Текст книги "Отпечатки"

Автор книги: Джозеф Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Так почему, ты думаешь, он?… В смысле – почему он не станет?..

– Именно это я спросил. Первое, что я сказал. А он только помахал руками, словно говоря, ну, знаешь – «это место». Здесь. Печатня. Я знаю, что Он имел в виду. Да и ты понимаешь, Джуди. Это место. Так странно. Заставляет увидеть мир – ну, по-другому. В лоб.

Джуди кивнула:

– И иногда – в самый первый раз. Так-так. Темные лошадки. Как и все мы, я бы сказала. Кто знает, какие секреты мы таим? Что ж: еще одна маленькая тайна. Ах да, кстати о секретах, Джейми, – я умираю от любопытства: рассказывай давай. Как все, гм, вышло? Чем все закончилось? Каролина дала о себе знать? Должна сказать, мне она показалась… вообще-то я совсем недолго с ней говорила, так? Но в ней было столько злости, Джейми. Но, может, под конец она немного смягчилась? Не знаю.

– Я мечтаю тебе рассказать, Джуди. Меня просто распирает. Но пока говорить особо не о чем. Слушай, гм, – как насчет погладить меня по голове, а? Просто я, гм…

– Жаждешь?

– Жажду, ага. Вот только что накрыла. По одному пластырю ношу, Мне немного…

– Ну тогда иди сюда. Посмотрим, сможем ли мы немного облегчить твои муки. А потом, когда успокоишься, все мне расскажешь, хорошо?

– Мм, – согласился Джейми. – О да, Джуди. Да. Это необходимо.

О боже, да: да, расскажу. Потому что, ладно, знаете – мне кажется, я это все уложил, аккуратно уложил в голове (столько изменений! Какой прогресс!), но если расставить метки и пройтись по ним еще раз, и чтобы Джуди шла следом (и ах! О да! Ее длинные невесомые пальцы творят доброе волшебство с висками) – все покажется реальнее: прикрепить их… заставить их… засахариться (я редко использую это слово… ооо… ооо… череп размягчился и мне легче… Но я где-то слышал его недавно и… ах да: гирлянда. Там было что-то засахаренное, эвкалипт, что ли, – хотя необязательно…) Однако я должен сосредоточиться.

Я устроил Каролине экскурсию. Показал ей тут все. В день, когда она пришла. Боже – это было так странно, знаете. Я просто не могу объяснить – даже приблизительно. Потому что смотрите – это мой дом, да? Мы это знаем. Печатня. Такая знакомая и такая любимая. И рядом со мной моя жена, ради всего святого, – тоже такая знакомая, ну и, да, ужасно любимая, я в этом не сомневаюсь, верит она или нет (потому что когда-то ни один из нас не верил, это правда). Но сейчас я так ей и сказал. Так прямо и сказал, когда мы ехали вниз на лифте: я люблю тебя, сказал я. Я расскажу вам, как она отреагировала, что сказала, но чуть попозже, если вы не против. Потому что сначала я должен попытаться донести до вас всю странность того, что я чувствовал, гуляя с таким знакомым человеком по своему дому. Я хочу сказать, это не казалось правильным, а я так надеялся. Не склеилось. Но это потому, что Каролина сопротивляется, – я умудрился убедить себя в этом, все из-за ее сопротивления. Потому что Печатня, сами знаете, – она не имеет ничего общего с сопротивлением, да? Сторониться, отступать. Все дело в общности, да? И всеохватности. К тому же время, я знал, утекает сквозь пальцы (мы уже искали Бенни – я прекрасно понимал, что это прелюдия к их уходу), поэтому я, может, немного поспешил? Когда сказал ей начистоту. Что люблю ее.

Мы стояли уже на улице (такой солнечный день был – не знаю, помните ли вы), и она равнодушно смотрела на меня.

– Ты, Джейми, вероятно, имеешь в виду, что начал скучать по статус-кво. Я имею в виду – это, это теперь твой, если хочешь, статус-кво – да, пожалуй, это он и есть. Твоя, видимо, raison d'être.[80]80
  Разумное основание, смысл существования (фр.).


[Закрыть] Но есть и другие кусочки головоломки, так, Джейми? Которые ты хочешь вернуть на место. Самый очевидный кусочек – Бенни. И, в меньшей степени, я. Я – второй кусочек.

