Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Ну и пусть знает. Ему нечего терять и не к чему что-то из себя строить. При необходимости он готов ей письменно подтвердить, что жаждет вступить в связь с женщиной и готов последовать за любой особью женского пола, которая попадется на его пути. Ужаснее всего, подумал он, что такое заявление даже не заинтересовало бы ее. Самые низменные его намерения не способны ее шокировать, потому что это пройдет мимо нее, даже не затронув ее внимания. Такая девушка… да мужчины вьются вокруг нее, как влюбленные мясные мухи. Роджер схватил макинтош и направился было к лифту, но на полпути остановился. Засесть у себя в номере? С доктором Конроем? Нет, сейчас, когда ему вернули плащ, лучше совершить большую прогулку. Уже начинало смеркаться и стал накрапывать дождь, но столько мыслей осаждали Роджера, что ему просто необходим был свежий воздух и физическая усталость. Быстро застегнув плащ, он зашагал по дороге, которая вела из города.

Теперь уже дождь лил вовсю, образуя пузыри в лужах. Роджер обнаружил проселок, зажатый между каменными стенами и уходивший вверх в направлении темно-пурпуровых фестонов гор. Безжалостно заставляя себя идти не прогулочным, а быстрым шагом, он молотил дорогу ступнями, совсем как человек, вращающий водяное колесо. Однако скоро шаг его отяжелел, он пошел медленнее. Последние дома остались теперь далеко позади, и по обеим сторонам дороги высились уже не стены, ограждающие пастбища, где бродят черные коровы, а голые холмы, где пасутся на воле овцы, такие же серые, как камни, по которым они ступают, переходя с места на место в поисках травы. Наконец дорога перестала карабкаться вверх; отсюда, с плато, открывался вид на скалы, каменной стеной вздымавшиеся на горизонте. Идти дальше не было смысла. Роджер повернул назад и на какой-то миг забыл обо всех своих сложностях, потрясенный закатом, пламеневшим над Энглси. За пеленой дождя над морем словно полыхал пожар; внизу под откосом стоял замок – средоточие древней силы. Творения рук человеческих, облагороженные временем, отнюдь не казались неуместными среди этих творений природы – скал, пламени и воды. Здесь, где природа была столь сурова и трагична, человек вполне мог стоять с гордо поднятой головой, если бы он был так же непреклонен. Роджеру стало грустно, он пожал плечами и начал спускаться вниз. Куда девалась эта порода людей, которые могли создавать шедевры из нетесаного камня? Вымерла, исчезла, а у их потомков бездушный современный мир торгашей высосал мозг из костей. Все не настоящее, всюду подделка фальшь, компромиссы.

Он возвращался в гостиницу изрядно промокший, проветрившийся и усталый, но по-прежнему мрачный. Когда он подходил к гостинице, было уже совсем темно, но свет, падавший из подъезда, высветил несколько человек, вылезавших из такси, которое как раз в этот момент остановилось у тротуара. Окинув прибывших безразличным взглядом, Роджер заметил среди них того самого щеголя, который договаривался с портье насчет ужина на восемь персон; остальные четверо были две женщины и двое мужчин. Да, всюду женщины – даже у этого самодовольного типа в роговых очках и костюме городского покроя, несомненно, есть женщина, и ему не приходится мучиться, нося в себе семя, как узнику в тюрьме.

С чувством омерзения к миру и к самому себе Роджер благоразумно поднялся в номер и принял ванну. Горячая вода благотворно подействовала на его мускулы, сняла усталость, настроила его на более оптимистический лад. Если бы только ему удалось заполучить к себе в постель женщину, все остальные проблемы легко можно было бы разрешить. Одеваясь, он критически осматривал себя. Ведь куда более пожилые и уродливые мужчины умеют привлечь женщин, он сам это наблюдал. Что ж, вернемся к игре – может, на этот раз ему улыбнется удача.

Он решил выпить в баре при ресторане (и посмотреть, не удастся ли подцепить рыбешку), затем поужинать (чтобы заправиться на вечер), затем предпринять систематическое обследование города (если бар при ресторане ничего не даст). Уже в несколько более приподнятом настроении от того, что у него есть план действий, Роджер вошел в бар, прикидывая, что лучше выпить – виски или джину.

