Текст книги "Отпечатки"

Автор книги: Джозеф Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Не мог, – вставил Тедди, – найти никакой роли. Никакой роли, ни хорошей, ни плохой. Эта лента, знаешь… Она еле-еле пишет. Может, у Майка есть другая?.. Запасная. Это же не единственная машинка в его закромах. Вполне может быть.

– В общем, – продолжала Джуди. – Моя практика тоже переживала одну из своих весьма – ну, она была несколько под паром, если ты меня понимаешь.

– Никто не приходил, – сказал Тедди. – Ни души.

– О, Тедди, – обязательно всегда быть таким?..

– Но это же правда. Ты же сама говорила? Тяжелее момента, чтоб узнать про детей, беременность и все такое ни за что не придумать, потому что я не зарабатываю, и ты не зарабатываешь, а то немногое, что у нас есть, я заливаю в свою ненасытную глотку.

– Да… – согласилась Джуди. – Это тоже была проблема. Тедди – алкоголик, Джейми. Не знаю, в курсе ли ты.

Джейми посмотрел на Джуди. А потом посмотрел на Тедди.

– Правда? Нет-нет – я не знал. Даже не предполагал. И что потом, гм, – Тедди? Ты, ну – покончил с этим, да?

– Ха! – сказал Тедди. – Нет-нет – это чистая правда, знаешь ли, что говорят – нельзя покончить с этим навсегда. Никак. Кто был алкоголиком…

– Да, но, – запротестовал Джейми, – твое вино, Тедди… твое вино…

– Ах да, – согласилась Джуди, – но ведь он его не пьет, правда, Тедди? Ты разве не замечал, Джейми? Он, Тедди, никогда его не пьет. Делает, да – раздает всем. Но в рот не берет ни капли, как говорится. Это прекрасно. Я очень им горжусь. Ты меня слышишь, Тедди? Я говорю, что очень горжусь тобой.

– Хорошо, – сказал Тедди. – Спасибо. Где… куда подевался этот чертов знак вопроса?..

– О боже, а в те дни все было просто ужасно, – жаловалась Джуди. – Он был настоящим хроником.

– Ах, вот ты где, сукин сын… Да, был, – со смаком согласился Тедди. – Настоящим полноценным пьяницей. И очень скучным, что неудивительно. Боже – как вспомню все эти кошмарные ночи в бесконечных клубах и барах, среди толпы пьяных кретинов. Люди едва могли говорить, но все время смеялись. Или плакали. Или внезапно пугались и начинали орать кому попало: «Моя сумка! О господи – моя сумка! Где моя сумка?!» А потом кто-нибудь немногим трезвее бормотал ему: «Вот – вот она, твоя сумка. Чё ты психуешь? Вот она, смотри, на полу, она там всю дорогу стоит, тупой ты старый осел». После чего заливший зенки идиот снова впадал в кому, умиротворенный. Я все это знаю, дорогой Джейми, потому что этим орущим дебилом чаще всего был я сам. Моя лучшая роль. Я был в ней совершенно естествен – правда? Джуди?

– Мм, – кивнула Джуди. – Боюсь, что так. Но потом это переменилось. Все переменилось.

– Как именно? – поинтересовался Джейми.

– А как ты, блин, думаешь? – крикнула Джуди. – Лукас. Лукас, разумеется. Как иначе-то? Тедди встретил Лукаса в питейном заведении, правда, дорогой?

– Ну да. В «Голубом ангеле». «Белом Ангеле». Каком-то разноцветном «Ангеле». И он тут же, понимаешь – тут же увидел, в чем моя беда, и предложил помощь. Я никогда его прежде не видел, а он мне помощь предлагает. И, господи боже, она нам была еще как нужна. Мне пообещали роль в одном минисериале…

– Ха! – перебила Джуди. – Это слово! Оно теперь всегда меня смешит, это слово, потому что много-много лет я произносила его совершенно неправильно. Правда, Тедди? Всякий раз, когда видела его напечатанным, знаешь, потому что в нем же никогда не ставят дефисов или пробелов. В «минисериалах»? В общем, я всегда говорила что-то вроде «минносралы», букву проглатывала, а остальное путала. Как будто они и без того тоску не наводили…

– Ты закончила? – спросил Тедди с фальшивой укоризной. – Точно? О радость. Ну так вот, Джейми. Лукас подошел ко мне в этом ангельском заведении, черт его знает, где оно было… ах да, сериал, телесериал, вот о чем я, – да. Я считал, что получил эту роль, понимаешь – мне пообещали, – а потом вдруг звонит агент и говорит: извини, друг, ничего не вышло. Не дают. Роль. Мне не стоило бы удивляться, но тогда я, видимо, этого не понимал. То, что я всегда был такой упитый, что не мог толком даже рекламу зубной пасты, нафиг, произнести, что уж говорить о настоящей актерской роли – где надо сценарий учить. А вскоре у меня и агента не стало. И хозяин квартиры – он поднял шум, правда, Джуди?

