Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

– А может быть, вы были бы счастливы с ним?

– Может быть, но брак сделал бы все реальным. А так это было нечто иллюзорное, нечто вроде игры. Брак все изменил бы. Я стала бы миссис Филдинг, а он завел бы роман с какой-нибудь другой девушкой из отеля. А быть может, и не завел бы – это не так важно, в конце концов.

– А что же важно?

– Как вам сказать… если бы он стал моим мужем, вся моя жизнь должна была бы сосредоточиться на нем. Все, чем я живу, чем дышу, – все должно было бы вращаться вокруг него. А я не смогла бы к этому приноровиться.

– Но у вас же все было хорошо, – заметил Роджер, осторожно выбирая слова, – пока вы были просто… Пока вы просто встречались.

– Да. Тогда все было как-то иначе. Он ведь не лишил меня невинности. Это случилось раньше, когда я еще работала в банке.

«Где-нибудь в подвале, верно, после полудня, когда вы начинали томиться от безделья, – подумал Роджер. – Или после работы, на груде кредитных бланков».

– Мистер Филдинг откровенно признался мне, что он откладывал по две тысячи фунтов в год лично для себя. Чтобы повеселиться, хорошо провести время. Он много работал, сказал он, тридцать лет трудился, вырастил детей – они уже взрослые, – и теперь у него достаточно денег, чтобы удовлетворять не только свои прихоти, но и чьи-то еще. Тем более что не известно, сколько еще суждено ему прожить. Он страдал язвой желудка – не мог есть помногу. Иногда у него делались ужасные мешки под глазами: мне кажется, сердце у него тоже пошаливало. Я иной раз думала, что будет, если он умрет, когда мы с ним в постели?

– Не сомневаюсь, что он предпочел бы умереть именно так.

– Еще бы. Ну, а как насчет меня?

– Нет такого закона, который запрещал бы вам с ним спать. До этого никому нет дела.

– Расскажите это моему отцу. Он дьякон. Когда я была девчонкой, он каждое воскресенье заставлял меня ходить в церковь, а потом еще в воскресную школу.

– Он и сейчас имеет на вас влияние?

– И сейчас, – сказала она. Ее глаза бродили по потолку, словно прослеживая какой-то узор. – От этого так быстро не освободишься.

«И тем не менее, вот она лежит здесь, в часовне, – думал Роджер, – выпила изрядную порцию джина, и рука мужчины покоится на ее талии». И тут внезапно его осенило: «А может быть, как раз поэтому?»

– Мистер Филдинг брал меня с собой всюду, – сказала Райаннон. Голос ее звучал тихо, монотонно, как у сомнамбулы. – Он постоянно бывал то в Нью-Йорке, то в Чикаго. Я летала с ним туда на лайнерах, и все время была при нем, пока он занимался делами. Он обычно представлял меня как свою секретаршу, и, случалось, я даже помогала ему, приводила в порядок его бумаги. А покончив с делами, мы обычно отдыхали два-три дня во Флориде. Я загорала на солнце в бикини – это в феврале-то! а мои родители считали, что я гощу у своей подружки в Липерпуле.

Внезапно боль, словно взрыв шрапнели, пронзила Роджера. Красный туман застлал ему глаза, и в этом тумане перед ним промелькнуло видение: Райаннон и мистер Филдинг, бредущие с залитого солнцем пляжа к себе в номер, – беспечные, не помышляющие ни о чем, кроме удовольствий. Он перевернулся на спину и закрыл лицо руками.

– Что случилось? – спросила Райаннон.

– Мне невыносимо мучительно об этом думать, – сказал он.

– Не нужно так, – сказала она мягко. И к его удивлению, вдруг наклонилась над ним, отвела его руки от лица и поцеловала в губы.

На какой-то безумный миг земля опрокинулась и пошла крутиться в обратную сторону, закон притяжения был нарушен, все предметы утратили свою реальность, словно перенесенные из другой солнечной системы. Руки Роджера против воли скользнули вдоль бедер Райаннон. Она всей тяжестью лежала на нем, и он чувствовал тепло ее тела сквозь одежду.

– Зачем я это делаю? – пробормотала она и поцеловала его еще раз.

Он лежал безмолвный, онемевший.

Она улыбнулась и сказала:

– И все равно, это ничего не значит.

