Текст книги "Отпечатки"

Автор книги: Джозеф Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

И. Я вновь стою в комнатах Лукаса, среди его вещей. Я погладил прессы, каждый по очереди, и прошел в заднюю комнату, где услышал шелест и метания занятой женщины, которой надо за стольким присмотреть. А еще я уловил запах… запах, который не мог толком… о да. Я понял. Я понял это за секунду до того, как увидел Элис и она махнула рукой на кресла. Сигара выглядела такой большой и странной в ее тонких пальчиках; я вдыхал аромат хорошей гаванской сигары, пока сидел и ждал. Дергал шнурок, сидя на краю кресла. Ждал дальше. Элис все время наблюдала за мной, рывками посасывала сигару, каждый раз, похоже, с удивлением обнаруживая дым во рту и быстро выдыхая его с явным отвращением. В конечном счете я заговорил первым:

– Как, гм… он? О боже…

– Лукас? – уточнила Элис. Интересно, что я должен был на это ответить? Кивнуть? Энергично запротестовать, что нет, о нет – я говорил о совсем другом человеке?.. Она выпустила в мою сторону тонкую струйку дыма. – Как Лукас? О – прекрасно. Он мертв. Лукас, знаешь ли… – Она резко повернулась и рухнула в кресло – по-моему, нарочно. – Хочешь выпить или еще чего?

Я покачал головой. Выпить? Нет. Я вполне доволен сигаретой, которую, оказывается, курю.

– Послушай, Джейми, – надо присмотреть за чертовой уймой вещей. Разделаться с ними. Не знаю, смогу ли я. В смысле, я попытаюсь. Итак, я думаю, лучше, если сейчас все пройдет очень быстро, – согласен? Я не хочу – вряд ли я вынесу, да и никто другой, наверное, не сможет, если мы… ну не знаю… силком заставим себя вернуться к какой-то нормальности… Боже – а потом опять страдать – от новых потрясений. Да? Ты согласен? Мы не можем позволить этому затянуться.

Джейми поднял руку и бровь в жесте полного согласия. В этот миг Элис могла бы предложить массовое и немедленное самоубийство, и Джейми был уверен, что охотно одобрил бы эту идею (по крайней мере, теоретически).

– Хорошо, – кивнула Элис. – Итак. Я расскажу. У тебя есть, я так думаю, – несколько, гм – вопросов, Джейми. Не задавай их. Я расскажу. Не перебивай – и выслушай, хорошо? Потому что повторять я не стану.

Джейми наблюдал, как она разглядывает дымящийся кончик своей сигары.

– Почему тебе на самом деле нравится курить, Джейми? По-моему, это ужасно.

– Ну, – сказал Джейми (прикуривая очередную сигарету), – я бы не сказал, что мне это на самом деле, ну – нравится. Это просто овладевает тобой исподволь. Трудно завязать. Хотя я завязал – завязал однажды. Завязал с этим. – Проще, знаете, говорить об этом, чем о том, что надвигается. – И, конечно, гаванские сигары, ну – это совсем другое. Особенно если ты к ним не привык и так далее. Кстати, а зачем ты, на самом деле, э?..

Элис уронила сигару в большую гладкую хрустальную пепельницу.

– Для запаха. Вокруг. А перед этим я приготовила себе джин с оолонгом. Для запаха. Омерзительная гадость. Понятия не имею, как он!..

И Джейми напрягся, когда Элис оборвала фразу и закрыла глаза. Иисусе, если Элис сломается, мне точно конец…

Она шмыгнула носом и пальцем смахнула ресничку с липкого века.

