Текст книги "Отпечатки"

Автор книги: Джозеф Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Мне всегда так… – задумчиво бормотал Майк, поглядывая на самый дальний держатель для картин, словно тот был в силах помочь ему выразить мысль. – В смысле – в это время года, понимаете – в самый канун Рождества… Мне всегда как бы двойственно – пожалуй, так.

Джон принял толстый и низкий бокал из вытянутых пальцев Майка и удовлетворенно погрузился в благодушие.

– Двойственно, да? Ну – это нам особо ничего не говорит, не так ли? К чему бы это? О чем он болтает, Уна? Есть идеи?

– О боже, – засмеялась Уна. – Меня не спрашивай. Я знаю меньше всех. Но думаю, он имеет в виду… что не так, Фрэнки? Тебе не нравится? Крепковато для тебя, может быть?

Фрэнки подняла взгляд, словно ее поймали с поличным. Она обмакнула ноготь в бокал (бледно-зеленоватым он был, этот напиток, но вообще-то не слишком) и очень осторожно лизнула; тень сомнения уже лежала на ее челе, балансируя на грани неудовольствия.

– Он не, гм… – отважилась она, – совсем гадкий, вовсе нет. Просто он немного… а это вообще что, Уна? Тебе нравится, Джонни? Что это мы такое пьем, Майк?

– Он определенно согревает… – осторожно высказался Джон (и подумал: да-да, согревает, так сойдет. Потому что я ее понимаю, бедняжку Фрэнки, – он определенно скорее плох, чем хорош, этот напиток, который я держу).

– Ну, это что-то вроде пунша из джина, – лишь слегка защищаясь, пояснил Майк. – Мне очень нравится. А как тебе, Уна?

– О! – воскликнула Фрэнки. – Джин. Я не люблю джин. А тогда разве можно было достать джин, Майк? Во время войны? Я думала, его было не достать. Ты же вроде говорил, что его нормировали? Что бы это слово ни означало. Они немного потеряли, если хочешь знать мое мнение. Что тут еще намешано? У вас есть шампанское? Я могу мигом за ним сбегать, если хотите, – правда, Джонни? У нас его наверху просто море.

– Ну, вообще-то это совсем не военных времен рецепт. Сюрприз-сюрприз. Он будет постарше на, ох – лет сто, наверное. Кстати, упомянут в «Рождественской песни». Ну, знаешь: Скрудж и так далее.

Фрэнки заморгала и посмотрела на него.

– Диккенс? – попробовал он. – Нет? Ну ладно. Короче говоря, в нем главным образом, ну – джин, разумеется, и, гм, – дикие ягоды и, ну – вода, разумеется. Вот и все. Если в двух словах. Что скажешь, Уна?

– Скажу, – улыбнулась Уна, – это просто чудесно… что Фрэнки может сбегать наверх и принести нам шампанского.

– Вот видишь! – засмеялась Фрэнки. – Я знала, что не одинока! Уне тоже не нравится. И спорим, что Джонни он тоже не по вкусу – просто Джонни слишком вежливый и не скажет. Прости, Майк, – я не хотела грубить. Ну так что, сходить за шипучкой? Да?

– Если тебе и правда не нравится, – слегка обидевшись, уступил Майк, и демонстративно допил свою порцию (в результате чего следующие слова прохрипел), – ну… тогда не пей, Джин. То есть, Джон.

– Может быть, – очень медленно высказался Джон, – бокал шампанского будет чуть больше соответствовать времени года?..

– О боже, ты просто потрясающий, ты это знаешь, Джон? – вскричала Уна. – Как повезло нам и как не повезло дипломатическому корпусу. Майк, его тошнит от твоего пунша, это ясно как божий день. А тошнит его потому – ты должен это признать, Майк, дорогой, – потому, что этот пунш отчетливо склоняется к статусу мерзости. Фрэнки – шампанского: сей же момент. Прости, дорогой, но нужно смотреть правде в глаза.

Фрэнки уже продиралась сквозь бесконечные охристые коридоры и коричневые перегородки Майка и Уны.

– Ну… – признал Майк, собирая почти нетронутые бокалы. – Это был всего лишь эксперимент. В конце концов, Лукас пьет джин…

– Мм, – промычал Джон. – «Танкерей» с оолонгом. Это немного другое.

Майк кивнул:

– Да, наверное. Впрочем, ладно – ничего страшного. Я же говорю – это была всего лишь идея. Я имею в виду, что я, пожалуй, именно это имел в виду. Ну, когда сказал, что мне как-то двойственно. Я имею в виду, понимаете, – я вот что имею в виду: у нас здесь так много всего, верно? Нам всем невероятно повезло. Фрэнки может просто сбегать наверх за прохладным шампанским – а вечером нас ждет Бочкино пиршество. Я хочу сказать, это прекрасно, конечно, это прекрасно…

– Да, – с готовностью согласилась Уна. – И еще как.

