Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

«Пусть кто-нибудь из мужчин поможет ей», – сказала старая дама, махавшая зонтиком.

Ее тотчас поддержало несколько женских голосов. Как выяснилось, единственным пассажиром мужского пола оказался маленький сухонький пастух в огромных сапогах. Он воинственно поглядел по сторонам и сказал неожиданно гулким басом:

«На это дело нужно кого-нибудь помоложе.»

«У нас тут молодых парней нет», – поспешно сказал Роджер.

«Вот вы и есть самый молодой, – твердо произнес пастух. – И вы работаете на этом автобусе, не так ли? Добровольно, правда, – добавил он, смягчаясь, – но все равно».

Миссис Аркрайт добралась уже почти до самого автобуса, лицо ее блестело от пота. Роджер почувствовал, как коллективная воля пассажиров поднимает его с места. Он вылез из автобуса, словно из укрытия, и подошел к миссис Аркрайт.

– Доброе утро, миссис Аркрайт, – сказал он.

– Не очень-то оно доброе! – огрызнулась миссис Аркрайт. – Ну-ка, помогите мне. Надо втащить это туда.

– Втащить туда? – растерянно повторил Роджер.

– Ну да, туда, в автобус. Ну давайте же, скорее, помогите, не то он не станет ждать и уедет без меня, ему ведь только этого и надо, я знаю. По глазам вижу. – Она сквозь стекло впилась взглядом в Гэрета, который по-прежнему сидел, закрыв лицо руками.

– Да ведь не положено возить мусорные баки в автобусе.

– Нечего тут стоять и пререкаться со мной. Сколько лет я от них терпела, хватит. Я сказала, что сделаю это, если они будут так со мной поступать.

– Что вы сделаете? Если как они будут поступать?

– Они, видите ли, не желают забирать у меня мусор! – выкрикнула миссис Аркрайт. – Я посинела, объясняя им их обязанности, а они не желают слушать. Говорят, чтобы я таскала мусорный бак на сборный пункт. Я одинокая женщина, вдова. Мой Хьюберт предупреждал меня. Но я им еще покажу.

– Но что же вы…

– Я отвезу это в город, – сказала она, торжествующе глядя на Роджера. – Я втащу этот бак прямо в отдел здравоохранения и оставлю его у них там посреди приемной.

– Но сегодня же суббота. Там никого не будет.

– Тем лучше. Придут в понедельник и увидят. К понедельнику-то еще лучше провоняет.

– Миссис Аркрайт, вы же понимаете…

– Это привлечет их внимание к моим проблемам, – сказала миссис Аркрайт. Она вдруг понизила голос и говорила вполне рассудительно, но при этом так странно покосилась на Роджера, что он понял: у нее еще что-то на уме. Он стоял в нерешительности, уже взявшись одной рукой за бак.

– Вы бы лучше отложили это до понедельника. Когда они там все соберутся.

– Лучшего момента, чем сейчас, не подберешь, – сказала она. – Не потащу же я его теперь обратно. Ну, давайте, будьте другом, помогите мне поднять его в автобус.

Видя, что уговоры бесполезны, Роджер наклонился и приподнял бак.

– Тяжелый, – воскликнул он.

– Там одни кухонные отбросы, даже золы нет, – сказала миссис Аркрайт и впереди Роджера поднялась по ступенькам в автобус.

Последовала короткая перепалка с Гэретом, но миссис Аркрайт получила поддержку со стороны всех пассажиров, немедленно проявивших женскую солидарность, и в конце концов было решено освободить для бака место в передней части автобуса. Пастух должен был придерживать бак, чтобы он не заваливался на поворотах, все же остальные переместились на задние сиденья, и Роджер начал собирать деньги за проезд. Еще потолковав, решили, что пастуха следует освободить от платы.

Так они совершили свой одиннадцатичасовой рейс в Карвенай.

Когда они прибыли туда и остановились на площади, миссис Аркрайт еще раз проявила характер и отказывалась покинуть автобус, пока Роджер не согласится отнести бак туда, куда она укажет. Как выяснилось, миссис Аркрайт желала примостить бак на тротуаре перед входом в муниципалитет, в укромном уголке сбоку от лестницы, ведущей к портику.

– Там он никому не будет мешать, – сказала миссис Аркрайт и снова хитро покосилась на Роджера.