«Да. Но ведь здесь была часовня прежде, и этого ты еще никогда не совершала, не так ли, – даже ради того, чтобы пойти наперекор своему отцу? Ни разу еще не решилась раздвинуть ноги там, где когда-то возносились молитвы?»

Его руки, лежавшие на ее бедрах, становились требовательнее. Сейчас мы сожжем дотла воспоминания о мистере Филдинге и обо всех мистерах филдингах – тех, что были, есть и будут. Здесь не Майами, но перед огромностью того, что сейчас произойдет, Майами ничтожно. Я возьму тебя здесь, где стоял когда-то орган. Куда падала тень от кафедры проповедника.

Злое монотонное жужжание внезапно нарушило тишину вечера. Вот оно все ближе, ближе, вот застыло на месте, заколебалось, стало затихать, описало круг. Что это – какое-то огромное фантастическое насекомое из фантасмагорий Кафки, какой-то шмель-великан, издающий воинственный клич, прежде чем напасть? Или это его пьяный бред? Или сон? Или он уже мертв?

Тонкое злое жужжание проникло в одно окно, потом в другое, в третье. Оно – что бы это могло быть? – описывало круги над самой крышей. И вдруг Райаннон рассмеялась. Смех сотрясал ее, тонкая талия ее вибрировала под рукой Роджера. Еще мгновение, и она перекатилась на кушетку, выскользнув из его объятий.

– Это же Дилвин! – воскликнула она и снова рассмеялась. – Это его аэроплан!

Ну да, так оно и есть. И все сразу стало на свое место. С ужасающей отчетливостью Роджеру представилась банальность происходящего: он в Лланкрвисе, сейчас воскресный вечер, завтра в 8.15 он должен отправиться в утренний рейс с автобусом, разбитое стекло еще не заделано, в печку надо подбросить угля, его колоссальное возбуждение сгорело дотла, и такие девушки, как Райаннон, не для него, а для разных там мистеров филдингов.

А быть может, намекало жужжание, – для дилвинов? Первая детская влюбленность – у нее в конце концов все козыри на руках.

Лежа на спине и прислушиваясь к резкому сухому жужжанию, все кружившему и кружившему над головой, Роджер вдруг подумал, что это, в сущности, самый прозаический звук на свете. На взгляд, в аэроплане Дилвина было что-то романтическое, когда он, словно чайка, нырял, взмывал вверх, реял… звуки же, которые он издавал, швыряли вас с облаков прямо на землю. И без всякого сомнения, именно этого и добивался Дилвин. Он наблюдал, подкарауливал; он знал, что Райаннон здесь с Роджером, и решил: они уже достаточно долго пробыли вдвоем, настало время вмешаться. Что говорить, это была блестящая мысль – послать сюда свою игрушку, чтобы она разрушила чары, и Роджер не мог себе в этом не признаться. Он недооценил Дилвина.

Райаннон сидела на кушетке и приводила в порядок прическу. То, что здесь произошло, больше уже не повторится никогда. Мгновение было упущено безвозвратно.

– Хотите выпить чаю? – спросил Роджер. – Я приволок сюда все необходимое.

– Это было бы неплохо, – внезапно ответила она тоном своего отца-дьякона.

Аэроплан Дилвина выпустил заряд царапающих звуков в перламутрово-голубое небо и начал спускаться вниз к своему хозяину.

А чуть позже Райаннон покинула часовню.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

На следующий день, словно для того, чтобы покрепче внедрить в сознание Роджера, в каком мире он обитает, бурый автобус не давал им покоя целый день: табличка с надписью «Внерейсовый» маячила у них перед глазами на всех перегонах в город и обратно. Кондуктор-хорек неотлучно сопровождал тестомордого шофера, и было похоже, что готовятся еще более агрессивные действия.

– Попадись только они мне в руки… хоть разок, – алчно и свирепо вздохнул Гэрет.