– Прекрасно, – повторил Майк. – Я знаю. Я о том и говорю. Просто я никак не могу отделаться от мысли, что, понимаете, – во время войны…

– А, – произнес Джон. – А.

– Ага – ты понял, да, Джон? В войну – в это время года, понимаете, домохозяйка как-нибудь – бог ее знает, как – раздобыла бы жестянку «Спама» или, может, приличный кусок сыру, или еще что-нибудь. Или даже выменяла у фермера, ну, не знаю – цыпленка какого-нибудь или пару яиц. И сейчас ломала бы голову над пирогами, пудингами и прочими сластями – дешевыми и сытными, знаете, но для нее дело чести приготовить их целую гору, причем вкусную. Мандарины, если повезет, и уголек в носке[82]82
  Согласно поверью, хорошим детям Санта-Клаус в носки, развешанные у камина, кладет подарки, а непослушным – угольки.


[Закрыть] – по паре шестипенсовиков в детские ладошки, если совсем шиковать… но вся семья вместе, понимаете? Ну – не считая тех, кто сражается, разумеется. На войне. И всего два драгоценных дня, чтобы этим насладиться. Самодельные игрушки… а потом снова за работу. За труды праведные.

– Ну, – начала Уна. – В смысле, да – я понимаю, конечно, я понимаю, Майк. Вообще-то мы ведь это уже обсуждали? Но даже это, знаешь ли – на самом деле это очень – ну, это немного слишком радужный взгляд на предмет, правда? В смысле, у них были трудности – настоящие муки. Мы разве хотим повернуть время вспять?

– Ну конечно, не хотим, – охотно согласился Майк. – Я о том и говорю. Мы все стали неженками. Если с нами тут случится что-нибудь хоть чуточку плохое – иногда я задумываюсь, знаете, сможем ли мы, ну – справиться, вот. В смысле – хоть чуточку плохое. Я уж не говорю о голоде, затемнении, бомбардировках и прочем. И о том, чтобы сидеть в очередной канун Рождества и гадать, сможет ли твой муж, сын, отец – гадать, увидишь ли ты их еще когда-нибудь. Вернутся ли они вообще…

– Нездорово, Майк… – предупредила Уна.

– Ну да, нездорово – я и сам знаю. Извините, и все такое. Но иногда я немного беспокоюсь, знаете. По-моему, я только и делаю, что благодарю свою счастливую звезду – благодарю ее каждый день, если честно, – но в то же время гадаю, что, черт побери, мы будем делать, если она вдруг мигнет и небо почернеет. Двойственно, понимаете. Двойственно. Я поэтому и смешал этот на редкость кошмарный напиток – да, все нормально, Уна: я знаю, что он кошмарный. Извини, Джон. Просто решил, ну – попробовать…

А потом в комнату влетела Фрэнки (что явно и основательно взбодрило Джона, ибо смотрите: да посмотрите же вы на ее великолепную кожу, высокие-превысокие скулы, глянцевый водопад волос и эти огромные, просто огромные сверкающие глаза. И это вы еще не видели тела – которое во многих отношениях просто невообразимо прекрасно).

– Слушайте: я не знала, какое принести, ничего? – выдохнула она и выставила на стол три блестящие зеленые бутылки. – Не знаю, зачем вам все эти коридоры и изгибы, правда не знаю, Майк. Вечно я стукаюсь обо что-нибудь, и этот старикан на меня с фотографии таращится. Ну, Черчилль который. Ладно – смотрите: я принесла «Кристаль», «Болянже» и еще «Асти».[83]83
  «Кристаль» (с 1876) – легендарное Шампанское от винного дома «Луи Родерер». «Болянже» (осн. 1829) – французский винный дом, специализирующийся на производстве шампанского, символ качества. «Асти спуманте» (с 1868) – итальянское мускатное игристое вино, содержание сахара выше, чем у шампанских вин.


[Закрыть] Лично мне больше по вкусу «Асти». Остальные, по-моему, недостаточно сладкие.

Майк принес чистые бокалы (хотя такие же толстые и низкие, с неудовольствием заметила Фрэнки).

– Видите? – сказал Майк – может быть, даже себе самому. – Так много. Так много. У нас так много…

– Майк, – очень мягко произнес Джон. – Просто наслаждайся. Рождество ведь.

– Мм, – согласилась Уна. – Вот именно. Ваше здоровье, господа. Ваше здоровье.

