Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Роджер и Дженни начали было отказываться, приводить какие-то отговорки, но Гэрет почти прикрикнул на них сердито:

– В такую непогоду не годится уходить на пустой желудок!

И мать присоединила свой голос, сказав мягко:

– Подойдите, посидите со мной, голубка. Сюда, поближе к огню, поговорим немного.

– Охотно, – с готовностью отозвалась Дженни. Она подошла, присела на низенькую скамеечку возле кресла матери, и между ними завязался разговор о том о сем. До Роджера стали долетать случайные обрывки фраз, частицы доверительной беседы; два приглушенных женских голоса деловито плели словесную вязь, ограждающую маленький женский мирок от неуклюжего вторжения мужчин.

Гэрет, в точности сдержав слово, почти тут же принес из кухни кружки с крепким чаем. Когда он начал обносить чаем гостей, мать внезапно поглядела куда-то вверх своими незрячими глазами и воскликнула по-валлийски:

„Гэрет, чуешь, – пахнет фиалками!“

„Ты уверена?“ – помедлив, спросил Гэрет.

„Не сойти мне с этого места“, – сказала мать.

„Что она имеет в виду? – спросил Роджер. – Какие фиалки?“

Ответ он получил от Гито.

„Наши старики, живущие по стародавним обычаям, – сказал он, – чувствуют приближение снегопада. Они утверждают, что в воздухе при этом появляется запах фиалок“.

„А я, между прочим, как раз оставил заднюю дверь открытой“, – сказал Гэрет.

Все от волнения перешли на валлийский язык, только Айво не изменила выдержка, и он продолжал разговаривать на чистейшем английском (можно подумать, что ни капли валлийской крови не течет в его жилах, говорил про него Мэдог) и не спускал глаз с Дженни.

– Если начнется сильный снегопад, мисс Грейфилд, автобус не сможет курсировать. В этом случае наше мероприятие будет откладываться со дня на день, пока не наступит такой день, когда автобус выйдет на линию.

– Понимаю, – сказала Дженни.

Гэрет тем временем быстро подошел к входной двери и выглянул наружу.

„Уже падают первые хлопья“, – сказал он.

Роджер из-за его плеча поглядел во мрак, На темной траве кое-где появились тусклые блестки.

„Сильный будет снегопад?“ – спросил он.

„Если мать учуяла запах фиалок, значит, сильный“, – сказал Гэрет. И затворил дверь.

– Выпейте-ка лучше чайку, мисс, – сказал он, повернувшись к Дженни.  – И надо поторапливаться. Иначе вы застрянете, здесь, в горах, как в ловушке. Да, да, – настойчиво проговорил он, заметив ее недоверчивую улыбку, – даже до часовни Роджера не доберетесь.

– Часовня Роджера! Как вам это понравится? – сказала Дженни.

Все рассмеялись, непринужденно и дружелюбно, радуясь, что деловой разговор окончен.

– Ладно, – сказал Айво, – это правильно в общем-то, что Роджер живет в часовне. Ему она нужнее, чем другим.

– Подождите, вы еще услышите мои проповеди, – сказал Роджер. – Дайте нам только разделаться с Диком Шарпом, и я приглашу вас всех послушать, как я буду говорить с амвона.

Перебрасываясь шутками, все надели пальто, пожелали Гэрету и матери спокойной ночи и вышли в черный, густой от снежных хлопьев мрак.

– А дело-то пошло всерьез, – сказал Айво. – Снежная буря в горах. Езжайте скорее, Роджер, пока еще не поздно.

Роджер, Роджер!.. Никогда еще не приходилось ему так часто слышать свое имя из их уст. Словно до этой минуты они стыдились произносить его, чурались могущей возникнуть фамильярности, панибратства.

– Значит, договорились, Айво, – сказал он. – Буду ждать вас без десяти восемь, если машина пройдет.

– Теперь уж что будет, то будет, – сказал Айво, исчезая за пеленой белых хлопьев. – Но как только станет возможным, в первое же утро я у вас.