Это была единственная обмолвка за весь день, из которой явствовало, что присутствие конкурентов не прошло для него незамеченным. Роджер и сам не знал, должен ли он пожелать Гэрету успеха или жарко помолиться о том, чтобы его намерение не осуществилось. Впрочем, так или иначе, Гэрету едва ли представится возможность свести счеты. Эта парочка была необычайно хитра. Бурый автобус ни разу – ни на площади Карвеная, ни наверху, в Лланкрвисе – не останавливался рядом с желтым автобусом. Он возникал на дороге в самых неожиданных местах – выскакивал из-за какого-нибудь проулка, на одну-две минуты опередив автобус Гэрета, и забирал всех стоявших на остановке. В этот понедельник единственными пассажирами Гэрета и Роджера оказались те, кто пришел на конечные остановки загодя; с промежуточных же остановок всех забрал бурый пират и повез бесплатно. Последнее обстоятельство к концу дня начало тревожить совесть Роджера. Проезд из конца в конец – от Карвеная до Лланкрвиса – стоил шиллинг, и Роджеру было не по себе, когда он брал деньги из узловатой руки какого-нибудь старика пенсионера, который, выйди он чуть пораньше и пройди лишнюю сотню шагов, мог бы потратить свой драгоценный шиллинг на что-нибудь более приятное.

И в то же время здравый смысл подсказывал Роджеру, что, как только Гэрет сдастся, дорогой завладеет бездушная клика монополистов, и тогда уже никому не поездить здесь на автобусе за шиллинг. И, только продолжая борьбу, они могут защитить интересы тех, кто в этих случаях является извечной жертвой, – стариков и неимущих.

К тому времени, когда они совершали свой семичасовой рейс в город, застывшее в неподвижности лицо Гэрета уже походило на гранитную глыбу, а Роджер что-то гудел себе под нос, словно шершень. Бурый автобус не маячил впереди, но, поскольку они приехали в город всего с тремя пассажирами, можно было не сомневаться, что где-то там, во тьме, ненавистная машина скользит, точно акула, от остановки к остановке и заглатывает доверчивых простаков в свою чудовищную багровую пасть.

Гэрет остановил автобус возле памятника сэру Неизвестно-Как-Его, выключил мотор и сидел, положив руки на баранку. Его поза, понурость его плеч – все говорило Роджеру, что надежда покидает душу Гэрета, ускользает из нее, как воздух из автомобильной камеры с незаметным проколом.

– Ну, а что теперь, Гэрет? – негромко спросил Роджер, стоя у Гэрета за спиной и глядя на его отражение в ветровом стекле.

– Я знаю, где живет Дик Шарп. – Голос Гэрета звучал резко, угрожающе. – Я могу прямо сейчас пойти туда. Позвоню у дверей, а как он отворит, возьму его за глотку и… – Огромные пальцы Гэрета конвульсивно сжались в кулак, – …погляжу, как он почернеет.

Роджер принужденно рассмеялся, стараясь разрядить напряжение, и хлопнул Гэрета по плечу:

– Пойдем лучше выпьем. Есть другие способы.

В полном молчании – каждый чувствовал, что любое слово может выдать отчаяние, подступавшее к горлу, – они выключили свет и вышли из автобуса, оставив его на площади. Гэрет направился, как всегда, в свою пропахшую карболкой пивнушку, но Роджер не последовал за ним. Если они пробудут вместе до десяти часов, это приведет к тому, что оба еще больше впадут в уныние. Лучше посидеть с кем-нибудь, непричастным к их делам. И Роджер пошел к Марио.

В бар только что начал прибывать народ. Здесь было светло, весело, ярко горели лампы, пестрели ряды бутылок. Континентальная душа Марио как-никак нашла в этом свое выражение: бар должен был приносить людям отдых и утешение, и, открыв свое заведение, превратить его потом в дымный унылый закуток, было бы не в правилах Марио. К тому же сила традиции была в нем велика. Сам Марио был Роджеру безразличен, но его бар пришелся ему по душе, а сейчас он был рад даже обществу самого Марио.

Хозяин пивной выглядел сегодня еще более кудлатым, чем обычно; копна волос так буйствовала на его голове, что казалось, еще немного – и она завладеет всем телом и превратит Марио в снежного человека. Он бросил на Роджера дружелюбный взгляд из-под хмуро нависших бровей.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Мне угодно, – сказал Роджер, – чтобы все люди были равны, свободны и доброжелательны.

По лицу Марио промелькнула усмешка. Он поставил на стойку кружку пенистого пива и пододвинул ее Роджеру.

– За счет фирмы.

– Спасибо, а по какому случаю?

Марио с довольным видом пожал плечами.

