Текст книги "Отпечатки"

Автор книги: Джозеф Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– Джуди… – предостерег Тедди.

– Ну, это правда… но я совсем не завидую. Я уверена, он этого заслуживает. Фрэнки – уж точно. Однако должна признаться, что капельку обрадовалась, когда Лукас запретил шторы. У Джона их дюжины были, купленных бог знает где – в «Харродсе» или еще где-то, я так думаю, – для всех этих огромных окон, но Лукас не уступил. Джону пришлось выбросить их все на помойку, правда, Тедди? Бедный старина Джон. Ладно – это все, Джейми? Да? Хорошо, тогда – давай мы покажем тебе дорогу в твой новехонький дом мечты. Гм – Джейми, дорогой мой, – теперь, когда мы все друзья… не думай, что я, гм, – ну понимаешь, вроде как заостряю на этом, но…

– Да? – подтолкнул ее Джейми. – Что?

– Ну, в общем, пока мы стояли тут и так приятно болтали… ты выкурил штуки три этих твоих вонючих сигарет. Лукас не?..

Джейми страдальчески кивнул.

– О да. Он предупредил. Я из-за этого вообще-то дергаюсь ужасно, Джуди. Четыре, на самом деле. Я выкурил четыре. Я, видите ли, заядлый курильщик. Это будет… непросто. С другой стороны, есть и плюсы – меня совершенно не волнуют шторы: у меня нет никаких штор. У меня и мебели-то нет, если честно.

– Не переживай. Все скинутся. Как обычно. А что до курения… я могу тебя полечить. Хочешь? Хочешь попробовать? В порядке соседской взаимопомощи.

– Ну да, конечно – конечно. Но – секс… курение… между ними должна быть некая связь, как ты думаешь?

Джейми выплюнул окурок своей последней, оххх – надолго, наверное. Иисусе. Единственная причина, по которой я так долго болтаюсь снаружи, если себе не врать. Как только войду – все кончено.

– Вообще-то я никогда об этом не думал. О связи, – ответил он. Ну, то есть: дайте-ка мне минутку подумать. Секс без сигареты после, разумеется, совершенно немыслим… но откуда мне знать, сочтут ли нормальные люди это связью? В смысле, для меня все, что угодно – абсолютно все – без сигареты до, после и двадцати, черт возьми, сигарет посредине настолько невозможно… О господи. О боже, боже…

– Не переживай, Джейми, – подбодрил его Тедди. – Всех нас выводит из себя какое-нибудь правило. Джон с его шторами и парковкой – твои сигареты… Что до меня, то мне не слишком нравится манера Лукаса обращаться по фамилии, но что уж тут. Знаешь что – мы поможем. Поможем тебе. Тебе понравится в Печатне, честно. Ты ее полюбишь. Мы все ее любим.

Джейми кивнул:

– Я знаю. Я знаю, что полюблю. Я уже ее люблю. Ну ладно, вы двое: покажите мне дорогу. Да, Джуди, вот – вот мои чертовы «Голуаз». Забери их, спрячь и не говори мне, где.

Джуди засмеялась и сунула пачку в карман.

– Хорошо, Джейми – я их зарою. Нет, лучше – я скажу тебе, что я с ними сделаю: привяжу к камню и брошу в реку. Но ты видишь, я была права насчет Тедди, а? Я же говорила, что у него бзик. Господи боже – это всего лишь фамилия.