И Майк энергично закивал:

– Вы правы. Вы все абсолютно правы. Простите меня – простите. Итак, ваше здоровье! Господи, Джон,^:– как у тебя всегда получается открывать эти бутылки вообще без, ну, знаешь – хлопка, луж и так далее? Мм. Чудесно. Да… должен признать, это безусловно намного вкуснее.

– Ну, – начал Джон. – Тренировка, наверное. Я их немало открыл за свою жизнь. Мм. «Болянже» – мое любимое. Тост. Ваше здоровье, господа. Все счастливы?

Звенели бокалы, булькало шампанское, сверкали улыбки – определенно все хотя бы казались счастливыми. Под ликующие крики счастье выплеснулось наружу (а это, как вас охотно уверил бы каждый из них, в такое время года – на пару с любовью – все, что вам нужно).

– Ой! – запротестовал Бенни, когда Мэри-Энн еще туже затянула тесемку вокруг побелевшего кончика его указательного пальца и завязала плотный узелок. – Ой-ой-ой! Мой палец, Мэри-Энн, – ты – ой! Ой, понятно?

– Почему ты его не убрал, дурачок? Я же тебе сказала – подержи, пока я еще раз обмотаю ленту и завяжу бантик.

Бенни высвободил палец, для порядка засунул его в рот и уставился на нее.

– По-моему, ты это нарочно, – сказал он. – Ладно – и сколько еще осталось свертков? По-моему, их уже миллион. – А потом он опять разобиделся: – Точно. Это точно, Мэри-Энн, ты это нарочно, потому что тебе надо было просто сказать: хорошо, Бенни, а теперь убери палец. Сказала бы – и все, да, Мэри-Энн? Но ты не сказала. Не сказала. Ты вдруг давай торопиться, затянула узел, хотя прекрасно знала, что мой палец еще там, и…

– Бенни, ну что ты как ребенок. Смотри – осталось всего ничего. Я знаю, кажется, будто их целая куча, но ведь всем надо что-нибудь подарить? Это тут вроде закона такого, по-моему, но не законного закона, понимаешь? Просто все этого хотят, да? И так далее.

– Все равно еще до фига осталось, – пробормотал Бенни.

– О, наверное, ты не хочешь подарков на Рождество, а, Бенни? Мы все получаем целые горы подарков, но если тебе настолько все равно…

– Нет-нет. Вовсе нет. В смысле, да – я хочу подарки. Еще бы. Я люблю подарки – а ты? Не знаю, что ма и па хотят мне подарить. Они ничего не говорят. А ты знаешь, Мэри-Энн? Что твоя ма тебе подарит? А от па своего ты что-нибудь получишь? Ты вообще видишься со своим па, Мэри-Энн? Он придет? А он какой, твой па?

– Еще вопросы? Есть? В смысле – ты только что задал мне десять миллионов вопросов. Не хочешь добавить еще парочку триллионов? Да… я иногда вижусь с па. Те еще дела. Ма туда не приходит. Говорит, ей теперь намного легче насчет всего, ну, сам понимаешь, – этого, и так далее, но она пока не в силах с ним увидеться. Называет все это «это». Джон меня отвозит в ресторан или типа того. Там я обедаю с па, и мы разговариваем – ну, вообще-то он разговаривает. Пытается выудить из меня что-нибудь про это место, в основном, но я ничего не рассказываю. В смысле, забавно – у тебя тоже так, Бенни? Когда тебя здесь нет, почему-то кажется, что тебе про это место нечего рассказать. К тому же… это как-то неправильно. Даже па. Ну ладно. Это, в общем, нечасто бывает. Встречи с па. Он дает мне разные вещи. В основном такие, от которых меня уже год как тошнит. Он немного отсталый. А потом возвращается Джон и отвозит меня обратно. Но нет – я не увижу па на Рождество, если ты об этом. Ма сказала, что если увидит его на Рождество, то просто умрет. Конечно, на самом деле она не умрет. Просто это моя ма. Но это было бы так неправильно, по-моему, если бы сюда на Рождество явился кто-нибудь, кто не принадлежит, ну, понимаешь, – этому месту. Не один из нас. Вот как ты. Бенни. Ты ведь теперь один из нас? Это здоровско. А ты рад. Бенни? Ты счастлив, что сюда переехал?

– Да, я – да, я счастлив, Мэри-Энн. Сама знаешь. Мне здесь нравится. Жутко нравится. И мне. Нравишься ты. Очень нравишься.

Бенни уставился в пол, а Мэри-Энн на несколько секунд замолчала, а затем пошарила за спиной, нащупывая голографическую бумагу в красных и золотых блестках и очередную катушку шелковой ленты.

– Лучше займемся делом, – тихо сказала она. – И не забудь на этот раз убрать палец.

