Текст книги "Отпечатки"

Автор книги: Джозеф Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Думаю… – медленно произнес Лукас, – я понимаю, что руководит им, юным Темом. Неким смутным образом я полупроникаю в его чувства. Сам я считаю, что цветы просто восхитительны. Как я уже говорил. Что до Мила, ну – хоть я его и люблю, но не думаю, что мы когда-либо достигнем с ним некой формы эстетического понимания. Полагаю, это ясно. Я, знаешь ли, удивлен, что он не присоединился к нам раньше. Предполагаю, что он в некоем занудном и буржуазном роде должен был все это себе объяснить. Или, что еще вероятнее, дождаться супружеского изгнания. Подозреваю, что Каролина не ненавидит его по-настоящему – хотя прекрасно понимаю, отчего она, возможно, находит его невыносимым. Что до курения – он сделает, как я сказал.

Элис ответила не сразу. Но потом ответила:

– Что ж, видимо, то же самое верно и про меня. Да?

– Извини, Элис… Я не совсем, гм?..

– Ну – насчет Джейми и цветов. Он считает, что это просто охапка лилий, брошенных в ведро, и я с ним согласна. Следовательно, я, наверное…

– А, я понимаю. Милая Элис. Вовсе нет.

– Но ты же сказал, Лукас – ты сказал. Ты сказал, ох – что же ты сказал? Никакого эстетического чего-то, вот что. Это значит, что, по-твоему, у меня тоже нет… послушай, Лукас!..

– Элис. Успокойся.

– Да я успокоюсь, Лукас, – надеюсь, что успокоюсь, – думаю, что скоро снова буду спокойна и всякое такое – но сейчас, в эту самую секунду, я уж конечно весьма неспокойна, да, – и я хочу, чтобы ты попросту сказал мне, здесь и сейчас, поскольку мы наконец разговариваем с глазу на глаз, без всей этой, ох – многочисленной братии вокруг… просто скажи мне, Лукас, если, по-твоему, я недостаточно хороша для тебя… для того, чтобы быть здесь… потому что если это так – если ты так считаешь, Лукас, что ж, тогда я… я…

– Что, Элис? Что? Ты, если вдуматься, – что?

Элис смотрела на него во все глаза, полные слез, ее шея, казалось, просела под тяжестью головы, которой она качала из стороны в сторону – то ли в отчаянии, то ли в томительной надежде.

– Я… я… я просто не вынесу. Если. Ты так считаешь.

Лукас качал головой почти в унисон с ней. В тугой улыбке его губы сжались почти до белизны, хотя в глазах тускло мерцал огонек. Он стоял перед ней, и Элис умоляюще смотрела снизу вверх в его бездонные глаза. Она не знала толком, что именно ей было так потребно (сейчас, в этот миг, да, – или вообще), но все же была снова, опять так уверена: нечто…

Лукас взял ее за руку, пристально вгляделся в пятнистые костяшки и слегка мазнул по ним губами.

– Элис, – прошептал он. – Твое место здесь…

И ее глаза на миг засияли. Но тут же снова потухли, все еще влажные и затуманенные, уголки печально опущены.

– Как и, – безжизненно сказала она, – других. Да? – И она посмотрела на него, глаза ее распахнулись уже в тревоге. – Это все для тебя?.. Лукас? Все это. Печатня. Все твои… люди. Для тебя все это – счастье, правда? Ты сейчас счастлив, да? В смысле, мне кажется, что счастлив, – ты кажешься счастливым, иногда… но что ты чувствуешь, Лукас? Ты даже никогда не говоришь мне, что ты чувствуешь!.. Я не такая, как ты, дорогой, – я не могу… постигать. Мне нужны слова.

– Просто я, – тихо и очень серьезно произнес он, – хоть что-то чувствую. Пойми. Это уже чудо.

И он мгновенно ожил, так внезапно вцепился в ее руку, что она ахнула.

– Пойдем. Я должен кое-что тебе показать. Такое, чего еще никто не видел. Это – это, Элис, для тебя одной, клянусь. Пойдем. Пойдем.

