Текст книги "Отпечатки"

Автор книги: Джозеф Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Эта моя картина, знаете: сейчас я опять смотрю на нее (ну ладно – если честно, я от нее глаз не отрывал), и знаете что? Она разбивает мне сердце. Один только вид ее… разбивает мне сердце.

– Короче, мои люди, они мне вот чего говорят, – объясняла Кимми. – Что все из-за грядущего Рождества, так? Все хотят красного. Вот тебе и на. А мне-то что? Хотят красного – получат красное. Как там с леденцами, Мэри-Энн, крошка?

– Работы еще полно, – ответила Мэри-Энн, продолжая работать. Чем именно она занималась, Дороти – когда влетела чуть позже – никак не могла поверить (решила, что ей мерещится). На полу распростерлось большое квадратное полиэтиленовое полотнище, а в центре грудой высились тысячи тысяч… господи боже, что это? Зубы? Нет – не зубы, хвала небесам. Тогда что – конфеты? Да, наверное, конфеты – мятные драже, может, это мятные драже? Это же они, Мэри-Энн, ангел мой? Они, да – как их? «Поло».[64]64
  «Поло» – марка мятных драже в форме колечка, выпускающихся в Великобритании с 1948 г.


[Закрыть] Мятные драже. И Мэри-Энн усердно крошила их тяжелым молотком-гвоздодером. Ненормально, да? Такого не ожидаешь увидеть. Но когда до тебя доходит, что, разумеется, вовлечена Кимми, в общем… ну, к чему угодно со временем привыкаешь, если живешь с концептуальным художником.

– Так в чем состоит, гм, – основная мысль, гм, Кимми? – рискнула Дороти.

– Боюсь, если честно, ее пока нет. Но, послушай – мы можем ее придумать. Может, они – это такие спасательные круги, а? Которые держат нас на плаву. Только в таком виде они – ну, типа, больше не держат, да? Потому что все поломались. И я ими наполню красные, типа прозрачные кубы, да? И мы получим урны с прахом надежд и грез, можно рассматривать это так. А может, это у нас тут всего лишь конфетное крошево. В любом случае, детка, мой агент сказал, что без проблем толкнет их серией из двенадцати, десять тонн за штуку. Так что, как говорится, щелкай клювом, Мэри-Энн, ха-ха. Я пошутила, типа. Мэри-Энн сказала, что ей не помешает пара баксов, ну – на праздники? Так что я решила, зачем платить чужому дяде за то, что он их раскрошит? Отдадим своим, так? Где ты была, До?

– Мм? А – у Джуди. Поболтали немножко. Она мне так помогает. Мне полегчало насчет… сама знаешь.

– Она имеет в виду, – пояснила ее подруга для Мэри-Энн, – твоего старика, дорогая. Она снова говорит о папочке, солнышко.

– Я знаю, – мрачно ответила Мэри-Энн, опуская молоток на новую, еще не открытую упаковку «Поло» (осколки так и полетели во все стороны).

– Она, Джуди, говорит, что без нового парня мне дальше не продвинуться – кого-нибудь другого, понимаешь. В моей жизни. Но, по-моему, я просто не смогу. Никто меня не поймет.

– Еще как поймет – если близкий человек, – ответила Кимми. – Как дела на мятном фронте, Мэри-Энн? Не послать ли за новой партией? А я слышала, До, что этот парень, Джейми, положил на тебя глаз. Может, он хочет тебя и тебя одну на всем свете.

– Это Пол тебе сказал? Мм – мне он тоже намекнул. По-моему, Пол ужасно милый. Меня должно бы бесить – ну, знаешь – как он говорит, и все такое прочее, но не бесит. Мне теперь нравится его акцент. Он такой, ну – музыкальный, да.

– Похоже, мы говорим не о Джейми, До. Ты бы сосредоточилась.

– Джейми хороший. Он хороший парень, Джейми, – довольно небрежно произнесла Дороти.

– Мне он нравится, – вставила Мэри-Энн.

– Да, – поспешила уверить ее Дороти. – Мне он тоже нравится. Просто я вообще-то никогда, ну, понимаешь – я никогда… никогда не думала о нем в таком смысле, понимаешь?

– Она о том, – пояснила Кимми, – что не хочет с ним трахаться.

– Мм, – задумчиво промычала Мэри-Энн. – Я так и поняла.

– Господи боже, – простонала Дороти.

– А что? Ты же об этом? И нечего так волноваться из-за нашей Маленькой Мисс Невинности. Ребенок живет со мной, так что взрослеет быстро.

– Думаю… думаю, да, я об этом. Но, с другой стороны, я вообще ни к кому такого не чувствую. Правда.