– Ну, я уберу, если ты скажешь, когда, да? Но ты ведь никогда не говоришь…

– А как твои ма и па? Они?.. В смысле – я знаю, Джейми тут прижился и так далее – а как твоя ма? Вы все?.. В смысле, всё?..

– Да… по-моему, очень неплохо. В смысле, все еще немного странно и так далее. Как они себя ведут. Хотя не так странно, как в самом начале, – тогда было просто ужасно странно, знаешь. Такие друг с другом вежливые, и вообще…

Да, думал Бенни, – так и было: совершенно ненормально. В смысле – довольно странно было уже то, что мы собрались все в одном месте… но когда я услышал, как па нашептывает всякий бред ма на ушко, вот это было и впрямь странно. Почему они, родители, вообще это делают? Шепчутся, типа. В смысле, почему они, типа, считают, что у их детей нет ушей? Это знаете, как когда ты совсем мелкий, а они говорят друг другу всякое – ну, знаете, Пэ, О, Тэ, О, Эм и тому подобное. Ма и училка целых полгода тратят, чтобы заставить тебя выучить алфавит, а потом говорят слова по буквам, чтоб ты ничего не понял. Иногда мне кажется, что взрослые ужасно глупые. В смысле – наверное, этого быть не может. На самом-то деле. По крайней мере, не все. Но они очень часто кажутся глупыми. Ну так вот – мой па, да? Шептал ма:

– Просто… пусть это будет естественно, хорошо, Каролина? В смысле – о боже, только не перебивай меня сейчас – он вернется через минуту и…

– Но это ведь не так, да, Джейми? Как ни старайся, а естественным это не назовешь. Верно?

– Ну, я именно об этом и!.. В смысле, я знаю – знаю, да? Так и должно быть – странно – в первые дни. Я просто к чему – если он верит, что ты, ну, понимаешь, – совершенно расслаблена и так далее, ну… наверное, это ему поможет? Облегчит.

– Ну, я определенно не собираюсь мешать, Джейми…

– Шшш! Шшш! Он услышит…

– Ой, не дури – ничего он не слышит. Отошел на милю. Послушай – я же говорю, Джейми, – я определенно хочу, чтобы у нас все получилось, а то я бы сюда вообще не приехала, но…

– Ты говоришь все громче! С каждым словом ты говоришь все громче!

– Да тише ты, Джейми. Это ты шумишь, а не я. Я просто хочу, чтобы ты понял. Это же в своем роде переворот, прыжок в – ну, знаешь, неизвестность, как-то так… просто это так же внове для меня, как и для Бенни, вот и все, что я хочу сказать, Джейми…

– Ну, я это понимаю… конечно, я понимаю, но…

– Поэтому!

– Не кричи! Не кричи!

– Ой, да заткнись и послушай меня, Джейми! Я разве кричу? Я не кричу. Я просто хочу, чтобы ты понял: я и не собираюсь чинить козни, но мне самой должно стать хорошо, понимаешь, прежде чем я смогу, ну, знаешь – смогу что-то отдавать Бенни. Так? И вот еще что – ты его отец. Да? Поэтому-то мы и здесь, верно? Так что это твоя забота, чтобы ему было безопасно, уютно, тепло и так далее, а с собой я и сама как-нибудь разберусь, как всегда, блин, Христос всемогущий, Джейми! Вот теперь! Теперь я кричу: вот теперь я кричу!

И Бенни демонстративно обернулся и довольно холодно спросил:

– Чего это вы кричите?

А Джейми застонал и принялся шептать Каролине вполне разборчивым шепотом:

– о боже, о боже: вот видишь? Ты видишь? Я же тебе говорил?.. – После чего, совершенно очевидно встряхнувшись и собрав себя воедино, обернул против Бенни всю мощь своего огромного оптимизма и бесконечного добродушия: – Мы не кричали, Бенни – нет-нет, ничуть. Просто – мы разве кричали, Каролина? Мы не кричали. Нет-нет. Это – это просто акустика. Очень странная. Надо привыкнуть. Самый слабый звук рикошетом скачет по всей комнате. Ну что? Иди-ка сюда, есть разговор, приятель. Распаковал свои вещи? Кровать хорошая и удобная? Все в порядке?

Бенни плюхнулся на диван рядом с Джейми.

– А когда мы увидимся с Лукасом? – спросил он.

– А… – только и смог сказать Джейми (потому что я совершенно не ожидал этого вопроса, если честно, из всех вещей, о которых мог спросить малыш Бенни, к этому я был готов меньше всего. Что очень глупо с моей стороны, правда? Потому что, видите ли, он, Бенни, чувствует, что Лукас – ключевое звено здесь, да? К тому же, наверное, Мэри-Энн ему сказала, или Джуди – ой, да ему кто угодно бы сказал. Так что это естественно, правда? Мечтать о встрече с нашим сердцем).