Однако настроение его снова упало, как только он услышал гул голосов. Ну конечно же, ведь этот лощеный тип устроил тут коктейль! Неужели все это его гости? Роджер окинул взглядом собравшихся, которые, избавившись от шляп и пальто, готовились выпить и поболтать. Их было человек двенадцать, если не пятнадцать. Почти все – англичане, только один или двое были смуглые, с удлиненным черепом; в разговоре преобладал английский язык – не гортанная североуэльская речь и не певучая южноуэльская, а мягкий, с ужатыми гласными английский язык, на каком говорят в Лондоне и вокруг него.

Нахмурясь, Роджер подошел к стойке. Да кто они такие, черт побери, какое они имеют право оккупировать публичное место? Он посмотрел направо, налево. На всех лицах лежал налет интеллектуальности; нет, пожалуй, это слишком сильно сказано – налет образованности. Одна из женщин – собственно, не женщина, а девушка лет двадцати с небольшим – выглядела вполне… Правда, у нее был эдакий дурацкий богемистый вид и все же… да, она вполне привлекательна. Но опять-таки это слишком сильно сказано. Окажись рядом с ней действительно привлекательная женщина, этой девушки никто бы и не заметил. И все же… челка густых черных волос и под нею большие, широко раскрытые глаза; насупившаяся, недовольная, явно одинокая и, однако, не ищет разрядки в банальной болтовне… (Да прекрати же, прекрати, Фэрнивалл! Перед тобою женщина – чего тебе еще нужно? Но она приглашена на коктейль, а ты – нет. Так закажи себе чего-нибудь выпить. Виски.) Роджер повернулся к стойке. И тут он увидел Брайанта.

Брайант наблюдал за ним: он уже давно узнал Роджера.

– Привет, – сказал он, стараясь не выказывать излишнего удивления. Брайант не любил, когда что-то нарушало его спокойствие, он создал себе маску человека, которого ничто не способно взволновать. – Какая неожиданность! Понятия не имел, что вы здесь.

– А я понятия не имел, что вы здесь, – сказал Роджер.

Брайант был филологом и недолгое время коллегой Роджера, когда оба они только начинали свою деятельность в университете; потом пути их разошлись. Мягкие манеры и внешность дельца делали Брайанта похожим скорее на хорошо воспитанного торговца, чем на интеллигента. В самом деле, судя по слухам, начинал он свою карьеру в Сити, в одной почтенной фирме оптовых импортеров джута и лишь потом его сманила филология, прельстив своими более широкими возможностями. Следуя естественному ходу мыслей, Роджер вспомнил, что поблизости есть университетский колледж, и один-два вопроса открыли ему, что Брайант связан с ним, как и большинство присутствовавших на коктейле.

– Меня сделали лектором, – промяукал он, наблюдая за реакцией Роджера из-под обманчиво полуопущенных век.

«Лектором, вот как! Ну что ж, хоть ты и посредственность, Брайант, но какой-то толк от тебя, конечно, может быть. К тому же ты наверняка обладаешь секретом производить впечатление на комиссии, состоящие из подобных тебе посредственностей. Что ж, желаю удачи, фарисей, оптовый скупщик джута».

– Вы здесь в отпуске? – осторожно запустил зонд Брайант.

– Да вроде того. Хочу изучить валлийский.

В глазах Брайанта вспыхнула настороженность. Роджер почувствовал, как повысились градусы его внимания.

– Вот как? Вас заинтересовал этот язык, да?

– Мне вообще нравится вся кельтская группа языков.

– М-м. В наше время не очень-то их применишь.

– Ими занимаются в Упсале, – брякнул Роджер. И чуть не откусил себе язык. Он раскрыл свои планы этому хлыщу только для того, чтобы не выглядеть в его глазах непрактичным идиотом. Ну, а Брайант, конечно, сразу увяжет одно с другим. Он ведь знает все, что касается спроса на людей его профессии. И сейчас же пустит слух: «Фэрнивалл нацелился на Упсалу».