И эти слова смяли оборону Элис, и она трепетала, пока Лукас тащил ее к балкону за полузастекленной скрытой дверью, туда, к самому большому окну. Сейчас Элис смеялась, как пьяная, холод хлестал ее по щекам, она щурила глаза от блеска молочного, но свирепо сверкающего солнца, такого неестественно яркого. Лукас возбужденно тащил ее за собой, они пробирались по гулкому железному проходу – и Элис с радостью последовала бы за Лукасом в любое место, куда ему взбрело бы в голову ее отвести. Его крепкая и настойчивая хватка наполняла ее энергией и такой уверенностью, что если бы Лукас прыгнул бы сейчас в зияющую пустоту, не отпуская руки, Элис почти в экстазе полетела бы вместе с ним и охотно разбилась бы вдребезги (словно вся жизнь ее зависела бы от этого).

Лукас наконец остановился у подножия деревянной лестницы, узкой и крутой – она скорее напоминала почти вертикальный трап, вроде корабельного.

– Что это? Лукас – я ее никогда раньше не видела. Куда она ведет?

Лукас повернулся к ней. Неожиданный ледяной порыв ветра взъерошил ему волосы, и от этого – вкупе с неприкрытым возбуждением, написанным на его лице, – он показался ей каким-то диким.

– С этой секунды, – медленно предупредил он, – ты не должна проронить ни одного, ни единого слова. Понятно? Никакого шума, ничего.

Элис кивала – в ее глазах мерцало это новое, заразное, разделенное волнение, – а сама тем временем, запинаясь, бормотала:

– Но почему, Лукас – почему? Я не понимаю – почему ты не скажешь мне, почему?

– Доверься мне, – сказал он.

И она доверилась. Он повел ее наверх по узким и прогнутым ступенькам, певшим под его ногами, и Элис, отбросив и тень беспокойства, храбро следовала за ним. Но ее тягу к открытиям ослабили сомнения, которыми нельзя было пренебречь, – она понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Ветер трепал их яростно, и Элис бросила взгляд наверх – проверить, на месте ли Лукас, – а потом мельком вниз – выяснить, высоко ли она уже поднялась. Паника стиснула ее горло при виде этой крутой спирали, закружилась голова, серебряные блестки пестрой реки жестоко кружились и пьяно сыпались под резкими и грубыми незнакомыми углами. Над головой – глубокое, испещренное полосами небо, и больше ничего. Лукас исчез – совсем пропал из виду. Она бы замерзла там навсегда или просто разжала пальцы, если бы не рука, протянутая из какого-то темного закутка, которого Элис раньше не замечала. Рука судорожно и с явным нетерпением подзывала Элис, побуждала вцепиться – и безмолвно подчеркивала необходимость полной тишины.

Элис крепко вцепилась в его предплечье и вскарабкалась по последним двум ступеням, энергично, но практически безуспешно углом рта сдувая с глаз и губ завитки волос, разметавшиеся на ветру в художественном беспорядке. Когда ее лицо оказалось напротив решительных, мерцающих глаз Лукаса, тот сузил их, предупреждая снова, и приложил палец к губам. Остаток пути Элис карабкалась, Лукас ее тащил – видимо, на какой-то тесный и черный чердак. Элис присела на корточки подле Лукаса в ожидании и предвкушении. Кажется, долгие минуты она не шевелилась – затекшие лодыжка и икра грозили разболеться всерьез, но все же она не двигалась. Она осторожно потянула Лукаса за рукав и осмелилась прошептать (так тихо, что вышло не громче дыхания):

– Лукас… что? Мне немножко страшно…

Мрак постепенно рассеивался – вправду ли? – но она скорее почувствовала, чем увидела, как Лукас качает головой. Потом он повернулся и сказал тихо и медленно:

– Посмотри. Вон туда. Видишь?..

Элис уставилась вдаль. Вокруг было тепло и затхло – старое сухое дерево и, пожалуй, душок гнили, сладковатый запах разложения. Перед ней – лишь столкновение оттенков серого, еле различимые вариации темноты, и Элис едва не зарыдала от досады на собственную полную и безоговорочную глупость: отчего, ради всего святого, я не могу разделить это с Лукасом? Нет, послушайте! Какое-то отдаленное движение заставило ее натянуться, подобно струне; она выдохнула краткое и совершенно непроизвольное «О!» тревоги и неприятного удивления, и вцепилась в Лукаса еще крепче, различив намек на ленивое движение, который тут же снова растаял в тишине. Нога под ней едва не подламывалась.

– Вон там, – произнес Лукас тихо-тихо. – Видишь? Вон там.

И тогда она увидела: два маленьких мерцающих бледно-желтых огонька посреди какой-то едва угадываемой и бесформенной массы чуть темнее окружающей темноты – и какая-то почти волна, которая постепенно успокоилась.