– Но отдел здравоохранения находится не в этой части здания. Он за углом.

– Ничего, ничего, не беспокойтесь, – удовлетворенно сказала миссис Аркрайт.

Роджер пожал плечами и поставил бак, куда было указано. Он еще раздумывал, не попробовать ли ему все же отговорить миссис Аркрайт от этой затеи, но тут его внимание отвлек Мэдог, который вышел из муниципалитета и начал быстро спускаться по лестнице.

При виде Роджера он прирос к месту и уставился на него с таким видом, словно не мог поверить своим глазам; потом сказал:

– Слава тебе господи, по крайней мере хоть вы здесь.

– А почему бы мне не быть здесь?

– А потому, – сказал Мэдог, – что никого больше нет.

Роджер внимательно поглядел на Мэдога. Бард сменил свой синий костюм на другой, такого же покроя, только новый с иголочки и светло-шоколадного цвета в тоненькую, едва приметную полоску. Однако новый костюм его был уже изрядно помят, а волосы всклокочены и взгляд безумен. Великий День едва-едва начинался, а Мэдог, как видно, перенес уже немало испытаний.

– У меня возникли две проблемы, – сказал Мэдог, не сводя неистового взгляда с Роджера. – Проблема первая: ирландцев все еще нет. Проблема вторая, и куда более серьезная: шотландцы уже здесь.

– Шотландцы? Мне казалось, что из Шотландии должен прибыть всего один поэт.

– Так оно и есть. Если он вообще существует. Я даже не уверен, что они привезли с собой поэта. Зато я знаю, что прибыл полный автобус шотландских патриотов, и все они в юбочках и почти все уже пьяны.

– Пьяны?

– Ну да! То ли от пива, то ли от наплыва националистических чувств, – сказал Мэдог. – Определить не берусь.

– А где Дженни?

– Успокаивает бретонцев, – угрюмо сказал Мэдог. – Они боятся объективов телекамер.

– А при чем тут телекамеры?

– О боже! – сказал Мэдог. – Только не говорите мне, что вы якобы тоже ничего не слышали о том, как должна проходить церемония встречи гостей!

– Боюсь, что я действительно не слышал.

– Мы решили это в последнюю минуту. Ребята из телевидения придумали. Они хотят снять на пленку мэра Карвеная, когда он будет приветствовать поэтов, стоя на ступеньках ратуши. Вот на этом самом месте, где я сейчас стою.

– О!

– Само собой разумеется, он будет приветствовать их по-валлийски и объявит съезд открытым.

– Это было в газете, – сказала миссис Аркрайт, выглядывая из-за плеча Роджера. – Во вчерашней вечерней газете.

Роджер, который совсем позабыл про миссис Аркрайт, обернулся и поглядел на нее; крайне нелепое предположение промелькнуло вдруг у него в уме.

– Миссис Аркрайт, вы, надеюсь, не…

– Дженни! – завопил вдруг Мэдог.

Дженни торопливо сбежала к ним по ступенькам.

– Бретонцы не хотят появляться вместе с шотландцами, – сказала она. – Они говорят, что присутствие шотландцев для них оскорбительно.

Мэдог схватился за голову.

– О боже! Это еще почему?

– Их поэт не говорит по-гэльски. Да и ни один из них, между прочим, тоже не говорит. И когда бретонцы приветствовали их на своем языке, они стали отпускать непристойные шуточки, а один даже запел: «Я из Глазго».

Мэдог облизнул пересохшие губы.

– Что же вы предприняли? – упавшим голосом спросил он.

– Развела их по разным комнатам, подальше друг от друга, – сказала Дженни.

– Ты у меня молодчина, – ободряюще сказал Роджер.

– А, ты здесь, Роджер! Как хорошо. Знаешь, автобусный аукцион уже начался.

– В самом деле?

– Да, они все уже там. – Дженни кивнула головой в сторону здания на противоположной стороне площади.

– Ну, и как идут дела? – спросил Роджер.

– По-моему, очень быстро. Аукционисту дано указание продавать за сколько дадут. И никто особенно не набивает цен.

– Вы отдаете себе отчет в том, – сказал Мэдог, – что через полчаса мы должны торжественно приветствовать поэтов на ступеньках этой лестницы, а они все еще никак не могут поладить друг с другом?