– Не думаю, – сказала Каролина, – что Лукас вообще хочет видеть меня, если честно…

– О нет! – запротестовал Джейми. – С чего ты взяла, Каролина? Конечно, он хочет – вас обоих, очень хочет увидеть вас обоих. Конечно, он хочет. С чего ты взяла, Каролина?

– С того, Джейми, что он не попытался это сделать. А когда мы с Бенни пришли, чтобы с ним поздороваться, вроде того, Элис сказала нам… что она нам сказала, Бенни?

– Она сказала, – дополнил Бенни, – что мы не можем, потому что у него особый час.

– Ах да… – пробормотал Джейми. – Это бывает. Надо было сперва у меня спросить. Я бы сказал вам, когда. Послушайте – мы же все увидим его за ужином? Он, Лукас, всегда приходит ужинать. Никогда не пропускает. Тогда мы его увидим. А сейчас, Каролина. Бенни. Может быть, гм, – принести вам чего-нибудь? Выпить? Орешков? По-моему, у меня тут где-то завалялись орешки… кешью, я почти уверен…

– Да! О да! – На спокойное предложение Джейми Каролина отреагировала неожиданно бурно – лицо ее просияло сначала на Джейми, потом на Бенни, на обоих по очереди, потом снова на Джейми – довольно долго она переводила взгляд с одного на другого. Я хочу, думала она, выказать им обоим свою решимость, а также непотопляемый оптимизм. – Выпить – бокал вина. Да. Было бы здорово.

– Прекрасно… – выдавил Джейми, перестав дрожать (в смысле, о боже: вы ее видели? Видели ее лицо? Перепугала меня до смерти, вот что я вам скажу. Казалось, она вот-вот кого-то нафиг убьет). – А орешки? Орешков, может?..

– Мм. Да! – крикнула Каролина с явным и весьма пылким восторгом. – Орешки. Обожаю! А ты, Бенни? Может быть, апельсиновый сок?

– Да, – кивнул Бенни. – Здоровско. (По-моему, думал он, у ма ПМС или вроде того: она странная такая и очень шумит, как обычно.)

– Хорошо, хорошо, – подтвердил Джейми. – И, э – орешки, Бенни, может быть? Может, скушаешь парочку? С соком? Да? Великолепно…

Джейми вернулся с двумя бокалами шардоннэ Тедди и пивной кружкой, полной апельсинового сока, – о ее край колотились две полосатые соломинки.

– Не смог, гм, – боюсь, не смог принести орешки. В смысле – я знаю, они где-то здесь…

– Твое здоровье, Джейми, – поспешно перебила его Каролина (я лучше, думала она – я лучше остановлю его сейчас. Потому что именно это – когда он начинает так говорить, это больше всего меня бесит. А это ведь не входит в наши планы? В такой особый момент. Нет – не входит. Так что лучше скажу, мол, твое здоровье, – и мы выпьем).

– О да, разумеется, – начал Джейми – яростно размахивая бокалом и проливая не так уж и много, если учесть обстоятельства. – Выпьем за счастье, да? За счастье-счастье-счастье? За нас…

Так что да, размышлял сейчас Бенни: поначалу – совсем странно. Но сейчас намного лучше. Да. Вообще-то я думаю, что сейчас все уже, да – очень хорошо. Они уже почти не притворяются, ма и па. Они кажутся – ну, по правде кажутся счастливыми. Как па и говорил. И это здоровско. Потому что я тоже счастлив.

– Ой! – вскрикнул он. – Ой-ой – ой, ну ладно, Мэри-Энн! Ты опять! Ты это нарочно! Мой палец!..

А потом оба повернулись на голос Дороти, входящей в дверь.

– Что с твоим пальцем, Бенни? Сюда, Кимми, сюда – дай я тебе помогу с этим…

– Госпади!.. – орала Кимми, втаскивая в дверь картонную коробку, грозившую вот-вот развалиться. – В смысле, ну – госпади, да? Если они взялись доставить, нечего сваливать барахло снаружи, а? Что с ними такое? Я им вообще кто? Шварценеггер?

Дороти взялась за другой край картонки, и они с Кимми раком потащили ее вперед – Бенни же завис на грани действия, обе руки полупритворно вытянуты в вялой демонстрации готовности: словно он, как и все, готов приложить усилия и помочь, хотя на самом деле толком не понимает, с какого боку подойти к этой задаче, и в то же время не хочет даже пальцем коснуться этой большой коричневой коробки (которую Кимми, слава богу, только что поставила на пол), потому что коробка вообще-то на вид ужасно тяжелая, и если он подопрет ее сбоку и в результате кто-нибудь потеряет хватку или равновесие, и вся эта штука рухнет на пол, порвется, содержимое вывалится и, может, даже раскрошит кому-нибудь зазевавшийся палец… ну, тогда он не хотел бы разделить с другими упреки, которые, несомненно, не заставят себя ждать.