– Кто… кто он? – прошептала Элис.

Лукас дышал ровно и тихо.

– Они, – сказал он. – Их двое.

Элис заморгала:

– Двое? Правда? Двое… кого?

Лукас, наверное, кивнул:

– Сов. Сипух. Их во всем королевстве осталось несколько сотен пар.

Элис ничего не сказала. Не смогла ничего придумать.

– И эти… – тише неслышного продолжал Лукас, – эти две… наши.

Элис осторожно вытянула ногу в сторону; либо так, либо сию секунду заорать.

Лукас повернулся к ней и дразняще коснулся губами ее уха. Она услышала, как он выдул ей в ухо вздох змеи, заточенной в кувшин… кейф…

– Что? – прошептала она. – Что, Лукас? Что ты сказал?

– Кейф… – повторил Лукас. – Арабское слово. Блаженное упокоение.

Он еще крепче вцепился ей в руку. Элис на миг отвлеклась, расслышав приглушенную возню, краткую и далекую, которая тут же стихла. А там, вдалеке, по-прежнему горели два желтых глаза, застывшие, немигающие – и Лукасовы глаза, живо представляла себе Элис, так же застыли и сияли. Она едва разобрала слова, когда он вновь заговорил, таким хриплым и низким стал его голос.

– Совы, Элис. Теперь совы – тоже компонент. – С нажимом он добавил: – И обо всех, видишь ли, надо заботиться.

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Послушай!.. – настаивал Пол.

Он вздохнул и заозирался, возможно, в поисках свежего вдохновения; вздох еще свистел – будто на секунду отразился от темно-зеленых стен ванной, похожей на пещеру. Поскольку, о боже – он уже в третий раз пытается втолковать проклятому Бочке, в чем дело. Не понимаю, за каким рожном он устраивает столько шума из ничего.

– Я тебе говорю, мы просто сунем головы в дверь и скажем «привет», вот и все. Я ж не говорю, что ты их должен любить, ну честное слово. И тебе надо разобраться с готовкой, тогда мы с ними вроде как подружимся. Мы ж не хотим, чтоб решили, будто мы прячемся, Бочка: я же говорю. Важно, ага? Когда ты, типа, открыт людям, они тебя вообще не замечают. А когда ты голову пригибаешь и ходишь на полусогнутых – тогда да. Сечешь? Когда хлопаешь дверями людям в морды, они начинают думать: черт, чё за фигня творится? Чё за пурга, Альфи? Чё эти пацаны задумали? Все люди такие. Обычное дело.

– Да – я тебя слышал, Пол. Я не дурак – я все понял. Просто мне несладко. Чем меньше болтаешь с людьми, тем лучше.

Бочка слез со своего насеста – края огромной чугунной ванны – и ловким щелчком отправил окурок в унитаз. Не успел тот зашипеть, Бочка торопливо посмотрел по сторонам (чего он ожидал, интересно?) и рукой вяло попытался изгнать предательские следы витающего греха. Пол отлепился от здоровенной хромированной нагретой вешалки для полотенец (адское пламя – она изрядно поджарила мне зад, эта штука – честное слово, пока не отклеишься – и не заметишь, какая горячая эта дрянь). Он отечески возложил длань на широкие Бочкины плечи – докуда смог дотянуться.

– Природа, – сказал он, довольно яростно толкая и обнимая Бочку (стараясь внушить свою точку зрения). – Просто человеческая природа, а? Эй! Ну еще б. Слышь – мы просто в дверь стукнем, скажем: привет, мистер Киллери! Я Пол, это Бочка, а у вас как дела? Все хорошо? А как хозяйка? Здорова? И все. Ну как, нормально? Я в тебе не сомневаюсь, сынок. Что, блин, не так, а? А потом вернемся к старине Тычку – посмотрим, что он там творит, тупой ублюдок. К тому же, если честно – тебе ж надо знать, во что ввязался, да? Изволь теперь колдовать на кухне.

– Да, и вот еще что, – взвизгнул Бочка, вновь припомнив все свои горести. – На хрена ты выступал, что я, блин, зашибись как готовлю? Э? Да бля – я не настолько хорош. И вообще, сколько в этой шарашке народу живет? Да тут их сотни поместятся. Дьявол…

– Вот только этой ерунды не надо! Ты, блин, в натуре мастер на кухне, и сам это знаешь. И какие еще сотни? Всего-то один дом. Тебе ж не «Обеды на колесах»[10]10
  «Обед на колесах» – система доставки горячей пищи престарелым и инвалидам.