– Думаете податься туда? – как бы мимоходом спросил Брайант.

– Не обязательно. – Роджер неуклюже попытался замести следы. – Но если у них откроется большое кельтское отделение, такие отделения могут появиться и в других местах.

– А потом ведь есть и Америка, – добавил Брайант.

– Да, слава богу. Все, кто может что-то преподавать, обычно оседают там. Какую я цифру последний раз слышал? По-моему, у них двадцать пять тысяч высших учебных заведений. – При этом перед его мысленным взором вдруг возникли очертания бюста Беверли.

Тут щеголеватый хозяин спикировал на Брайанта.

– Встретили знакомого? – спросил он. Улыбчивый и внимательный, этот холеный боров непременно хотел знать все, что происходит вокруг, вплоть до мелочей.

– Да, это Роджер Фэрнивалл. Мы когда-то вместе работали. Он филолог. Роджер, это Джеральд Туайфорд.

Оба пробормотали что-то в знак приветствия, с явным неодобрением оглядев друг друга.

– Устроились здесь на работу? – спросил этот самый Туайфорд.

– Нет. Занимаюсь кое-какими исследованиями, – отрезал Роджер, желая закрыть тему.

– Он изучает валлийский, – вставил Брайант с еле уловимым ехидством в тоне.

– Валлийский? О господи! Но это, видимо, нужно филологу.

– Это язык, на котором говорит целый народ, – сказал Роджер.

– Только те, кто не знает другого, – с насмешкой произнес Туайфорд.

«Ага, – подумал Роджер. – Один из этих».

– Естественно, люди вольны выбирать, и иные выбирают бедность, – небрежным тоном продолжал Туайфорд. – Таким людям можно помочь только одним – дав им возможность выбрать процветание, если они захотят.

– По-вашему, они становятся беднее, если говорят по-валлийски? – спросил Роджер.

– Конечно. Тем самым они как бы удостоверяют, что они ограниченны, старомодны и никчемны.

– Более многочисленная языковая группа в известном отношении, конечно, более дееспособна, – осторожно заметил Роджер и попытался продвинуться ближе к стойке.

– Дело даже не в этом. Просто более многочисленная группа независимо от того, дееспособна она или нет, – единственная сегодня реальность. Существование же мелких групп в пределах одной местности просто нереально.

– Значит, люди, говорящие по-валлийски, по-бретонски, по-романски, по-латышски или на языке марати, вообще обречены?

– Почему же, у них есть своя функция, – сказал Туайфорд. Очки его презрительно сверкнули. – Они существуют для того, чтобы издавать забавные своеобразные звуки, а такие люди, как вы или Джек Брайант, изучают их и делают на этом карьеру…

– Извините, мне хочется чего-нибудь выпить, – сказал Роджер. Он повернулся к ним спиной и протиснулся к стойке. (Виски, и побольше, дружище).

– Да, все они сейчас за это взялись. Кен рассказывал мне как раз на прошлой неделе. – Говоривший, лысеющий мужчина в очках без оправы, стоял возле Роджера. Он обращался к кому-то, стоявшему по другую сторону Роджера, так что звуковые волны его голоса разбивались о голову Роджера, как прилив о стены маяка. – Самые большие надежды подает Дуг Бам (или что-то в этом роде). – Он пишет сейчас книгу о современной сатире. Он советовался со мной насчет названия, и я предложил: «Папочка бросает вызов». По-моему, подойдет, как вы считаете?

Чтобы не врезать лысеющему мужчине по физиономии, Роджер, стараясь не думать о смысле слов, подверг клиническому анализу его акцент. Это был акцент юго-восточной части Лондона, намеренно перегруженный подражанием протяжным интонациям, которые бытовали в языке высших слоев общества пятьдесят лет тому назад.

Роджер отчаянно замахал барменше. Нет, этому жуткому фарсу пора положить конец. Выпить неразбавленного виски, раз уж его занесло в бар, и прочь отсюда. Лучше проглотить бутерброд с засохшим сыром где-нибудь в пивной, чем есть деликатесы под этим словесным брандспойтом.