Айво и Гито помахали Роджеру рукой и пропали. Последнее, что запомнилось Роджеру, – это их белые от снега плечи и как разъезжались у них ноги на скользком снегу.

– Идемте, – сказал он Дженни. Они захлопнули калитку, наугад спустились по невидимой тропинке и разыскали свою малолитражку, терпеливо их поджидавшую под тяжелой шапкой наметенного на крышу снега.

– О господи, – неожиданно вздохнула Дженни. – После такого дня, да еще застрять в горах – я бы просто умерла, умерла бы с тоски по теплу, крову, постели.

– Вы не застрянете в горах, – сказал Роджер. – И не умрете. Вы будете жить.

Она отперла дверцу машины и протянула ему ключи. Все было понятно без объяснений: повести машину должен был он. Дженни отдавала себя в его власть.

Роджер завел мотор, включил передачу и стал осторожно отпускать сцепление. Маленькие толстые колесики мгновенно начали вращаться и буксовать.

– Нам, пожалуй, никуда на ней не добраться, – сказала Дженни.

– Ничего. Проедем, сколько она вытянет.

Весь мир вокруг был бел и влажен. Снежные хлопья сыпались так густо, перегоняя друг друга, что уже, казалось, невозможно было отличить, где под этим пушистым, неулежавшимся покровом земля и где небо за пеленой огромных крутящихся хлопьев.

– Вон поехали ваши приятели, – сказала Дженни. Какая-то темная грохочущая масса с включенными фарами спускалась с горы слева от них по другой дороге.

– Будем надеяться, что они доберутся куда надо, – рассеянно ответил Роджер, пробиваясь на идущей юзом, буксующей машине сквозь рыхлый снег. Они продвигались вперед, но медленно, тяжело, словно в жидкой среде, и машина, казалось, была не машина, а лодка и плохо слушалась руля.

– Здесь нет глубоких кюветов? – спросила Дженни, вглядываясь в крутящийся, взвихренный мрак.

– Думаю, что нет. Иначе мы бы уже давно свалились в один из них.

Временами им казалось, что дальше их машина не поплывет; но вот где-то сбоку проступили наконец очертания часовни, и Роджер, свернув с дороги, поставил малолитражку у обочины.

– Здесь ей ничего не сделается, – сказал он. – Во всяком случае, пока дорогу не расчистят, никакого движения здесь не будет.

Они вышли из машины. Хоровод вальсирующих снежинок заглушал все звуки, и обе дверцы захлопнулись одна за другой почти неслышно. А минуту спустя Роджер вместе с Дженни уже стоял перед дверью часовни и шарил по карманам, ища ключ.

– Нашел. Входите.

Она послушно шагнула через порог. Ну вот, наконец-то он благополучно доставил ее сюда, в свое логово. Но он еще не мог по-настоящему прочувствовать это: слишком много событий произошло, слишком многое должно было произойти. Пока это была лишь интерлюдия, всего лишь интерлюдия.

– Обождите, – он включил свет. – Ну, теперь располагайтесь. А я разожгу печурку.

Он был рад необходимости заняться этим прозаическим делом. Он выгреб золу, насыпал свежих „орешков“ и выпрямился, торжествующий, удовлетворенный.

– Сейчас разгорится, – сказал он, притворяя дверцы и открывая поддувало, – минут через пять будет совсем славно.

– Я знаю. У моей матери такая же печурка.

– А теперь, – сказал он, расстегивая пальто, – выпьем чаю?

Она покачала головой.

– Два раза за вечер и в такой поздний час – это чересчур. Я не сомкну глаз…

Она умолкла на полуслове. На мгновение лицо у нее стало растерянным, смущенным, но почти тут же оба расхохотались. Роджер расхохотался от души, как, впрочем, и Дженни. Невольно сорвавшиеся с языка слова так исчерпывающе, так точно охарактеризовали ее внутреннее состояние. Собираясь в первый раз лечь в постель с человеком, который мог (допустим, как никак, что мог) коренным образом изменить все в ее судьбе, она прежде всего хотела выспаться. Они совершили вдвоем такую большую поездку, так много было сказано и передумано, так много увидено и услышано и так много пережито, что все это оттеснило любовь на задний план. Вернее, сейчас любовь для нее означала совсем иное – быть вместе, помогать, утешать. Страсть была из мира других измерений.