– Даже к?…

– Нет, как ни странно. Даже к… нему.

– А к Полу?

– О боже, Кимми, – ты ужасна.

– Ты не ответила мне, детка.

– Заткнись. Оставь это. Давай я займусь конфетами.

– Это моя работа, – надулась Мэри-Энн.

– Послушай, До, – предложила Кимми. – Может, начнешь наполнять кубы?

– Хорошо. Что – просто как попало, да? Просто их туда навалить?

– В точку. Просто их туда навали.

– А что, гм – натолкнуло тебя на мысль о конфетах, Кимми?

– Кто знает? Что тебе поведать об извивах творческого ума? В прошлый раз были перья. Почему перья? Да потому что еще ни одна хитрая жопа с перьями не работала. И я решила: прекрасно, займемся перьями, в чем минусы? А теперь мятные конфеты. Не правда ли, искусство просто чудесно?

– А дальше что? – лениво поинтересовалась Мэри-Энн. – У нас осталось всего шесть коробок, Кимми. Как думаешь, хватит?

– Дальше, солнце мое, сиськи. Тот оптовик, да? Он сказал, что по моему звонку немедленно принесет столько, сколько я захочу. Мятных конфет у него горы.

– Что ты сказала, Кимми? – переспросила Дороти.

– А? Я сказала – оптовик, да? Он…

– Нет-нет. Перед этим. Когда говорила про…

– Ах да – точно. Сиськи. Да, сэр. И пребольшие.

– Что – ты имеешь в виду груди?

– Ну разумеется. Парням нравится. Настоящий успех. Они, как это, – идеальны?

– Как, – осведомилась Мэри-Энн, – ты собираешься запихать их в плексигласовые коробки? И, кстати, чьи?

– Умница, – улыбнулась Кимми. – Нет, на этот раз мы отложим коробки. Я думаю, грудные картины. Из головы не выходит.

– Охо-хо, – начала Дороти. – А кто же, гм, – будет их рисовать?

– Элис позовем! – хмыкнула Кимми. – Нет-нет – ничего такого. Не картины с грудями, нет, – картины грудями, понимаешь? Грудь будет вроде как – инструментом? Ловко, а?

– Мм. Понимаю… и, гм – как? Кто-то окунет свои?..

– Ну, примерно, – пожала плечами Кимми. – Девчонка раскрасит себе сиськи, и я прижму ее передом к холсту. Шлеп, бац и готово, мэм. Ну как? Прославимся на весь мир.

– У тебя есть кто-то на примете? – не отступала Дороти. – Модель?

– Предлагаешь себя? Не пойдет. В смысле – без обид, До, хорошо? Но для этого мне нужны просто гигантские, понимаешь? Как у Расса Майера.[65]65
  Расс Майер (1922–2004) – культовый американский кинорежиссер. Предпочитал снимать пышногрудых актрис.


[Закрыть] Арбузные. Такие сиськи, чтобы от них глаза на лоб лезли, вот что мне нужно. Послушай – это не проблема. Студентки что угодно сделают. Да за двадцать фунтов они выпьют эту гребаную краску, если я им скажу. Так что вот чем я собираюсь заняться в новом голу. В новом году, типа, все сиськи будут наши. А сейчас, крошки мои, время мятных драже! Послушайте: не устаю повторять – ну разве искусство не чудесно?

Должен сказать, я правда должен сказать, думал (и уже не в первый раз) Джон, что это действительно примечательно, – то, чего Майк и Уна вместе добились в этом своем выдающемся воссоздании. Признаюсь, я изрядно запутался, знаете ли – меня немного смущает то, как мало я на самом деле правда помню из военного детства и как много мне теперь кажется знакомым исключительно благодаря чрезвычайно осведомленной и занимательной болтовне Майка и все более близкому знакомству с вещами, что окружают меня. Вот небольшой пример – эмалированная табличка «Овалтин»,[66]66
  «Овалтин» – порошок для приготовления питательного шоколадно-молочного напитка компании «Уондер лимитед».


[Закрыть] смотрите – та, что висит рядом с самым убедительным факсимиле того рода спален, из какого я старался бы выбраться изо всех сил. Я хочу сказать, я совершенно уверен, что прекрасно помню ее по нашему маленькому местному филиалу «Юнайтед дэриз»,[67]67
  «Юнайтед дэриз» (осн. 1915) – компания по производству и продаже молока и молочных продуктов; контролируется компанией «Юнигейт».