Они были, то и дело уверяла его Джуди, уже почти на месте (совсем рядом) – но Джейми совершенно точно по первому разу не помнил этот бесконечный путь; быть может, Джуди, совсем как мой давешний таксист, чьи воспоминания мне предназначено судьбой хранить вовеки, воображает, будто я могу оценить экскурсионный маршрут. Могла бы оставить это на другой раз, когда они, все трое, не были бы нагружены, как мулы, – движение поминутно прерывалось кем-нибудь – обычно Джейми, – чтобы подобрать очередной обломок, с грохотом выпавший из какой-нибудь искренне ненавистной коробки или сумки, плохо увязанных вместе. (Честное слово – когда в следующий раз соберусь путешествовать, задолго до судьбоносного момента львиную долю барахла отправлю прямиком в мусорный бак. Который, кстати, где? Надо выяснить чертову уйму таких вот мелких деталей, что сейчас больше пугает, чем возбуждает.) Боже, знаете, я уже так давно не бывал в новом месте, что почти забыл, как это все бывает. Так что это одна забота. Но это же отнюдь не большая забота, верно? Да уж – намного меньше, чем замаскировать, задушить, безжалостно повергнуть на землю, избить и уничтожить чудовищную мысль, огромную и бесформенную, поглотившую все его существо, – словно каждый волосок на теле превратился в шип. Интересно – такова была следующая лихорадочная, отчаянная надежда Джейми, – если я вдруг стану совсем беспомощным (невеликое преувеличение) и, допустим, даже в некотором роде жалким (вот уж легче легкого) – быть может, Джуди тогда забудет тот вздор, что я наплел ей про «Голуаз», и – ну может ведь такое быть? – сунет мягкую пачку обратно в мою ладонь? Вы как думаете? Ах, эти белые цилиндрики, плотно набитые ароматным наслаждением: как потребно мне ощутить сие утешение – жестокий, похотливый, ужасный зуд в горле, хорошенько затянуться – на полсигареты – чтоб до самых пяток пробрало желанным ядом. (Господи, как я малодушен.)

Но сейчас конец путешествия, чувствовал Джейми, уже совсем приблизился (Джейми узнал, никаких сомнений, это высокое и необычно узкое окно, вон там, со старыми мутными и зеленоватыми армированными стеклами, и восхитительный ряд больших железных крюков, на каждом висит слегка побитое, но все еще ярко-красное металлическое ведро со словом «Пожар», жирно намалеванным поперек черной краской через трафарет; во всех налита вода – не замаранная, был вынужден отметить Джейми, обычной накипью расплющенных сигаретных окурков). Разумеется, заключил он, подобные приметы должны быть везде: мне еще предстоит их обнаружить.

А еще справа от очень короткой лестницы, ведущей вниз, в темноту, кучкой стояли люди. Похоже, девчонки – всего лишь пара девчонок, если со спины глядеть… а рядом с одной, теперь я вижу, настоящая девчонка, маленькая девочка, школьница – не старше, ох… не знаю, если честно, не старше чего – я плохо определяю возраст, особенно когда они такие маленькие… но если взять за эталон Бенни, ей, наверное, сколько – десять? Больше? Вряд ли намного больше. Может быть и намного больше, не знаю – но она такая крошечная. И знаете, это так странно – видеть здесь ребенка (настоящего ребенка, я хочу сказать, – в отличие от прочих нас); вот уж чего не ожидал в глобальном плане Лукаса.

– Ага! – крикнула Джуди, когда они потащились вперед, упрямо волоча свою смехотворную ношу, – и одна из девушек (и в вихре ее разворота Джейми узрел всего лишь очень дерзкий и гладкий конский хвост, что, согласитесь, большая редкость в наши дни) обернулась к ним в некоей тревоге и даже, пожалуй, намереваясь спрятать за спиной какую-то вещицу. – Да у вас тут настоящий шабаш! – крикнула Джуди с этим ее характерным непомерным и хозяйским апломбом – и все трое, она, Тедди и Джейми, с огромным и взаимным облегчением наконец-то свалили проклятые коробки и увертливые сумки.

Встревоженное лицо хвостатой девицы моментально раз гладилось от облегчения при виде Джуди (так что да, подумал Джейми: она была взвинчена до того).

– А, это ты, Джуди? – привет, детка: как дела? Как вы, ребята? Тедди?

И пока Джейми покорно и безошибочно отмечал ее гнусавый американский акцент (Джейми он скорее нравился), девица вновь извлекла на свет божий маленький красный телефон, который инстинктивно спрятала в ладони.

– Мобильники что, тоже запрещены? – спросил Джейми как можно любезнее (опять новые люди: как много людей – у меня от них голова кружится).

Джуди сморщила нос и прищурилась: словно голос был отдан и сейчас находился в полном равновесии, оставляя Джуди балансировать на самой грани в ожидании решения, по какую сторону плюхнуться.

– Мобильники, по правде говоря, это как бы ни то ни се… – медленно вынесла вердикт она. – Правда, Кимми? Ладно, смотрите все – это Джейми. Наш новенький. Кимми – и Дороти… – Вторая девица поспешно и, кажется, неохотно явилась в поле зрения. – И, конечно, нельзя забывать о маленькой Мэри-Энн, правда? Мэри-Энн – поздоровайся с Джейми.