Ему удалось получить стакан с виски, и он отошел от стойки, чтобы спокойно выпить в стороне. Выбрав местечко у двери, откуда в любую минуту можно было нырнуть за порог, Роджер сделал глоток и подождал, чтобы виски добралось до желудка, оставляя после себя пылающий след; тут он вдруг обнаружил, что стоит возле молодой особы с густой челкой и большими разочарованными глазами. «Ах ты, неудавшаяся красавица! Дай мне обнять тебя – без тебя мне и жизнь не мила…»

– Ну и толкучка, – заметил он. Пусть смерит его презрительным взглядом, пусть даст пощечину. К чему соблюдать достоинство в мире, населенном такими людьми, как Туайфорд или этот лысеющий тип из юго-восточной части Лондона.

– Всем хочется повеселиться, – сказала она, с легкой насмешкой окидывая взглядом зал. – А хорошо провести время не так уж часто удается. Сегодня день рождения моего мужа, и он любит его отмечать.

– Кто же здесь ваш муж?

– Джеральд Туайфорд.

Это по-настоящему удивило Роджера. Он никогда бы не подумал, что Туайфорд мог выбрать себе такую жену. Она говорила с легким северным акцентом; на ней было шерстяное платье сливового цвета с широкой золотой цепью на талии, она была одета с подчеркнутой, казалось, намеренной простотой, тогда как большинство дам по традиции разоделись в пух и прах. Интересно, из какого она круга – литературного или артистического? И если так, то, черт побери, что она могла найти в Туайфорде?

– Раз вы живете здесь, – произнес Роджер, как бы размышляя вслух, – значит, все это ваши друзья.

– Не мои. Моего мужа.

Где-то глубоко в мозгу Роджера прозвучал сигнал: вся прислуга к орудиям и по местам!

– У вас пусто в рюмке. Разрешите что-нибудь вам принести.

– Спасибо. – Она протянула ему рюмку. – Я пью херес не потому, что это мне нравится, а потому, что я с него начала и теперь лучше не менять, не то я буду ужасно себя чувствовать.

– Но почему же вы начали с хереса, если вы его не любите?

– А меня не спрашивали.

Роджер помедлил.

– Сухого или сладкого?

– По-моему, это называется, «полусухой».

Роджер проложил себе путь назад к стойке. У него уже не было желания уходить. Тут кое-что могло наклюнуться, а если и нет, все равно ему было искренне жаль эту молодую женщину, которую Джеральду Туайфорду удалось заманить к себе в стойло. Кстати, где он встречал это имя? В экономике, как подпись под статьями в еженедельных журналах? Или оно связано с биржей?

Получив полусухого хереса и еще стакан виски, он вернулся к своей собеседнице.

– Мне почему-то знакомо имя вашего мужа.

– Оно многим знакомо. Он человек преуспевающий.

– Извините за нескромность, но в чем он все-таки преуспевает?

– В экономике. Он тут преподает, но большую часть времени проводит в Лондоне, где консультирует или занимается чем-то в этом роде. А кроме того, он выступает по телевидению и рассказывает, что происходит с фунтом. Он все об этом знает.

– А вы? Вы тоже часто ездите в Лондон?

– О, я, – сказала она, беспомощно взмахнув рукой, – у меня двое детей, за которыми надо присматривать. А кроме того, я ничего не понимаю в экономике.

Это была одна из тех фраз, которые говорят куда больше, чем кажется на первый взгляд; в то же время эта фраза исключала дальнейшее обсуждение вопроса, во всяком случае сейчас. Развивая тему, можно было бы спросить; «А зачем вы, собственно, вышли за него замуж?» Роджер с удовольствием задал бы ей этот вопрос – как и многие другие, – но в подходящем месте и в подходящий момент, сейчас же, когда прошло всего пять минут со времени их знакомства, это было едва ли возможно. Поэтому он спросил, нравится ли ей жить в Уэльсе. Она ответила, и завеса грусти как бы приподнялась с ее лица:

– Да я почти и не была нигде больше, разве что в детстве. Я здесь училась в университете, когда Джеральд был там начинающим преподавателем, так мы и встретились. С той поры я живу в Северном Уэльсе. Эти места очень напоминают ту часть Англии, откуда я родом, – Ланкашир, только здесь лучше.