– Каролина. Ты, наверное, не слышала. Что я сейчас сказал. Я сказал…

– Я слышала. Я тебя слышала. Я слышала, что ты сказал.

– Я сказал!..

– Джейми. Перестань. Я же сказала тебе: я слышала. Но почему ты никогда не говорил этого, когда мы были вместе? Когда мы оба не зашли еще так далеко? Почему, Джейми, когда у тебя была какая-то женщина – почему всегда именно я должна была страдать?

Она меня выбила из седла. Признаю. Полный нокаут. Я потерпел поражение. Потому что из всех проблем, о которых, я думал, она может заговорить – моего небрежения Бенни, моих розовых очков, всех этих (как ей казалось) хипповских грез – я и секунды не думал, что она выберет такую кровоточащую и болезненную для нас обоих тему. И конечно, из всех дротиков, которые она могла в меня метнуть, из всех причин, по которым она и Бенни не должны прийти и снова жить со мной, это явно была самая острая. Потому что я знал ответ на вопрос, видите ли: почему именно она должна была страдать. Но он постыден – так постыден, что никогда не будет произнесен вслух. Страдание Каролины было необходимой и кошмарной частью этого – если его вообще можно так назвать – плана. Если я был с женщиной – а я довольно часто крутил романчики, да, сам не знаю, почему. Да, крутил. Они всегда были хорошенькими, что мне очень нравилось. Но красавицами не были, никогда (очевидно, потому я и благоговею перед Фрэнки). Такими хорошенькими, да – и, ну, очень доступными. В наши дни совсем не то, что прежде. Больше не надо ухаживать – коматозно торчать за бесконечными, дорогими и бессмысленными обедами; набивать карманы «Интерфлоры»,[81]81
  «Интерфлора» (осн. 1946) – всемирная служба заказа цветов.


[Закрыть] замечать новые прически и платья и отпускать соответствующие замечания. Ничего этого больше не требуется. Они к твоим услугам. Эти женщины, падшие женщины. Выстраиваются в очередь, как такси. И их начинает тошнить от одного твоего вида, как раз когда ты принимаешься молиться богу, чтобы никогда больше их в глаза не видеть… и танец продолжается. Но. Это было невыносимо. Что я мог выискивать и выбирать, поскольку – почему бы и нет? Я должен был оправдаться, понимаете? Перед собой. И всякий раз, когда я был в самом разгаре этих недопеченных, с сырой сердцевиной и, по сути, весьма ужасных обменов, моя яростная, отчаянная жестокость к Каролине выходила за всякие рамки. Я мог надеть свежевыглаженную рубашку (рубашку, только что выглаженную Каролиной, моей женой, для меня, Джейми, ее мужа, господь всемогущий) и немедленно отыскать в ней изъян. Легкую складку на воротничке, может быть; пуговицу, едва болтающуюся на нитке (а если там не было такой пуговицы, я сам нафиг ее отдирал). Я рвал на груди рубашку – иногда она при этом по правде рвалась, – швырял ее в угол и поносил Каролину последними словами за то, что она худшая жена на свете. Еду, которую она мне готовила, я ритуально с презрением отвергал; даже самую вкусную, ее дразнящие ароматы заползали мне в ноздри и подстегивали аппетит, пока я соскабливал содержимое тарелки в помойное ведро. Я обнаруживал грязь в самых труднодоступных углах – находил неприятные черты в характере Бенни, несомненно, унаследованные от нее. Я доводил ее до истерики (стараясь не замечать боль и недоумение в ее мокрых, испуганных глазах, опасаясь, что вид их ранит меня слишком сильно), и она принималась орать, чтобы я убирался. Пошел прочь, ублюдок, раз я такая плохая! Если тебе так противно жить здесь – пошел прочь, придурок несчастный, – вали отсюда, оставь нас! А Бенни начинал плакать. И я сваливал. Находил женщину. И говорил ей, этой женщине, что меня прогнала жена, которая меня ненавидит – которая плевать хотела на дом и семью. Мать, которая способна довести моего сына до слез. Потому что если бы жизнь дома не была такой, ох – такой ужасной, неописуемой, хуже самого худшего, разве мог бы я оправдать свой уход и искать чего-то еще? Все вверх тормашками, как минимум. Я не пытаюсь вникать глубже – и я был, говорю же, шокирован – невероятно шокирован тем, что она заговорила об этом сейчас. Пойми – я ни разу прежде об этом не заикнулся. Никому. Потому что кто мог это понять, если я и сам ничего не соображал? Но ты, Джуди, – может быть, ты меня поймешь? Найдешь в этом какой-то смысл? Может такое быть?