– Ужасный человек… – прошептала Джуди. – Дупер, так его звали. Ужасный человек.

– Мм – да, премерзкий тип он был, этот Дупер, – согласился Теми. – Но все-таки – трудно его винить, да? Он неделями не получал от нас арендной платы. Как бы то ни было – Лукас, он сказал мне… ну, ты знаешь, что он мне сказал, Джейми, потому что тебе он сказал то же самое, да? Приходи и живи со мной в Печатне. Вот что он мне сказал. И знаешь что? Я его расцеловал. В тот же миг, прямо там я взял и расцеловал его. Не знаю, что на меня нашло. Хотя знаю, конечно, – около восемнадцати больших порций джина, стандартная ночная норма. Господи всемогущий. Ладно. Мы были спасены. Вот и все.

– Самый главный день в нашей жизни, – с благоговением сказала Джуди.

– И в моей, – пылко согласился Джейми. – Я тоже был в баре. Наверное, он, Лукас, постоянно ищет в таких местах. Ищет заблудшие души. Не худшее место, чтобы начать поиски, если вдуматься, правда? Это было в отеле «Гросвенор», век буду помнить – не в том, что на Парк-лейн, не в роскошном, нет. В том, Что у вокзала Виктория. Знаете его? Ну ладно. Я убивал время – ждал поезда в – по-моему, в Ливерпуль. Отправление задерживалось. Они туда оттуда ходят? С Виктории? В Ливерпуль? Не знаю. Впрочем – не важно. В общем, куда-то на север. Не важно. Какая-то скучная командировка или еще что. И он, Лукас, мне это предложил – наверное, я тогда подумал, что у него немного не все дома, как-то так, – но он выложил мне все: какой моя жизнь может быть, ну – почти идеальной, блин. Так он это выложил.

– А ты что? – спросила Джуди. – Что ты ему ответил?

– Гм? Ну – толком ничего, если по правде. Почти ничего не сказал. Взял его карточку. Вежливо поблагодарил. Говорю же, я подумал, что он, наверное, какой-то псих с благими намерениями.

– Явно с благими намерениями… – задумчиво произнесла Джуди.

– Но не псих, – добавил Тедди. – Точно нет.

– Ну да, теперь-то я знаю, – защищался Джейми. – Но тогда – ну, тогда, он казался просто… ну, знаете: с тобой такие вещи не случаются, да?

– Нам повезло, – возликовала Джуди.

– Повезло, – сказал Джейми. – Еще как повезло. Ну, в общем, даже в поезде, когда я еще ехал в поезде в – думаю, это все-таки был, знаете, Ливерпуль, если хорошенько подумать. Я сидел, хлебал «Карлсберг», укуривался до смерти, и вся моя жизнь начала мне казаться, ну – другой. Какой она была, и каким, понимаете – все могло бы быть. Это звучит… о господи, знаете что – я могу вам сказать, тебе и Джуди, конечно, могу, потому что вы поймете, вы двое – но другие подумали бы, что я… ну ладно, если честно, мне казалось, что я, понимаете – наблюдал что-то вроде видения, да. Откровение. Вот настолько сильно. А я вроде как – вроде как смотрел на сельские дали, как они со свистом пролетали мимо окна, и это было вроде как мое – прошлое, да. Думаю, так я думал. То, кем я был. Понимаете? Потому что теперь я был другим. Я это чувствовал. Совершенно другим человеком. Мм… я изменился. Я сменил в Кру.[75]75
  Кру – городе Великобритании, графство Чешир.


[Закрыть] Не поезд. Нет. Личность. – Джейми задумался. – Жалко, что я… что я этого fie сделал. Не расцеловал его…

Джуди глядела на него.

– По-моему, – сказала она, – по-моему, Джейми, это был прекрасный рассказ. Правда. И, по-моему, ты прав, ну, знаешь, насчет Лукаса и баров, кабаков и так далее. Пола нашли там же – в каком-то кабаке. И Элис – даже Элис. Элис работала официанткой, она мне как-то раз говорила, в каком-то ужасно модном – ужасно шикарном месте. И Лукас, он спросил ее – мол, неужели ты не стремишься к большему, как-то так. И Элис, она сказала ему – судя по всему, она ему сказала: «Ага! Пусть мой вид тебя не обманывает! Это верно, сегодня я обслуживаю столики в частном клубе – но завтра! Завтра – кто знает, где я буду обслуживать столики завтра!» Ха-ха. Ужасно смешно. Что вообще-то довольно странно, да? То, что это сказала Элис.