– Почему лучше?

– Ну, мне здесь больше нравится. Правда, многое для меня тут еще чужое. Я почти никуда не ездила, и все меня интересует. И не потому, что здешние жители не похожи на тех, что живут в северной Англии; наоборот, в известном смысле они так же замкнуты и скупы на слова, хотя способны на бурные страсти. Я, наверное, сама такая, только у валлийцев, понимаете… у них это еще резче выражено. Они более перекрученные!

– Перекрученные?

– Ну, характеры у них более сложные. Да и есть отчего: тут и чувства побежденной нации, и национализм, и влияние методистской церкви, и клановость. Да, да, они до сих пор высоко ставят семью – почти как евреи – и очень серьезно относятся даже к дальнему родству. Они острее ненавидят и, пожалуй, сильнее любят.

– Понятно. – Роджер допил свое виски. – Что касается любви, я допускаю слово «пожалуй», а что касается ненависти – нет.

– В общем-то, – протянула она, глядя прямо перед собой, – так оно и бывает, верно? Люди всегда находят объект для ненависти легче, чем для любви.

Роджер только хотел что-то сказать, как рядом раздался взрыв фальшивого смеха. Лысеющий мужчина в очках без оправы, говоривший почти не разжимая губ, как это принято в юго-восточной части Лондона, покачнулся, и вино выплеснулось у него из бокала.

– Нет, этому цены нет, – произнес он между взрывами хохота. – Непременно скажу Карлу, как только увижу его.

Джеральд Туайфорд, судя по всему, автор шутки, от которой старательно сотрясался в конвульсиях его собеседник, любезно улыбнулся.

– Я надеюсь, он будет на вечере у Роберта, – сказал он. – Непременно постараюсь туда попасть, надо кое-что обсудить с Джоном и Мэрион. Вы там будете?

– Если сумею вырваться, – сказал его собеседник. По тому, как он произнес слово «вырваться», было ясно, что он туда не приглашен.

Роджеру очень хотелось отойти куда-нибудь, чтобы не слышать их голосов, но это положило бы конец его беседе с миссис Туайфорд. Нельзя ли как-нибудь увлечь и ее с собой? Он только приступил к решению этой проблемы, как к ним подошел Туайфорд и, не обращая внимания на Роджера, отрывисто сказал жене:

– Пора ужинать. Ты готова?

– Я приду, как только допью.

– Стол уже накрыт. Они не будут ждать нас до бесконечности.

– Им и не придется.

– Если тебя не будет через пять минут, – сказал Туайфорд, стараясь не сорваться на крик, – можешь не являться вообще.

Он резко повернулся и отошел. Уроженец юго-восточной части Лондона, с нескрываемым интересом наблюдавший за этой сценой из-за плеча Туайфорда, направился следом за ним в ресторан.

– У-у-у! – Ее всю передернуло точно от озноба. – Какой он мерзкий!

Роджеру показалось, что они оба мерзкие, но, поскольку она сказала «он», а не «они», он невольно спросил:

– Кто?

– Дональд Фишер. Меня начинает тошнить при одном взгляде на его противное, лживое лицо. И вообще в нем есть что-то нездоровое. Мне всегда кажется, что его надо полечить.

– А мне особенно невыносимым показался его голос, – сказал Роджер. – Даже стой он за ширмой, все равно по голосу было бы ясно, что это сноб и враль.

Он уже понял, что Дональд Фишер – это и есть человек из юго-восточной части Лондона.

– О да, голос у него – такой не часто встретишь, – сказала она и от отвращения даже прикрыла глаза.

– А кто он, черт бы его побрал?

– Да местный литератор, преподает тут у нас на английском факультете. Всю жизнь, как Джеральд, проводит в поезде. То и дело катается в город продвигать свою карьеру на вечеринках и коктейлях. Но Джеральд – тот по крайней мере действительно знает тех, кого называет по имени. То есть, я хочу сказать, он не создает видимости успеха, он действительно преуспевает – этого нельзя не признать. В своем мире, – добавила она и умолкла. Ей, видимо, пришло вдруг в голову, что при незнакомом человеке не стоит вести атаку на те ценности, которые защищает ее муж.