– Я рад, что вы так настроены, – сказал Роджер.

– Как – так?

– Не эмоционально. Обыденно. Эта ночь для вас такая же, как всякая другая, – завершающая долгий утомительный день и сулящая сон. Я рад, потому что и сам настроен так же.

Она не поняла: ей почудилась в его голосе ирония.

– Мне очень совестно… – пробормотала она.

– Напрасно.

Она присела на кушетку фрейлейн и поглядела на него сквозь стекла своих очков.

– Я очень устала, Роджер. Я едва стою на ногах.

– Так не стойте, – сказал он. – Если вам хочется отдыхать, отдыхайте.

– Вы разочарованы?

На мгновение Роджер весь похолодел: ему показалось, что она собирается предложить ему провести ночь в кресле или на полу, предоставив постель в ее единоличное распоряжение. Должно быть, испуг отразился у него на лице, потому что Дженни вдруг снова расхохоталась, закинув голову.

„Какие у нее прелестные зубы“, – мелькнула у него мысль.

Продолжая смеяться, Дженни встала и подошла к нему.

– Ну и физиономия! – воскликнула она между двумя короткими приступами смеха. – Если бы я предложила вам переночевать во дворе, в сугробе, и тогда, кажется… Вы бы посмотрели на себя, какая кислая мина!

Он рассмеялся, вторя ей. Она доверчиво обвила его руками, сплетя пальцы у него на пояснице.

– Это же ваш дом, Роджер, – сказала она просто. – Теплая, маленькая норка, приютившая вас среди этих холодных гор, И в ней – да и в вашей жизни тоже – нашлось место для женщины, которая может стать черт знает какой обузой…

– Неправда.

– Правда, – мягко возразила она. – Женщина, с грузом прожитой жизни за плечами, с грузом, который она должна тащить за собой повсюду. Дети, развод, сотни тревог и неразрешенных проблем – вам было бы куда лучше, если бы вы нашли себе молодую девушку, не обремененную прошлым, ведь оно пригибает к земле.

– Изучать прошлое моя специальность, – сказал он. – Я же ученый, историк.

За окнами, неустанный, безликий, падал и падал снег, заметая следы, воздвигая заслон, отгораживая их от мира.

– Знаете, я все говорю, – сказала она, прильнув к нему, – говорю, а сама ничего этого не чувствую. Мое прошлое не вошло сюда вместе со мной, да и ваше тоже. Ничего этого нет здесь снами… Сейчас – это только сейчас, и этот снег, и ваша чудесная жаркая печурка, и постель.

– Да, – сказал он. – Моя печурка и моя постель. – Наклонившись, он распахнул дверцу печурки, и на них пахнуло малиновым теплом.

– Как дивно! – Она, как ребенок, захлопала в ладоши и просто, как ребенок, начала расстегивать платье. – Я ужасно устала, Роджер. – Она зевнула, потом улыбнулась. – У вас теплая постель?

– Как печка. Не одну сбившуюся с дороги странницу спасал я в ней от страшной участи замерзнуть насмерть.

Дженни достала ночную сорочку из чемоданчика.

– Надо бы почистить зубы, но я даже этого не могу, так устала. Просто надену вот это – и все. – Она встряхнула рубашку. – Роджер, ложитесь в постель.

– Сейчас лягу, – сказал он.

– Где ваша пижама?

– Там, – сказал он, мотнув головой в сторону постели. – Но она мне не нужна. – Он подошел и выключил свет.

Они стояли, освещенные только жарким отблеском тлеющих углей, который смягчал контуры, сглаживал углы, отбрасывал бархатистые тени.

– Ложитесь в постель, – повторила она мягко.

Он разделся и скользнул между прохладными фланелевыми простынями.