– Прости. Прости, Джейми. Теперь все хорошо. Хорошо. Расскажу. Хорошо. Когда ты… нас нашел… мы были одеты, да? Так, что ты, может, подумал?.. Ну – что до меня, это легко объяснить. Ему это нравилось. Вот и все. Ему нравилось, когда я в определенное время дня – собственно говоря, как раз перед его особыми часами – одевалась подобным образом. Для него. Я думаю, многие мужчины лелеют такие фантазии. Вроде как вариации на тему. Хотя далеко не все решаются их осуществить. Разумеется, для этого нужна исполнительная партнерша. Такая, как я. Итак. Дальше. Ты ведь не знал, да? Что бродяга – это на самом деле Лукас? Нет. Не знал. Никто не знал. Кроме меня. И Гитлеров, конечно. Да, да – я знаю, знаю: у тебя есть вопросы. Я же сказала – не спрашивай. Я все расскажу. Потом про них еще скажу. Они по-прежнему всех озадачивают? Гитлеры? Или их больше не замечают? Как бы то ни было. Он, Лукас, очень гордился, знаешь ли, своей маскировкой. Переодевания возбуждали его. Однажды он говорил, что почерпнул эту идею из каких-то рассказов, как же их там?.. Рассказов о Шерлоке Холмсе. Я не совсем понимаю, о чем речь, – может быть, ты в курсе? Я их не читала. Вряд ли они бы мне понравились. Ты тоже не читал? Ну вот видишь. Ладно. Я спросила его – ну разумеется, я спросила, зачем он это делает, и очень долго он ничего не отвечал. Поэтому… я пыталась догадаться сама. Но не смогла. Такое случается – может, ты это поймешь, Джейми: думаю, ты поймешь. Ты живешь… рядом с кем-то, с человеком, подобным Лукасу, и ты теряешь волю, талант, умение… если они вообще у тебя когда-то были. Думать. Что-то решать. Для себя. Потому что ты ведь знаешь, что за тебя давно все продумали. Все решили. Итак. На этом фронте я ничего не добилась. Поэтому я просто ждала, пока он мне расскажет. Он всегда это делал, рано или поздно. Рассказывал мне. Всякое. Если хотел, чтобы я знала. Только тогда. О боже, знаешь… я снова это сделала, только что. Ты слышал? Ты это уловил, Джейми? Когда я сказала «с человеком, подобным Лукасу»?.. Как будто. Как будто… Ну ладно. Он сказал, что пребывание в шкуре бродяги… освобождает его. Переводит его на другую сторону. И, пожалуйста, не спрашивай меня, на другую сторону чего, потому что я не знаю, а он так и не сказал. Еще ему нравилось смотреть в глаза людей, которые видели перед собой не Лукаса. Это помогало ему, говорил он, получше нас узнать. В основном он видел терпимость. Только у Фрэнки, говорил он, в глазах отвращение – и страх. Почему так, спросила я. И он ответил – о, неужели ты сама не понимаешь, Элис? Нет, ответила я, – нет, Лукас: я правда не знаю. Вот и все: он мне так и не объяснил. А ты не знаешь, Джейми? Просто потому, что она юная и красивая? Как по-твоему, это возможно? Может быть. Я не знаю. Ну ладно. Видишь ли, это Гитлеры помогали все устроить. Они живут в туннеле. Ты об этом знал? Нет? Ну конечно, нет. Может, ты даже не знал, что там вообще есть туннель, а, Джейми? Нет. Видимо, не знал. Ладно. Они живут там – это совсем не так мрачно, как звучит, – и они следили, чтобы он выходил из Печатни и входил незамеченным. Там есть специальный лифт. А туннель, понимаешь, – он более или менее ведет туда, где он обычно сидел. Ну, знаешь: его берлога. Где он, собственно говоря, проводил большую часть, ну – особых часов. А еще Гитлеры занимались стиркой. Что, я знаю, звучит… понимаешь, хотя он всегда выглядел таким кошмарным и грязным во всех этих тряпках… ну, прошлой ночью, ты, может, заметил. А может, и нет. Может, ты об этом не думал. Вполне естественно. Но хоть они и были драными и ветхими, эти тряпки, они всегда оставались безупречно чистыми. Понятное дело. Это же Лукас, в конце-то концов… Боже. Никогда не думала, что буду все это рассказывать. Говорить о нем. Говорить о нем. Ты уверен, Джейми? Что не хочешь выпить? Я не могу решить, хочу ли я. Может, шампанского…

– Я открою бутылку, – предложил Джейми. – Для тебя. Если хочешь?..