Кимми бросилась в кресло и принялась обмахиваться ладонью и закатывать глаза, словно боксер, которому только что хорошенько врезали кулаком.

– Черт. Попить, Мэри-Энн, – хорошо? Будь добра. И маме тоже принеси. Вот отдышусь и позвоню им. И это они теперь называют службой доставки? Бросили где попало, и дело с концом. Эй, До? – кстати, о доставке, Бочка вам рассказывал, как ходил к этому новому, ну, мяснику? Пару недель назад?

Дороти села рядом и обняла подушку.

– Мне просто коку, Мэри-Энн. Ух ты, сколько вы подарков упаковали! А ты помогал, да, Бенни? Какие у нас замечательные дети.

– Эй, До? Аууу?.. Земля вызывает, типа, – планету Зог, да? Ты слышишь, что я говорю?

– Извини, Кимми, – что? Про Бочку, да?

– Верно. Этот новый мясник, да? Послушайте, ребятки, – животики надорвете. Он входит, да? В оптовую лавку, наверное. А там стоит, ну, реально большой черный парень. И Бочка, он черному парню говорит… слушайте, я не могу, типа, изобразить Бочкин кокни, ладно? Это вы сами представьте. Так вот, он говорит, привет, кореш, или что-нибудь в этом роде. А потом спрашивает: у вас есть машина? И черный парень улыбается Бочке во весь рот, понимаете? И выдает: пашина? Ну еще б, чувак, – у нас есть пашина. А еще у нас есть голяшка и рулька: у нас всё есть! Дурдом, да?

– О Кимми! – засмеялась Дороти. – Ты это сама придумала!

– По-моему, история просто супер, – энергично заявил Бенни – потому что до него дошло, на самом деле дошло (впервые в жизни), и он считал, что история ужасно, ужасно смешная, и уже пытался запомнить ее слово в слово, чтобы потом всем рассказать, да? В школе, в следующем семестре.

– Я ничего не придумывала! Спроси у Бочки! – проорала Кимми. – А – Мэри-Энн. Моя дорогая крошка, – вода. Сама не выпила? Спроси у Бочки, маленькая мисс Дороти, если мне не веришь. Конечно, он мог придумать… но я видела его лицо и как-то я сомневаюсь.

– Что там? – спросила Мэри-Энн. – Смотри, ма, – мне еще завернуть шарфы для Элис, и вроде бы все. По-моему, я ничего не забыла…

– Умница, – одобрила Дороти, потягивая свою коку. – Что где, ангел мой?

– Гм? А – я у Кимми спрашивала. В коробке. Что в коробке?

– Ах да, – сказала Кимми. – В коробке, да. Ну, там всего лишь краска, солнышко. Весит как авто, но это всего лишь краска. Специально для титькартин, понимаете? Очень легко смывается. Так что девчонки, которых я на это дело подряжу, не проведут остаток дней своих с синими и зелеными титьками, да? Мы же не хотим испортить им интимную жизнь?

– Да, ясно, – очень серьезно произнесла Мэри-Энн. А потом, особо не раздумывая, повернулась к Бенни и начала объяснять ему, в чем дело: – Понимаешь, Бенни, Кимми – художник, ты знаешь, но после Рождества она собирается сделать кое-что новое. Не такое, как обычно. Она собирается позвать девушек, да? И…

– Гм… – перебила Дороти. – Я вообще-то не уверена, что Бенни это – интересно, если ты меня понимаешь, Мэри-Энн. Да? Возможно, сейчас не время, гм?..

– Нет, мне интересно, – запротестовал Бенни. – Интересно. Рассказывай, Мэри-Энн.

– Хорошо. Ну, ты знаешь, что такое груди, да? У женщин? Титьки, да?

Бенни, во-первых, застыл, а во-вторых, побагровел. И еще вспотел – это в-третьих.

– Э… ну, я, гм… ух…

– Да, видимо, знаешь. Так вот, Кимми позовет девушек с реально огромными титьками и обмажет их с ног до головы краской, понимаешь? Так, Кимми?

– Почти, – согласилась Кимми. – На соски надо поменьше положить…

– Ага. А потом она… все нормально, Бенни? Что-то не так?

– Нет-нет, ничего. Мне просто надо идти… обещал ма, что я…

– Мэри-Энн, – укорила Дороти. – По-моему, ты смущаешь Бенни. Бенни, ты смущен?

Бенни, во-первых, дрожал, а во-вторых, почти растекся по полу. И еще его подташнивало – это в-третьих. Он смог лишь неопределенно пожать плечами.