– Видите, какой я послушный, – сказал он.

Она неторопливо разделась, подержала секунду в руках ночную рубашку, потом отбросила ее и легла рядом с ним нагая. Они долго молчали.

– Это ты? – прошептала она наконец.

– Это я.

– Это ты со мной, ты.

– А это ты, ты?

Они снова примолкли.

– Это так, словно впервые, – сказала она.

– А это и есть впервые.

Груди у нее были тяжелее, чем казалось на взгляд, когда она была в одежде. Они находились в странном контрасте с ее мальчишеской стройной фигурой. Его помятые ребра заныли, когда она к нему прижалась, но ему было все равно.

– Роджер!

– Да, дорогая?

– Вот, теперь, когда ты познал меня, скажи, я тебе нравлюсь?

Его ответ был безмолвным.

Ее дыхание участилось.

– Что мне сделать, чтобы тебе было хорошо?

– Ты это уже сделала.

За окном снежинки продолжали свой таинственный танец, и умиротворенный дух Джеффри неслышно прошел мимо и скрылся, не оставив следа своих подошв на белом саване гор.

Наутро за окнами лежали сугробы – молочно-белые, пышные, выше оград; снег заполнял все впадины, сглаживал резкие очертания скал. Роджер подошел к окну, поглядел, и приятная дрожь пробежала по его телу.

– На сегодня отдых от трудов, – сказал он, обернувшись и глядя через плечо на мягкие складки одеяла, под которым угадывалась Дженни.

– Что ты сказал? – спросила Дженни, поворачиваясь лицом к утреннему свету. Ее не защищенные очками глаза внимательно оглядели помещение, словно постепенно возвращая ей представление о том, где она находится.

Он подошел, нырнул в постель рядом с ней и накинул одеяло ей на голову.

– Я сказал, сегодня нерабочий день. Снегу столько навалило, что никакой транспорт не проедет. Мы остаемся здесь.

И они остались.

Снег отъединил их от всего мира; он не только нарушил контакт с окружающим, он еще и преобразил этот, мир за окнами, сделав его новым, незнакомым и таинственным. И целые сутки, а потом еще сутки они жили отрешенные от реальности – во всяком случае, от той реальности, что лежала за пределами их отчужденного мирка. Часовня была островом среди не нанесенного на карту моря белизны, поглотившего мир повседневности, разлившегося через все границы и дороги, сломавшего все барьеры, сокрушившего все обязательства. Роджер ждал, что Дженни будет говорить до изнеможения о своих проблемах и приготовился внимательно слушать, входить во все подробности, преодолевать трудности так, чтобы она по-настоящему почувствовала себя на другом берегу. Но Дженни даже не упомянула ни о чем. Двое суток они были поглощены исключительно друг другом, взаимными открытиями души и тела и совместным разрешением маленьких задач домашнего характера в условиях стихийного бедствия. У них был хороший запас топлива, и хотя кое-какие продукты иссякли почти мгновенно (хлеба у них не было ни крошки с самого начала, а сахар вышел примерно через полдня), всего остального пока хватало, так что к вечеру второго дня они еще сумели устроить себе довольно обильную, хотя и несколько причудливую трапезу; сардины, картофельное пюре, консервированный горошек с корнфлексом, бананы на десерт и напоследок еще по чашке крепкого черного кофе. Снег чистым, туго накрахмаленным покрывалом лежал на склонах гор, и безмятежно-счастливые они легли в постель. Однако между ними уже было решено, что их отшельничеству наступает конец: наутро отсутствие почти всего самого необходимого вынуждало их предпринять экспедицию в деревенские лавки.

Когда они проснулись (довольно поздно) и поднялись (еще того позже) и когда наконец кое-как позавтракали тем, что удалось наскрести, Роджер принялся разыскивать свои самые основательные башмаки и наиболее надежный непромокаемый плащ.

– Хочешь пойти со мной? – спросил он.