– Мы сделали из вас nazionalisto[24]24
  Националиста (итал.).


[Закрыть]. Вы живете здесь всего три месяца, а уже начали соображать, что значит для нас самоуправление.

– Я совсем не имел в виду самоуправление, – с досадой сказал Роджер. Он поглядел на свои руки: они слегка дрожали. Гнев, подавляемый на протяжении всего дня, сказывался на нервах. – Самоуправление – чисто искусственная проблема. А я говорю о реальных проблемах, таких, как жестокость, алчность, тирания, власть богатых, которые могут припереть бедняка к стене. – Он говорил громко, не заботясь о том, что его могут услышать. – За деньги здесь, в вашем городе, можно слишком многое купить, как в любом другом. И вы этого не измените, даже если вами будут править из Кардиффа.

– Нет, изменим, – спокойно сказал Марио. – С любой проблемой легче справиться, если действовать по-людски. Вот, взять хотя бы вас. Я не знаю, что вас так разозлило…

– А, по-моему, вы знаете, – в тон Марио, беспечно и звонко, прервал его Роджер. – Если же не знаете, – значит, вы последний, до кого здесь доходят слухи. Поверить не могу, что вам не известно, почему я зол.

– Что-нибудь по части автобусов? – снизошел до признания Марио.

– Не что-нибудь, а решительно все. Вы не можете не знать, что Гэрета Джонса, вместе с которым я работаю, кое-кто взял за горло и душит, чтобы нажиться за его счет. Кто – я говорить не буду, потому что это вам тоже известно.

– Оно конечно, – сказал Марио. На мгновение его лицо приняло трагическое выражение, но тут же расцвело благодушной улыбкой. – Со всем этим будет покончено. Со всеми проблемами конкуренции. Это все от accentra-mento[25]25
  Централизации (итал.).


[Закрыть].

– Не прикидывайтесь дурачком. Дик Шарп…

– Ну вот, вы и назвали, – воскликнул Марио. – И я вам скажу: правильно. А почему он… этот наш друг… хочет прибрать к рукам автобус Гэрета? Да потому, что ему не терпится все перепродать. Кому? «Дженерал», главным боссам. А где они? В Карвенае? Нет. – Он так энергично затряс головой, что казалось, у него сейчас хрустнут шейные позвонки. – В Кардиффе, как вы сами знаете, – тоже нет. – Последовал новый спазматический приступ сотрясения головы. – Они в Англии.

Роджер выпил пиво и вернул пустую кружку.

– А теперь угощаю я. Ни ваш национальный вопрос, ни самоуправление меня не интересуют, но кое в чем вы правы. Дик Шарп, – Роджер очень постарался, чтобы это имя было услышано во всех уголках зала, – не стал бы прибегать к гангстерским методам, чтобы завладеть безобидным предприятием Гэрета с его единственным автобусом, если бы такая крупная компания, как «Дженерал», не обладала неукротимым стремлением к монополизации, не старалась захватить все большую и большую территорию и стереть с лица земли отдельных предпринимателей. Для оправдания этих действий у них заранее заготовлены ханжеские социально-экономические клише вроде: «поднятие эффективности обслуживания», «в ногу с современностью» и тому подобное, и все эти словеса тотчас начнут слетать с языка Дика Шарпа, стоит сунуть куда нужно монету и нажать какую нужно кнопку. Но только все они идиоты. «Дженерал» – идиоты покрупнее масштабом, а Дик Шарп – помельче, и к тому же еще и жулик, о чем они якобы не догадываются. Но так или иначе, все они идиоты. Потому что частные лица уже недолго будут извлекать доход из транспортных средств – их дни сочтены. Старший брат стоит у них за спиной и скоро проглотит их всех. Он проглотит «Дженерал» с такой же легкостью, с какой «Дженерал» проглотит Дика Шарпа, а Дик Шарп – Гэрета.

Двое мужчин подошли к стойке за свежими кружками пива, и Марио переключил свое внимание на них. А Роджер перевел дух после своей тирады. Он заметил, что мужчины, подошедшие к стойке, старательно избегают смотреть в его сторону. Вокруг него воздвигалась стена молчания, какая воздвигается обычно вокруг пьяного, который ни с того ни с сего начинает горланить патриотические песни в поезде.