[Закрыть] но Майк уверяет, что данный конкретный рекламный образчик старше меня лет на десять, а то и больше. Ну – приятно сознавать, что здесь есть что-то старше меня, помимо кирпичей и перемычек. Но потом я, конечно, подумал, что да, знаете ли – я могу очень просто и совершенно безошибочно помнить именно эту табличку, потому что в те дни, видите ли, всякий хлам имел склонность накапливаться. Не то что сейчас – если вещи несколько недель или дней, она уже лишняя, устаревшая, совершенно не соответствует требованиям. В те дни, святый боже, – какой-нибудь фабрикант презентует лавке, гм… ну, не знаю – часы, например; или оловянную табличку, что-нибудь в этом роде. Господь милосердный, да владелец магазина – он будет хранить это до самой смерти; еще и потомкам завещает, по всей вероятности. Может, потому-то вокруг сохранилось, казалось бы, так много этих реликвий – ждут, пока энтузиасты вроде наших Майка и Уны унесут их в свои закрома. Странно, знаете ли, что… вот если об этом подумать… я хочу сказать, война, ну – фрицы же громили старый добрый Лондон практически еженощно, и все же предметов из этой эпохи сохранилось явно больше, чем из всех остальных, вместе взятых. На самом деле это, должно быть, не так (в конце концов, это противоречит здравому смыслу), но мне так, несомненно, представляется.

Джон продолжал потягивать виски. «Ты хоть представляешь, – возбужденно сообщил ему Майк, это виски наливая, – во что бы тебе обошлась такая бутылка на черном рынке 1942 года?» Нет, Джон не знал – и да, Майк ему поведал. Сейчас уже толком не вспомню, какое число он назвал. Кажется, что-то порядка сорока или пятидесяти фунтов – так, наверное? – в переводе на современные деньги. Что, очевидно, да, весьма немало. Если честно, я совершенно не представляю, что нынче является «ценностью». Я просто плачу, сколько требуют, – это, по-моему, не просто вежливо, но и, я думаю, позволяет полнее сосредоточиться на том удовольствии, которое эта покупка, эта трата доставляет мне – или, намного чаще, Фрэнки (хотя, разумеется, да: мне это тоже приятно) – полнее, чем тягостные раздумья, насколько большую и зияющую дыру она проела в моем бюджете.

Вы только поглядите на Фрэнки. Судя по всему, думал Джон, опять впала в искренне заинтересованное настроение – с ней это регулярно бывает, – носится по квартире Майка и Уны, тычет пальцем в одно и глазеет на другое, Майк порой ждет, когда она осведомится у него о каких-то деталях, но торопится объяснить все равно. Хотя иногда, как Джону прекрасно известно, в квартире Майка и Уны Фрэнки становится, насколько это вообще для нее возможно, ну – угрюмой звучит слишком мрачно, язвительно и ужасно, она такой никогда не бывает, нет-нет, никогда. Но бывали разы, когда она просто более или менее сидела, вертела в руках бокал, и Джон знал, что после она опять спросит его, почему они должны проводить столько времени в этом странном музее? Но сейчас, как я уже сказал, она вроде бы вполне довольна.

– Мне, типа, нравится этот наряд, – говорила она меж тем, постукивая стекло в крепкой рамке длинным, заостренным, отполированным и покрытым лаком ногтем. – Как по-твоему, хорошо бы я смотрелась в таком наряде, Джонни? Что скажешь, Уна?

– Послушай, как интересно, что ты об этом спросила, Фрэнки, – немедленно завел Майк. – Потому что…

– Нет, – оборвала его Уна. – Нет, Фрэнки, ни в коем случае. Он закроет все твои ноги.

– Да, но послушай! – продолжал Майк весьма настойчиво. – Этот «наряд», как ты его назвала…

– Ну, – надула губы Фрэнки, – иногда я надеваю брюки, правда, Джонни? Хотя, конечно, узкие. Но да – я люблю юбки, и каблуки, и много чего еще. А почему внизу рамки какой-то коричневый мусор накрошен, Майк? И кто этот старый пень? Твой папа, что ли?

Тут даже Майк на секунду заткнулся (а Джон тихо хихикнул).

– Это!.. – воскликнул Майк, едва ожил. – Этот «старый пень» – это Черчилль, Фрэнки. Уинстон Черчилль. Ты, конечно же знаешь, что он?..

– Ах да, – поняла Фрэнки. – Черчилль, конечно. Не смотри на меня, Майк! Я слышала о нем, знаешь ли. Я знаю, что он воевал и все такое прочее. Он ведь уже умер, да?

– Он… воевал? – запинаясь, выдавил Майк.