– Нет уж, спасибо. У меня нет обуви, чтобы ходить по такому глубокому снегу. Я вся промокну и потом целый день буду сушиться. И к тому же я хочу, пока тебя не будет, хорошенько здесь подмести и прибрать.

– Подожди меня, – сказал он, зашнуровывая башмаки, – мы сделаем это вдвоем.

– Ни в коем случае. Мне нравится чувствовать себя твоей женушкой. Я хочу работать на тебя, как каторжная. Но я не хочу, чтобы ты на меня глядел, пока я буду заниматься уборкой. Я не хочу, чтобы ты помогал, и не хочу, чтобы ты сидел, точно паша, и смотрел, как я лезу из кожи вон. Так что отправляйся. Располагай своим временем и не слишком спеши обратно.

– Это я могу тебе гарантировать, женушка, – сказал Роджер. – До самого поселка придется, верно, брести по колено в снегу, и еще неизвестно, сколько раз я провалюсь в какую-нибудь яму по самое горло.

– Если ты не вернешься через три часа, – сказала она, – я пошлю за тобой сенбернаров. А теперь поцелуй меня и отправляйся.

Роджер поцеловал ее и ушел. Снег был глубокий, рыхлый. Роджер без особого труда продвигался вперед, хотя временами и увязал в снегу. Труднее всего было не шагнуть за обочину. Роджер несколько раз соскальзывал с дороги в кювет, но пушистый снег легко сметался с одежды, и Роджера в его радостном, приподнятом состоянии духа эти маленькие комические неудачи лишь забавляли; ему было весело и легко, и казалось, что все мироздание делит его радость и веселье.

В Лланкрвисе люди, пустив в ход лопаты, а может быть, кое-где и снегоочистительные машины, расчистили заносы, и вдоль домов среди ослепительно-белого сверкания садов и крыш протянулись грязноватые, протоптанные в снегу дорожки, а посредине каждой улицы отпечатался аккуратный узор автомобильных шин. Роджер зашагал быстрее, помахивая корзинкой. И тут он увидел Райаннон. Она переходила улицу, направляясь к родительскому дому. Красотка, куколка! Он больше не нуждался в ней, и от этого она показалась ему еще восхитительнее, чем прежде.

Райаннон шла по узкой тропке между сугробами не быстро, но уверенно, как истая туземка, дитя этих гор. На ней было все то же зеленое замшевое пальто и высокие сапоги со шнуровкой, похожие на конькобежные. Она разгуливала без шляпы, и только уши у нее были прикрыты двумя очаровательными и трогательными вязаными нашлепками, державшимися на обруче, стягивавшем ее продуманно-небрежно уложенные волосы. Она шла прямо навстречу Роджеру, и, глядя на нее, он испытал подлинное наслаждение. Она была прелестна, и он мог любоваться ею без мучительного чувства томления, без страха, что его искусственно взращенное, с таким трудом обретенное спокойствие будет поколеблено и рухнет. Дженни сделала его счастливым, утолила его желание, и теперь он был в мире со своей плотью, она больше не терзала его. Пусть Райаннон подходит ближе, пусть снова даст ему испытать восхитительный трепет от своего присутствия – восхитительный трепет, который не выльется в горечь и боль.

Он стал прямо на ее пути и ждал. Она еще издали улыбнулась ему: она явно числила его в друзьях, он был у нее на хорошем счету.

– Привет, Роджер!

– Привет, Райаннон. Как вы очаровательны сегодня.

– Лесть вам не поможет, – сказала она, – но слышать это приятно. Скажите еще что-нибудь в таком же духе.

– Это получилось непроизвольно: сегодня такое утро, все, что я вижу вокруг, прекрасно. Море, небо, белизна этих холмов. Внизу на склонах лежит туман, и вершины гор парят в воздухе, словно призраки. А какие облака! И в довершение всего появляетесь ею! Чего же еще желать.

– Разве только дилвиновского аэроплана, – сказала она, и глазом не моргнув.

– Не надо! – Он поморщился. – Дайте мне забыть мои поражения.