[Закрыть] готовить.

– Ну, это офигенно здоровый дом, а? По-любому, я деликатесов не готовлю… – бурчал Бочка. – Кстати, я знавал одного пацана из «Обедов на колесах». Как он водил – господи боже мой. Когда приезжал, почти все уже по фургону размазано. Говорил, сгребает все равно и в них запихивает. Никто не жаловался.

– Смешно. Ты пойми, Бочка, – почему я тебя подставил: я прикинул, надо чё-то мужику дать. Сечешь? Когда он, типа, сказал мне про это место, я такой думаю: круто, супер, вот что нам надо. Но потом мне показалось, что этот парень, Лукас, ему, типа, знать охота, как мы сами-то поучаствуем. Потому я и наплел ему чепухи про дизайнерскую контору – а чё делать? – но нельзя же до скончания веков твердить о мебели и совать охапки цветов в ведра? А вот еда – совсем другой коленкор, врубаешься? Смешно все-таки было, как он про лилии трындел, да? Я просто купил целую кучу на Коламбия-роуд и запихал в первое, что попалось на глаза. А он так верещал, словно я прям Микеланджело какой.

– Да? А чего ж ты завелся про стебли и фигню всякую, а, Пол? Я, блин, тебе поверил.

Пол засмеялся:

– Ага. По-моему, прикольно вышло. Не знаю. Наверно, прочитал где-то. Я прикинул, он хочет это услышать. Ладно, да ну к черту. Ну что? Ты за? Пошли познакомимся с этим Киллери и его телкой – ну, женой или кто она? Будем дружелюбными. Я дело говорю, сам знаешь.

Бочка медленно кивнул:

– Да. Хорошо. Наверно, ты прав. Но слышь, Пол – слушай. Этот парень, Лукас. Ну то есть – ты, небось, все обдумал. Чё-то как-то все это странно, а? Нафига он вообще это затеял? В смысле – чё задумал? И не надо, блин, как всегда, говорить «Альфи» – меня это бесит. По-твоему, он псих? Наверняка, да? Где ты вообще его откопал? Он чё – просто подвалил к тебе в клубе? И чё сказал?

– В общем-то, – пожал плечами Пол, – он просто сказал: хочешь, мол, переночевать в Печатне? Что еще, говорю, за Печатня? И он, типа, вводит меня в курс дела – и я задумываюсь. Ага, задумываюсь. А потом говорю – да, вроде клево, Лукас, – но у меня есть друзья, понимаешь? Пара хороших корешей. Замечательно, говорит, нет проблем: бери их с собой и дело с концом. Не знаю, может, он пьяный был. Меня не колышет. Да. Короче, теперь-то мы здесь, а? Вот, в общем, и весь разговор. Альфи.

Только вот это не совсем все, что произошло между мной и Лукасом в ту ночь. Не то чтобы я как на духу то и это. В общем, основное я ему, Бочке, изложил… но не стал вдаваться в подробности, иначе у него в голове была бы полная каша. Потому как, если честно, я не уверен, что и сам толком все понимаю. Во-первых, у меня, ну, такая – не, не проблема – это слишком сильно, сечете? Скорее это что? Знак вопроса, может быть. Такое, про что я решил умолчать, чтобы потом самому поразмыслить малехо. Разобраться. А Тычок и Бочка вообще не в курсах – а вот я тут вообще при всем, вот, блин, какие дела. Потому как до них не доходит – они все понимают не так. И да, я же говорю – я и сам не особо въезжаю, потому и хочу поразмыслить. Мне самому, если честно, это совсем недавно пришло на ум. Знаете, я тут недавно наткнулся на одного приятеля… так мне неохота было с ним разговаривать, вот что. Я знаю, некоторые бы решили, что у меня на него зуб. Тычок и Бочка – они такие же (ну еще бы не такие же – а с какого перепою им быть другими? Да я, если раскумекать хорошенько, и сам такой) – так что, блин, сидите и помалкивайте. Пока я не придумаю чего-нибудь. Буду честным – а то мне так не нравится (сечете?).