Маленькая девочка давно уже на него таращилась, Джейми ощущал это всей шкурой. Миленькая крошка; но лучше бы смотрела куда-нибудь в другую сторону. (о боже правый, мне нужна сигарета…)

– У тебя, – пропищала Мэри-Энн, – есть дети, Джейми? С которыми можно играть?

Джейми глупо улыбнулся, тыльной стороной ладони отер нижнюю губу, пошаркал ногами и чуточку покраснел – в общем, проделал весь стандартный набор реакций на вполне разумный вопрос, заданный ребенком с распахнутыми глазами.

– Ну, э – нет, вообще-то нет. Нет. Боюсь, что нет. Ну то есть, на самом деле есть, да, – маленький мальчик. Мэри-Энн. Его зовут Бенни, да. Но его нет, гм, – как бы нету здесь. Так что нет.

Мэри-Энн закрыла глаза и весьма глубокомысленно кивнула, будто ничего другого и не ожидала.

– Понятно, – сказала она. – Еще одна разбитая семья.

– Ради бога, Мэри-Энн! – фальшиво выбранила ее Дороти. – Не слушай ее, гм, – Джейми, да?

А затем все лицо ее внезапно обрушилось внутрь себя – глаза исчезли, щеки сморщились. И когда рука Кимми быстро и инстинктивно упала Дороти на плечи и будто начала втирать в них столь необходимое утешение, Джуди в тот же миг шагнула вперед, как бы заслоняя, принимая, если нужно, пулю на себя.

– Ой, Дороти… ой, Дороти… – нежно заворковала она. – Не надо расстраиваться. Пожалуйста. Тише. Все хорошо. Понимаешь? Все хорошо…

– Пошли, До, – сказала Кимми бодрее. – Все, мы отчалили, ребята. Да, насчет мобильников, Джейми. Джуди права – они не то чтобы совсем под, ну ты понимаешь – Зэ, А, Пэ, Эр, Е, Тэ, О, Эм, да? Просто, ну – не стоит ими пользоваться, если Лукас где-то рядом. Вот, по-моему, и все. Не то чтобы он, ну – понимаешь, сделал что-нибудь или, понимаешь, – что-нибудь сказал… просто… ну, вроде как, ты просто знаешь, что ему нравится, а что нет, да, и, ну – он последний парень на земле, которого захочешь расстраивать, правильно?

И в ответ Джуди, Тедди и Джейми торжественно и в унисон кивнули. Мэри-Энн все еще смотрела Джейми в лицо – прямо, однако совершенно равнодушно – а Дороти (которая ей, значит, кто – мать, что ли? На то похоже, ага) почти пришла в себя, яростно кусая губы и пальцами осторожно надавливая по очереди на веки.

– Извини… – прошептала она. – Просто иногда – она такое выдает… Господи, мне и так тяжело…

– Эй, До, – мы уходим. Увидимся за ужином, ребята. Приятно было познакомиться, Джейми. Чувствуй себя как дома.

И Джейми признал, что ему немало полегчало, когда эта троица отбыла: Кимми теперь держала Дороти за плечи и направляла ее, словно та заблудилась или ослепла, – а маленькая Мэри-Энн крайне благородно прикрывала тыл и замыкала шествие с видом человека, чья почетная обязанность – поддерживать сверкающий шлейф в поистине королевской процессии.

– О, привет, ребята! – практически заорала Кимми и впорхнула в широко открытые двери их огромных апартаментов. – Как раз пыталась до вас дозвониться. Я думала, вы уже ушли. Эй, Мэри-Энн, – не хочешь приготовить нам кофе? Нормально? До – ты приляжешь или как?

– Мы уже уходим, – улыбнулась маленькая, убийственно хорошенькая японка, а Дороти покачала головой и не сдвинулась с места. – Куб вон там сбоку, Кимми, и три картины уже закончены. Остальные – на следующей неделе. Пока, Кимми. Пока, Дороти. Пойдем, Ларри, – шевелись.

Высокий и очень худой молодой человек, сидевший на полу, с наслаждением расплел скрещенные ноги и мало-помалу, хрустя суставами, вернулся в перпендикулярное положение; угловатость его движений напомнила Кимми старую складную плотницкую линейку из дерева и меди, пару которых она когда-то вставила в рамку и продала за пять тысяч долларов как часть одной из случайных серий концептуальных произведений.