– Ага! – рявкнул Тедди, выдергивая лист бумаги из-под валика пишущей машинки. – Все. Готово. Конец. Точка.

– О Тедди, я так рада! Можно прочитать?

– Как только я размножу. Пол говорил, у него есть какой-то знакомый, который занимается такими вещами. К тому же надо отнести еще вина вниз, Бочке… Ну не чудо ли он, старина Бочка? Сегодня нас ждет рагу из баранины. Обожаю его рагу. Вкуснее в жизни не ел.

– Над чем ты работал, Тедди? – спросил Джейми. – Да – я люблю рагу.

– О! – воскликнула Джуди. – Такты не знаешь! А, ну, наверное, откуда тебе знать, правда? Тедди никогда никому не говорит, какой он у меня невероятно талантливый, правда, Тедди, любовь моя?

– Это всего лишь пьеса, – отбился Тедди. – Всего лишь маленькая пьеса…

– Которую ты написал! – радостно засмеялась Джуди. – Это на Рождество, Джейми. Ему так надоело, знаешь, сокращать и переделывать чужие пьесы, что он решил сесть и написать свою. Вот так запросто. Жду не дождусь, когда она попадет мне в руки – и надеюсь, Тедди, для меня там хорошая роль.

– Там все роли хорошие. Что ж, будем честны – это для меня единственный способ раздобыть хорошую роль, правда? – уныло отозвался Тедди. – Здесь отличная роль для тебя, Джейми.

– Для меня! – взвизгнул Джейми. – О господи боже, нет – только не я, Тедди, о нет. Ни в коем случае. Я не актер, ни в коем случае! О господи, нет – только не я.

– Ты и художником не был… – проницательно сказала Джуди, медленно кивая и сощурив глаза.

Джейми посмотрел в пол. А когда он поднял глаза, лицо его сияло.

– Это… правда, да, Джуди? Ладно, тогда, Тедди, – хорошо. Берегись, Оливье,[76]76
  Лоуренс Керр Оливье (1907–1989) – британский театральный и киноактер, одна из центральных фигур на британской театральной сцене.


[Закрыть] или кто там нынче за него: я иду!

Джуди захлопала в ладоши:

– Что за характер! Вот это Джейми!

– Ладно, вы двое, – я размножу эту штуку, а потом… в конце концов, можно, пожалуй, заняться бургундским и всем прочим прямо сейчас. Сэкономлю время. Кстати, да, Джейми, – забыл сказать. Зная о моей проблеме, угадай, кто предложил мне, когда мы впервые, ну – пришли сюда и все такое, заняться выпивкой?

– Лукас?

– В яблочко. Лукас. Верно. Это научит меня… как он сказал, Джуди? Чему это меня научит?..

– Ответственности, – сообщила Джуди. – Во всех этих делах. Так он сказал. И с кааапелькой моей помощи?..

– О боже, да, – искренне согласился Тедди. – Господи, да я бы не осмелился даже подумать об этом без Джуди…

– …он моментально завязал с бухлом. Правда, любимый?

– Именно. Ни капли в рот не брал, как говорится, уже, э – семьсот двадцать один день. Двадцать два, если считать сегодня.

– За это надо выпить! – засмеялся Джейми.

– Ты можешь, – моментально парировал Тедди. – Ты, Джейми, можешь перепробовать хоть весь погреб. Но я – я пас.

– Это как твои сигареты, Джейми, – улыбнулась Джуди. – То же самое. Магия.

– Ну… – засомневался Джейми. – Почти, если честно. Мне все еще нужны пластыри.

– И сигареты! – крикнула Джуди. – Да-да – можешь не отпираться, потому что я знаю, что ты это делаешь, я знаю. Но скоро, Джейми, честно. Ты уже очень близок, правда.

– Ну, – сказал Джейми, – за это спасибо тебе. Да.

Джуди похлопала его по колену.

– А как она называется, Тедди? – полюбопытствовала она. – Пьеса. Как ты ее назвал?

– Ах да… я думаю, тебе понравится название, Джуди. На самом деле, я думаю, оно всем понравится. Я им очень горжусь. Она называется – «Отпечатки». Вот.

Джуди и Джейми разом посмотрели на него.