Элис быстро покачала головой:

– Нет. Меня замутит. Дай мне закончить. Дай мне досказать. Так много надо сделать. Итак… на чем я остановилась? Ах да. На Гитлерах. Пожалуй, расскажу о них еще. Они первыми сюда приехали, знаешь. Самыми первыми, после меня и Лукаса. Я удивлялась – удивлялась, что он их позвал. Потому что с самого начала, понимаешь, Лукас, он всегда говорил мне, как люди будут нуждаться в этом месте и что я узнаю их, как только увижу. Что ж. Гитлеры, насколько я могла судить, ни в чем не нуждались. Кроме денег, конечно. Он не только позволил им жить в туннеле, но и платил им, представляешь? Дэйв Гитлер, он, судя по всему, работал в старом Ковент-Гардене, а потом как-то возвысился и заделался знатным вышибалой в одном из этих клубов. Ну, знаешь – «Рагу», «Голубой ангел»… вроде того. Жена его, насколько я поняла, приглядывала за менее официальными и куда более грязными делами. Клуб совсем не того сорта, в каком работала я, но все же. И поверь мне – до сих пор я их совсем не знаю. На самом деле, ни разу с ними не говорила. Так почему же, Лукас, спросила я. Почему они? И он сказал то же самое: другая сторона. Другая сторона. Они будут постоянно напоминать мне, всем нам, что находится на другой стороне. Змей в Эдеме. Наше прошлое, а может, и будущее. Тень, сказал он: тень, марево. Я запомнила его слова. Но толком не понимаю, о чем он говорил. Итак. Вот все, что я знаю. Думай, что хочешь. Для меня это всегда было загадкой. А их фамилия, спросила я – их фамилия. Она настоящая? В смысле – они что, немцы? Настоящие родственники?.. Или что? Лукас развеселился. Она заставляет людей, сказал он мне, – обращать внимание. Как и их молчание, она не позволяет ими пренебрегать. Ах да – молчание. Молчание, скажу я тебе, – тут Лукас ни при чем. Они просто такие. Молчаливые. Правда, он им велел быть в стороне – особняком от нас. Вряд ли их специально надо было об этом просить…

– И что она? – пробормотал Джейми. – Что он ответил?

– Гм? Кто? Что? Ты о чем, Джейми?

– Об их фамилии. Настоящая ли она.

– А. Нет. Это Лукас придумал. Он смеялся, когда об этом вспоминал. Настоящая их фамилия – Слингсби. О боже: во бред, да? Послушай, Джейми, – я должна была раньше сказать – в самом начале. Все это строго между нами, хорошо? Понимаешь? Я до сих пор не уверена – не думаю, чтоб Лукас позволил мне рассказать об этом даже тебе, но я не могу… не понимаю, почему я должна нести этот груз в одиночку. Я не могу. Это нечестно. И раз уж я должна кому-то рассказать, я решила… я решила, что он был бы не так уж против, если б это оказался ты. Потому что, знаешь, – он любил тебя, Джейми. По-своему. Он действительно тебя любил.

Джейми уставился в пол. Он знал, что конец сигареты обжигает ему пальцы; знал, что должен – что вынужден ее погасить.

– Я… так рад это слышать. Жаль, он сам не сказал мне. Я любил его – любил, Элис. До сих пор люблю. До сих пор…

Элис кивнула и прикусила губу.

– Да, – сказала она. – Да.

– Жаль… – прошептал Джейми, – что я ему не сказал.

Лицо его сморщилось, он крепко вцепился в подлокотник.

– Пожалуйста!.. – взмолилась Элис. – Пожалуйста, не надо, Джейми. Давай закончим. Еще немного осталось. Пожалуйста, давай закончим.

Джейми закрыл глаза и глубоко вздохнул. Затем посмотрел на Элис и изо всех сил постарался телепатировать ей, каким мужественным он скоро станет. И Элис кивнула.

– Да, – сказала она. – Хорошо. А теперь, Джейми, – я должна рассказать тебе о… я расскажу тебе, что будет дальше, – а ты, да? Ты передашь остальным. Потому что сейчас я должна рассказать о… о прощании. О похоронах. Мы должны поговорить об этом.

– Конечно, – согласился Джейми. – Конечно, конечно. Ты хочешь, чтобы я, гм, – все организовал? Да, Элис? Позвонил куда надо?

Элис энергично помотала головой, взмахом руки словно отмела саму мысль об этом.

– Готово. Организовано. Все организовано. Это сегодня. Сегодня днем. Все организовано.

Джейми уставился на нее. Скорость! О боже – скорость!.. А я еще даже не смирился с!.. (Думаю, я был в полном замешательстве.) Но все же продолжал говорить тоном, который представлялся моему слуху весьма благоразумным:

– Ты, гм, – уверена, Элис? В смысле, я не то чтобы, ну… но ты уверена, что назначила все на сегодня? Может, ты забыла – что это за день?..