– Кстати, о поражениях, – сказала она. – С вашим автобусом дело плохо.

– Да вот, снежные заносы, – сказал он уклончиво.

– Дело не только в заносах, – сказала Райаннон. – Я ведь кое-что слышала. О том, как они напали на Гэрета.

– И на меня.

– Как, и на вас тоже?

– Пытались было, но мне пришли на помощь и прогнали их.

– Ну, знаете, – сказала она, – я рада, что набрела на вас. Я даже думала послать вам весточку, но у меня не было времени добираться до вашей часовни.

Роджер мгновенно представил себе, как Райаннон стучится в часовню и Дженни отворяет дверь. Ему стало даже чуточку жалко, что теперь этого не произойдет. Это сильно повысило бы его шансы в сексуальном плане.

– Что же хотели вы мне сообщить? – спросил он.

– Завтра, – сказала она, – все войдет в свою колею. Вызвали снегоочистители, и они прибудут сюда сегодня днем. Я слышала, как дорожный инспектор говорил об этом в баре. Ну, вы сами понимаете, что это значит.

– Это значит, – с расстановкой произнес Роджер, – что автобус Гэрета получит возможность снова совершать свои рейсы, но использовать эту возможность ему не удастся, потому что Гэрету сломали руку.

– Гэретовский автобус не выйдет завтра в рейс, а вот автобус Дика Шарпа выйдет. Дик Шарп знает, что дороги будут расчищены, и в восемь часов утра его автобус начнет курсировать.

– А шофер? – спросил Роджер. – Этот малый, который водил его автобус? Его же не будет, я знаю.

– Да, его не будет. Вместо него автобус поведет другой, тот что раньше был кондуктором.

– Откуда вы все это знаете?

– Не все ли равно. Я знаю все. Пора бы уж вам это понять.

– Милая Райаннон, – сказал Роджер, – я думаю, что вы действительно знаете все.

– Вот чего я не знаю, – сказала она, – так это, как вы управляетесь там, в своей часовне, совсем один.

Что это – попытка вызвать его на откровенность? Быть может, до нее уже дошли слухи о Дженни? Или она в самом деле искренне сочувствует ему в его одиноком снежном заточении?

– Вы очень добры, что вспоминаете иногда обо мне, – сказал он. – В моей судьбе я не могу винить никого, кроме самого себя.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказала она небрежно.

– Если вы беспокоитесь обо мне, – сказал он, – придите меня проведать. Одарите меня солнечным сиянием вашей улыбки.

– Солнечного сияния вам и без меня хватает, – колко сказала Райаннон. – Я просто хотела предупредить вас. Автобус Дика Шарпа завтра появится здесь на дорогах и начнет курсировать, так что к тому времени, когда Гэрет снова сможет водить машину, в его услугах уже никто не будет нуждаться.

– Понимаю.

– Не знаю, можете ли вы тут что-нибудь предпринять, но…

– Да, можем. Скажите мне, Райаннон: вы собираетесь завтра в город с восьмичасовым автобусом?

– Я? Нет, не собираюсь. Я уеду в Карвенай сегодня вечером. Я просто приехала забрать кое-что из дома. Подвернулась попутная машина, вот я и приехала. Честно говоря, мне сейчас следует быть в отеле, но…

– Отлично, – сказал он. – А то если бы вы вздумали поехать завтра с утренним автобусом, я бы посоветовал вам воздержаться.

– Почему? Разве что-нибудь?..

– Больше я ничего сказать не могу. Никому, кроме вас, я бы даже и этого не сказал. Но я знаю, что вы умеете быть немы как могила.

– Конечно, но мне любопытно.

– Честное слово, больше я вам ничего не могу сказать. Просто у нас есть кое-какой план, и мы собираемся привести его в исполнение завтра утром.

– Кто это вы? Вы и Гэрет?

– Гэрет, я и еще двое. Наша команда, скажем так. Видите, у нас тоже есть друзья, – не без гордости добавил он.

– Конечно. И я один из них. Разве я не сообщила вам сейчас весьма ценные сведения?