– О Тедди!.. – восхитилась Джуди. – Вдохновенно. Блестящее название. Забавно, что раньше никто об этом не подумал. И она о?… Я имею в виду – она о нас, да? О Печатне?

– Вообще-то нет, – признался Тедди. – Не совсем. Это, скорее, прогулка в прошлое, да. Что-то вроде «Вверх и вниз по лестнице». О том как, знаете, в старые дни все точно знали свое место. Что именно от них ожидается. И шестеренки – шестеренки тогда, ну, были в беспрестанном движении. Отпечатки, понимаете: о том, какие отпечатки это все накладывает. Так что в этом отношении, наверное, оно чем-то похоже на нас… дело в том, сами знаете, что мы все вносим какой-то вклад и… это накладывает отпечаток. Да. Потому что знаете что? – добавил Тедди, дотронувшись до дверного косяка. – В те дни, когда я всегда был навеселе, мягко говоря, мне было так паршиво каждый божий день – а по ночам, о господи, – эти жуткие, изматывающие ночи, когда мечешься в поту…

– Я помню… – отозвалась Джуди, очень тихо и чуточку содрогнувшись.

– Ну да. Еще бы. Такое не забудешь. А сны – боже мой. Какие у меня были страшные, кошмарные сны. И я как раз об этом: я вот что хочу сказать. В те дни я утешался только тем, что сны… со временем они тают, как кончается выпивка. Уходят. Отпускают меня, да? Но этот сон – наш сон. Он не кончится. Он навсегда. И я не хочу, Джуди, чтобы он кончался. Уходил. Я не хочу, чтобы он меня отпускал. Да?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пока Тычок помогал Бочке перетаскивать коробки и мешки из багажника – по коридору, потом в лифте вниз, в кухни, – он одновременно думал вслух.

– Я думал, ему никогда, – вот докуда уже дошла его мысль, – я никогда не думал, что его пропрет. Нет, я никогда…

Тычок поудобнее устроил тюк капустных кочанов под мышкой и обернулся на Бочку – быть может, в негодовании:

– Эй ты! Эй – Бочка. Я ж говорю, да? Ты слушаешь или как? Я чё, блин, просто так говорю, а?

– Да? – переспросил Бочка (я прикидываю – прикидываю, нам осталось оттащить эти два мешка, и пойдем на последний заход, похоже на то). – Думал, ты просто, типа, думаешь вслух.

– Ну, я и думал, – крайне величественно признал Тычок. – Я ж не говорю, что не думал. Но все равно нужно, чтобы кто-то тебя, нахер, слушал, а?

– И о чем ты говорил? Слышь – знаешь, что я прикидываю? Я прикидываю, нам осталось оттащить эти два мешка, и пойдем на последний заход, похоже на то.

– Я говорю о машине, кореш. О шикарной тачке, да? Я просто говорю – когда пошел разговор, что Джон-Джон нас, типа, с радостью оттаранит на «Смитфилд»[77]77
  «Смитфилд» – лондонский оптовый рынок мяса и птицы.


[Закрыть] и всякое такое, я ничё такого не подумал, да? Потом я вижу тачку и думаю, ну уж нет, сынок: он просто не врубается, куда мы собрались, старина Джон-Джон. Когда до него дойдет, что мы громадных кусков мяса накупим и кучу овощей, деревенской всякой дрянью обляпанных, он ни за что на свете, приятель – ни за что на свете этот парень не подпустит нас к своей шикарной тачке на пушечный выстрел. А он нет. Ему ничегошеньки, да, Бочка? А? Прям сразу.