– О господи, Джейми! Я же не совсем идиотка! Именно поэтому это должно случиться сегодня – неужели не понимаешь? Может, это ты не помнишь. Да, да – я знаю, сегодня Рождество, конечно, я знаю. Но это еще и!..

– А! – немедленно сообразил Джейми. – Конечно. Конечно. Да. Конечно. Его день рождения. Конечно.

Элис кивнула:

– Его день рождения, да. Официальный. Думаю, он оценил бы… элегантность. А еще он – расстроился бы, знаешь, если бы знал, что сделал с нашим Рождеством. Возможно, его порадовало бы, если бы мы сейчас занялись чем-то другим. Взамен. По-твоему, я несу ахинею, Джейми?

Джейми из последних сил послал ей что-то вроде улыбки. И покачал головой.

– Нет. Нет-нет. Ничуть.

Вообще-то да, если хочешь всю правду, как на духу, Элис. Но ничего. Это совсем не просто: совсем не просто для каждого из нас.

– Так где, гм, – где будут похороны? Я не знал, что они работают, эти люди, в Рождество. Они высылают машины? Что мне всем сказать – к какому времени им, сама понимаешь, – подготовиться и так далее?

– Они работают, работают, да. Если заплатить, сколько надо, они работают. Катафалк прибудет к четырем. Больше машин нам не понадобится, Джейми. Все пройдет здесь. Похороны будут прямо здесь. Здесь он навек упокоится.

И снова Джейми был нещадно ошарашен. Усилием воли он заставил свое лицо сохранить хотя бы остатки самообладания, вытер ладонью рот – с удивлением обнаружил, что окурок еще висит между пальцев и бросил его (но тут же подобрал, услышав шипение и запах горелого).

– Сделай лицо попроще, Джейми. Ты, может, забыл, что мы говорим о Лукасе. Он все подготовил. Все это есть в его завещании. Мы должны обсудить еще кое-что – на самом деле важное. Но не сейчас. Он не ожидал, конечно, что это случится так скоро… но все подготовил. Это доказывает, правда, Джейми? Доказывает. Что на самом деле он не считал себя бессмертным.

– А я считал. Считал его бессмертным. О боже, как бы я хотел, чтобы он был… Иисусе. Итак, гм, – где же тогда, Элис? Где именно? Где мы?..

– В туннеле. Все организовано. Просто передай всем, хорошо? В четыре. Ровно в четыре. Встретимся в столовой, и я отведу всех вниз. – Элис вздохнула. – Пожалуй, если ты не против, Джейми, – пожалуй, я предпочла бы остаться одна, если ты не против?..

Джейми уже вскочил, хлопая себя по карманам пиджака, и направлялся к двери.

– О боже, ничуть, Элис – ничуть. Ты, должно быть, совершенно – о господи: измотана. Положись на меня. Я, гм, – сама знаешь. Со всеми поговорю.

Элис тоже встала и приблизилась к нему.

– Спасибо. Спасибо тебе огромное, Джейми. Не думаю, что смогла бы – сделать все это. Без тебя.

– О. Ты так добра – так добра, Элис, что это говоришь. Но я думаю, ты смогла бы. Я думаю, ты бы смогла.

Элис коснулась его плеча, ладонью нежно провела вверх, пока не коснулась пальцами шеи, и оба они ощутили биение его пульса.

– Знаешь… – тихо-тихо спросила она, – что меня больше всего поражает?

Джейми заглянул в ее глаза, которые внезапно успокоились – и от этого стали прекрасны.

– Что? Что, Элис? Что?

И Элис почти улыбнулась:

– То, что ему… ничего не было подвластно. Вообще не подвластна его собственная жизнь. То, что он просто… перестал существовать!..

Джейми помотал головой; теперь он осмелился взглянуть на нее, ожидая увидеть беспомощность слез. Но нет: она пот прежнему внимательно смотрела на него – губы ее дрогнули, со страхом увидел он, и доверили ему еще одну, еще одну тайну:

– Знаешь, мы ни разу не трахались. Вполне можно сказать. Не считая того, как я – сам знаешь: одевалась и все такое. Мы ни разу. Не трахались. Я привыкла – снимать его напряжение. Я, помимо прочего, для этого и была нужна. Но мы ни разу. Никогда. Не трахались. И кроме этого распутного наряда, он иногда заставлял меня надевать… не знаю, как это звучит, но все же: шляпу. Котелок. Маленький серый котелок с узенькой лентой. Или цилиндр: черный шелковый цилиндр. Он ему нравился, по-моему, больше всего.