– Шшш… – прошептала Джуди. – Продолжай. Продолжай.

Ну ладно тогда: продолжу. Но я не могу просто оставить ее, Каролину, одну, когда в ней замуровано столько боли. Потому что теперь я знаю, каково это – как страшно холодно внутри, когда человек, единственный человек, которому тебе приходится доверять не только сейчас, но и всегда, ополчился на тебя. Из-за, понимаешь, моего отца. Который однажды… я не вспоминал об этом, ох – много лет. Мать купила мне плащ для школы. Из синего габардина, с ремнем и большими пуговицами. Отец, он этот плащ изучил – внимательно рассмотрел структуру ткани, словно подозревая, что в плаще таится оружие или контрабанда. А потом прочитал надпись на ярлыке: непромокаемый. Чушь, знаешь ли, лениво сказал мне он. Ты, может быть, в это не веришь, Джейми, – в то, что фабрикант посмел столь бесстыдно написать на вещи «непромокаемая», хотя совершенно очевидно, что она таковой не является. Потом он бросил мне вызов – вызов, которого я всегда страшился: Ты мне не веришь? Я и не верил, и не не верил – мне было плевать: это просто плащ. Мать купила мне плащ для школы: почему он стал чем-то другим? Ладно. Он велел мне надеть плащ, если я буду так любезен, и ненадолго выйти в сад. А мать спросила: зачем? Что ты делаешь? Чай мальчика уже почти готов – а на улице холодно и хоть глаз выколи. Вздор, злобно ответил отец: он же парень, так? Не ребенок. Или нет? Мать опустила взгляд. Я надел плащ (велик – он был мне велик) и пошел за отцом в сад. Я стоял там. Я стоял, а отец поливал меня из садового шланга, сверху вниз, снизу вверх, вдоль и поперек; пальцы мои закоченели и посинели, а слезы смешались с водяной пылью из шланга. Удовлетворившись, он выключил кран и подошел ко мне. Снимай, сказал он, и посмотрим, что у нас там, да? Он весил теперь добрую тонну, этот плащ, – мокрый насквозь, стекающий каплями, черный и блестящий, как спинка жука, стеганая подкладка покрылась темными мокрыми пятнами. Мой форменный пиджак промок, и рубашка под ним тоже. Брюки на коленках прилипли и немилосердно жгли кожу, и ручейки воды играли в догонялки на спине. Вот, сказал он, я же тебе говорил, да? Чушь, я же говорю. Люди, Джейми, врут: выучи это, выучи это назубок. Нельзя в наши дни, знаешь ли: нельзя по-настоящему доверять ни одной живой душе. А теперь иди в дом и выпей чаю, приятель, а то замерзнешь.

Грехи отца: они с тобой навсегда. Правда, Джуди? Обращался ли я с Каролиной так же плохо, как он со мной?

– Шшш… – шептала Джуди. – Продолжай. Продолжай.

Ну ладно тогда: продолжу. Но Каролина – что именно мог я сделать в тот миг? Продолжать? Но она же оборвала меня, разве нет? И я стоял перед ней, совершенно беззащитный. Поэтому я сказал со вздохом:

– Чудный день… – А потом я сказал: – Я не знаю, что сказать.

– Редкий случай, да? – ответила – неожиданно мягко – Каролина. – Такое от тебя услышать. Но ты прав. Чудный день. Солнце так сверкает на воде, вон там…

– Я знаю. Разве поверишь, что Сити… в смысле, мы сейчас вообще-то в самом центре, но все же здесь так… ну, ты и сама видишь. Мирно. Послушай, гм, Каролина…

– Не торопи меня, Джейми. Просто дай мне подумать, хорошо? Как по-твоему, куда мог подеваться Бенни?