Ну да – чертов Бочка опять, блин, не слушает, да? За милю чую. Я, значит, должен тащить на горбу его мешки и сам с собой болтать. Но я вам говорю – я здорово обалдел, когда Джон-Джон сказал, мол, да, старина – нет проблем: отвезу вас куда надо – подожду, сколько надо, чтобы никаких там штрафов, ограничений и прочего дерьма, а потом загрузите, что хотите, сынок, прямо в багажник, и мы прекрасно оттараним все в Печатню. Надо отдать ему должное – не соврал ни капли. Не жаловался, ничё. По-мойму, отличный парень, наш Джон-Джон, – вот, по-мойму, что, как на духу. Я теперь доволен тем, что сделал для него в первый вечер. Вот черт – как сто лет прошло: а прошло-то всего ничего. В самый первый вечер, да? Когда Бочка на кухне шарился. Ах да – к слову о Бочке, да? Я вам скажу, ребята, – уважаю, ага? Ну еще б не уважать, когда он такое делает. Я хочу сказать, я чего имею в виду – я прекрасно знал, ну, что он может бекон и яйца поджарить, мясо там приготовить, типа того, – но бля! Я, по-мойму, в жизни не ел такой вкуснотищи. Потому мне и не западло было, сечете? Не западло пособить ему на этих наших утренних прогулках. И он сказал мне. Бочка – он сказал мне, я жуть как доволен, что ты это делаешь, Тычок: за мной должок, да? Потому как если б мне пришлось это делать одному, ну – чертовски непросто было бы. А я ему говорю, да ладно тебе – я же, считай, ничё и не делаю? Ничё такого, как ты? Да. Ну ладно. У нас тут отличный порядок завелся в последнее время. Значит, так: я всегда по утрам встаю первым. Ну то есть – не только первым из нас троих, но изо всей шайки-лейки, сечете? Из всех жителей Печатни, типа того. Ага. Кстати, наверху, в обители старины Лукаса, ну – там все время шум, днем и ночью. По-моему, этот парень никогда не отдыхает. Он не такой, как мы с вами, Лукас не такой – он сам по себе, да. Ну да ладно, короче, – я такой встаю, ага, и прохожу по всем коридорам со старым электрическим полировщиком, и так далее (пылесосом ступеньки чищу). У меня есть офигенная такая как ее там для пыли на длинной ручке, чтобы до высоких окон доставала. За пару часов справляюсь. Полировщик – если честно, я его полюбил, этот старый полировщик. Он почти не шумит, ничё такого, а полы, говорю вам, – после него просто прелесть, да. Скользит и тащит тебя за собой, этот старый полировщик, – как будто на коньках катаешься. Так вот, смотрите, – я заканчиваю уборку, ага, но еще чертовски рано, так? И потом мы имеем вот что: старина Бочка – он выбирается из своей берлоги, да, и готовит мне маленький и очень вкусный завтрак. Для меня одного он это делает – это ведь самое главное? Пара хороших сосисок, как-нибудь так – кусочек хрустящего бекона (я его обожаю, можете не сомневаться), а иногда еще и яйцо, да? Он яйцом все это заливает. Я вам говорю: сразу сил набираешься, без балды. Потом мы выходим, и нас ждет старина Джон-Джон, точный как не помню что – выглядит как, ну не знаю, – как звезда из старого кино, как-то так он выглядит, наш Джон-Джон, – как будто прямиком из тех дней, когда люди одевались, ну, в костюмы и галстуки, сверкающие ботинки и так далее – а ботинки у Джон-Джона, боже мой: собственную физию в них разглядишь (если охота). На моих-то шмотках полно нашивок и надписей – небось сама ткань только половину и занимает. Не знаю вообще-то, чё я к ним так прикипел; ну просто парни в наши дни такое и носят, да? Так что надо не отставать. Ну короче, – Джон-Джон, да? Ничё такого он не носит. Ну – ничё странного вообще-то, если помозговать-то: ему ж небось лет сто? Но я ничё не говорю, ничё такого. Я ж вам толкую – он отличный парень, наш Джон-Джон, старый он или нет. Ну и вот – он нас ждет рядом со своим клевым авто (знаете – когда я сижу в нем на заднем сиденье, я прям как будто, ну не знаю – Принц Чарлз, кто-то из этой братии) и все мы едем на рынок «Нью Ковент-Гарден» или «Смитфилд» – иногда еще на Коламбиа-роуд, за – ну блин, я б сказал, за доброй половиной хорошего цветника. Мы тащим их обратно, а потом Поли – он запихивает их в ведро, и Лукас, да, он говорит, что Поли – гребаный гений. Смешно, да? Правда?