Ну так вот, этот клуб – совершенно кретинское название у него, у них всегда названия такие: «Рагу» он называется (но я, ребята, вообще без понятия, как это, типа, надо произносить). Небось, это шепотом из уст в уста передают, очень стильно потому как, вроде того, – а я никогда, блин, этим не интересовался, потому что, если уж хотите, чтоб я с вами честно, всегда был мертвецки пьян. Я такой: ну так что это за клуб? Хоть грязных извращенцев там не водится? Потому как я такого не потерплю. А этот, значит, такой: да ничего подобного, в этом-то все и дело: совсем другое, ясно вам? Повсюду телки и прочее, он такой мне гонит, – тут все как-то чуток расплывается, сечете? Диджей колдует вовсю. Плюс у них бочонок нормального «Фуллерс»,[11]11
  «Фуллерс» – старейшая (осн. в начале XIX в.) британская пивоваренная компания.


[Закрыть] интересует? – а танцпол, парень, – это просто умереть и не встать, чесслово. И за углом отличная кормежка (если жрать охота). В общем – вроде как прекрасно, да? Неплохо так. Может, в самый раз. Не знаю, правда, бывало ли с вами такое, как со мной, – сидишь и нифига не делаешь, как будто на что-то надеешься, ну я не знаю, что, может, что-нибудь, типа, случится, или вроде того, или просто хочешь, чтобы что-то случилось, или, наоборот, закончилось. Ну вот так я и сидел, сам не знаю сколько. На той неделе Соня, да, Соня – она моя вроде как постоянная девушка, хотя мы никогда вместе не жили, ничего такого – так вот, она сказала, что мотает к матери (че-то у них там в семье стряслось, не знаю, если честно, я толком не прислушивался) и уехала к ней, и я такой: хорошо, говорю, милая, а сам думаю – ну тогда на выходных я посмотрю, как оно там, почему бы и нет? Потому как – мне это ничего стоить не будет, да? А? Не понравится – ну, свалю оттуда. Хорошенько нажрался в пивной с парой приятелей (Тычком и Бочкой, само собой, потому как сейчас мы типа как братья, никакой грязи, нет, мы вроде как друг за другом присматриваем – хотя, если по правде, это я в основном за ними присматриваю. Бочка иногда не видит, чего у него под самым носом творится, а Тычок – ну, он отличный парень, но не гигант мысли, сечете? Но вообще мы добрые друзья, вот я о чем, – мы с Тычком и Бочкой, да: настоящая банда).

Прежде чем отправиться в «Рагу» (о господи), я подумал: погоди, дружище – а что ты наденешь на дело, а? В чем я хочу появиться? Обычно у меня на этом фронте без проблем, потому что есть типа свой стиль, сечете? По правде, я торчу от шмоток и всякого такого – и да, парни мне кучу барахла сбрасывают (иногда, блин, зуб дашь, что Тычок оделся в кентиштаунском «Оксфаме», когда там электричество вырубали). Но я – ну, я на каждую тряпку челюсть отвешиваю, чё уж тут. Ну, если по-честному, шмотки – это прям часть меня. Я вам говорю – любая помощь сгодится, потому что эти гнилые дрочилы из Вест-Энда – я, видите ли, говорю не как они… не выделываюсь: да неуже-е-ели, великоле-е-епно… вроде как, типа, простой – вот они и думают, что у меня совсем соображалки нет. Думают, я тупая скотина. Так вот я совсем не тупой – но я и впрямь, знаете что, прикалываюсь по красивым шмоткам. И я секу в том, что делаю, – цвета всякие, освещение (да еще растительность вот, как я тут узнал, – раньше-то и не думал). По правде, я вот думаю иногда, что надо бы заняться этим поплотнее, чтоб на другое-то не отвлекаться. Но жадность одолевает. Все люди такие. Природа. Раньше-то «Схемы Тема» хорошо наваривались, ничего потрясного, вовсе нет (не звездный час) – но разговоры пошли, сечете? Беда в том, что обделывать не совсем кошерные дела прикольно, да и вообще – особо ведь не переживаешь, ага? – деньги на бочку и никаких вопросов. И я же говорю – меня, типа, прет от хорошей одежды. А хорошая одежда, как мы все чертовски хорошо знаем, стоит недешево. Но бывают дни, если честно, когда охота завязать – чтоб больше ничего не давило, въезжаете? Всегда, блин, быть на шаг впереди, через плечо оглядываться (пригибаться, ага, и ходить на полусогнутых) и думать, с кем можно говорить, врубаться, когда рот на замке держать. Да-да. Сейчас уже поздно метаться, да? Я уже по уши увяз, блин. Вы мне еще рассказывать будете.