– Сообщили, моя радость, – сказал он. – И от этого я люблю вас еще сильнее, если только это возможно. Я был бы счастлив, если бы мог что-нибудь для вас сделать.

Райаннон, по-видимому, восприняла эти слова в точности так, как хотелось Роджеру, и, лукаво погрозив ему пальцем, пошла дальше. Игриво-легкомысленное настроение Роджера как рукой сняло: он решил отложить покупки и первым долгом сообщить полученные сведения Гэрету. Скользя, спотыкаясь, он со всех ног помчался к домику у подножия сланцевого отвала, где нашел Гэрета бесцельно сидящим у тлеющего камина, а мать – в ее неизменной качалке, терпеливо внимающую передаче по радио. У Гэрета был унылый вид – бездействие и скука начинали угнетать его, но, услышав о снегоочистителях, он сразу оживился.

„Надо сообщить Айво и Гито, – сказал он. – Пойду позвоню“.

„Я сейчас возвращаюсь в поселок. Могу позвонить“.

„Нет, мне надо самому поговорить с ними. Обождите, я сейчас обуюсь и пойду с вами“.

Они быстро спускались по заснеженному, бугристому склону. Кое-где Гэрет увязал в снегу выше колен.

„Работка им будет, – сказал он, – расчищать тут, хоть снегоочистителями, хоть как. Но расчистят, это уж точно“.

Гэрет стоял в телефонной будке, и лицо его раскраснелось от волнения. Он не мог держать трубку в правой руке: мешал гипс. Роджер наблюдал сквозь стекло, как он осторожно снял и положил трубку, не торопясь, аккуратно опустил монеты и поднес трубку к уху. Он молча поманил Роджера, предлагая зайти в будку и послушать разговор, но Роджер улыбнулся и отрицательно покачал головой. Для двоих в будке было слишком тесно, и он боялся задеть больную руку Гэрета. Стоя снаружи, он уловил несколько фраз:

„Я скажу ему…“

„Пусть приведет ее с собой, да, да…“

„Должно получиться…“

Гэрет вышел из кабины, стеклянная дверь бешено закачалась у него за спиной. Роджер впервые видел его в таком возбуждении.

„Ребята готовы, – сказал он. – Завтра без четверти восемь“.

„А я и Дженни?“ – осторожно спросил Роджер.

„Айво приедет за вами. На грузовике. Все так, как мы решили“.

„А если грузовик не пробьется к часовне?“

„Пробьется. Гито знает парня, который работает на снегоочистителе. Он велит ему проехать до часовни“.

И Гэрет ухмыльнулся, очень довольный.

„Ну что ж, – сказал Роджер. – Пожелаем удачи нам всем в нашем деле“.

„Аминь“, – сказал Гэрет. Он повернулся и зашагал обратно домой.

„Завтра утром будьте готовы, – крикнул он напоследок. Остальное предоставьте ребятам“.

Роджер что-то промычал в знак согласия и направился в лавку. Теперь надо сделать покупки – и домой. Он вдруг почувствовал, что уже стосковался по Дженни.

На другое утро будильник Роджера, отдыхавший уже несколько суток вместе с хозяином, вернулся к исполнению своих обязанностей и сварливо задребезжал на самой высокой ноте, и в семь часов утра в предрассветном сумраке Роджер уже расхаживал взад и вперед, шебуршил кочергой в печурке, заваривал крепкий чай. Дженни, разнежившись в постели, мигала глазами как сова, но, выпив кружку крепкого чая, бодро встала и оделась в малиновых отблесках печурки.

– Не мешало бы тебе подкрепиться, – резонно заметил Роджер.

Она согласилась пожевать корочку хлеба с маслом.

– Что я должна все-таки делать?

– Служить приманкой.

– Ну что ж. Мне уже приходилось иногда делать довольно странные вещи.

Они оделись и стали ждать. Прошло еще несколько минут.

– Какая темень на дворе, – ворчливо сказала Дженни. – Ты уверен, что сейчас утро, а не вечер?