Я чё хочу сказать-то, ну – типа, чтобы все узнали: вроде как для печати, ага. Для. Первый вечер, да? Я еще ныл тогда, ох ты ж бля, о господи, ныл, да? Я, бляха-муха, нахер не врубаюсь, говорю вам. Так я думал. Думал, друзья плевать на меня хотели, да? Пол с его, бля, цветочками и Бочка, который трещал о своей гребаной подливке или чё это было. Я не врубался, я вот к чему клоню. Теперь, кажись, вроде как врубаюсь. Я, типа, не то чтобы проникся – но, по-мойму, я знаю, откуда что, ну, вроде как, берется, сечете? Хотя я по-прежнему давлю на Поли – я от него не отстаю. Ну так как, Поли, – когда мы займемся делом? И знаете, чё он мне говорит? Он говорит мне: да, Тычок – да-да: скоро займемся, очень скоро, лады? Но между тем, Тычок, говорит он – ты мозгой-то пошевели: мы вообще почему делом занимаемся, а? А я говорю ему: слышь, ты о чем это? Ты что, нарочно меня доводишь? Ты это вообще о чем – зачем мы занимаемся делом? Мы занимаемся делом, сынок, потому что оно для нас – материнская титька, наш кусок хлеба с маслом, и иногда, ага, мы срываем кассу, и тогда на нем еще и икра. Не здоровья ради, да, Пол? Чё на тебя нашло? Я сидел, бля, из-за дела. Почти три года, бля. Ты забыл, да, Поли? Выскочило из головы, а? Потому как я тебя скажу, парень, – у меня из головы ничё не выскочило, не сомневайся. И Пол, он сказал, да, Тычок, да: я тебе о том и толкую. Ты глянь вокруг, сынок. Посмотри, где мы очутились. Это Сладкая жизнь с большой буквы «С», сынок: мы делаем свою часть – не важно – а остальное само устраивается, так? Я тебе вот что говорю, Тычок: да, мы провернем одно дело – кстати, может, нам Джейми пригодится (хотя он, понятно, ни сном ни духом), – но только чтобы не упустить своего. Просто чтобы вроде как хватку не потерять. Потому что впервые. Тычок, – что, ты не врубаешься, да? Впервые в жизни, Тычок, нам это не нужно. У нас есть все, чего мы хотим. И я говорю тебе, кореш, – не знаю, как тебе, но мне. Тычок, мне это нравится. И это у нас должен быть номер один. Вот чё мне Пол сказал. И да, я врубаюсь, конечно, врубаюсь (ну конечно, бля, я врубаюсь: я же не тупой, правда?). Короче, я пока оставил этот разговор.

Нет, блин, послушайте – я так и не рассказал, да? Ась? Про первый вечер, да? Внизу, в столовке. Когда мы закончили с хавчиком, я подваливаю к Джон-Джону, да? И говорю ему, ну – извини, кореш, но ты, по-мойму, обронил. И Джон-Джон, он, типа, смотрит на свой бумажник у меня в руке и мигом давай такой: о, я так тебе обязан, друг, и все в таком роде (ну, вы знаете, как он выражается), а я говорю ему, да ерунда, приятель, – для кого угодно бы сделал, да? Но если честно, стащить у него бумажник было проще простого. Черт, думаю: нам поперло, здесь простофили стадами бродят. Да. Но потом, ну – когда все пожрали, говорю же… ну, не знаю, если честно. Никогда такого прежде не делал, правда. Но я прикинул, что это неправильно, сечете? Ну, я ему бумажник и вернул. А еще я подумал – если совсем уж честно, – что если передумаю, забрать бумажник обратно раз плюнуть: говорю вам, проще, чем отнять конфету у ребенка. Но я не передумал. Неа. Не передумал. Пол – он был очень доволен. Он все видел, да? Всегда все видит. Заметил, как я стащил бумажник. Ничего не сказал. Заметил, как я вернул бумажник. Я рад, сказал, что ты это сделал, Тычок. Потому как если б ты бумажник не вернул, сынок, я бы тебе руку сломал. Мило. Да? А еще кореш. Но да – я въехал, о чем это он, если честно. Ну, я потому-то бумажник и вернул, да? Ну да ладно. Говорю же: в конце концов все обернулось к лучшему. В основном.

– О, привет! – сказала Дороти и впрямь весьма радостно – и чувствовала она себя при этом, если честно, довольно хорошо, совсем неплохо, из-за того, что сказала именно это – вот так запросто. Ну то есть, ладно – я сказала только привет, ради всего святого, но главное – это вышло само собой: а значит, я уже не (вряд ли я) печальна и пуглива, как раньше, когда я даже не замечала людей вокруг – людей, знаете, которые не были явно, гм – ну, особо важны, – не говоря о том, чтобы их приветствовать и так далее. И не обязана быстро разбираться в ситуации, подстраиваться, прежде чем уверенно встать на ту или иную сторону – к примеру, следует ли в подобных обстоятельствах произносить такое простое слово, как «привет» (хотя бы целесообразно ли это), или, возможно, по той или иной причине (хотя, признаю – не представляю, с чего бы) его могут неправильно истолковать. Ну, вы понимаете. И подобные сложности (неврозы, говорит Кимми) я переживаю бесконечно: все они глупые, теперь я это знаю, – и каждая заставляет меня страдать. Кимми это и твердит мне изо дня в день. Боже. Бедная Кимми – как она меня терпит? Почему она меня терпит, на самом деле? Сейчас я иногда забываю, что когда-то, очень-очень давно (вскоре после его ухода: ну вот – я это сказала) она наняла меня помощницей. Почему? Было убийственно очевидно, должна сказать, что я никому не могу помочь – не могу даже поддерживать собственное существование, не говоря уже о том, чтобы заниматься Мэри-Энн, которая теперь стала намного спокойнее, слава богу. Я хочу сказать – люди, наверное, считают Мэри-Энн задумчивым, уравновешенным и управляемым ребенком, да; но это все с недавних пор – в основном благодаря Кимми и Джуди, должна признать (нам всем нужна Джуди), и, конечно, благодаря тому, что мы здесь. В безопасности. Под широким зонтом Лукаса.