Уна смеялась:

– Оставь это, Майк. Знаешь, некоторым больше нравится жить здесь и сейчас. Я скажу, Фрэнки, какой наряд тебе подойдет. Я думаю, ты будешь выглядеть совершенно божественно и безупречно сексуально – еще сексуальнее, если это в человеческих силах…

– Ой да честное слово, Уна! – радостно захихикала Фрэнки. – Не продолжай, ради бога. – А потом, поскольку Уна молчала: – И в чем? В чем я буду? Выглядеть, как ты там выразилась? Божественно.

– О – в наряде, как у сестер Эндрюс. Что скажешь, Майк?

Майк энергично закивал:

– о боже, да: великолепно. Совершенно великолепно. Армия США. Но, гм, – этот наряд Черчилля – да, Фрэнки? Рад, что он тебя заинтересовал, потому что…

– Я не настолько заинтересована, – уточнила Фрэнки. – У вас есть еще вино или что-нибудь, Уна?

– О боже, прости, Фрэнки, – извинилась Уна. – Схожу достану – что мы будем пить? Шардоннэ Тедди? Только оно не холодное, потому что…

– Я знаю, – встряла Фрэнки. – У вас ведь нет холодильника? Боже – никогда бы не смогла жить как вы двое. Просто не смогла бы.

– Ну, вообще-то… есть возможность… – опасливо осмелился Майк; но тут же прорвалось его оживление: – Уна, я тебе еще не говорил, но знаешь того парня, у которого я купил большой радиоприемник «Буш»? С Брик-лейн? Так вот, он мне недавно сказал, что скоро ему в руки может попасть настоящий сливочно-белый «Кельвинатор». Это холодильник, Фрэнки. Я сказал, чтоб он держал меня на примете. Работает, само собой, от газа.

Фрэнки засмеялась. Потом огляделась по сторонам:

– Что?.. То есть – это же шутка? Правда? Я хочу сказать, не существует ведь газовых холодильников, да? Джонни? Не существует, да? Газ – это же огонь и всякое такое.

– Они существуют, – улыбнулась Уна, входя с очередной бутылкой. – О да – существуют.

– Нет, ты послушай, – встрял Майк. – Мы вроде как немного отклонились от темы, так? Черчилль – да? На этой картине он изображен в сшитом на заказ бархатном комбинезоне. Так что он мог быстро одеться, понимаешь, после того как вздремнул полчасика в убежище. Сам его сконструировал – отдал шить в… Джон – ты, я уверен, – ты и Лукас прекрасно знакомы с этой фирмой: она по-прежнему на коне. «Тёрнбулл и Ассер».[68]68
  «Тёрнбулл и Ассер» (осн. 1885) – английский производитель элитной одежды, официальный поставщик Принца Уэльского.


[Закрыть] Джермин-стрит. Там ему немало таких сшили.

– Знаком, да – прекрасно их знаю, – согласился Джон. – Хотя должен сказать, что сам я скорее приверженец «Хилдич и Ки».[69]69
  «Хилдич и Ки»(осн. 1899) – английский производитель элитной одежды.


[Закрыть] И Лукас тоже, мне кажется. Правда, он – должно быть, Элис мне рассказала, – он шьет на заказ в их парижском филиале, разумеется. Мне же и готовой одежды хватает. Фрэнки, золотко, – еще один бокал, а? А потом нам и правда пора идти.

– Да, и насчет мусора, Фрэнки, – добавил Майк. – Коричневые крошки внизу рамки, да? Конечно, они здорово развалились за многие годы. Но это якобы… если честно, я ни на гран в это не верю, – но они продавались, ну – совсем задешево, и я подумал: почему бы и нет? Короче говоря, считается, что это окурок одной из сигар великого человека – выкуренной и оставленной на командном пункте, не больше и не меньше. Конечно, подобные вещи сложно доказать… – И тут глаза Майка засверкали и принялись обшаривать комнату в поисках огня понимания. – Вы только подумайте – если это и вправду!.. Гм? Я хочу сказать… – добавил он (ужасно возбужденный). – Только представьте!..

Уна наливала совсем не такое холодное, как в винном погребе, шардоннэ себе и Фрэнки.

– Ты уже начала готовиться к празднику, Фрэнки? Звенеть колокольчиками?[70]70
  Аллюзия на известную рождественскую песенку «Звените, колокольчики» («Jingle bells», 1857) Джеймса Лорда Пирпонта (1822–1893). Песенка была крайне популярна в 1940-х гг. в исполнении Бинга Кросби и сестер Эндрюс.