– Ну, говоря по правде, это вовсе не поэты не могут поладить, – рассудительно сказала Дженни. – Большинство этих шотландцев просто какие-то прихлебатели. Они явились сюда с целью пображничать и пояриться против англичан.

– Боже милостивый, – сказал Мэдог. – Только этого не хватало! Ну вот что: они не должны появляться во время торжественной церемонии, когда мэр будет произносить приветственную речь.

– Но оператор телевидения хочет, чтобы они были. Говорит, что без юбочек будет уже не то.

– Ну так он не получит юбочек, – свирепо сказал Мэдог. – Я не потерплю, чтобы в угоду клетчатым юбкам и голым коленкам было испорчено все наше начинание. Скажите этим скалолазам, что у нас здесь не айс-ревю.

И продолжая что-то ворчать себе под нос, он спустился с лестницы.

– Привет, любимая, – шепнул Роджер Дженни. – Я сегодня еще не успел сказать тебе, что я тебя люблю.

– Побереги это до тех пор, когда у меня будет время слушать, – сказала она и легонько чмокнула его в щеку. – Я обещала Мэри и Робину вернуться через несколько минут.

– А где они? В отеле?

– В отеле. Помогают исполнителям народных танцев.

Роджер вспомнил, что празднество должно было начаться с внезапного появления на лужайке перед замком исполнителей народных танцев.

– Как это – помогают?

– Им же надо переодеться.

– Переодеться?

– Ну, конечно, – в национальные костюмы, – нетерпеливо сказала Дженни. – Я ведь тебе сто раз объясняла. Мэри страшно всем этим увлечена. Она даже, наверное, захочет появиться вместе с ними…

Большой зеленый фургон остановился у подъезда ратуши. Узколицый человек с седеющими бакенбардами выскочил из фургона и взбежал по ступенькам.

– Отлично, давайте начинать, – сказал он, обращаясь к Роджеру. – Вы координатор слета поэтов?

– Нет, – сказала Дженни, решительно выступая вперед. – Координатор я.

– Превосходно. – Узколицый вытащил из кармана кусок мела и принялся быстро рисовать большие кресты на верхней площадке лестницы. – Предположим, что мэр выйдет оттуда и остановится здесь; тогда мы можем поставить французов здесь, ирландцев там, а двух-трех этих сумасшедших в юбочках впереди. Тэрри! – внезапно заорал он. – Питер!

Два молодых человека, увешанные кольцами кабеля, быстро подбежали к нему. Роджер отвернулся, с облегчением предоставив Дженни заниматься этими деятелями и налаживать связь между Мэдогом и субботними телезрителями, которые все равно после полудня будут смотреть футбольный матч по другой программе. Впрочем, попасть в телевизионную программу, даже если ее не будут смотреть, – великая вещь. Это он понимал. Мэдог сможет сообщить ЮНЕСКО, что церемония передавалась по телевидению, и это значительно облегчит ему получение очередной субсидии.

Роджер переходил площадь, когда тяжелая дверь аукционного зала отворилась и оттуда вышел Гэрет. Он раскраснелся, вид у него был озабоченный.

– Ну как идут дела? – спросил Роджер.

– Быстро, – сказал Гэрет. – На аукцион поступило пятнадцать автобусов, все с запасными частями и дополнительным оборудованием и почти каждый – с гаражом. – Он говорил по-английски, и по-видимому, слово в слово повторял скороговорку аукциониста. – Начали примерно час назад, и уже продано пять машин. Все куплены прежними владельцами. А сейчас Айво и Гито торгуются. Там у них нашелся какой-то конкурент, но он не очень набавляет. Думается мне, что они получат свою машину обратно. А все-таки волнуешься. Вот я и не выдержал, ушел.

Роджер, снедаемый любопытством, толкнул массивную дверь и на цыпочках, словно в храм, вступил внутрь. В зале было полно народу, преимущественно мужчин, все примерно одного склада – трудовой люд, с обветренными непогодой лицами. Два-три бледных конторских лица и тривиальные деловые костюмы выделялись на этом фоне своей необычностью. Аукционист, коренастый, обильно потеющий мужчина в очках, производил распродажу с лихорадочной быстротой.