– Ну – вообще-то куда угодно. Я этого не делаю, Каролина. Я не хотел. Торопить. Может, он еще с Дороти. У Дороти маленькая дочка, знаешь. Мэри-Энн. Я думаю, примерно ровесница Бенни. Вот. Может быть там. А может, у Бочки. Бочка – наш повар, хвала небесам. По правде сказать, Каролина – лучшего повара я в жизни своей не встречал. Гм… в смысле, твоя стряпня была тоже очень, гм…

– Когда ты ее ел.

– Когда я, ну – да. Да. Когда я не бесился, как бывало. И ел. Она была прекрасной. Но это как раз то, что я хочу тебе сказать, понимаешь? Я больше – больше не бешусь. Я изменился. Стал лучше. Я творю. Я не имею в виду, что пал жертвой какого-то смехотворного и нелепого обращения, ничего такого. Это совсем не так. Больше похоже на то, что, ну – весь хлам, все старье, весь мусор я словно вымел прочь, уничтожил… да просто избавился от него, блин. И обнаружил под ними замечательные вещи. Похороненные. Но…

– Ага. А мы с Бенни, значит, были…

– Нет! Нет – я о том и говорю. Я так и думал, что, если скажу все это, ты немедленно решишь, будто я имел в виду… нет. Нет-нет. Кое-чего не хватает. Ну, двух вещей – да, по правде говоря, всего двух вещей. Тебя. И Бенни.

– Мм. И если мы с Бенни переедем сюда, все будет просто великолепно?..

Джейми отвел глаза от пронзительного блеска солнца.

– Да, – сказал он очень просто. – Я правда верю, что будет. Честно, верю.

Каролина разглядывала его.

– Что ж, – сказала она. – Что ж.

И некоторое время они просто сидели и смотрели на воду.

– Я тебе все-таки скажу кое-что, – наконец произнесла Каролина. – Ужасно странно было провести с тобой столько времени и не видеть, как ты сосешь сигареты одну за другой. Ты что, правда завязал, Джейми? С ума сойти. Почему бы тебе не – закурить сейчас? Гм? Может, тебе полегчало бы. А может, полегчало бы мне.

– Мне и так хорошо. Не будем об этом говорить. Лучше поговорим о нас, а?

– Ты что, не хочешь? Не хочешь сигаретку?

Джейми шумно выдохнул и посмотрел в сторону.

– Даааа!.. – яростно выдохнул он. – Я хочу сигаретку. Я страстно хочу сигаретку. В этом-то все и дело. Да я сейчас изо всех сил вцепился в эту чертову пачку в кармане. Я стер в кровь большой палец о колесико зажигалки. Я хочу сигаретку. Боже, как я ее хочу!..

– Так почему ты не?.. В смысле, одна сигаретка тебя ведь не убьет? После того миллиона, что ты уже выкурил.

Джейми сжал губы; виду него был довольно дикий. Усилием воли он стер дерганую гримасу с лица и медленно принялся вновь дышать.

– Нет, – прошептал он. – Нет… я не буду.

Глаза Каролины широко распахнулись, она медленно покачала головой, словно узрела в яслях чудесный лик притихшего ребенка, который в свете потрясающих свидетельств вполне может оказаться младенцем Иисусом.

– Может, ты действительно изменился… – произнесла она. – Может, ты действительно стал другим…

Джейми пожал плечами.

– Я же тебе говорил… – только и сказал он. А затем: – О, смотри, Каролина – вон он! Видишь? С Мэри-Энн. Да? Девочка, о которой я говорил. Дочка Дороти. Да? Идут сюда. Похоже, чудесно поладили, правда? Щебечут вовсю.

– Это потому, – ухмыльнулась Каролина, – что они бредут рука об руку по полям Аркадии.

И Джейми – который не знал толком, как это воспринимать, – решил замять тему.

– Привет, Бенни! – восторженно закричал он, быть может, немного переигрывая в свете, ох – да всего, если честно (не только солнце освещает нас). – Мэри-Энн показывала тебе окрестности, да? Показывала ему окрестности, да, Мэри-Энн? Хорошо. Хорошо. И что ты думаешь, Бенни, старина? Супер, да?