[Закрыть] Не продолжай, Майк…

– О да, – немедленно ответила Фрэнки. – Целая куча всего! У меня будет новый наряд на каждый вечер! О… и я, конечно, купила всем подарки… Но, знаешь, забавно, Уна – я поняла… я недавно поняла – вы такие же? Ну, я думаю, да, потому что все магазины, куда вам хотелось бы сходить, наверное, были стерты с лица земли во время бомбежек. Но я что хочу сказать, ну – вы все знаете, как я обожаю ходить по магазинам? Хорошо – да-да: я знаю, я ужасна, знаю… но с недавних пор, ну – и Джонни, он подтвердит, – я вообще-то больше не хочу так уж часто отсюда выходить. Я хочу сказать – один или два магазина, которые я правда хорошо знаю, понимаете, – с ними все в порядке, потому что в таких вроде как уютно и так далее. Но – может, дело в том, что нынче толком не припаркуешься, где тебе нравится, правда же? А Джонни – он терпеть не может оставлять машину где попало.

– Обычно не горю желанием… – вставил Джон.

– Да. И, не знаю, – улицы, люди, все это. Мне настолько лучше, когда я – ну, по сути дела, здесь. Именно здесь.

– Да… – сказал Майк. – Я думаю, мы все понимаем.

– Мм, – согласилась Фрэнки. – Я теперь много заказываю по почтовым каталогам. Так лучше.

– Есть идеи, – поинтересовался Джон, – что подарить Лукасу в этом голу?

– Это непросто… – задумалась Уна. – С каждым разом все сложнее. Но, надеюсь, Джуди, старина Джуди – у нее все под контролем. У нее обычно масса идей, у нашей Джуди. Если, конечно, не устраивать сила…

– Устроим, – твердо заявил Майк. – Разумеется, устроим. Как всегда. Так это все работает. Накладывает отпечаток.

– Ну да, я знаю, – довольно раздраженно ответила Уна. – Надо думать, я в курсе, Майк. Я просто говорю – потому что мы все должны, сам знаешь – принять участие: ну, времени совсем мало, так? Вот и все.

И Джон тоже кивал. Это действительно в своем роде проблема: не трудность, не обязанность – ни в коей степени не докука, нет-нет. Но это важно и требует основательных размышлений. Видите ли, я думаю, вот что сделало нашу большую рождественскую вечеринку еще важнее, чем она могла быть (она и так была бы важной – очень важной, о да, можете не сомневаться, потому что Рождество – ну, его ведь следует считать кульминацией всего, что мы тут делаем, правда? Всего, что мы значим). Но, видите ли, мы решили довольно давно (толком не уверен, как все это вышло, но тут очень деятельна была Элис, ничего удивительного, – как мне помнится. А Джуди с присущим ей чувством юмора и смаком выдвинула идею, за которую мы все ухватились: с тех пор так, на самом деле, и повелось). Нет, как я уже сказал – довольно давно это стало частью канона (традиции, если хотите) для всех нас, кто живет в Печатне, считать Рождество – ну, понимаете, именно этот день – также и днем рождения Лукаса и отмечать его соответственно. Его официальным днем рождения. Да, я знаю – совсем как день рождения королевы.[71]71
  Независимо от фактической даты рождения английского монарха, официальные торжества проходят во вторую субботу июня. Эта традиция была заложена королем (1901–1910) Эдуардом VII (1841–1910), желавшим отмечать день рождения летом, а не 9 ноября, когда он в действительности родился.


[Закрыть] Но не так, выходит, потому что, думаю, не ошибусь, если скажу, что ни один из нас не имеет ни малейшего представления об истинной дате его рождения (возможно, Элис знает; вероятно, Элис знает, хотя я в этом как-то сомневаюсь). Фрэнки сказала мне однажды – когда впервые об этом узнала: мол, дело не в том, что никто его дня рождения не знает, не в том, что он, Лукас, хранит его в тайне, нет-нет: у него просто нет его, дня рождения. Охо-хо, сказал я, как обычно. Нет дня рождения, мм – любопытно. И как же ты пришла к столь выдающемуся заключению, Фрэнки, любовь моя? О нет – это не заключение, сказала она: я не думала об этом, ничего подобного. Просто это ведь так невероятно, правда? Признайся, Джонни. Лукас родился. Родился, сам понимаешь, маленьким и так далее. Это совсем не подходит к Лукасу. И в миллионный, наверное, раз я нежно засмеялся – засмеялся вместе с ней, наслаждаясь собственной снисходительностью. Но все же каким-то очень странным и совершенно непостижимым образом любому понятно, что она имела в виду.

В общем, вы понимаете: мы тут обсуждаем не просто обычный рождественский подарок. Более того, согласно духу Печатни – как Уна только что нам напомнила, – подарок должен нести отпечаток всех нас. Со мной-то все легче легкого, конечно; Джуди решит, какую часть мы должны пойти и купить, и я просто дам денег. Всем остальным, однако, придется поломать головы. Но это всегда триумф; к чему бы мы ни пришли, это всегда триумф, поскольку на самом деле мы справляем торжество. Сам подарок, ну – пожалуй, можно его назвать символическим.