В общем, в итоге я остановился на отличной темно-серой двойке от «Армани», ага? И белая шелковая водолазка, без лейбла, но сразу видно – высший сорт (ходили слухи, что разобрались с одним складом возле Стэйплз-Корнер – я вам говорю, мужики, – я в ней смотрелся как Флинн[12]12
  Эррол Флинн (1909–1959) – голливудский киноактер австралийского происхождения, известный благодаря ролям романтических сорвиголов («Капитан Блад», «Приключения Робин Гуда» и др.).


[Закрыть]). К тому же я всегда слежу, чтоб ботинки сияли как следует – высокие такие ботинки на молниях, как их, блин, «Бэлли»,[13]13
  «Бэлли» (осн. 1851) – обувная фирма. Ботинки «Бэлли» были культовыми среди рэпперов восьмидесятых.


[Закрыть] вот, хотя я не фанат. И еще у меня были часы «Картье»; все принимали их за «Секстон», но это фигня – они настоящие, эти часы. Снял их с одного чудака в счет, как бы это сказать, одного неуплаченного должка. А иначе пришлось бы подослать к несчастному пидору Тычка – то-то была бы потеха, потому что Тычок, он такой. Иногда на него нападает стих. И тогда он был сильно в настроении, да только нечего – этот парень, он вовремя сообразил, что к чему. По моему опыту, люди быстро схватывают, если их носом ткнуть. Сами подумайте – на кой вам хорошие часы, если у вас руки сломаны? У них крокодиловый ремешок (очень стильно).

Я чуть было не передумал. Два раза мимо двери прошел. У ней, блин, стояла пара громил. Так что мне надо было срочно прикинуть, чего они ищут (и чего не ищут). Такое старое доброе место на вид, не считая громил. Никакого неону и прочей дряни – и никакая музыка не грохочет. В общем, я возвращаюсь – и тут, в натуре, чудо произошло. Громилы мне кивают, словно я завсегдатай или вроде того. Может, им так показалось, что я завсегдатай. Короче, спускаюсь по ступенькам (но продолжаю прикидывать, что да как. Чуть что какой педик спикирует – и только вы меня и видели, блин). Но знаете что? А? Я вам скажу: это «Рагу» оказалось самым классным баром (клубом или чем там) из тех, где я был – настоящий класс, во как (сходили бы вы, может, туда, если хотите себя порадовать). Кожаные такие – как они называются-то? Типа, вдоль стен и в кабинках. Фигня такая. Ну, что-то. Красная кожа с гвоздиками – очень изысканно. И отличные оранжевые лампы повсюду – очень уютно и, типа, интимно. Барная стойка коричневая и блестящая, как старинный корабль. За стойкой здоровяк, на нем крохотная бордовая куртка, из тех, что зад не прикрывают, с черными как их там и золотыми пуговицами, ну вроде как из старых фильмов про Манхэттен всякий. Ух ты ж блин, думаю, – вот это мне нравится, вот это по правде нравится. Так что я заказал мартини (да не – обычно я его не пью, конечно, не пью, блин. Но я подумал, что это хорошая мысль: мне просто показалось, что это правильно, понятно?). И мне его подали в таком маленьком треугольном бокале (ну ладно, никакой он не треугольный, ясное дело, – но вы, небось, сечете, о чем я), из бокала торчала соломинка, а на соломинку были насажены две оливки – красная и зеленая. Я никогда их раньше не ел, и знаете что – не слишком тороплюсь повторить. После второй порции, бросил оливки в пепельницу.