Может быть, именно так они его и воспринимают: не повезло бедняге, какие-то у него огорчения, ну вот он и напился для поднятия духа, а теперь публично изливает свои жалобы в пивной. А может быть, это просто осторожность? Может быть, этот индейский петух, эта длинная тощая марионетка, помешанная на своей супруге и сыночке, в самом деле сумел нагнать страху на людей?

Марио уже возвратился к Роджеру и, опираясь могучими локтями о стойку, говорил ему что-то, тщательно, как на сцене, выговаривая английские слова. Роджер чувствовал, что ему следовало бы говорить с Марио по-валлийски, но он был для этого слишком зол, слишком не в своей тарелке. Сразу вылезут на свет все его погрешности в языке, а именно сейчас ему хотелось говорить быстро, решительно, веско. Нет уж, хватит ему подлаживаться к ним, он будет говорить с ними на равных.

– Я согласен с вами, – сказал Марио. – Транспорт слишком громоздкая штука в наши дни. Он не может больше принадлежать отдельным богачам. Так же как и отдельным беднякам. Через пять, через десять лет он станет государственным. Но, – он стукнул кулаком по стойке и, став в позу, сделался похож на статую Кавура в Милане, – тем более нам нужно самоуправление. Национализирует Кардифф – у Гэрета Джонса есть шанс выжить. Национализирует Лондон – Гэрет Джонс disfatto[26]26
  Потерпел поражение (итал.).


[Закрыть]. – И он сделал вид, что давит каблуком какое-то насекомое.

– Не вижу разницы, – сказал Роджер. – Не все ли равно Гэрету, перекупит у него дело государственное предприятие, находящееся в Кардиффе, или государственное предприятие, находящееся в Лондоне?

– Разница вот в чем, – произнес чей-то голос у Роджера за спиной. – Если это придет из Кардиффа, Гэрета возьмут на должность и он будет водить свой автобус по тому же маршруту. А если это придет из Лондона, на место Гэрета наймут какого-нибудь англичанина, Гэрету же предложат подметать пол в гараже.

Роджер, не оглядываясь, узнал говорившего по голосу. Это был Мэдог. А рядом с Мэдогом Роджер увидел какого-то незнакомца – молодого человека, примерно такого же возраста, как Мэдог. У него были светлые, очень коротко подстриженные волосы, очки в роговой оправе и длинная куртка из пушистого материала в крупную яркую клетку. Что-то в его внешности, бесспорно городской, наводило на мысль о тундре.

– А, привет! – сказал Роджер. В его теперешнем состоянии встреча с Мэдогом не сулила особой радости. – Ваша боевая черокезская раскраска еще не слиняла?

– Я укрепляю традиционные связи, – уклончиво отвечал Мэдог, – Je présente[27]27
  Позвольте представить (франц.).


[Закрыть], – он указал на блондина в роговых очках, – Андре… – Роджер не дал себе труда запомнить незнакомую французскую фамилию, но поздоровался с молодым человеком достаточно учтиво.

– Надолго ли вы в Уэльс?

– Comprends pas[28]28
  Не понимаю (франц.).


[Закрыть], – сказал молодой человек, сурово глядя на Роджера сквозь стекла очков.

– О… A… Vous faites une longue visite au pays de Galles?[29]29
  Вы намерены долго пробыть в Уэльсе? (франц.)


[Закрыть]

– Ça depend[30]30
  Как сложится (франц.).


[Закрыть].

– Et vous ne parlez pas l’anglais?[31]31
  И вы не говорите по-английски? (франц.)


[Закрыть]

– Jamais,[32]32
  Никогда (франц.).


[Закрыть] – решительно отрезал молодой человек.

– Il ne parle que le français et le gallois[33]33
  Он говорит только по-французски и по-валлийски (франц.).


[Закрыть], – вмешался Мэдог.

Он, казалось, был страшно доволен собой и получал от всего происходящего какое-то загадочное удовлетворение. Его синий костюм все так же отчаянно лоснился, и вместе с тем он производил впечатление человека, к которому неожиданно пришел успех и преуспеяние. Что случилось? Мэдог держался уверенно, и лицо у него утратило землистый оттенок, словно подъем духа принес ему и физическое оздоровление.

– Vraiment?[34]34
  Вот как? (франц.)