– Я знаю, – продолжила Уна, – что Джуди и Пол уже начали украшать дом. Я это знаю.

– Пол просто замечательный, – с готовностью подтвердил Майк. – То есть сперва я думал, что он просто, ну, понимаете – любит собирать, приводить в порядок и так далее. Но его практическая хватка, если честно, она приводит меня в замешательство. Я хочу сказать, Джон, – смотри, вон там, наверху, видишь? Медали, да? Они у меня в коробке валялись, ох – годы, а Пол моментом взял и соорудил эту демонстрационную штуку. Я годами не мог собраться.

– Пойдем, Фрэнки – мы уходим, – сказал Джон. – Да, Пол хороший парень. Я видел, как он над чем-то трудился – по-моему, гигантские гирлянды. Для столовой, наверное. Очень праздничные. Куча ягод и все как положено. Здоровые, просто огромные гирлянды.

– Хмммм… – начала Уна. – Да, я, наверное, скоро достану наши традиционные старые украшения. То, что от них осталось.

– Одно или два, – вставил Майк, – очень редкие.

– Да, – согласилась Уна, – о да, редкие, может быть. Но они не – они не очень-то радостные, Майк, не так ли? Они почти ничего не дают? Не сказать, чтоб они оживляли комнату?..

– Ну, нет, – огрызнулся Майк. – У них было не так уж много времени и денег, верно? Во время войны. Тратить на такие вещи. Надо было обходиться подручными средствами, чинить старые игрушки – любой обрывок серебряной бумаги, красный лоскут, открытка – все шло в дело. Так все и было.

– Да, но теперь, – настаивала Уна, – все они цвета сигаретного пепла. Знаешь, Джон – когда-то у нас была одна из первых искусственных елок. Была. Пока не развалилась на куски. Но даже до того она выглядела, как ершик для унитаза. Только меньше.

– Да ладно тебе! – засмеялся Джон. – Мы будем гордиться Джуди и Полом, я в этом ничуть не сомневаюсь. Готова, Фрэнки? Собралась? Да? До свидания, добрые люди. À bientôt.[72]72
  До скорого свидания (фр.).


[Закрыть]

Снаружи Фрэнки сказала: «Боже, знаешь, Джонни, столько времени прошло, а я до сих пор путаюсь в этих коридорчиках и вещах, которые они тут нагородили. – А потом добавила: – Ха – я только что придумала, Джонни: послушай. Как по-твоему, Майк и Уна могут понимать Гитлеров? Ты как думаешь? Потому что Гитлер – ну, настоящий, сам знаешь, – он тоже воевал, только на другой стороне. По-моему, они жуткие, эти Гитлеры. Не такие жуткие, как старый больной бродяга, фу-у, но тоже неслабо жуткие».

А внутри Уна сказала: «Майк, мне кажется, нам пора уединиться». Глаза у Майка загорелись; он облизнул пересохшую нижнюю губу и огляделся. Похоже, он вытирал ладони о штанины.

– Правда? – довольно хрипло переспросил он. – Правда? Что – сейчас? Ты имеешь в виду, сейчас?

Уна улыбнулась и взяла его за руку.

– Почему бы и не сейчас? Сейчас – неплохо.

Она повесила табличку чая «Лайонз» на ручку двери спальни, и Майк, когда она потянула его, последовал туда за ней. Он занял позицию по правую сторону мощного дубового гардероба и потянул, а Уна надавила с другой стороны. И хотя они благоразумно никогда ничего не клали в него именно по этой причине, гардероб все равно, как ворчала теперь Уна, громадина еще та – черта с два передвинешь. Затем она на четвереньках залезла в открывшуюся низкую дыру, вроде тоннеля, Майк нагнулся, чтобы отвести светомаскировочные шторы и медленно двинулся вперед, позволяя им смыкаться у себя за спиной, пока полз сразу за Уной. Теперь они устроились уютно, Майк и Уна, – уютно и тесно под морщинистым сводом самого первого семейного бомбоубежища, бомбоубежища Андерсона[73]73
  Бомбоубежище Андерсона – бомбоубежище семейного типа, разработанное в 1938 г. Уильямом Патерсоном и Оскаром Карлом Керисоном по заказу британского Министерства внутренних дел. Состояло из нескольких листов гофрированного железа. Его полагалось закапывать в саду и присыпать землей. Названо в честь сэра Джона Андерсона, лорда-хранителя печати, а затем министра внутренних дел.