Но господи – меня в дрожь бросает, знаете, при мысли о том, что могло бы стать с маленькой Мэри-Энн, если бы только мне, мне одной пришлось с ней возиться. Она сильно отстала в школе, если честно, – но сейчас прекрасно справляется (по крайней мере, так мне говорят: я в таких вещах несколько отстраняюсь). Может… я думаю, вполне может быть, что все это – моя безнадежность – и есть причина, почему Кимми взяла меня на работу (потому что она из хорошего теста, наша Кимми; немного шумновата, немного прямолинейна – что ж, в конце концов, она ведь американка, – но в основе своей она взаправду очень добрая и хорошая душа. И она терпеть не может – убила бы меня, если б услышала, что я вам это говорю. Хотя не знаю: может, и нет). Иногда люди не только чувствуют, что нужна помощь, но реагируют тут же – импульсивно и быстро. А это самое важное, знаете, чтобы быстро – это главное. Люди, которых лишь слегка беспокоит пара обычных жизненных неприятностей или помех, могут смутно пообещать принять вас, если найдется окно, когда-нибудь в не очень (не очень) отдаленном будущем. Они не понимают природы отчаяния: людей, которым нужны, скажем, деньги прямо сейчас, не то им придется закрыться (или, еще хуже, понести убытки). Людей, которые голодают; не просто голодны, нет-нет. Не «не прочь перекусить», нет: но изголодались. Которые страдают от голода и вот-вот упадут (или, еще хуже, заболеют). Кимми – она это во мне увидела. Лукас, он… Лукас увидел это во всех нас (разве нет?).

Так вот: просто сказать «привет», да? Не задумываясь. Для вас, вероятно, это такая мелочь – незаметная, я понимаю. Но для меня, ну – я не хочу вдаваться в детали, но это и правда в своем роде небольшая победа. И я даже не остановилась подумать, что это Джейми я говорю свой беззаботный привет. Потому что это же он, я не могу забыть (потому что такое ведь не забыть, да? Если кто-то намекает, что, ну, знаете, кто-то другой, гм… как бы мне выразиться? Как бы вы сказали? Увлекся вами, вы ему в некотором роде нравитесь, как угодно. Ну, вы никогда этого не забудете. Никто не забудет). Я сейчас смотрю на него несколько, может быть, загадочно, да? Не очень-то здорово. Пожалуй, неплохо бы сказать что-то еще… Это правда, вы как думаете? Что я ему нравлюсь? Он определенно совсем не спешит со мной поговорить. Ни малейшего знака. Может, он стесняется, как по-вашему? Говорят, некоторые мужчины смущаются. Никогда не казался мне особо стеснительным. Пожалуй, неплохо бы сказать что-то еще… Но я: что я чувствую? Что ж, если совсем честно, я по-прежнему чувствую то же самое, что и тогда, во время разговора с Кимми. Хороший парень, вполне вероятно, этот Джейми, – но я никогда, понимаете, никогда толком не видела в нем ничего больше. Хотя сейчас я начинаю… ну, знаете: смотреть на него, и вижу, да, вижу, что он, да, вполне привлекательный в таком, знаете, немного домашнем и взъерошенном роде. Что может быть очень мило. Да. Но. Пожалуй, неплохо бы сказать что-то еще…

– Ты что тут бродишь, Джейми? Уже позавтракал? Жуть какая рань.

– Я, гм – да. То есть нет. У меня ни крошки во рту, гм… чашку чая выпил. Хотя действительно рано, да – я знаю. Похоже, неплохой денек намечается. Задатки есть… Нет, я, гм… – вообще-то жду кое-кого. Дороти. Кое-кого жду. Услышал, ну, знаешь, – что кто-то тут возится, и спустился – а это просто Бочка и Тычок. И Джон тоже где-то поблизости, наверное.

Она на меня смотрит, думал Джейми, довольно странно. Правда ведь? Странно смотрит? Не знаю. Сложно сказать. Но если это правда – сами знаете: о чем Пол говорил. Если она правда в меня влюбилась (господи боже – да с какой стати? Я бы в себя не влюбился, это уж точно), тогда, наверное, ей так полагается, да? Смотреть на меня. А может, и не странно: может, и не странно смотрит.