В общем, я потихоньку осматриваюсь. Парочки сидят, ничё серьезного. Полно натуралов в костюмах. Хотя кто их знает, натуралы они или нет. По виду обычно не скажешь. Фишка в том, что он был чертовски прав, этот приятель приятеля, – девок полно; в основном компашками по три – по четыре, вполне достаточно. Одна или две головами вертят – и один или два мужика тоже, и все. И мне это, что ли, понравилось, потому что я въехал. Ну то есть – вот сидит там парень, да? Классные шмотки, аккуратный маникюр, чистые густые волосы, довольно длинные, да? Обычно ж люди не посмотреть ходят, правильно? Если, конечно, гипс не хотят заработать да пару костылей. Но здесь это было нормально. Вроде как естественно. Так что я потягивал себе мартини и думал: так, хорошо, что дальше? Заговорить с кем-нибудь? Ни с кем не говорить? Какой тут порядок? Как все должно идти? И тут я увидел Лукаса. Он сидел всего через пару табуретов от меня – и забавно, он таким степенным выглядел – как будто сидел и пялился на меня с самого начала, а я его только сейчас засек. Он поднял бокал. И я подумал: хорошо, ладно – и поднял свой, и губами вроде как показал: твое здоровье, приятель. И тут он ко мне подваливает. Вот черт, думаю – чё происходит? Чё за дела? Со мной такого еще не бывало, поэтому меня трясет малехо, но вообще я типа крутой весь из себя, сечете? Мне, наверно, типа, стало любопытно: хочу посмотреть, как пойдут дела, вроде того.

Он сел рядом со мной, Лукас, – я, конечно, не знал, что его зовут Лукас, тогда не знал. И я просто подумал: ух ты, вроде приличный парень, неплохо прикинут (костюмчик такой, сразу видно – шиллинги в карманах звенят). Я думал, он скажет, ну не знаю – что-нибудь вроде: итак, мне кажется, я вас тут раньше не видел. Или еще какой старомодный вздор. А он нет. Он просто пьет себе из стакана – оранжевую какую-то дрянь (так и не знаю, что это было). А потом наконец говорит: ну. Ну, говорит. А я думаю: и что? Что? Что ну, а? Эй? Что ну? А он нет. Ничего не ну, мужики, – ну и все. Захлопнул пасть. И знаете что – я сам офигел, когда услышал свой голос: меня зовут Пол. Он кивает. По-прежнему ничего не говорит – только кивает; пялится в свой стакан и кивает. А потом, значит, спрашивает: а фамилия твоя какая? И я думаю: чё? Чё за ерунда, а? Вроде не положено так. В таком месте. Я думал было, что лучше бы какую-нибудь себе сочинить, но в итоге ничего я не сочинил. Фиг его знает, почему. Просто сказал: Тем. Меня так зовут. Пол Тем. И он снова кивает в стакан. Потом поворачивается ко мне и говорит:

– Что ж, Тем, – счастлив познакомиться. Лукас.

– Лукас. Да? Ну – и какая у вас фамилия? Спрашивать фамилию – это здесь принято, что ли?

– Нет-нет. Не принято. В «Рагу» вообще ничего не принято, не считая необходимости соблюдать внешние приличия, естественно. Нет, боюсь, это просто грешок. Спасибо, что отпустил его, Тем. Возможно, еще мартини?

– Да. Псиб. Не повредит. В самую точку, сечете?

Лукас заказал мартини, и бармен вопросительно поднял брови, выразительно глядя на высокий и узкий Лукасов стакан. Вместо ответа Лукас прикрыл стакан ладонью и на секунду закрыл глаза.

– Поблизости обитаешь, Тем?

– Не. В смысле – рядом живу, да? Не. Чутка не мой район, парень. Лукас. Не, я в Уиллздене живу. Не знаю, правда, сколько еще мне там жить.

Именно, блин, не знаю. Я вам скажу почему – потому что Крошка Дэви – ну, он хозяин хаты, ага? Он, блин, такой юморист, этот Крошка Дэви. Вечно трындит: Поли, Поли, ты когда барахло свое отсюда заберешь? Всему свое время, Дэви, всему свое время, отвечаю я: я ж не могу за день все вывезти, а? Сам знаешь не хуже меня. И он давай ныть: ну я не зна-аю… мне это не нравится, Поли, – меня это парит, слышь? Может, поищешь другую квартиру, а? Потому как – мне задницу припекло, кореш, и я завязал. Я тебе чё, мало плачу, Дэви, напираю я. Может, и мало, не сдается он, может, вообще дело уже не в деньгах, Поли. Еще раз поймают – и я вообще света белого не увижу больше. Что ж, хорошо, говорю я: что ж, хорошо. Хотя, без шуток, – если на эту болтовню забить, он, Дэви, прав, если честно, – он столько раз попадался, что это просто смешно. К тому же когда люди дергаются так, как дергается Крошка Дэви, с ними лучше не связываться. Не подходить близко. Потому как однажды утром им в бошку может взбрести сказать пару слов кому не надо. А у меня такой бизнес – с таким бизнесом не рискуешь, если, типа, можно не рисковать, – сечете, про что я толкую?