– Запасные – части – в том – числе – покрышки – двести – фунтов, – монотонно выкликал он. – Сама – машина – в превосходном состоянии – отлично – содержалась.

– Семьсот пятьдесят за все, – сказал Айво, – вскакивая на ноги, с искаженным от напряжения лицом.

– Восемьсот! – крикнул какой-то мужчина из противоположного угла зала.

– Это подрядчик из Портмадока, – шепнул Гито Роджеру. – Хочет приобрести автобус, чтобы развозить рабочих по строительным участкам. Он уже приценивался к двум-трем автобусам, но отступился. Восемьсот – это его потолок.

Айво произнес громко, отчеканивая каждый слог:

– Восемьсот двадцать пять. – Напряженно сосредоточенное лицо его казалось бесстрастным, как маска.

– Восемьсот тридцать! – крикнул человек из угла.

– Продается – за – восемьсот – тридцать – кто – больше – джентльмены, – загнусавил аукционист.

– Набавляйте, можете? – шепнул Роджер Айво.

Айво отрицательно покачал головой.

– Продается, раз, – бесстрастно прогудел аукционист.

– Накиньте немного, – шептал Роджер Айво. – Надбавьте до пятидесяти, я вам одолжу, сколько не хватает.

– Продается, два, – произнес аукционист. Он поднял вверх свой молоток.

– Восемьсот пятьдесят, – в могильной тишине произнес Айво.

Аукционист поглядел на подрядчика из Портмадока, но тот отрицательно покачал головой.

– Продано, – сказал аукционист. – Продано за восемьсот пятьдесят фунтов. – Он привычным жестом со стуком опустил молоток. – Превосходная машина на ходу, тридцатидвухместная, со всеми запасными частями, плюс комплект колес, две новые покрышки и четыре наваренных. Пошли дальше: машина – номер… – Кратковременное оживление, пробудившее его к жизни в момент завершения сделки, погасло, он снова нудно забубнил, привычное.

Гито повернулся к Роджеру. Он улыбался во весь рот; казалось, улыбка едва умещается на его широкоскулом лице.

– Пошли, выпьем, – сказал Роджер, хлопнув его по плечу.

– Сейчас, как только подпишем бумаги, – сказал Гито. – Встретимся у Марио.

Роджер вышел на площадь и сообщил Гэрету, что Айво и Гито откупили обратно свой автобус. Он заметил, как глубоко эта новость взволновала Гэрета. По-видрмому, распродажа была для него наглядным доказательством того, что в схватке с Диком Шарпом он одержал верх. Не удивительно, если он покинул аукционный зал: напряжение было слишком велико.

«Все становится на свои места, – успокаивающе сказал Роджер. – Все ребята покупают обратно свои машины».

Гэрет прислонился к радиатору автобуса и обвел глазами площадь, словно видел ее впервые в жизни.

«Я даже сам не знал, только сейчас понял, – сказал он, – как одинок я был весь этот год».

«Да, да», – мягко сказал Роджер.

«Ужасно одинок, – сказал Гэрет. – Только моя старуха мать да вы».

На мгновение Роджеру показалось, что Гэрет сейчас заключит его в объятия и сокрушит ему ребра, сдавив его в своих медвежьих лапах. Но такое побуждение, если оно и возникло, осталось неосуществленным – Гэрет отвернулся и полез в автобус. Через минуту он высунул голову из окошка.

«Двенадцатичасового сегодня не будет».

«Вы отменили его?» – спросил Роджер.

«Желающих нет, – сказал Гэрет. – Слишком много всяких событий происходит сейчас тут, в городе. А если кто-нибудь подымет шум, я оплачу такси из собственного кармана».

И, немного подумав, он спросил:

«Видели вы Дика Шарпа?»

«Нет, а он где-нибудь здесь?»

«С утра был здесь, – сказал Гэрет. – Заходил на несколько минут в аукционный зал поглядеть, как оно пойдет, а потом убрался восвояси».

Роджер хотел было что-то сказать, но в этот момент на площадь въехал небольшой автобус и, неуверенно покрутившись на ней, остановился. Из автобуса один за другим начали вылезать усталые люди в зеленых куртках.

– Это что там – муниципалитет? – обратился к Роджеру один из них, по-видимому руководитель группы.