– О, супер – просто супер, Лин. Я срочно простимулирую галерею. Кофе, значит, не будете? Ну ладно. Увидимся во вторник, да?

– Ага, во вторник. Около десяти, пойдет?

– Отлично. Супер. И да – спасибо, Ларри, ага? – сказала Кимми, выпроваживая их и не сводя заинтересованного глаза с бесконечно забавного зрелища – аккуратного, но довольно плоского задика Лин, ходившего вверх-вниз ходуном под плотно облегающими, тесными, черными как ночь лакированными джинсами – которые, как Кимми как-то раз клялась Дороти, Ларри наверняка ежеутренне зашивает на Лин, пока та затаивает дыхание (или, может, я не знаю – она их просто никогда не снимает). Лин, разумеется, семенит – характерно, как все японки: на вид ей как будто больно, да? Как будто долго-долго скакала на ком-то диком, а он брыкался.

– Пошли, До, – сказала Кимми, потянув на себя дверь, но до конца не закрыв. – Садись рядом и остынь, хорошо? Я разожгу огонь, так будет лучше. – А потом добавила громче, чтоб ее расслышали поодаль: – Эй, Мэри-Энн, моя сладкая булочка, – как там дела с кофе?

– Прости за то, что я устроила… – жалобно произнесла Дороти, утонув в глубоком и очень длинном диване, обитом кремовым ситцем, – который столь многими вечерами сжимал в объятиях всех троих, а иногда еще Майка и Уну.

Кимми сидела на корточках и свертывала в трубочки страницы, выдранные из старых глянцевых журналов – а может, и из новых, мне лень проверять, да и какая, нафиг, разница? А сейчас она расторопно бросала их в пасть здоровенной черной чугунной пузатой печки, квадратной, ухмыляющейся на своих больших, толстых, широко расставленных львиных лапах.

– Эй, До, – это же я, не забыла? Вообще не нужно извиняться.

– Ну… просто я в таких ситуациях всегда чувствую себя – уууу… непроходимой идиоткой. Особенно с незнакомцами. Я когда-нибудь – а? Кимми? Как по-твоему, я когда-нибудь перестану думать об этом негодяе? Вот было бы здорово – просто не описать, как здорово, если б можно было просто влезть себе в голову и выкинуть из нее всю боль, и беспокойство, и обиду, и, ох – боль… и сложить их куда-нибудь подальше, в коробку, например, а потом, блин, спокойно себе жить дальше. Потому что жизнь хороша, да, – я это знаю, не надо мне говорить. Если бы не он. Просто это так тяжело – тащить это все. Если он – если он ушел, то почему он тогда не может просто уйти?

– Я тебе говорила, До: пусть это тебя не волнует. Ну просто – он этого не стоит. И кстати – кто из них стоит?

Дороти вроде как засмеялась (и вроде как храбро), рассеянно щупая уголок одной из трех новых картин на столе.

– Куб хорош, – сказала она, бросив взгляд на оранжевую перспексовую коробку, набитую до краев туго закрученными перьями. – Они куриные, перья?

– Без понятия, – ответила Кимми. – По-моему, она говорила, что гусиные. Я не спрашивала.

– Она ужасно хорошенькая, Лин, правда? – легкомысленно спросила Дороти. – Мне всегда так казалось.

Кимми уже запалила огонь, и через несколько секунд яркое жаркое потрескивание заполнило пустоту – словно огромный зубастый рот монстра целиком пожирал мерцающие тыквы.

– Она так не думает, – ответила Кимми, падая обратно на диван, почти на Дороти, чьи волосы тут же принялась лениво теребить. – Однажды она мне сказала, что порой по-настоящему – ну, ненавидит то, как она выглядит, представляешь? Ей кажется, что у нее такой вид, словно кто-то со всей дури вмазал ей сковородой по лицу. А по мне, так она очень пикантная. Парням такие нравятся.

– Ха! – фыркнула Дороти. – Парням! Да им любые нравятся, а? Поначалу. Парни. Ха! Может, мне стоит – да, так я и сделаю, – внезапно решила она, взвившись и немедленно успокоившись. – Пойду и помогу Мэри-Энн – малышка может принести только одну кружку. Пойду и поставлю все на поднос. Печенья хочешь?

