на тонкой цветной бумаге:

«Граждане Мадрида, раненым бойцам нужна кровь. Прием с девяти часов утра в центральном военном госпитале».

Перед листком, появившимся на перекрестке в нашем районе, в двухстах метрах от передовой, толпился народ. Люди читали и молча расходились.

«Ничего не даст этот листочек», – подумал я при виде истощенных, измученных, похудевших лиц горожан.

На другой день командир послал меня с пакетом в штаб. Еще не было и шести часов утра, когда я проходил мимо госпиталя, а там, построившись в очередь по двое, уже ждали сотни людей.

Через три дня на улицах появились новые объявления. Они сообщали, что в течение последующих семи дней кровь принимать не будут – не во что ее собирать.

О себе Митре не любил рассказывать. Но мы хорошо знали, что тот, кто вынес с поля боя раненого командира, кто трое суток без хлеба и воды просидел в засаде, был наш Иван.

– После окончания войны в Испании попал во Францию. В «прекрасной Франции – колыбели мировой демократии» мы сразу же очутились в лапах жандармов. От границы до лагерей, расположенных в песках на берегу Атлантического океана, шли пешком. По дороге население пыталось давать нам еду, но полиция получила строгие указания из Парижа не допускать никакого контакта между бывшими бойцами интернациональных бригад и французскими рабочими и крестьянами.

Наш лагерь был рассчитан на двадцать тысяч человек. С трех сторон его окружали ряды колючей проволоки, вдававшиеся на десятки метров в море. В первый же день я решил бежать. Обошел по суше весь лагерь в поисках удобного для побега места, но ничего не нашел. Тогда пришла мысль бежать морем. Однажды вечером я собрал свои вещи в ранец, туда же сложил костюм и ботинки, а когда ночь стерла границу между сушей и водой, добрался до берега. Волны скоро скрыли меня от людских глаз. Обогнув проволоку, поплыл вдоль берега. Вскоре одежда и ранец стали тянуть ко дну, но я продолжал плыть, так как знал, что вблизи лагеря находятся скрытые секретные посты. Затем вышел на берег, выжал одежду и оделся. Чтобы согреться, начал хлопать себя по плечам и бедрам. Добравшись до какого-то проселка, пустился бежать. Когда остановился, от меня валил пар.

В эту ночь я прошел более двадцати километров. Но наутро меня поймали: измученный, в мятой одежде, я бросался в глаза людям, словно во весь голос заявлял: «Смотрите, я беглец».

Меня вернули в лагерь и посадили в карцер. Но, как только выпустили, я убежал опять, на этот раз по суше. Снова поймали. Я бежал в третий раз. Потом в четвертый. Пятая попытка была удачнее. Я бежал с двумя нашими товарищами болгарами. Мы пересекли всю Францию, и нас поймали только у самой бельгийской границы. Но началась война, и французское правительство нуждалось в рабочих руках, чтобы укреплять свою северную границу с Германией. Там уже работало много товарищей из интербригад. Мы хотя и получали приличное питание и одежду, все же были на полутюремном режиме.

Когда немцы напали на Францию, нас эвакуировали на юг. Мне с двумя товарищами удалось ускользнуть, и мы попали в район Дюнкерка.

Начался штурм. Немецкие самолеты с воем обрушивали свой бомбовый груз на город и окопы, тяжелая артиллерия методически обстреливала намеченные цели метр за метром. Это был сущий ад. Чтобы укрыться, мы залезли в один заброшенный бункер. Когда возле укрытия рвался снаряд или мина, казалось, что кто-то втыкал нам в уши раскаленную иглу.

В нескольких метрах от бункера находился склад спиртных напитков. Мы почуяли это по запаху: один снаряд попал в огромную бочку с ромом – и запах спирта заглушал запах гари, запах крови. Мы доползли до этого склада, вооружились бутылками и пили без перерыва трое суток. А что нам оставалось делать?..

Много еще мытарств перенес Митре, пока пересек Бельгию, Германию, Чехословакию и Румынию и добрался до болгарской границы. Здесь его схватила полиция и несколько недель подряд расспрашивала бойца о «приключениях» в чужих краях. Наконец его выпустили, чтобы сразу же арестовать и выслать в лагерь Крсто Поле.

С Митре я встречался в городе, видел его в лагере, но все это были случайные встречи. И вот теперь с этим человеком, о котором в то время я знал еще мало, мы должны были сколотить партизанский отряд.

8

Командиром будущего отряда был назначен Тоне Периновский, его заместителем Иван Шонев, а политкомиссаром я.

Прошел почти год с того момента, когда на города были сброшены первые бомбы, когда загремели первые артиллерийские залпы, извещавшие о начале самой большой битвы в мировой истории.