Особенности его произношения подсказали Роджеру, что это, должно быть, та самая ирландская делегация, которую ждали.

– Да, милости просим! – взволнованно воскликнул он. – Минуточку, позвольте мне познакомить вас… Дженни! Дженни!

Толпа все прибывала, и они медленно стали прокладывать себе путь через площадь к муниципалитету, где по ступенькам лестницы уже змеились толстые кабели. Огни юпитеров спорили с яркими лучами солнца. Дженни, привлеченная призывами Роджера, тотчас взяла ирландских поэтов под свою опеку и увела их в отель, чтобы дать им возможность умыться и отдохнуть перед началом церемонии. По дороге они принялись объяснять ей, что провели ночь на пароходе, была сильная качка, и бар работал круглосуточно.

Время приближалось к двенадцати. Появился Мэдог в окружении шотландцев в юбочках.

– Только поэт, – продолжал он твердить. – Для остальных у нас не хватит места.

– Но мы же его почетный караул, – возражал огромный чернобородый мужчина, наклоняясь к уху Мэдога, чтобы перекрыть шум, – Джек нигде не появляется без своего почетного караула. Положение не позволяет.

– Да, да, нам обязательно нужно несколько юбочек, – раздраженно сказал человек с седеющими бакенбардами, обращаясь к Мэдогу. – Это зрительно впечатляет, зрительно впечатляет, понимаете?

Кто же из них поэт? – думал Роджер, разглядывая шотландцев. Все они в одинаковой мере были и не похожи и похожи на поэтов. Несколько бретонцев вышли из здания муниципалитета, где они, по-видимому, до этой минуты скрывались. Давка на верхней площадке лестницы все усиливалась, и работники телевидения пытались вежливо оттеснить публику за пределы небольшого, нарисованного мелом круга – места, отведенного для мэра.

– Где же ирландцы? – растерянно спрашивал Мэдог.

Роджер старался протиснуться к нему с доброй вестью о том, что Дженни скоро доставит их сюда, но, прежде чем он успел добраться до него, давка внезапно усилилась еще больше, появилась большая группа исполнителей народных танцев в валлийских костюмах и начала прокладывать себе путь сквозь толпу.

– Пропустите их вперед! – кричал человек с бакенбардами. – Поставьте их вперемежку с юбками! А остроконечные шапки отодвиньте в сторону! Из-за них не будет видно лица мэра.

Роджер издали заметил, как Гэрет, Айво и Гито направляются к пивной Марио, и решил, что пора бы и ему присоединиться к ним. Но, обернувшись, он увидел, что ирландские поэты во главе с Дженни, решительно расталкивая толпу, начинают подниматься по ступенькам. Разные голоса на разных языках звучали одновременно; все старались перекричать друг друга.

– Э, дружище, смотри лучше кого толкаешь! – Посторонись ты, невежа. Камера! Отодвиньтесь, не закрывайте лица мэра! – Кто здесь Макалистер? – Я же не Макалистер, приятель… – Кому кружку солодового? – Дайте мэру дорогу!

Пока Роджер колебался – его и подмывало убежать от этого кавардака в более нормальную обстановку, и трудно было оторваться от происходящего, – в дверях муниципалитета появился мэр и подошел к микрофону. С достоинством улыбнувшись поочередно – сначала в объектив телевизионной камеры, затем поэтам и, наконец, всем собравшимся гражданам, – он звучным голосом начал произносить пышную приветственную речь на академически правильном валлийском языке. И в этот момент на лестнице внезапно показалась миссис Аркрайт и стала взбираться наверх, таща за собой бак с мусором. С нечеловеческим усилием она взволокла его на площадку, поставила и яростным пинком опрокинула: жестянки, бутылки, капустные кочерыжки, пластмассовые коробки, спитой чай, яичная скорлупа и фруктовые очистки дождем посыпались под ноги стоявших на лестнице. Фонтан разноязычной брани взмыл к небу.

– Я протестую! – завопила миссис Аркрайт, перекрывая этот адский гвалт. – Я одинокая вдова! Это зараза! Приехать из Болтона, чтоб губить здоровье здесь в Лланкрвисе! «Прими с честью чужеземца, который постучится в твои ворота!»