Джейми разрывался между желанием отвести взгляд и нежеланием выказывать это желание. Элис поцеловала его – очень крепко, в губы. Быстро отстранилась, пытливо заглянула ему в глаза. А потом снова прижалась губами к его губам. Джейми потянулся к ее плечу – но она, Элис, уже ушла, ускользнула: вывернулась из его рук, а он дрожал и шатался.

– Знаешь?.. – спросила она – казалось, она жаждет (что бы Джейми под этим ни подразумевал). – Знаешь?.. Ну, разумеется, не знаешь – но я скажу тебе, хочешь? Сказать тебе, Джейми, какими были последние слова Лукаса?

И теперь уже Джейми хотел, жаждал: страстно желал узнать это.

– Да. О да, Элис, – да. Какими? Какими – о боже! Что он сказал?

Элис смотрела на него в упор.

– Кейф…

Джейми разинул рот:

– Извини, Элис, – что? Что ты сказала?

– Кейф… – повторила Элис. – Это было последнее его слово. Он только что вошел. После того как побыл – ну, бродягой. Потому что он ходил туда каждый день, видишь ли, и Рождество – не исключение. И я приготовила ему джин с оолонгом, одетая в свое миленькое белье. Оно миленькое, правда, Джейми? И он закурил сигару. Ему это нравилось. Я думаю, не столько сама сигара, сколько нарушать очередное правило, которое он сам и установил. Со шторами то же самое. Ну ладно. Он собирался переодеться для… ну, ты знаешь, для чего. Я приготовила его костюм и все остальное, что нужно. Бордовый, темно-бордовый, в который он одет сейчас… и он рассказал мне, что слышал, когда возвращался по туннелю. Знаешь, там хорошо слышно, что творится в столовой. Он всегда прислушивался. Насколько могу судить, сказал он, все в прекрасном настроении. Он сказал мне: Элис – это будет памятное Рождество. А потом он поставил бокал, затянулся сигарой – а потом, перед тем как, всего за секунду до того, как содрогнуться, содрогнуться так ужасающе сильно, а потом просто перестать существовать… он сказал мне: «Мм, Элис, мм, – сказал он. – Я поистине с нетерпением предвкушаю весь этот… кейф…»

Джейми знал, что Элис пристально смотрит на него. А потом пришел страх – о да, этот утробный страх. (Он схватил Джейми за горло и больше не отпускал.)

– Ну давай, Уна, любовь моя… – нежно настаивал Пол. – Тебе надо что-нибудь съесть, девочка. А? Ты сама знаешь, что надо. Вот Кимми ест бутербродик, да? А? Скажи, Кимми? Давай, Уна, голубушка, – скушай бутербродик: ради меня, хорошо?

Уна подняла голову и посмотрела сквозь него. Протянула руку и взяла бутерброд. Что угодно, лишь бы он замолчал. (До сих пор, подумал Джейми: она до сих пор довольно испуганная; Майк – тот, гм, отдыхает. После того, что случилось, я не слишком удивлен.)

– Тедди… – слабо сказала Джуди (вообще-то я не вижу, где он, ну, знаете, Тедди – но он должен быть где-то здесь, потому что мы все здесь, правда? Где-то рядом. Может, он за вином пошел. А может, просто смылся ненадолго в кухню. Я, видите ли, не знаю планировки: не помню уж, когда в последний раз была здесь, на территории Кимми и Дороти. Здесь полно коробок и целые горы банок; краски, наверное. Может, и краски. Ох. Я так надеюсь, что с Джоном все хорошо. О господи – как это ужасно, то, что случилось: просто ужасно. А Фрэнки – она была просто вне себя, бедняжка. Ох. Как будто всего этого недостаточно… А что с Мэри-Энн? Она так мала – слишком мала для такого: по крайней мере, сейчас она с матерью. Где бы они ни были. Ох. Где же Тедди?.. А – вот он. Вот он. Тогда я сейчас об этом скажу, да? Да, скажу: я сейчас об этом скажу).

– Тедди, милый… может, принести еще?.. Может, самую капельку?..

– Я принес, – ответил Тедди, расставляя бутылки на столе. – Я только что ходил.