[Закрыть] – равнодушно спросил Роджер, – Vous êtes de Bretagne, peut-être?[35]35
  Вы, должно быть, из Бретани? (франц.)


[Закрыть]

– Canadien[36]36
  Канадец (франц.).


[Закрыть], – отвечал молодой человек. Произнеся это единственное слово, он сжал губы и так поглядел на Роджера, словно хотел испепелить его взглядом.

– Ну что ж, давайте выпьем, – сказал Роджер. Он чувствовал себя смертельно усталым. – Beth ydych chi’n yfed?

Очкастый молодой человек растерянно перевел взгляд с Роджера на Мэдога и обратно.

– Похоже, он не слишком силен в валлийском языке, – не удержался Роджер.

– Он учится, – мгновенно ощетинился Мэдог.

– Ладно, спросите его, на каком языке ему угодно будет понять мой вопрос: что он предпочитает пить.

– Qu’est-ce que vous allez boire, André?[37]37
  Что вы будете пить, Андре? (франц.)


[Закрыть] – спросил Мэдог.

Преодолев этот барьер, сделали заказ, разлили вино, сдержанно кивнули друг другу и выпили.

– Так что же он делает здесь, в Уэльсе? – спросил Роджер, просто чтобы поддержать разговор, хотя занятия этого субъекта не возбуждали в нем ни малейшего интереса. – Приехал, вроде меня, изучать язык?

«Да, ведь я для этого сюда приехал, разве не так? Но как давно это было. Я теперь неплохо знаю валлийский, но только это уже потеряло для меня прежнее значение».

– Отчасти, – сказал Мэдог. – Он здесь по поручению своего правительства.

– Правительства? Это что же – в связи с ящуром? Он ветеринарный инспектор?

– Как я уже говорил вам, он олицетворяет собою ось Карвенай – Квебек, – спокойно объявил Мэдог. – Ему сделано официальное предложение перевести «Гвилима чероки» на французский язык.

– Позвольте… – Роджер пытался что-то понять. – Вы же сказали, что канадское правительство оплачивает его пребывание здесь.

– Именно так. Он получает государственную субсидию.

– Но ведь он же… – Роджер не договорил, помолчал и начал снова. – Я хочу понять. Он приехал сюда к нам, чтобы перевести вашу поэму на французский язык. И опубликовать ее… где? В Квебеке?

– Первоначально там, да. Но это задумано как двуязычное издание – оригинал вместе с переводом, – так что оно будет распространяться и здесь, в Уэльсе. И кроме того, Париж, разумеется, всегда покупает часть тиража любого квебекского издания. Это для них один из способов поддерживать заокеанские связи. А к тому времени, когда мы закончим работу, книгу можно будет выпустить и во всех странах мира.

Роджер начинал понемногу понимать.

– Так он, значит, совершил этот приятный вояж для совместной работы с вами, а по сути говоря, для того, чтобы вы проделали за него всю работу, поскольку он, совершенно явно, и трех слов не может связать по-валлийски. А вы, конечно, в свою очередь – ведь этот бутерброд жирно смазан с обеих сторон – будете иметь возможность отправиться в Квебек, как только вам заблагорассудится.

– Ну, разумеется, – сказал Мэдог. – Как только без меня смогут обойтись здесь.

– Здорово, – сказал Роджер, и одним махом осушил кружку пива. Все чувства его были взбаламучены. С одной стороны, какое ему дело, если кто-то хочет расходовать средства на повышение популярности Мэдога как поэта, тем более что он несомненно этого заслуживает. С другой стороны, все это выглядело обычным современным жульничеством. Если слово «культура» еще не совсем утратило смысл, то что же все-таки важнее в свете подлинных культурных ценностей: чтобы Гэрет продолжал водить свой автобус или чтобы этот кривляка, который притворяется, будто говорит по-валлийски, а по-английски не говорит, и брешет и в том и в другом случае, выкачал из бюрократической машины своего государства кругленькую сумму, которая, получи ее Гэрет, помогла бы ему продержаться еще с год?

– Вы чего-то не одобряете? – с легкой иронией спросил Мэдог.

– Да нет, не в том дело. Нет, в самом деле, нет. Только… видите ли…

– Ну что? Вас это здорово коробит, если поэт получит некоторое вспомоществование из общественного фонда?