– И… – довольно раздраженно продолжила Мэри-Энн (почему ма все время перебивает?), – они повозят липкими титьками по холсту и, гм, – вот, в общем-то, и все, да, Кимми?

– Безословно, солнышко, – засмеялась Кимми. – Я вообще не из тех, кто говорит, ну, знаете – что искусство требует жертв. Как бы то ни было – все это будет в новом голу. А сейчас на носу праздники. Вы как – предвкушаете? Да? У нас будут восторг какие каникулы, или что?

И лишь тогда Мэри-Энн впервые оживилась – радостные мурашки побежали по ее телу: Рождество. По правде Рождество. Господи – вот это здоровско!..

– Да! – ахнула она. – О да! Самое лучшее. Вот увидишь, Бенни, – это будет лучшее Рождество. Для всех нас. Безословно.

Надеюсь, думал Джейми: о господи, я надеюсь – я правда надеюсь, ради… ну, я собирался сказать, понимаете – ради Бенни, да – но это ради всех нас, на самом деле. Разве нет? Ради Каролины. Ради меня. Ради Бенни, разумеется (по умолчанию). Но я теперь понимаю, что нельзя просто сказать: о, мне нет до себя дела – нет дела, как я проведу Рождество – просто посмотрю ящик, напьюсь и засну. А жена, ну – если я подкуплю ее подходящим и душераздирающе дорогим подарком (или просто деньгами, если подарка не найду), то получу взамен хотя бы капельку мира, если не доброты. Потому что они, дети, они чувствуют, понимаете – ну, конечно, чувствуют. В смысле, о боже – уж я-то должен знать, правда? Из-за отца. Я лучше всех должен знать, как глубоко чувствуют дети, как много они размышляют и так далее. Но все же забавно: конечно, все понимаешь – как разумом, и чувствами (ну, послушайте – это же факт), – и все же так легко напрочь об этом забыть. Или кажется, что легко. Убедить себя, что раз бедные детки получат в этом году самые модные и популярные игрушки, можно не обращать внимания на еле сдерживаемую обиду в глазах, да? – на топот и лязг в аду распаренной кухни, на витающее в воздухе напряжение, что прогибается под гнетом толстого покрова разочарования, которого так боялись и которое теперь никуда не уйдет, на хрупкие осколки очередного разбитого Рождества, хрустящие под ногами, словно крошево елочных игрушек в ворсе ковра.

Как в прошлом году. С содроганием сообщаю вам, что подарил Каролине утюг. Паровой утюг. Почему? Я подарил ей утюг, потому что за неделю до того или чуть раньше я ей сказал, когда она проходила мимо: о боже, везет как утопленнику. У меня назначена встреча на Оксфорд-стрит[84]84
  Оксфорд-стрит – одна из главных торговых улиц в центральной части Лондона.


[Закрыть] – представляешь? В это время года. Ну вот. Я и решил, раз уж мне надо туда идти – убью одним выстрелом двух зайцев и так далее, да? В общем, гм, Каролина, – что бы ты хотела, ну?.. В смысле – на Рождество. Типа подарок. Такое, что ты особенно?.. И она с грохотом швырнула на пол, уж не знаю, что она там держала, делала, читала, починяла, не знаю. И говорит: утюг. Паровой утюг, говорит она. А я ее спрашиваю, мол, что, утюг, типа «Морфи Ричардз»?[85]85
  «Морфи Ричардз» – производитель бытовых электроприборов.


[Закрыть] Ты хочешь утюг, чтобы одежду гладить? Ну, сказала Каролина (голосом кислым, как лимон) – я ведь не металлург, правда, Джейми? Так что я не имела в виду паровой молот. Мне кажется, Джейми, что молот мне дарить не стоит, потому что я ведь могу? Могу не удержаться и врезать им кому-то нафиг по башке, да? Гм? Какие еще варианты есть, Джейми? И я сказал, да, хорошо, мм, Каролина: я все понял – утюг, да. И она ответила (ледяным тоном): молодец, Джейми, просто молодец. Запомни, не паровой локомотив, нет-нет-нет – утюг. Обычный паровой утюг. Чтобы эти чертовы складки на белье моего мужа и дальше оставались острыми, как нож.

Боже, о боже мой: вы ее знаете – она могла часами так продолжать. Ну да ладно (как странно, что я так думал, но так и было, так и было – о господи, и это в прошлом году, ради всего святого) – в конце концов я решил, что все это было не зря: теперь я знал, что она хочет на Рождество. Так что я сходил на встречу, уже не помню с кем, и (весьма благородно, как мне казалось) бросил вызов толпам в «Дебнемз»[86]86
  «Дебнемз» – большой лондонский магазин, в основном женской одежды и принадлежностей женского туалета.