– Как бы то ни было… – снова заговорила Элис со своей кафедры – стола у окна. Она отложила бумаги и сняла очки в золотой оправе, которых Джейми вообще никогда прежде на ней не видел. – Такова… суть. Само завещание, ну – составляет целые тома, как вы, вероятно, догадываетесь. Но вот это касается непосредственно вас. – Она указала на кипу толстых конвертов слева от своего нетронутого бокала шардоннэ. – Постарайтесь не забыть – пожалуйста, заберите письма с собой. Когда будете уходить. Все конверты подписаны.

Вновь воцарилась тишина. Бочка скорчился, продолжая нарезать горы бутербродов, которых никто не хотел. Он протягивал полные тарелки Тычку, который передавал их Полу, а тот, в свою очередь, изо всех сил пытался кому-нибудь их скормить.

– Все это… – неожиданно произнесла Джуди, – чересчур… правда? Гм? Все это чересчур…

Джейми, сидевший рядом с ней на диване, кивнул и на мгновение сжал ее скрюченные пальцы. Да, именно, думал он. (Да, и, о боже: вы только посмотрите на Элис, а? Сидит, спокойная такая. Она, Элис, поцеловала меня – поцеловала дважды.) Но что бы Джуди ни имела в виду, она совершенно, абсолютна права – это чрезмерно. То, что еще ранний вечер, по-прежнему Рождество; то, что мы все только вернулись с похорон… боже мой, Лукаса. (И, господь всемогущий: как же это было тяжело.) То, что всего двадцать четыре часа тому назад… О боже. И так далее. И так далее, и тому подобное. Все то, что будет грызть тебя до скончания веков. А теперь еще и это: последняя капля. Лукас завещал нам полные права собственности на наши жилища: мы можем делать с ними, что нам заблагорассудится. И даже сквозь плотную, но истончающуюся дымку, сквозь волны шока и боли, покрытые слоем умопомешательства своего рода – шестеренки в мозгах, могу лишь предположить, будут изо всех сил крутиться, крутиться. Это, как сказала Джуди, просто чересчур. Чересчур, правда: совершенно чересчур. По крайней мере, я рад, что Каролина ушла. Получилось бы, о боже – для Бенни, должен сказать, и без того плохо – что он видел всех нас ночью… по боже, если бы ему пришлось выдержать – вытерпеть еще и это… ну: слишком много. Так что да, Каролина была права, что решила уехать, и немедленно. Хотя что-то – что-то терзает меня, как-то так. Раньше я бы об этом поговорил (раньше!) с Джуди – но вы только взгляните на нее, на бедную мою девочку: она же не в состоянии. Совершенно не в состоянии.

– Ну так что, ты понимаешь, Джейми? – спросила через плечо Каролина, продолжая бросать вещи в сумку. – Почему я это делаю? Так лучше всего, верно? Мы будем у моей матери, так что ты знаешь, где… ну, понимаешь: если захочешь.

Джейми лишь кивнул. Сказал «конечно, конечно» в общей сложности, наверное тысячу раз. Они упаковали все свои подарки, Бенни и Каролина, и еще пару-тройку вещей. И моментально смылись. В некотором роде мне полегчало, если честно, – потому что они, конечно, моя семья, но, положа руку на сердце, они ведь не часть нас? Если мы выпотрошены, они ни при чем.

– Ну пока тогда, Джейми, – уже в дверях произнесла Каролина. – С тобой все будет хорошо? Бенни – попрощайся с папочкой.

И он попрощался. Не его вина (послушайте – он так мал), что он добавил «Веселого Рождества». Вас понял, пробормотал Джейми, махая им вслед: вас понял, выполняю, конец связи. Он тяжело и глубоко дышал – словно пытался выдуть из ноздрей что-то очень упрямое, а может, даже болезнетворное. Хорошо, сейчас (подумал он) – сейчас мне пора идти на похороны. Но сперва (мне как раз хватит времени – если я хорошенько пошевелю мозгами и все сделаю быстро, мне как раз хватит времени, я уверен) я вернусь в комнаты Лукаса и включу маленький, самый маленький пресс. Я напечатаю открытки. Вот что я сделаю. Мемориальные открытки. Их можно будет забрать с собой и хранить вечно (на память обо всем этом). Так я и сделал: набрал текст – отпечатал его, тиснул рамку, обрезал лишнее – всем хватит. Потом я одолжил у Майка черный шелковый галстук (у него их, кажется, дюжины – побуревших, тонких, съежившихся от времени) и отправился на похороны. Похороны, да. И, господь всемогущий, как же это было тяжело.