– Ни в малейшей мере, поверьте. Нет, конечно, дело не в этом. Но вспомоществования бывают такие и этакие. Я имею в виду публикацию вашей поэмы в Квебеке. Не будет ли это немножко из пушек по воробьям? Много ли сыщется в Квебеке людей, которые всерьез интересуются валлийской поэзией?

– Я уверен, что совсем немало, – сказал Мэдог. – В конце концов, мы ведь не ждем, что они бросятся изучать валлийский язык. Достаточно, если они прочтут перевод с валлийского на родной язык, сделанный одним из их поэтов, – (Итак, значит, очкастый блондин – поэт, вот оно что! Да, Граб-стрит выглядит в наши дни несколько по-иному.) – К тому же теперь в центр внимания попадают малые национальности. Большие державы в упадке. Англия, Америка, Франция – я имею в виду метрополии – в культурном отношении бесплодные пустыни. Все цветы расцветают на окраинах этих земель – на окраинах, где испокон веков считалось бессмысленным насаждать культуру.

– Другими словами, – с усилием проговорил Роджер, – если вы в наши дни хотите получить государственную субсидию и протолкнуть в печать ваши сочинения, вам надлежит быть драматургом из Марокко, или романистом с Барбадоса, или поэтом с Сейшельских островов.

– А лучше всего, – усмехнулся Мэдог, – эпическим поэтом из Карвеная.

Андре, который жадно прислушивался к их разговору, усмехнулся тоже. Роджер, решив его немножко позлить, обратился к нему по-французски, давая понять, что другого языка тот не понимает.

– Et vous, monsieur, – сказал он, – vous vous intéressez á la littérature galloise depuis longtemps?[38]38
  А вы, мосье, вы давно интересуетесь валлийской литературой? (франц.)


[Закрыть]

Андре пожал плечами.

– C’est de la santé[39]39
  Это здоровый интерес (франц.).


[Закрыть], – презрительно буркнул он.

– La santé?[40]40
  Здоровый? (франц.)


[Закрыть], – не унимался Роджер.

– La fertilisation mutuelle des cultures[41]41
  Взаимооплодотворение культур (франц.).


[Закрыть], – сказал Андре. Он изрек это с крайне снисходительным видом, словно пытался втолковать что-то своей глухой бабушке.

Тут Роджер отступился. Может быть, они и правы. Но так или иначе, он не мог отстаивать противоположную точку зрения, ибо было совершенно очевидно, что в ответ его немедленно запишут в разряд диков шарпов или хищников из автобусной компании «Дженерал».

– Ну что ж, желаю удачи, – сказал он, собираясь встать.

– Увидите, что будет! – с тихим ликованием произнес Мэдог. – Я только что договорился арендовать зал ратуши для большого литературного вечера с чтением стихов валлийских, бретонских и корнуэльских поэтов. Будущей весной. Надеюсь, вы еще не покинете нас?

– Бог его знает, – сказал Роджер.

Он сделал знак Марио, чтобы тот налил ему еще, и ретировался со своей кружкой в самый дальний угол, оставив Мэдога и Андре за оживленной беседой. Все жили, все стремились к достижению какой-то своей заветной цели. Фрейлейн Инге пребывала в Марокко (где у мистера Робертсона была контора). Мэдог скоро отбудет в Квебек (по приглашению канадского правительства), Джеральд Туайфорд сейчас, вероятно, выкладывается по телевидению. Даже Дональд Фишер, несомненно, лижет задницу какому-нибудь влиятельному издателю.

И только трое людей стояли особняком среди этой веселой вакханалии: Гэрет, которого уже загнали в угол; Дженни, беспомощно увязшая в своем безлюбом браке; и он сам, неудачник от рождения, обреченный в силу какой-то роковой особенности характера ввязываться в истории, неизбежно приводящие к разочарованию.