Она все еще продолжала выкрикивать что-то бессвязное, но сочувственно улыбавшийся полицейский уже поволок ее прочь. Мэр, шаркая ногой, чтобы отлепить приставшую к подошве колбасную кожуру, продолжал произносить свою речь, но начал ее сначала, словно все ранее сказанное было как бы репетицией.

Роджер решил, что теперь он видел достаточно, потихоньку выбрался из толпы и направился к Марио. Здесь ликовали и веселились с размахом, достойным Гаргантюа. Через несколько минут Роджер уже дважды перекрыл свою обычную дневную порцию пива и узнал, что не только Айво и Гито выкупили свой автобус, но и Юан, и Сэредиг, и Трим – все вернули свои автобусы, и что Туим вошел в компанию со своим двоюродным братом Седриком и купил не только свой автобус, но еще и автобус Элфеда, поскольку Элфед успел за это время перебраться в другие края. Куда ни глянь – всюду были поднятые вверх кружки, широко улыбающиеся лица, квадратные плечи. Совсем особая атмосфера царила в пивной: эти люди принесли с собой запахи бензина и тарахтенье моторов, но вместе с ними ворвался сюда и ветер горных дорог и дух товарищества, выпестованный долголетней привычкой, прижавшись спиной к стене под секущим шквальным дождем, плечом к плечу со случайным соседом, терпеливо ждать автобуса, как спасательную шлюпку в шторм.

Роджер был так увлечен этим зрелищем, что Мэдог, войдя в пивную, долго дергал его за рукав, прежде чем он обратил на него внимание. Обернувшись, Роджер увидел, что костюм у Мэдога еще больше измят, волосы еще больше взлохмачены, глаза совсем безумные, а за спиной у него стоят шотландцы.

– Роджер, – проговорил Мэдог, почти не разжимая губ. – Помогите мне управиться с этой сворой.

Шотландцы тем временем разместились вдоль стойки и принялись ублажать себя пивом.

– А что нужно? – спросил Роджер.

– Избавиться от них, – сказал Мэдог. – Если не навсегда, то хоть на время. По счастью, у нас есть для этого хороший предлог. Они не забронировали себе номеров в гостинице. Для Макалистера мы, конечно, приготовили номер, но для остальных свободных мест нет, а если их предоставить самим себе, то они, скорее всего, будут спать в канаве. Поэтому Дженни обзвонила отели и выяснила, что ближайший отель, где есть свободные номера, находится в Бэддгелерте.

– Очень хорошо. Это достаточно далеко, чтобы они не могли притащиться оттуда пешком, если мы их туда доставим.

– Вот именно. Ну, я и подумал, не можете ли вы с Гэретом отвезти их туда на автобусе.

– Гэрет! – крикнул Роджер. – ЮНЕСКО хочет зафрахтовать у нас автобус. До Бэддгелерта и обратно.

– Вот с этой компанией? – проявляя догадливость, спросил Гэрет и ткнул большим пальцем в сторону широких, облаченных в юбочки задов, выстроившихся в ряд вдоль стойки.

– Возим же мы мусорные баки, почему не повезти этих, – настаивал Роджер.

«Христом богом молю, – быстро проговорил Мэдог по-валлийски, – отвезите их в Бэддгелерт и оставьте там. Этой компании нечего делать здесь в день святого Давида».

– Дружище, – произнес огромный бородатый шотландец, отворачиваясь от стойки и заключая Мэдога в братские объятия, – о чем это вы тут толкуете на вашем малюсеньком, никому не понятном языке?

– Да вот… Стараюсь разместить вас получше – сказал Мэдог, одним глазом продолжая умолять Гэрета.

– Мы хотим отвезти всю вашу группу в такой отель, где можно достать хорошие номера, – сказал Гэрет.

– Но только не сейчас, сейчас вы нас никуда не повезете, – сказал шотландец. – Нам пока что очень хорошо и здесь.

«Этого я и боялся», – пробормотал Мэдог в сторону.

– Лучше говорите по-английски, предупреждаю, – сказал бородатый.

Марио, уловив эти слова среди шума и гама, наклонился над стойкой и вкрадчиво, с угрозой произнес:

– Сегодня день святого Давида, мистер. В моей пивной всякий, кто хочет говорить по-валлийски, может говорить по-валлийски, когда ему вздумается, но в день святого Давида здесь никто не говорит по-английски! – Он постучал по стойке. – У нас здесь не английская колония. Недалек тот день, когда мы вовсе прогоним англичан.