Возле них появился Брайант; он двигался целеустремленно, точный гигантский угорь, направляющийся к местам нереста.

– Идете ужинать, Дженни? – бросил он, проходя мимо. Голос его звучал по обыкновению спокойно и благодушно.

Роджер подумал: «Дженни». Это имя многое сказало ему. Он мог – или полагал, что при небольшом усилии воображения мог бы, – точно представить себе, какие родители на севере Англии двадцать пять (двадцать семь? двадцать восемь?) лет тому назад могли назвать дочку Дженни. Или это опять-таки одна из его нелепых иллюзий, которых у него стало что-то слишком много?

– Пора мне идти, – сказала Дженни. Ее муж – влиятельный человек со связями в Лондоне, ее двое детей сидят дома под чьим-то присмотром, а ее место за столом пусто.

– Выпейте еще глоток, – предложил Роджер, – чтобы взбодриться.

Она покачала головой.

– Если мне чего и не хватает, то не вина. Его будет более чем достаточно за ужином.

– Там можете отказаться от него. А вот сейчас вам нужно выпить – до того, как пойдете туда.

Она повернулась к нему, ее большие глаза смотрели на него так, точно до сих пор она толком его не видела.

– Вы женаты?

– Нет.

– Тогда почему же вы так хорошо все понимаете?

Роджер уже готов был ответить: «Вы так считаете?» Но тут ему пришло в голову, что лучше, пожалуй, говорить с ней прямо, как это делает она.

– Я вижу, что вы поссорились с мужем и вам хотелось бы наказать его и не ужинать с ним, но я вижу также, что вы не можете заставить себя нанести ему столь тяжкий удар.

– Нет, не могу, – со вздохом призналась она. – Зато теперь я с вами выпью.

Роджер быстро подошел к стойке и взял большую рюмку хереса. (Какая жалость, что она пьет такую ерунду.) Народу стало меньше, и его быстро обслужили, но все же недостаточно быстро: когда он обернулся с рюмкой в руке, этот нахал Дональд Фишер стоял, с заговорщическим видом склонившись над Дженни и одаряя ее улыбкой, в которой сочувствие отвратительно мешалось с иронией. Ясно было, что его послал за нею муж.

– Вот ваш херес, – не обращая на него внимания, сказал Роджер и протянул Дженни рюмку.

– Дженни идет ужинать, – сказал Дональд Фишер.

– Я сначала выпью, – возразила она. – Спасибо. – И взяла рюмку. – Скажите Джеральду, что я сейчас приду. Кушайте суп без меня. Я не хочу.

– А мы суп не едим. Мы решили начать с грейпфрута.

– Ненавижу грейпфруты. Я лучше выпью рюмку хереса и закончу беседу с мистером…

– Фэрниваллом, – подсказал Роджер.

– …с мистером Фэрниваллом. Будьте добры, пойдите, пожалуйста, и успокойте Джеральда, чтобы он не кипятился, хорошо?

Непокорный Фишер не желал уходить.

– Мне кажется, вы это сделали бы лучше меня. – Все-таки вы его жена. Вы знаете, как с ним обращаться.

– О господи, – устало произнесла она. – Да разве жены знают, как обращаться с мужьями?

Дональд Фишер издал один из своих фальшивых смешков.

– Я уклонился от матримониальных уз, так как считал, что это может осложнить мне жизнь. А вы просите меня взять на себя деликатную миссию и быть посредником между вами и Джеральдом.

– Ничего подобного. Я просто прошу оказать мне услугу и передать ему, что я буду через несколько минут и что я не хочу грейпфрута.

– К тому же, – с неприкрытой издевкой добавил Роджер, – я уверен, что вы отлично умеете справляться с деликатными миссиями.