– Не указывай ему, – тихонько произнесла Каролина, – что он должен думать, Джейми…

– Да нет, я согласен, – вмешался Бенни. – По-моему, здесь супер. Правда супер. Мне ужасно понравилось.

– Больше всего ему понравилась помадка, – засмеялась Мэри-Энн.

– Да! – согласился Бенни. – И шоколад!

– Целую кучу слопал, – улыбнулась Мэри-Энн. – Настоящий поросенок.

И Каролина немедленно была очарована и даже взволнована легкостью этой глупой болтовни. Бенни расслабился наконец – чего, о боже, он несомненно заслуживал, бедный мой человечек, после всего, через что ему пришлось из-за нас пройти (и не только в последнее время).

– По-моему, Джейми, все основное я ему показала. Он говорит, ему все нравится. Правда, Бенни? Скажи, тебе все понравилось. Кроме старого Вонючки, конечно.

И когда Мэри-Энн и Бенни забились в приступах заговорщицкого и придушенного хохота, Джейми тоже засмеялся – хотя сознавал, что совсем не понял их шутки. (Только посмотрите на Каролину: она улыбается. Такой счастливой я ее не видел с… ну, с тех пор, когда мы все были, да – счастливы.)

– Кто или что еще такое, – поинтересовалась Каролина, – этот Вонючка? Джейми? Кто-то не совершенен?..

Джейми широко открыл глаза и энергично затряс головой:

– Честное слово, я понятия не имею – впервые слышу…

– О, но ты знаешь Вонючку, Джейми! – возразила Мэри-Энн. – Хотя, наверное, я единственная, кто его так зовет. Ты его знаешь! Там, за углом! Старый!..

– О боже, да – я догадался, – догадался Джейми. – Бродяга. Господи – он вернулся, да? Нет, послушай, Каролина, – тут не о чем беспокоиться. Всего лишь бродяга. Сидит и все. Иногда я прохожу мимо, и он кажется, ну… мертвым, вроде того. Не двигается.

– Со мной он всегда говорит, – уточнила Мэри-Энн не без гордости. – Говорит, например… Скоро вы все вырастете. Вроде того. Мы дали ему помадки, правда, Бенни? По-моему, ему понравилось.

Бенни кивнул.

– Клевая помадка, – произнес он.

– Но он ужасно вонючий, знаете? – засмеялась Мэри-Энн. – На самом деле – нет, вовсе нет. Иногда чем-то пахнет, не знаю – одеколоном каким-то. Но у него лицо такое чумазое, а одежда такая… фффу, понимаете? Я спросила, почему он все время здесь болтается, а он спросил, мол, а ты почему здесь все время болтаешься, а я говорю, потому что мне тут нравится и я тут живу, а он говорит, я тут, наверное, потому же. Может, он псих, я не знаю. На самом деле он мне очень нравится.

– Мне он понравился, – сказал Бенни.

– Он безобиден, – произнес Джейми. А затем подчеркнуто повторил Каролине: – Безобиден. Правда. Просто он немного, понимаешь, – потерялся, я так думаю. В этом нет преступления.

Каролина выглядела задумчивой. Очень задумчивой. А потом улыбнулась мне – слегка натянуто, но улыбка есть улыбка – а потом практически сгребла Бенни и мгновенно (я не догадывался – не сообразил, что происходит)… они ушли. Но я успел – успел спросить ее, спросить еще раз. И на этот раз – на этот раз я ее торопил. Должен был знать. Понимаешь? Должен был. Так что я спросил ее – я сказал ей, гм – послушай, Каролина, хорошо? Прежде чем уйдешь, скажи мне – скажи, что вернешься. Да? С Бенни. И останешься. Да?

Джуди гладила Джейми по волосам уверенно и размеренно.

– И? Что она? Она ответила?

Джейми повернулся на стуле – теперь он должен был смотреть на Джуди, видеть ее лицо, ее реакцию.

– Да… – выдохнул Джейми. – Да. Она ответила. Сказала, что да. Что вернется.

– О Джейми! – воскликнула Джуди, глаза ее сверкали.

Джейми просиял:

– Я знаю. А потом я спросил: да, но когда? Скоро? Скоро, Каролина, да? Это будет скоро? И ты знаешь, знаешь, что она ответила мне, Джуди?