Роджер стоял в стороне, опасаясь, что дело дойдет до кулаков, но, к его удивлению, бородач расцвел в улыбке и сгреб руку Марио в свою огромную лапищу.

– Да будет так, мой маленький дружочек, – сказал он добродушно. – Да здравствует день святого Давида и долой англичан!

Тут Макалистер, шотландский поэт, официальный глава всего их клана, начал держать речь. Разобрать, что он говорил, было нелегко, так как никто из местных посетителей бара не пожелал прервать своего разговора, но когда Макалистер начал читать вслух по обрывку засаленной бумажки резюме своего выступления, голос его зазвучал звонко и был слышен во всех углах зала.

– Переплавим нашу ненависть к английским угнетателям, – вещал Макалистер, – в ненависть к вульгарному материализму (Одобрительные возгласы.), – ибо он – источник всей скверны, которой питается Англия (Возгласы: «Только этим она вся и пропитана!») и которую она стремится навязать нам… – Буря аплодисментов заглушила его заключительные слова, и он, очень довольный, спрыгнул со стула.

Его речь привела Марио в восторг.

– Risorgimento[59]59
  Возрождение (итал.).


[Закрыть] – восклицал он. – Да здравствует день liberazione[60]60
  Освобождения (итал.).


[Закрыть]!

Среди этого горластого сборища Роджер приметил короткую стрижку и роговые очки Андре, канадского приятеля Мэдога. Поставив на стойку маленький портативный магнитофон, он с довольным видом наблюдал, как вращаются катушки, записывая всю эту высокую риторику для потомства. Протолкавшись поближе, Роджер крикнул в микрофон:

– Ливерпулю статут доминиона! Англофилы, убирайтесь вон!

Андре нахмурился и выключил магнитрфон.

Тем временем и Мэдогу и Гэрету удалось значительно преуспеть, сгоняя в кучу шотландских приспешников барда и понемногу продвигая их подальше от стойки, поближе к автобусу.

– Даровое виски в конце поездки! – громким скрипучим голосом не уставал возвещать Гэрет. – Как же! Держи карман шире! – проворчал он вполголоса, проходя мимо Роджера.

Так, мало-помалу они оттеснили воинственных, пестро разряженных весельчаков от стойки и загнали в автобус. Когда шотландцы увидели, что Макалистера с ними нет, разразилась буря протеста, но Мэдог утихомирил всех: каждый поэт, выступающий вечером с чтением стихов, разъяснил он, должен явиться на репетицию, и Макалистер сам велел сказать своим верным оруженосцам, чтобы они оставили его в покое часа на два.

После того как шотландцев водворили в автобус Гэрета, путешествие в Бэддгелерт протекало спокойно, без всяких приключений. Выгрузив всю ораву у подъезда отеля, согласившегося принять ее под свой кров, Роджер и Гэрет, проследив, как шотландцы один за другим скрываются в баре, поспешно забрались обратно в автобус и покатили назад в Карвенай.

Было около двух часов, когда Роджер вошел в отель «Палас» в надежде хоть и с опозданием, но съесть ленч и несколько минут провести с Дженни.

Она весело приветствовала его, но уделить ему времени не могла.

– Все налаживается, слава тебе господи. Народные танцы прошли очень успешно. Рискованно было затевать их на открытом воздухе, но солнышко пошло нам навстречу. И сейчас у всех поднялось настроение.

– Прекрасно. А ты можешь хоть немного отдохнуть? И где Мэри и Робин?

– Я подкупила тут одну девушку, чтобы она повела их погулять и напоила чаем. Это тебе ответ на второй вопрос. А теперь на первый: нет, не могу. После заключительного выступления поэтов здесь будет большой ужин а-ля-фуршет. Пригласили абсолютно всех. Решено израсходовать все, что осталось на нашем счету в банке. Будет выпивка и сандвичи. Надеюсь, ты придешь?

– Приду.

– Советую сначала хорошенько подзаправиться, – сказала Дженни. – Вино потечет рекой… Но мы ведь еще увидимся раньше?

– Разумеется. Надо послушать Мэдога.