Он торопливо и безрадостно допил свое пиво, с каждым глотком терявшее вкус. Вся эта его затея – собачья чушь, идиотизм. Пора убираться отсюда подобру-поздорову, пока он еще не совсем обанкротился со своими идеями. Ежедневно прислушиваясь к разговорам в автобусе, он уже достаточно освоился с валлийским языком, чтобы не заблудиться в дебрях кельтской филологии, и теперь ему нужно поскорее выдернуть здесь колышки, возвратиться в Лондон (у него в самом деле есть там квартира? И она безропотно дожидается его, изнемогая под толстым слоем пыли? При мысли о возвращении туда чувство безнадежности и тоски усилилось.) и как следует засесть за работу в Британском музее. Словом, заняться устройством своих собственных дел для разнообразия. Хороший уютный дом, хорошо оплачиваемая работа, деньги, пенсия – вот, что ему нужно. Ну, и блондинки, если подвернется что-нибудь подходящее. Впрочем, сейчас он слишком устал, слишком омертвел, чтобы разжечь в себе особенный пыл к блондинкам. И быть может, – эта мысль легла на сердце, словно груз свинца, опущенный в трюм корабля, – быть может, его débâcle[42]42
  Крах (франц.).


[Закрыть] с Райаннон был его прощальной постыдной данью сексуальной стороне жизни?

Погруженный в эти думы, он сидел в своем углу, с каждой минутой чувствуя все большую горечь и апатию, пока наконец часы у Марио над головой не напомнили ему, что скоро Гэрет будет ждать его на площади. Десятичасовой рейс! Это по крайней мере было нечто реальное, ощутимое.

Роджер медленно поднялся со стула, выбрался из своего угла и направился в мужскую уборную. Освещения во дворе не было, но верхняя часть двери, выходившей на заднее крыльцо, была стеклянная, и сквозь нее поступало достаточно света, чтобы можно было найти дорогу к уборной, где скупые лучи тусклой электрической лампочки давали клиентам возможность не мочиться на собственные башмаки. Покончив с делом, Роджер вышел из уборной и задержался на мгновение, стоя спиной к двери пивной и глядя на молодой месяц над крепостными башнями древней городской стены. Рисунок месяца был так изыскан, так тонко вычерчен в небе, а контуры старых башен так тяжеловесны и темны, что этот контраст мог бы показаться слишком грубым, если бы его не смягчало легкое кружево облаков, пронизанных серебристым светом месяца, да глухой рокот скрытого от глаз моря.

Роджер стоял, глядя вверх, замерев в эстетическом трансе. Он слышал, как за его спиной отворилась дверь и кто-то вышел во двор. Еще один клиент спешил освободиться от пива, которым он накачался в пивной. Ни стук двери, ни полоса света, упавшая во двор, не отвлекли внимания Роджера. Внезапно он почувствовал страшный удар между лопаток и, не успев ничего предпринять для самозащиты, повалился ничком, как сбитая кегля. Лицом вниз – со всей силы прямо лицом вниз, но не на каменные плиты двора, а на угол ящика с пустыми бутылками. Ящик был деревянный, скрепленный по углам проволокой, и Роджер глубоко рассек себе об нее верхнюю губу. Боль ослепила его. Он перекатился на спину, закрыв лицо руками. Он чувствовал боль в колене, но еще сильнее болела губа. Он услышал те же легкие шаги за спиной, и дверь мягко захлопнулась.

Прошло довольно много времени, и Роджер встал на колени, потом поднялся на ноги. Он стоял и глядел на молодой месяц. Все было совершенно так же, как несколько минут назад… и все изменилось.

Дверь пивной снова скрипнула, и во двор вышли двое мужчин. Они беззлобно спорили по-валийски. Один утверждал, что карвенайской городской футбольной команде нужен новый вратарь, другой считал, что вся беда в слабости нападающих. Роджер достал носовой платок и прижал к губе. Потом отнял платок от губы и поглядел на него. Платок потемнел от крови. Он снова прижал его к ране.

На площади Гэрет сидел за баранкой. В автобусе было уже несколько пассажиров, забравшихся сюда пораньше, чтобы поболтать на досуге. Роджер тяжело поднялся по ступенькам и занял свое обычное место по другую сторону от Гэрета, сбоку от капота двигателя.

Носовой платок привлек внимание Гэрета, и он спросил:

– Зубы болят?

– Нет, – не отнимая платка, проворчал Роджер. – Какой-то пьяный налетел на меня сзади, и я упал прямо на ящик с порожняком.

– А кто это был, вы его видели?

– Нет, когда я поднялся на ноги, его уже и след простыл.

– Понятно, – сказал Гэрет. Он отвернулся от Роджера и уставился в ветровое стекло.