[Закрыть] – который был, если честно, довольно пуст, да, но как бы то ни было, – и купил какой-то утюг, и в нем, уверяла меня продавщица, было полно всякой ерунды, которую, очевидно, хочется иметь в утюге. И я подумал: ну хорошо, дело в шляпе. А на Рождество я сказал: ну нет, Каролина – конечно, нет: какой смысл? Гм? То есть, какой смысл заворачивать утюг в обертку, цеплять на него бант и всякое такое, когда мы все прекрасно знаем, что это? Это же утюг, правильно? То, о чем ты просила – что ты хотела. Так какой смысл заворачивать его в обертку? А? Почему ты так на меня смотришь, Каролина? Положи утюг, Каролина, – просто положи утюг, хорошо? А теперь иди и посмотри, как там брюссельская капуста.

Ну. Вы думаете, они не понимают? Дети? Не понимают таких вещей? Конечно, понимают. Вы и сами знаете, что понимают. Но они умеют держаться тише воды ниже травы – часто в прямом смысле пригибаются, будто спасая свое будущее от ракет и трассирующих пуль, – и поэтому обманываешь себя, веришь, будто все эти реплики в сторону, многозначительные взгляды и злобное молчание их минуют. Как бы не так. Они все видят и копят. Копят год за годом. И в этом году я все это знаю. Я для всех купил самые замечательные подарки. Сто лет, наверное, потратил. Целыми днями шатался по магазинам. И да, вы можете, конечно, спросить, где я взял деньги, и я легко вам отвечу: Джон. Да, Джон. Потрясающий человек. Пришел ко мне как-то утром и навел разговор на сезонные траты и вообще – но для него проблема не в деньгах, нет-нет, а в полном отсутствии воображения. Я его понимаю? Фрэнки это, разумеется, не касается: с ней все просто – она дает ему четкие указания. И, естественно, ничего не имеет против пары лишних миленьких пустячков – какой-нибудь побрякушки от «Тиффани» или «Картье», скажем. Но что до остальных, ну – он понятия не имеет, что им дарить, совершенно не в курсе, честное слово, совсем уже старикан – слишком, черт побери, старый. Так что в свете этого, Джейми, друг, тебя ведь не слишком, оскорбит, я надеюсь, если я вручу тебе этот конверт? Я правда буду ужасно благодарен, если ты не обратишь мое полное отсутствие воображения… невероятно благодарен, если ты не затаишь на меня обиды. А после того как он ушел – когда я открыл конверт и увидел, сколько в нем денег, – я побежал к Джуди и спросил, не ошибся ли он, может, надо ему вернуть? А она ответила: о нет, Джон, он такой. Всегда прозревает, кого из нас мучает неспособность одарить других. И деликатно помогает. Чудесно, правда? Я мог только согласиться.

Так что в этом году все хорошо. Я купил пять подарков Каролине – шелковую двойку из кардигана и как там называется та штука, которая надевается под кардиган, совершенно замечательную черную меховую шапку (мех, по-моему, искусственный, но выглядит совсем как настоящий, уж поверьте мне), и браслет с брелоком-звездочкой (я подумал, что каждое Рождество – или, скажем, на день рождения – можно добавлять по брелоку: сделать это традицией), и большую коробку фиалкового крема – это такие ужасно мерзкие шоколадки, которые она неизвестно почему любит есть. Ах да – и еще большой дневник в кожаной обложке. И – я их все упаковал, да, упаковал – и каждый будет сюрпризом. Хотя, скажу я вам – да: я вспоминаю об утюге и съеживаюсь. А Бенни, ну – тут проще перечислить, чего я ему не купил, если честно. Всего понемножку от книжек до пищалок на батарейках (купил большую упаковку из двадцати четырех, а заплатить пришлось всего за шестнадцать, вроде неплохо) – и еще довольно модный спортивный костюм, и часы, и первый в его жизни мобильник… конечно, может, это и глупо, если учесть обстоятельства, но продавец сказал, что сами, ну знаете – звонки, это не главное по сравнению с тем, что он еще умеет делать, например, текстовые сообщения посылать. Не уверен, что понимаю, о чем это он. Ладно – не сомневаюсь, телефон сыну понравится. Потому что я правда хочу, чтобы это было – не только самое лучшее Рождество для Бенни (потому что, надо признать, это несложно), но Рождество, которое в некотором роде не только загладит вину за все предыдущие, но и за все те случаи, когда ему было плохо и он так мило изо всех сил старался этого не показать – а я предпочитал обманываться и не переживать в своей взрослой уверенности, будто он не чувствует ничего. Хватит. Время фокусов вышло.