Дженни поцеловала Роджера и убежала. Роджер, зная, что он пока не нужен Гэрету и, по-видимому, ничем не может помочь Дженни, решил воспользоваться свободной минутой, сел в голубую малолитражку и поехал к часовне. Он ехал туда в последний раз, чтобы забрать вещи и распрощаться со своей обителью навсегда. Медленно взбираясь на машине в гору, он размышлял над тем, насколько тщательно надо замести за собой все следы, чтобы фрейлейн Инге, возвратясь, не заметила, что в часовне кто-то без нее побывал. Однако, сворачивая на перекрестке в Лланкрвисе, он решил, что едва ли это удастся. Он слишком долго жил в часовне, какие-то следы его пребывания неизбежно должны остаться, и потребовались бы недели систематического труда, чтобы полностью их уничтожить. Взять хотя бы окно, которое он разбил, чтобы проникнуть внутрь в тот первый день, когда Райаннон привела его туда, – ведь он так и не вставил стекла. Сам он этого сделать не умел, а позвать стекольщика боялся – не хотел никого пускать в свой тайник.

Все, конечно, и так знали, что он, никого не спросясь, поселился в часовне. Но одно дело знать по слухам, а другое – знать, так сказать, доподлинно, со слов человека, который имел туда доступ.

По той же самой причине Роджер никогда не вызывал к себе фургон для вывозки мусора. В этом смысле он все эти месяцы уподоблялся стоической миссис Аркрайт. Спасался он тем, что одинокими зимними вечерами складывал огромный костер на склоне горы, и весь скопившийся у него мусор уносился к небу в виде стремительных черных завитков дыма. А все, что не поддавалось уничтожению огнем, он закапывал на своем болотистом участке, оставляя в наследство археологам далекого будущего. В разбитое же окно он старательно вставил кусок толстого белого картона, хорошо укрепив его клейкой лентой.

Добравшись до часовни, он в последний раз выгреб весь мусор, аккуратно вывалил его на самодельный очаг, сложенный им из трех камней, полил бензином и, отступив на несколько шагов, стал глядеть, как занимается огонь. В бледно-голубом, манящем, весеннем небе ярко сияло солнце. Даже в разгар зимы, когда альпийский снег ослепительно искрился, отражая солнечные лучи, воздух не был так пронизан светом, как сейчас. Такой свет бывает только весной, им полнится небо, его пьет земля, он проникает глубже пахотного слоя почвы; волны света плыли над землей, и далеко внизу смеялось море, а над костром Роджера дрожало бледное жаркое марево.

Вернувшись в часовню, Роджер попытался взглянуть на свою обитель глазами фрейлейн Инге. Ну, конечно, она заметит, что кто-то здесь побывал. Но он ничему не нанес ущерба. Что она кинется проверять прежде всего? Свои холсты? Возможно, а возможно, и нет. Роджеру как-то не верилось, что фрейлейн Инге относится серьезно к своей живописи. Ему казалось, что для нее скорее важен самый процесс, что это лишь способ утверждения своей личности и возможность завоевать право на «артистический образ жизни» – как бы это ни понимать. Ну что ж, ей не приходилось опасаться за свои холсты. Один раз и весьма поверхностно осмотрев их, Роджер больше к ним не прикасался. Они стояли там, где их оставила сама фрейлейн, прислонив к наиболее сухой стене часовни. Едва ли можно было отрицать, что, отапливая часовню, Роджер проявил больше заботы о шедеврах фрейлейн Инге, чем она сама.

Роджер снял постельные принадлежности с кушетки, на которой он впервые спал с Дженни, и призрак фрейлейн Инге мгновенно растаял, как дым от костра. Здесь был его дом, и он останется его домом, даже если ему не суждено больше заглянуть сюда; кто бы ни поселился здесь, что бы здесь ни произошло, все равно это уже ничего не может изменить. Такой перелом произошел в его жизни среди этих стен, что и балки эти, и камни, и даже скалы, на которых покоится фундамент часовни, навечно впитали в себя его мысли и чувства. Они были свидетелями его окончательного запоздалого возмужания; они были свидетелями его освобождения; здесь началась страница его жизни, в которую вписана Дженни, и здесь от него отлетел умиротворенный дух Джеффри – они распрощались в обоюдной любви и доброте.