– Конечно… – согласилась слегка теперь занятая Кимми, которая критически щурилась на три новые картины. – Печенье. Здорово. Ну еще бы…

За неполной перегородкой, двумя ступеньками ниже, располагалось бесконечное, балочное, с высокими сводами пространство, которое они называли кухней. На самом видном месте стояла большая стальная промышленная плита с четырьмя духовками и блестящим коническим навесом – Кимми привезла ее из своего старого дома в Фулеме, и никто никогда на ней не готовил. Высокий американский холодильник, однако, был при деле – они зависели от него (он был их спасительной нитью), ибо Кимми и Дороти постоянно что-нибудь грызли, и, конечно, из-за ароматизированных кубиков льда для Мэри-Энн, которая теперь добавляла их, кажется, абсолютно во все – даже в кукурузные хлопья, положенные ей во время вечернего чая (а особенно они полюбились ей с шоколадным молоком). Дороти обрадовалась, что пришла вовремя – электрический чайник громко заворчал, угрожая катапультироваться прежде, чем выключиться, – потому что маленькая Мэри-Энн, она вполне справлялась (она справлялась и прежде), но все же Дороти никогда не была вполне довольна – непросто было сдерживаться, когда Мэри-Энн храбро и крайне осторожно снимала чайник, сосредоточенно сдвинув брови.

– Дорогая, дай мамочке. Можно, я закончу, хорошо?

Мэри-Энн лишь пожала плечами и уступила место матери.

– Что ты думаешь об этом мужчине, – заявила она (поскольку это не был вопрос – нет, это было заявление). – О новом человеке. О Джейми. И еще другие, мне Уна говорила. Еще трое, и один из них – повар.

– Слава богу, – ответила Дороти, вываливая на большую квадратную тарелку сладкое сахарное печенье, которое очень нравилось Мэри-Энн, я совершенно уверена, но Кимми им просто никак не насытится. – Если опять эта кошмарная тушенка!.. Уже и комплименты говорить сил нету. Бедный Майк.

– Так странно, – серьезно произнесла Мэри-Энн, – когда приходят новые люди. Мне нравится только с теми, кто уже пришел.

– Ну, я тебя понимаю, дорогая, – посочувствовала Дороти (конечно, дорогая, потому что я сама это чувствую). – Но ты должна помнить, что мы – мы сами когда-то были новичками, помнишь? Совсем недавно. И ты помнишь, какими ужасно добрыми все были к нам? И как мы с ними поладили? Теперь мы должны вести себя так же, правда? Иначе, понимаешь, – иначе печать на всем не та. К тому же – всех их выбрал Лукас, верно? Это очень важно.

И Мэри-Энн заметно просветлела.

– Да, – кивнула она – уже решительнее и, кажется, вполне довольная (не странно ли, поразилась Дороти: все эти американские горки детских настроений?) – Да. А если их выбрал Лукас, значит, они точно хорошие, правда, мамочка? Лукас никогда не ошибается. Хочу, чтобы все были как Лукас. Правда, чудесно было бы?

– Да… – замялась Дороти. – Да. Да – наверное, было бы чудесно. Но у нас ведь есть настоящий Лукас, верно? И его нам всем за глаза хватит. Человеку нужен только один Лукас.

Мэри-Энн яростно закивала.

– Он… великий, – безапелляционно провозгласила она. И, глядя на Дороти, твердо прибавила: – Я его ужасно люблю.

– Да, он такой, – согласилась Дороти. – И мы все его любим. Пойдем, солнышко, – поднос у меня, так что просто неси за мной печенье, хорошо? Ай! Осторожнее, милая… не тяни так мамочку – я чуть все не уронила. Ну что такое, Мэри-Энн?

И ее глаза, ах, ее глаза – когда глаза Мэри-Энн снова уперлись в нее, такие огромные, круглые, вот-вот брызнут слезами, от которых, Дороти знала, она и сама немедленно разрыдается… в этот миг она почти ненавидела своего трижды проклятого мужа, далекого отца этого хрупкого существа. Почти, да – но никогда, о черт, никогда совершенно. Если бы только она могла срезать с себя лохмотья былой нежности и заботы, броситься в пропасть, в бездну, в грязь, взорвавшись каскадом раскаленных докрасна брызг чистой, злой, острой, как шипы, ненависти – быть может, ее излечило бы подобное кошмарное прижигание? Нет. Не судьба. Похоже, она обречена на выматывающую слабость и болезненные воспоминания обо всем, что она в нем любила и так хотела вернуть.