Ему очень хотелось довести до сознания Дональда Фишера, что, по его, Роджера, мнению, он отъявленный проныра, лизоблюд и прирожденный сводник. По тому, как Фишер взглянул на него, Роджеру стало ясно, что слова его достигли цели.

– Я передам то, что вы просили, – холодно сказал Фишер, повернувшись к Дженни. – А вам предоставляю возможность закончить вашу беседу с мистером Фэрниваллом наиприятнейшим образом.

И он пошел прочь. Роджер почему-то представил себе, как он садится за стол и нацеливается на половинку грейпфрута с воткнутой в середину вишенкой. Есть он будет быстро, потому что отстал от других, а пропустить какое-либо блюдо было бы для него слишком большой потерей.

Дженни мрачно смотрела в свою рюмку.

– Ну почему меня окружают такие люди?

– М-м, – произнес Роджер, – Джеральду он, наверное, нравится.

– Не думаю. Он просто его терпит. Весь этот прелестный разговор насчет деликатной миссии! Только ему и говорить о деликатности. А в общем, Джеральд сам виноват, что все получилось так ужасно.

Роджер молча вопросительно взглянул на нее.

– В какой-то мере, наверное, виновата и я. Джеральду хотелось устроить праздник. Он всегда отмечает свой день рождения: собирает всех этих бездельников и прихлебателей к нам в дом, они напиваются, торчат до трех часов утра – просто невыносимо. С каждым годом это становилось все хуже и хуже, и наконец в этом году я сказала, что хватит – пусть устраивает, если хочет, праздник в отеле. Джеральд был в ярости, но я настояла на своем, и тогда он попытался снять здесь помещение – банкетный зал или что-нибудь еще, – но ему это не удалось, потому что банкетный зал не то ремонтируют, не то перестраивают. И дело кончилось тем, что весь его праздник свелся к нескольким коктейлям в обычном баре, а потом к ужину на восемь персон в обычном ресторанном зале. Это его никак не устраивает, и, в общем-то, я его понимаю и чувствую себя теперь просто ужасно.

Дженни стремительно выпалила эту тираду с чисто ланкаширской интонацией, но совсем не ланкаширским, а уже благоприобретенным произношением. Роджер отметил это про себя, как и то, что голос у нее был мягкий и удивительно бархатистый. Она казалась ему сейчас еще более привлекательной: досада придавала ее лицу выразительность, преображая его не меньше, чем преобразила бы радость.

– Ну, если все друзья вашего мужа вроде Фишера, – сказал он, лишь бы что-то сказать, – полный дом таких гостей, наверное, не в состоянии вынести даже жена, – Да что это с ним такое, черт возьми? Он сам стал говорить, точно Фишер. – А собственных друзей разве у вас нет, чтобы перемешать с ними – для закваски? – спросил он.

– Мои друзья, – медленно сказала она, – не желают иметь ничего общего с этим сбродом. Я уже пыталась, но получается сущий ад. В прошлом году на дне рождения Джеральда чуть не убили Дональда Фишера. Он два с половиной часа усиленно пытался покровительствовать чудесному валлийскому поэту по имени Мэдог. Этот Мэдог на пятьдесят голов выше него, но Дональд Фишер слишком глуп, чтобы это понять, он смотрит на Мэдога, как на чудака, потому что тот пишет по-валлийски и не читает «Нью стейтсмен».

– Я знаю Мэдога, – сказал Роджер. – Я рад, что он ваш друг.

Она ничего не сказала, но вся обратилась в слух.

– Ну, а если продолжить мысль, то я тоже хотел бы быть вашим другом.

– Так и будьте им на здоровье, – сказала она. – Это ничего не стоит. – Она произнесла это неожиданно небрежным тоном, но, быть может, маскируя волнение? Быть может, глубоко в душе она понимала, что этот мужчина предлагает ей себя?

Мозг Роджера усиленно заработал, обдумывая, какой шаг делать дальше. Но ничего путного придумать не мог. Молчание затягивалось, и, пока оно длилось, Дженни допила херес и поставила рюмку на соседний столик.

– Теперь я должна идти. Я не могу больше сражаться с Джеральдом в день его рождения – тем более, что я и так уже испортила ему настроение.