Давно отшумели крики гитлеровцев о молниеносной войне, которая за пять недель поставит на колени восточного колосса. Давно прошло и время, когда мы думали, что советский народ быстро разгонит фашистский сброд.

Шла страшная, суровая война по всем законам военного искусства, и победить должен был тот, у кого больше танков и самолетов, лучше военачальники, крепче тыл и сильнее моральный дух народа.

Неприятель использовал все преимущества, которые ему давала внезапность нападения. Немцы заняли огромные территории с многомиллионным населением и мощной индустрией. Но советские люди в оккупированных районах не падали духом: возникшие повсюду партизанские отряды громили немецкие тылы, сковывали силы врага.

У нашего отряда была такая же задача, как и у всех советских партизанских отрядов, как у всех партизан в завоеванной, но не покоренной Европе.

На мой взгляд, в Болгарии в те годы положение с точки зрения развертывания партизанского движения было довольно сложным.

После успехов гитлеровцев в Европе границы болгарского государства раздвинулись почти до тех пределов, какие были определены Сан-Стефанским договором. Этот простой факт, как его ни истолковывай, не мог не нравиться нашим людям. Кроме того, германские войска в Болгарии вели себя довольно корректно. Вмешательство в наши внутренние дела было завуалировано дипломатическими маневрами. И трудно было объяснить народу, что в конечном счете гитлеровцы принесут Болгарии только зло.

Первыми вступили в борьбу против монархо-фашистской власти кадровые партийные и комсомольские работники. Именно из них сколачивались первые партизанские отряды. В те дни партизанская борьба еще не была так популярна, как в 1943—1944 годах.

И все же никто из нас даже на миг не мог представить себе другого выхода, чем суровая, тяжелая, исполненная смертельного риска борьба.

На первом же совещании было решено, что мы с Тоне осмотрим места будущих партизанских действий, а Митре останется в Софии. На него мы возложили ряд организационных задач, первой из которых было снабжение нас оружием и продовольствием.

Во второй половине мая Тоне и я, одетые как туристы, тронулись к Мургашу. Ноги мягко ступали, утопая в прошлогодней листве вековых буковых лесов, где было темно даже днем. На Злой Могиле нас встретил звон многочисленных колокольчиков. Неподалеку паслось более ста овец, а посредине стада, словно сойдя с картины, стоял, опершись на толстый посох, пожилой овчар.

– Бог в помощь, дедушка!

– Доброе здоровье! Куда направляетесь?

– На прогулку.

– Откуда вы?

– Из Софии.

– Так, так… Верно говорят, что у софиянцев нет других забот, – проворчал дед и замахнулся палкой на сбившихся в кучку овец.

Тоне открыл коробку с сигаретами:

– Закуривай!

– Спасибо…

Пастух взял сигарету, постучал ею о почерневший ноготь, затем вытащил трут и огниво и долго выбивал искру.

Дед Цветан, так звали старика, был из села Елешницы. Всю жизнь он провел здесь, в горах, и никто лучше него не мог рассказать нам о здешних местах и людях. Он оказался очень разговорчивым, хотя и держал себя вначале довольно неприветливо.

У деда Цветана нашелся хлеб трехдневной давности, вино семилетней выдержки, свежее молоко и брынза. Все это он предложил нам. Вечерами сидели мы у огня, курили, разговаривали.

Дед Цветан оказался русофилом, с удовольствием рассказывал про поход генерала Гурко, о котором знал от своего отца, описывал пути, по которым прошли разведчики генерала, показывал места, где когда-то находились окопы.

Нашей главной задачей было научиться ориентироваться среди моря хребтов во всякое время – днем и ночью, в дождь и туман, разведать, где проходят дороги и находятся колодцы, где расположены загоны для овец, где удобнее всего устроить место для засады, что представляют собой местные полицейские и сельские кметы, полевые сторожа и лесники. Все это мы постепенно узнавали от нашего пастуха.

Сначала запомнили названия хребтов, затем узнали все о дорогах и колодцах, а вечером возле костра повторяли маршруты и подробно расспрашивали старика обо всем виденном нами во время дневных скитаний.

Каждый день мы проходили по нескольку десятков километров по трудной, незнакомой местности. Вечером возвращались усталые, но довольные, потому что места эти действительно оказались пустынными, люди встречались редко.

Во все близкие и дальние загоны мы приходили с приветом от деда Цветана, и пастухи принимали нас как своих. Они угощали нас пенистым молоком, а мы их – сигаретами.

Партизаны в этом краю тогда вообще не появлялись, так что никому не казалось подозрительным наше долгое здесь пребывание.

Представление деда Цветана о софиянцах как о бездельниках, по-видимому, разделяли и остальные пастухи. До конца нашего пребывания на Злой Могиле дед Цветан верил, что мы лодыри, без дела шляющиеся по пустынным горам.