– Лукас… – начала Мэри-Энн медленно – будто сомневалась, вдруг то, что она собиралась произнести (даже прошептать, и только мамочке), – грязно и порочно. – Он ведь никогда, правда, мамочка? Никогда от нас не уйдет.

По крайней мере сейчас Дороти могла во всю глотку дать выход своему осуждению столь дикой и невообразимой мысли.

– Лукас? о господи, Мэри-Энн – о чем ты говоришь? Мы же все собрались здесь только благодаря Лукасу. Гм? Лукас – это и есть мы, правильно, дорогая? Как он может нас покинуть?

– Я знаю… я знаю, мамочка, конечно, знаю. Просто иногда… некоторые люди уходят. Я вот что. Хотела сказать.

– Я знаю, цыпленочек. Я знаю. Слушай, пошли уже – бери печенье и пошли, ага? Вот умница. Бедняжка Кимми – она, должно быть, уже в отчаянии.

Примерно так и оказалось.

– Черт! – выдохнула Кимми, когда они вернулись. – Я уж думала, вы спать завалились. Дай мне «Фиг Ньютон»[25]25
  «Фиг Ньютон» (в Европе «Фиг Ролл») – мягкое печенье с инжирным джемом, впервые произведенное в 1891 г. близ городка Ньютон, штат Массачусетс.


[Закрыть] – надо поднять сахар. Два «Фиг Ньютона». Послушай, До, – как тебе картинки? Не хуже последней партии? Лучше? Что скажешь, Мэри-Энн? Мне нравится эта. Я люблю, когда много красного.

Дороти поставила поднос. Все трое принялись грызть печенья и разглядывать свежие полотна, выстроенные вдоль стены.

– По-моему, хороши, – заключила Дороти. – Галереям понравятся. Эти, полосатые, самые коммерческие, да?

– Коммерческие! – загоготала Кимми. – Ты что, смеешься? Они проданы еще до того, как я их вывешиваю. Я на реальном подъеме. Я тебе говорю – эти детки продаются так быстро, что я не знаю, наберется ли сколько надо для выставки. Улетают по пятнадцать тонн за штуку, грех жаловаться. Что-то кофе подостыл…

– Правда? Извини. Мы заболтались. А как дела с кубом, Кимми? Ты собираешься – это будет серия?

– Пожалуй, можно. Глянем, как пойдет, да?

– Я не… понимаю, – сказала Мэри-Энн. – В смысле – мамочка один раз мне объясняла, но я все равно не совсем поняла. То есть – если Лин и Ларри делают все эти вещи, как получается?..

– Ха! – засмеялась Кимми. – Как получается, что я ставлю на них свое имя, а? Детка – ты не оригинальна. Понимаешь, солнышко – искусство, сама суть искусства, да? Сейчас все пересматривается – все меняется по серьезу. Сейчас самое главное – концепция. Идея. Понимаешь? Так вот, куб. Я думаю: эй, перспексовый куб с перьями. Кто-нибудь уже такое делал? Ребятки из «Бритарта»?[26]26
  «Бритарт» – ряд выставок (1990–1991) «Молодых британских художников» (осн. 1988) – группы концептуальных декораторов, художников, скульпторов и т. д.; также собирательное название их творчества.


[Закрыть] Кто-нибудь? Вряд ли. Так почему бы и нет – и кто знает? Мы имеем огромный успех, запускаем серию – красный куб, зеленый, синий – въезжаешь, солнышко? Может, перья как-нибудь меняем. И в результате у нас на руках икона. Мы продаем ее за сколько? Скажем, тысяч за восемь или девять, самый первый – прощупываем почву. Мой агент, Марти, да? Он забирает три себе, потому что он маленький жадный сутенер и ворюга – но знаешь что: я его просто обожаю, вот что я тебе скажу. Ларри – ему мы дадим пару сотен, Лин получит сотен пять-шесть, допустим, за то, что, ну, все вместе собрала… а остальное, сладенькая моя, достанется мамочке. Нам. Тонны четыре. Ну как, круто? Поэтому я так думаю: концепция, детка. Отлично! Так что – Рембрандт? Ван Не Смог? Грызите локти, ребята. Понимаешь?