– О, привет вам обоим! – пропел новый голосок у них за спиной. – Мой Джонни еще не вернулся? Его завтрак почти готов. Я приготовила его любимое.

Джейми пожелал Фрэнки доброго утра, а Дороти, примерно в унисон (к большому своему удовольствию) поддержала его своим довольно бодрым и легкомысленным приветом.

– Иногда, – продолжала Фрэнки, – ему приходится мили проехать, чтобы оставить машину. Я бы так хотела, чтобы Лукас позволил ему держать ее здесь. Ну то есть я понимаю, что он имеет в виду в общем, но это же такая красивая машина, правда? Ты согласен, Джейми?

– Согласен, – подтвердил он, глядя на нее. – Красивая.

– Так что она не испортит вид, и всякое такое. А Джонни говорит, чтобы я забыла об этом. Говорит, правила есть правила. Как с занавесками. Наверное, он прав.

Это было упоминание правил. Всего лишь, позднее размышлял Джейми, скользящий намек на, следует признать, жалкую горстку правил, жестко соблюдавшихся здесь (и рвение наше не просто инстинктивно, нет, но совершенно религиозно). Просто я подумал… ну ладно, хорошо: говорил я вам, что еще не вполне преодолел – я же говорил Джуди? Всю правду выложил. А сейчас как раз такой момент, когда ничто, ничто другое в целом мире не поможет. Вот ведь дерьмо – полное и безоговорочное дерьмо, потому что я уже налепил на себя три или четыре гребаных пластыря, а в двенадцать я должен встретиться с Джуди, чтобы еще немного поболтать, чтобы она еще погладила меня по головке, а я уже больше четырех дней не курил (ох ты ж – почти пять уже). Как паршиво, стучит у меня в голове сейчас. Это то самое чувство, понимаете? Я объяснял. Когда ничто другое не поможет. Но. Я не могу. Уйти с поста. Потому что я ведь жду, так? Да, я жду: я жду, и это важно. Потому что она наконец это сделала, ну, Каролина, понимаете, – ответила на мои бесчисленные звонки и сообщения. Написала записку. Послала ее вторым классом… Сказала, что придет как-нибудь, чтобы собственными глазами полюбоваться на кошмарное место, где я в итоге очутился (это она, ясное дело, так выразилась), хотя бы просто чтоб я заткнулся. И Бенни, настаивал я (в очередном телефонном сообщении: она просто не берет трубку, знаете ли, – просто не берет. Или не берет, или ее нет дома; а если ее нет дома, где же она шляется?). Ты должна взять с собой Бенни. Нет, ответила она (удивительно). Может быть, в другой раз. Не сейчас. Так что я позвонил ей снова. И твердо сказал автоответчику: нет, в этот раз, в этот раз, этот раз прекрасно подходит. Я вам без подробностей расскажу, ладно? А то нам утра не хватит. В конце концов я заставил ее сказать «да» (я так думаю, просто чтобы меня заткнуть).

А сейчас – здесь и сейчас – мы назначили встречу. Вообще-то она опаздывает (удивительно). Так что я, наверное, сейчас не лучший собеседник. Вообще забавно, знаете, потому что в этой части Печатни – прямо у входа – в это время дня обычно ни души; но сегодня я как будто приглашения всем разослал. И хотя я вовсе не хотел бы быть грубым с Дороти (особенно если учесть, сами знаете: обстоятельства. Принять в расчет ее чувства и все такое прочее), и глазам всегда приятно отдохнуть на бесконечно восхитительных формах Фрэнки (ах господи… в другой день, в другой жизни – кто знает, что могло бы произойти?), тем не менее, что вполне понятно, Каролина, вот кто в основном занимает сейчас мои мысли. И Бенни. Мой сын. Оба они… погодите… минутку… о боже, это они, да? О боже, о боже, это они (жаль, Джуди тут нет). Да… это они виднеются вдалеке, и, если честно, ну – их появление как раз в тот момент, когда поблизости ошивается Дороти (ей что, больше делать нечего? Да – видимо, нечего), и Фрэнки прохлаждается рядом (она ведь тут и останется? Пока Джон не вернется, потому что она его обожает, счастливчик, настоящий счастливчик, вот он кто), а я между тем ерзаю, потею и изнываю в мечтаниях о дозе никотина… в общем, нет, я бы не хотел, чтобы все так вышло, если честно, совсем не хотел бы. В целом, я представлял все совсем по-другому. Я бы все устроил совсем не так.