Понятия не имею, каким я себе представлял этот гитлеровский туннель (может, чем-то вроде бункера?), но когда Элис провела всех нас через дверь, которой я прежде не замечал (Ты когда-нибудь видел эту дверь, Джон? А? Эту дверку? Нет, ответил он мне: должен признаться, Джейми, я вижу ее впервые), а потом вниз по кривой и узкой лестнице с гладкими каменными ступенями, я, помнится, думал – когда на самом дне туннель предстал передо мной (и да, я думал об этом, несмотря ни на что), – что это на самом деле, знаете ли, огромное и роскошное пространство. Перед нами лежало нечто большее, намного большее, чем способно выразить слово «туннель», – оно не слишком отличалось от столовой, которую мы только что молча покинули, шаркая ногами. И, господи боже, как это все дисгармонировало – гирлянды, по-прежнему сверкающая елка, занавес и афиши, по-прежнему сверкающая елка и троны, эти величественные канделябры, испачканные теперь застывшими потеками погасших, догоревших свечей: и по-прежнему сверкающая елка, а под ней все так же лежит подарок Лукаса. Сводчатый и подсвеченный низкий обширный потолок – ряды приземистых и массивных колонн, каменная кладка покрыта решетчатым орнаментом, на капителях густо вырезаны листья винограда – по крайней мере, так мне показалось. Необыкновенно, не правда ли? Мастерство, такое внимание к деталям, потрясающее качество тайного подвала без окон, что лежит глубоко под Печатней. Необыкновенно и то, что я все это заметил. Хотя один раз я поймал взгляд Пола, и увидел, что он тоже: тоже озирается. Думаю, кроме нас, никто этого не делал. Остальные точно ослепли от шока: вид темного и очень простого гроба, без всяких украшений воздвигшегося на таких деревянных подпорках… он был, ох – он просто шокировал; и пришли слезы – заплакал Майк.

– О боже… – простонал он. – Все так быстро… наверное, так и было, Джейми – ну, знаешь, в войну. Все хорошо, а потом – бац! Упали бомбы – или пришла телеграмма – и – и!..

– Майк, – произнесла Уна тихо и неожиданно сурово. – Прекрати. Прекрати немедленно.

И он, Майк, прекратил, надо отдать ему должное: он изо всех сил постарался остановить поток слез – поборол их и теперь всего лишь хныкал.

– Элис… – прошептал я. – Где?.. Гробовщики?.. Они ушли?

Она кивнула. Только сейчас я заметил тонкую черную вуаль, которую она опустила на лицо; в каждом узелке вуали сидела крохотная бархатная точка.

– Ушли, да. Они ушли. Они нам больше не нужны. Я хотела, чтобы это было – только для нас.

– А… Гитлеры?

– Тоже ушли. Я им заплатила. Вот уж кто нам точно больше не нужен – и никогда не понадобится. Они ушли навсегда. Итак, Джейми, – ты готов? Начнем, может быть?

И он вновь охватил меня, страх. Не то чтобы он тебя покидает: он отступает ненадолго – разглядывает тебя со злобной и иронической усмешкой, дает крохотную слабину, позволяет начать справляться; но в подобные минуты он вновь ликующе сплачивает войска – с ревом врывается внутрь, овладевает тобой (и тебя колотит).

– Я – готов? К чему готов, Элис? Чего ты от меня хочешь?

Майк снова захныкал – но Элис продолжала шептать – лишь чуточку громче и настойчивее:

– Кто-то должен нести гроб, Джейми. Шесть человек, я думаю. Вот ремни, но его надо опустить, понимаешь? Опустить. Понимаешь?

И я понял. Широкая и толстая плита была снята и сдвинута в сторону; открылась дыра, огромная зияющая пропасть вниз, в невыразимую темноту. Иисусе. Боже мой. Лукас подготовил себе личный склеп.

Я коротко кивнул и обернулся к остальным. Значит, шесть. Пол, ясное дело – Бочка и Тычок. Еще я – это будет четыре. Джон… нет, слишком стар: это неправильно. Тедди – вот пятый. И Майк – очевидно, он. Господи – я надеюсь, он сможет взять себя в руки хоть чуть-чуть. Господи, я надеюсь, он сможет. Итак. Ладно. Я переговорил с Полом, и он передал мои слова остальным. Смотрите, Тедди идет ко мне: скажи только, где и что делать, вот и все, что он мне сказал. Старина Тедди. Мой дорогой, дорогой друг.