– Он обрадуется, когда увидит вас.

– Да, – сказала она, – сначала обрадуется тому, что собачонка послушалась. И тут же забудет, что я существую.

Она повернулась и направилась к двери. Роджер смотрел ей вслед. Он не обиделся на то, что она даже не простилась с ним и ушла, оборвав на полуслове их беседу. Он понимал, что она оставляла за собой возможность со временем вот так же неожиданно возобновить прерванный разговор.

Он повернулся было к стойке, но нетвердость в ногах и брожение внутри предупредили его, что на выпивке надо поставить точку. Что же в таком случае делать? Приняться за еду? Нутро его отклонило и эту идею. Он ощущал лишь одну жажду – жажду деятельности. Так почему бы не удовлетворить ее? Он взглянул на часы. Гэрет наверняка уже прикатил на своем автобусе вниз. Было около девяти – гости Джеральда Туайфорда ужинали по-светски поздно. Роджер вспомнил о Дженни; он представил себе, как она покорно садится среди всех этих людей с непроницаемыми лицами, где лишь изредка попадается фальшиво открытое или подчеркнуто озабоченное, как у Дональда Фишера, лицо. Роджер очень надеялся, что у нее все сойдет благополучно. Впрочем, хватит думать о ней, не мешало бы заняться и собственными проблемами. Он должен найти себе цель в жизни, которая придала бы смысл его пребыванию в этом краю, нельзя же просто корпеть над валлийскими глаголами и предаваться пустым мечтам об Упсале. Гэрет! Настало время двинуться на него в атаку, сломать его заслоны. Если он займет любое, самое скромное, место рядом с Гэретом, это будет значить, что он активно включился в войну против Дика Шарпа, против автобусной компании «Дженерал», против гигантского спрута с липкими щупальцами. Помогая Гэрету, он наглядно покажет, сколь противны ему туайфорды и фишеры. А кроме того, – эта хитрая мыслишка тоже присутствовала – он за каких-нибудь два месяца сумеет овладеть разговорным валлийским языком.

Макинтош его висел на крючке возле мужского гардероба. Надевая его, он вспомнил о таинственной особе с персиковой кожей за стойкой портье и об ее многозначительном взгляде из-под темной бахромы волос. Он посмотрел в ту сторону, когда развязной походкой шел через холл, ощущая удивительную легкость от алкоголя. «Я тут, детка. В том самом плаще, который она для меня оставила. И мне плевать, что она там наговорила, на самом деле все было куда пикантнее. Поднимись и загляни как-нибудь ко мне в номер. Но не сейчас, сейчас я спешу по делу».

Ночь была тихая и темная, хотя мир по-прежнему окутывала влажная пелена и блестящие пятна света, ложившиеся на тротуар от фонарей, то и дело меняли очертания. Где сейчас может быть Гэрет? В этой грязной пивнушке на другой стороне площади, куда он отправился накануне вечером, как только поставил автобус? Во всяком случае, сначала надо попытать счастья там. И Роджер решительно зашагал по улице, наслаждаясь запахом моря и звуками голосов, доносившихся до него из ярко освещенных дверей магазинов. Здесь бурлила жизнь; она не была замкнута в стенах домов, а выплескивалась на улицу даже в такую погоду. Каменные громады еще не смотрели здесь, как в маленьких английских городках, на поселения мертвецов, где дома похожи на могильные холмы, увенчанные телевизионными антеннами. Роджер завернул за угол, и валлийская речь захлестнула его. Неужели эти люди не знают, что их язык официально считается анахронизмом? Кто вообще дал им право продолжать жить на земле?

Когда Роджер в приливе пьяной отваги перешагнул порог пивной, Гэрет сидел на том же месте, что и накануне, – по-видимому, он всегда тут сидел. «Опять перебрал», – с укором подумал о себе Роджер. Неужели он спивается? Что же, без помощи алкоголя он уже и вызова никому не сможет бросить, не сможет ринуться в новую авантюру? «Ладно, ладно, – попытался он успокоить свою совесть. – Если сейчас все сойдет хорошо, я это брошу».