[Закрыть] – пожалуй, если честно, о нем Майк страстно мечтал всю жизнь, как ни о чем другом. А когда наконец им завладев (поглаживал холодные складки металла, вдыхал их запах), он контрабандой по частям провез его наверх в лифте, почему-то решив, что совершенно необходимо, чтобы никто, никто, кроме Уны, не знал об этом чуде, ибо это чудо – это чудо предназначалось для них. (Делиться – это хорошо, но это, это должно быть личным.)

– Удобно? – уточнила Уна, натягивая тонкие серые одеяла из аварийного комплекта к самым подбородкам. – Мне начинать?

Майк тяжело дышал.

– Начинай, – разрешил он.

В полумраке раздался щелчок, отразился эхом от стен, тут же последовал несколько зловещий дребезжащий свист, который вскоре перешел в быстрый и ритмичный треск. Мерцающие и пятнистые черно-белые быстрые и дерганые кадры внезапно выплеснулись на кривую заднюю стену совсем близко к их лицам, заскользили по кривым стенам, едва не пересекаясь где-то у них над головой. Невысокая женщина с насурьмленными глазами, аккуратной и блестящей стрижкой «под фокстрот» и чертовски мясистыми бедрами (нет, они мясистые, настаивала Уна в прошлый раз, по сравнению с ее икрами или крошечными сиськами) маячила у них над головами, ее ошеломительно длинный и заостренный, влажно блестящий язычок мелькал между черными, припухшими, словно от пчелиного укуса, губами со скоростью и четкостью ротационного поршня. Лихорадочное пятно рук раскачивало обнаженные груди вверх-вниз, будто она изо всех сил старалась избавиться от них навсегда – а затем ее глаза распахнулись в огромные белые озера совершенного и немого удивления, когда сонный мужик с унылыми усами принялся усердно долбить ее откуда-то сзади. И пока он это делал (пока он занимался своим делом), увенчанные длинными ноготками пальцы Уны осторожно крались в глубинах одеяла, и сейчас как раз добрались до ширинки Майковых темно-серых фланелевых штанов с рисунком «куриная лапка», а потом ловко и очень привычно порылся вокруг каждой пуговички. Майк навалился на плечо Уны, постепенно нашаривая дорогу через и под каждый слой ее лимонной «двойки», неуклонно приближаясь – продвигаясь вперед с неослабным стремлением побороть многочисленные петли и крючки, прочно пришитые к телесного цвета корсету с поясом для чулок фирмы «Плейтекс» (он действовал хладнокровно и осторожно, едва касаясь, точно Раффлс[74]74
  Артур Дж. Раффлс – персонаж детективных произведений британского писателя Эрнеста Хорнунга (1866–1921), зятя Артура Конан-Дойла. Раффлс – благородный джентльмен-взломщик, во многом антипод Шерлока Холмса.


[Закрыть] или человек, сведущий в разминировании). Майк ахнул, когда рука Уны еще больше оживилась – а сейчас он ощутил вес груди номер один, вывалившейся прямо в его подставленную влажную ладонь. Усатый мужик, похоже, готов был поглотить их, а смело остриженная женская голова уже целенаправленно качалась туда-сюда в районе его паха, словно озверевший пневматический молоток, или, может быть, оголодавшая ворона (и пышные заросли там, похоже, совершенно ее не волновали). А потом Майк сказал: ах! Ах! – сказал Майк, и Уна, да, Уна, она сказала: оох. Оох, сказала Уна и задрожала, а все тело Майка стало тугим и жестким, он зажмурился (так, что больше не видел мужика с усами, он широко открыл рот и молча орал то ли от боли, то ли от наслаждения), и между задышливыми вздохами Уна шептала ему: сестры Эндрюс, сестры Эндрюс – о боже, Майк, давай – подумай об этом, подумай о ней сейчас – сестры Эндрюс сестры Эндрюс сестры Эндрюс – ааааах!.. Тихонько закончила она в тот самый миг, когда Майк сказал «боже», выгнулся под ней и жестко вжался в настойчиво снующие пальцы. Он кончил, когда она содрогнулась – хотя и не одновременно со стриженой женщиной и усатым мужиком, которые тоже закончили свои дела и теперь совершенно откровенно и с пугающей быстротой вытирали рабочие поверхности. Затем женщина – по-прежнему обнаженная – рассыпалась серией стремительных и очень милых реверансов, а парень подле нее отвешивал частые и энергичные поклоны, точно свихнувшийся посол, одержимый дипломатическим протоколом. Проектор трещал все быстрее, этот грохот, быть может, озаботил бы того, кто совершенно незнаком с причудами и капризами механизмов, – но Майк и Уна, они не только на этом собаку съели. Затем совершенно внезапно шум и свет исчезли, и Майк и Уна вновь оказались бок о бок в тишине и темноте. Она поцеловала его в нос. А потом возбужденно зашептала:

– Ты это сделал? Ты это сделал, Майк? Сделал? Подумал о ней? Ты о ней подумал?