Джуди кивнула – глаза ее почти исчезли в лучистых морщинках радости.

– Да, – сказала она. – Каролина сказала, что да. Скоро.

Джейми выдохнул и шлепнул себя по колену.

– Да… – одними губами произнес он. – Ты права. Именно это она и сказала.

И они обнялись, по очереди повизгивая (иногда взвизги немного перекрывались).

– Ну-ну! – расхохотался Тедди, вкатывая пустую тележку. – Кое-кто чему-то очень рад! Это потому, что вы оба выучили свои роли назубок?

Джуди высвободилась из объятий все еще пыхтящего Джейми, подбежала к Тедди и обняла его тоже.

– О, лучше – намного лучше, Тедди. Каролина. Жена Джейми, да? Она переедет сюда вместе с их сыном. Ну разве не чудесно?

– Великолепно, – подтвердил Тедди. – Хотя писать для них роли уже поздновато…

– О Тедди! – притворно пристыдила его Джуди. – Опять ты со своей пьесой. Ты что, ни о чем больше не можешь думать?

– Гм… дай прикину. – И Тедди нахмурил брови, старательно изображая глубокие раздумья. – Нет… боюсь, что нет…

– Ты, – засмеялась Джуди, – просто ужасен…

– В общем, плакаты уже почти готовы, Тедди, – радостно сообщил Джейми (потому что, да, – давайте все радоваться тому, что любим). – Нужен еще один трафарет, и тогда я напечатаю, сколько нужно. На большом прессе, знаешь, выглядят просто сногсшибательно. Дизайн великолепен. Кимми заказала его одному из своих.

– О, вот это отличная новость, – восхитился Тедди. – Скорей бы увидеть… Гм. Скажи мне, Джуди, детка, – почему мы по колено в листве?..

– Гм? – отозвалась Джуди. – А, это. Ах – ну разве не прелесть? Это Пол сделал, его гирлянда. Я как раз говорила Джейми – Пол их наделал целую гору. А Джейми – хорошо, Джейми? Джейми расскажет тебе, из чего она сделана. Ну, Джейми?.. Мы ждем.

– О господи, Джуди, – я не могу, гм… ну ладно, гм – сосна, да? Кусочки стекла, само собой… А эти цветы – это, гм, – какие-то цветы. Ах да, и засахаренные груши – правильно, да?

– Браво. Цветы протеи. Дальше.

– Боже. Хорошо, гм. Палочки. Веточки. А эти толстые штуки – это, гм…

– Веточки кизила. Палочки корицы. И?..

– О боже, да – палочки корицы… и, ну…

– Эти толстые штуки, как ты их назвал, это?..

Тедди кашлянул и заговорил:

– Смолистые орехи эвкалипта, – сказал он. – Вот что это такое.

Джуди уставилась на него:

– Знаешь, Тедди – за все те годы, что мы вместе, ты ни на миг не переставал меня удивлять. Откуда, ради всего святого, ты знаешь?..

– Смолистые орехи эвкалипта? О – я думал, это все знают. Ну что – по бокалу шардоннэ? Или, может, бургундского?

Пока Тедди разливал вино, Джейми улучил минутку, чтобы еще раз быстро переговорить с Джуди в углу.

– Ну, Джуди, – что ты думаешь? Все хорошо? Да?

– Теперь все может быть хорошо – да, Джейми. Ты перестал себя ненавидеть. Вот что произошло. Ты больше не занимаешься самобичеванием.

– В этом… дело? Боже – я не знаю. Я только знаю, что мы все снова будем вместе. О господи, как это чудесно. И мы будем разговаривать – мы будем говорить. В смысле, мы с Каролиной будем говорить, да, конечно, – но мы все будем, все вместе. Потому что это необходимо, понимаешь. Это важно.

Джуди кивнула:

– Да. Важно. О, спасибо, Тедди. Мм – вкусное и холодное. Твое здоровье, Джейми. Поздравляю.

Джейми отпил из бокала и расплылся в глупой улыбке. Посмотрел на Джуди и Тедди и просто сказал: спасибо. Но это, понимаете, – важно. Говорить. Потому что иначе, ну… кончишь как Гитлеры.