Ну, короче, мы с Лукасом давай болтать, как положено. Ну, это я сказал – болтать. Я только потом врубился! Это же я в основном говорил (не слишком-то на меня похоже, если по-честному, – но, я прикидываю, все дело в комбинации этих, как их, из-за которых все так получилось: это заведение, «Рагу»… теперь-то я знаю, как его положено произносить, спасибо Лукасу: сначала «раг», а потом такое вроде как «ух»). Потому что в этом заведении мне было по-настоящему легко и просто. Ну и мартини, конечно, чтоб их. Сперва они тебя разогревают, потом охлаждают, а потом запускают у тебя в черепушке крылатые, нафиг, ракеты. И еще, я вам честно скажу, то, что Соня уехала к матери, тож помогло расслабиться. Соня в последнее время ко мне слишком липнет. В смысле – она клевая девчонка, не поймите неправильно, но, черт, лучше б вовремя останавливалась. Ну так вот – из-за нее и из-за Крошки Дэви я, типа, прикинул, что пара стаканчиков в каком-нибудь взаправду классном месте – точняк то, что мне надо. И, значит, я Лукасу вешаю про то, как украшаю комнаты и все прочее (обычное дерьмо), а потом вставляю пару слов о нытике Дэви, о Тычке и о Бочке (совсем немного – я ж не дурак: сказал, впрочем, что Бочка хорошо готовит, потому что так оно и есть, знаете ли, он настоящий кудесник). Но про старушку Соню почему-то ничего не сказал. О Соне речи не зашло.

– Ну вот в общем-то и все, Лукас, старина. Я все тебе рассказал. Всю свою жизнь.

– А этот твой домовладелец, – произнес Лукас, – далек от идеала, верно? Я в состоянии предложить тебе кое-что куда более подходящее.

Ну-ну, подумал я: ну-ну – началось, значит. Черт, подумал я, да он шустрый малый. Честное слово – я просто пытался сообразить, что я, ну – чувствую при этом, когда, чтоб меня черти взяли, если он не сказал что-то вроде: да, кстати, – можешь взять с собой друзей, если они захотят (ну не считая того, что он сказал это, как он обычно говорит, эдак странно, сами понимаете). Затем он рассказывает о Печатне, как он ее называет, – говорит, где она расположена и прочее, а потом спрашивает: ну, и что ты думаешь? Прикольно или как? (На самом деле он выражался цветисто, все ходил вокруг да около, но смысл был примерно такой.)

– Ну, да, Лукас, но слышь – я лучше по-честному скажу. У меня на хлеб сейчас не хватает, ага? В смысле – скоро мне причитается хороший куш. Но сейчас – короче, я совсем на мели.

– Понимаю, – улыбнулся Лукас. – На самом деле денег я не прошу.

И тут я – я знаю, что это некруто, но я не смог удержаться: я попросту засмеялся в лицо этому чудаку – прямо в лицо, ага.

– Ну да, – начал я, – конечно!..

– Я серьезно, – подтвердил Лукас. – Никакой арендной платы. Еда и тепло за мой счет. Полагаю, тебе понравится.

Пол сверлил его глазами.

– Что? – не отступал Лукас. – Скажи мне, что тебя тревожит.

– Ну, слушай, гм – Лукас. Я ничего не говорю, ничего такого, ага? Я просто, чтобы – сам знаешь. Чтобы по-честному. Таких вещей… просто не бывает, я вот к чему. Люди с огромными выпендрежными складами или вроде того – они не шатаются где попало, предлагая крышу над головой первому встречному пацану, с которым они познакомились всего – когда там? – полчаса назад в… ну, не знаю, может, это довольно сомнительный бар, откуда мне знать? И не предлагают взять с собой на халяву толпу дружков, больную мать, блин, и всех-всех-всех.

– У тебя есть больная мать?

– Нет, у меня – нет, Лукас, нет. Я просто…

– Потому что если у тебя есть мать, которая неважно…

– Нет – забей на это, Лукас. У меня нет. Я просто…

– Уверяю тебя, я с радостью пригласил бы и ее.

– Слушай – забудь об этой гребаной матери, ладно? Ее не существует. Я просто сказал. Просто сказал…

– Понимаю, – произнес Лукас. – Ладно, послушай – быть может, ты и твои друзья зайдете на днях и осмотрите это старинное здание? Я уверен, вы будете весьма приятно удивлены.