– О не-е-е-еет!.. – выл Майк – и звук этот, боже мой, – он отражался от всех колонн, от потолка, и возвращался с удвоенной силой, чтобы вновь сокрушить нас. – О, извините – извините меня, – но я просто, о – не могу – я – я просто – о, не могу…

– Майк!.. – прошипела Уна. – Прекрати. Прекрати – слышишь?

Джон подошел ко мне.

– Я – я бы хотел, – очень мягко сказал он. – Я считаю, это выдающаяся честь, Джейми. Если ты полагаешь, что я ее достоин…

– О Джонни… – прошептала Фрэнки, вцепившись в его руку. – Ты уверен? Ты уверен?

Я посмотрел на Джона: да, он – уверен, о да, совершенно уверен.

– Ну хорошо, Джон. Это недалеко. Всего пара ярдов. – И, обернувшись к Элис: – Думаю, мы, гм. Теперь готовы.

Кимми обхватила ссутуленные плечи Дороти (Мэри-Энн, хвала господу, – они оставили ее наверху: думаю, с ней все будет нормально), и, они этак качнулись вперед, сбились в кучку с Фрэнки и Джуди – она, Джуди, поманила их, а когда они приблизились, обняла. Уна осталась в стороне, с Майком – ну и ладно, пожалуй. И по-прежнему смотрела прямо перед собой – похоже, ей дела не было до уже безостановочных сухих и задыхающихся Майковых всхлипов. Мы с Полом наклонились у изголовья гроба, чтобы взвалить эту тяжесть на плечи. Бочка и Тычок стояли за нами, а Джона и Тедди я определил в ноги (наверное, я рассудил, что там нагрузка будет гораздо меньше). Теперь все мы – все шестеро – замерли, преклонив колена: головы низко опущены, в ожидании… ну, очевидно, моей команды – напрячься, встать и поднять.

– Хорошо… – тихо сказал я. – Все готовы? Тогда поднимаем…

И мы медленно и синхронно выпрямились – наполовину, колени по-прежнему согнуты, сконцентрированная тяжесть едва не валит нас с ног. А затем!..

– Погодите! – крикнула Элис. – Погодите! Стоп. Опустите. Рано!

Я тревожно глянул на Пола, лицо мое столкнулось с этим самым гробом. Все мы стояли теперь – согнутые, согбенные, замерев на месте, ноги наши и спины безмолвно молили о пощаде – я слышал лишь натужное дыхание и хрип (в основном свои собственные).

– Хорошо… – тихо сказал я. – Все готовы? Тогда опускаем…

И медленно, медленно – теперь уже отчетливо слышалось, как скрипят суставы – мы осторожно опустили на место этого монстра и теперь застыли по бокам. Мы смотрели на Элис. Тедди кашлянул (прозвучало как грохот). Мы ждали.

– Не хочет ли кто-нибудь?.. – запинаясь, спросила она. – Произнести пару слов?..

Джуди шагнула вперед – глаза ее сияли, хотя уголки их были опущены; рот распахнулся – похоже, она готова была выпалить куда больше, чем пару слов… но губы задрожали, а глаза ее, они просто сдались. Она попятилась и уставилась в пол, запястья и пальцы беспрестанно двигались – словно боролись с собственным отчаянием. Я переводил взгляд с одного лица на другое – и то, что я видел в них, вероятно, отражалось в моем. Столь многое, – наверное, думали мы все, – столь многое надо сказать… и вместе с тем нечего, на самом деле: совсем нечего. Мы оказались здесь – и это положило конец словам. В этот миг я вспомнил об открытках в кармане: я сделал их простыми, очень простыми – кремовая бумага, черная рамка и строгие слова. Я торжественно их раздал. Этих слов, прошептал я, быть может, вполне достаточно. Почти все посмотрели на них, на эти открытки. Все молчали. Пол цыкнул зубом, а Элис – мне показалось, она посмотрела на меня довольно дико. А потом сказала: боже, Джейми… Ну хорошо, тогда продолжим.

Я провел ладонью по лицу (с равнодушием отметив при этом, что хорошо бы побриться: как я завидовал Тедди с его густой бородой; и с гораздо меньшим равнодушием, что мне чертовски нужна лошадиная доза никотина: сигарет пять или шесть разом). Блеск в глазах Пола сказал мне, что он готов: мы преклонили колена перед своей задачей.