Он длинно, с низким скрежетом, выдохнул из самых глубин своего существа.

– Да, – едва расслышала она. – Сделал. Я сделал. Я сделал это.

Джейми время от времени поглядывал на Тедди за столом – сидит себе и стучит по клавишам огромной старой пишмашинки, вроде бы не обращает внимания на болтовню Джейми и Джуди. Поначалу, если честно, Джейми совсем не нравилось, что Тедди вообще там сидит, – но потом он подумал: нет, это просто-напросто глупо. Правда ведь глупо? И неправильно. Ну то есть – да, я говорю с Джуди о, ну – очень интимных вещах, но что с того, если Тедди примет в этом участие, в самом деле? Мы все участвуем, так? Каждый из нас. Да. В этом-то и весь фокус. Мм – пожалуй, это правильно. Впрочем, говорю же – да посмотрите вы на него: сидит себе и шлепает по клавишам, уж не знаю, что он там печатает. Ему плевать, о чем мы говорим: вряд ли хоть слово расслышал.

– Ну, я думаю, – сказала Джуди, опуская чашку, – что это совершенно замечательная идея, Джейми. Как ты считаешь, Тедди? Замечательная?

– Замечательная, – немедленно и безапелляционно согласился Тедди.

Автоматическая реакция? Очередной рефлекторный ответ посреди бесконечного чемпионата по супружескому пинг-понгу? Или он умудряется печатать и слушать одновременно? Наверное, это возможно. Впрочем, мне все равно; теперь меня больше парит, что этот наш с Джуди разговор может отвлекать Тедди. Хотя, если на него посмотреть, он совершенно не отвлекается.

– Я имею в виду, – продолжала Джуди, – особенно ради малыша, да, Джейми? Бенни. Малыша Бенни. Мило… Так что приводи ее, конечно, если она – сам знаешь, если захочет. Если твоя жена вообще захочет познакомиться со мной…

– О да, конечно, она захочет с тобой познакомиться, – бросился уверять ее Джейми. – Если придет. Я же говорю – когда я звонил, ее не было. Не было дома. Ну – или трубку не сняла. Может быть. Когда услышала мой голос. Я оставил сообщение, может быть, ну не знаю – может, я сглупил, потому что в нем было полно, сама знаешь – эканий и меканий, и заикания, и так далее – потому что я до сих пор не привык, что довольно нелепо – разговаривать с машинами. Иисусе – пора бы уже привыкнуть. Не помню, когда в последний раз звонил кому-нибудь и действительно разговаривал с человеком.

– Я уверена, она ответит, Джейми. Ну конечно, ответит.

– Да-да. Дам ей день или два и позвоню еще раз.

– Это приятно? – спросила Джуди. – Быть отцом? Мне всегда ужасно любопытно, каково это. Воспитывать детей.

– Ну… если честно, я не очень помню, каково это. Столько времени прошло. Да я не так уж и много его, ну, воспитывал – так ты сказала? Да? О. Когда был рядом. Но на самом деле, знаешь, Джуди, – раз ты, ну, понимаешь – раз ты подняла этот вопрос, вроде того. Я вообще-то очень удивлен, что вы с Тедди, ну, понимаешь – что вы с Тедди не, гм, – никогда не…

– О нет. – Джуди улыбнулась, и весьма решительно притом. – Мы не можем, увы. Или надо было сказать «я не могу»? Да, Тедди?

– Да, – ответил Тедди. – Не можешь. В слове «терраса» две буквы «с», да?

– Одна «с», правда, Джейми? Одна «с»?

– Одна, да. Совершенно уверен. И две «р».

– Мм, – задумался Тедди. – Да, насчет двух «р» я и сам сообразил. Ну ладно – пусть будет одна «с».

– Но с Тедди все в порядке, – продолжала Джуди. – Это я не могу. Ведь ты же в порядке, правда, Тедди?

– Я в порядке, – согласился Тедди.

– И, черт возьми, знаешь, – засмеялась Джуди, – худшего момента просто не придумать. Ну, понимаешь – узнать. Нам сказали. Тедди и так был в ужасной депрессии, потому что, ну – оказалось, что это чуточку непросто, найти, ну, понимаешь – действительно хорошую роль, а моя практика была…