– И мои часы и будильник утверждают, что сейчас без четверти восемь.

– Должно быть, грузовик не может проехать.

И в ту же секунду они услышали тарахтение старого „доджа“, постепенно затихавшее, переходившее в ровный глухой рокот. Голос Айво долетел к ним из темноты.

– Роджер! Мы здесь!

– Пошли, – сказал он Дженни. – Все в порядке. Приступаем к делу.

– Ты давно ждал этой минуты, верно? – спросила Дженни, когда они торопливо выходили за дверь.

– Да, – сказал он, – давно. – И щелкнул выключателем.

Первые холодные лучи рассвета расползались по белым склонам холмов. Гито сидел в кабине грузовика, из-за высокого борта кузова выглядывали Айво и Гэрет. Айво был в старом овечьем полушубке, на голове нахлобучена вязаная шапка. Гэрет был в своей кожаной куртке, а на голову, чтобы не обморозить уши, повязал теплый шарф.

– Полезайте в кабину, – сказал Айво, мотнув головой.

Роджер и Дженни повиновались. Гито приветствовал их кивком, не пытаясь перекричать шум двигателя, и сразу стал отводить грузовик задним ходом. Снегоочиститель расчистил дорогу от снега ровно настолько, чтобы провести по ней машину, но развернуться было негде. Глядя в зеркальце заднего хода и руководствуясь время от времени предостерегающими возгласами Айво и Гэрета, Гито осторожно продвигал громоздкую машину задним ходом. Проехав ярдов триста, он притормозил у расчищенного въезда на чей-то участок и ловко развернул грузовик.

Дальше они уже ехали быстро по мерзлому, укатанному снегу, направляясь к центру Лланкрвиса. Роджер и Дженни, плечо к плечу в тесной кабине, держались за руки и с непривычной высоты при непривычном резком свете зари смотрели в ветровое стекло на знакомый пейзаж. Гито спокойно, сосредоточенно вел машину среди высоких сугробов; металлический кожух коробки сцепления отделял его от Дженни и Роджера. Они миновали гараж Гэрета, где желтый автобус вынужденно отдыхал под рифленой крышей, в центре поселка свернули на перекрестке и покатили вниз. Рассвет выхватил из мрака зеленую и коричневую двери домика миссис Пайлон-Джонс, остались позади последние, редко разбросанные домики окраины, и Гито начал сбавлять газ и осторожно притормаживать перед узким боковым проездом.

– Здесь вам надо сойти, – сказал он Дженни и Роджеру.

– Хорошо.

Отворив дверцу кабины, нависшую над огромным колесом грузовика, они спрыгнули на землю. Айво и Гэрет уже вылезли из кузова, откинув задний борт, и Гэрет прилаживал его на место.

– Все в порядке, Гито! – крикнул он.

Гито дал газу, и „додж“ покатил дальше вниз по дороге в сторону моря.

– Вот здесь мы будем ждать, – командирским тоном сказал Айво.

Они пошли следом за ним за угол дома и стали у стены, откуда их не было видно. Снегоочистители не проходили по этому проезду, но люди и животные протоптали посредине тропку в снегу, а возле стены дома кто-то расчистил лопатой площадку примерно в шесть квадратных футов – то ли для удобства ожидающих транспорта, то ли для бидонов с молоком.

– А я что должна делать? – заговорщическим шепотом спросила Дженни, захваченная таинственностью этих приготовлений. – Мне нужно стоять на виду?

– Пока нет, – сказал Гэрет. – Он сначала проедет в ту сторону. Не надо, чтобы он заранее кого-то увидел.

Они стояли, сбившись в кучку, спиной к занесенной снегом стене. Прошло несколько минут. Роджер замер, уловив какой-то звук, и сказал:

– Мне кажется, я что-то слышу.

Все прислушались. Автобус поднимался в гору. Доносился шум мотора.

– Едет, – с трудом сдерживая возбуждение, сказал Гэрет. – Заберет наверху пассажиров и поедет обратно.

Все еще плотнее прижались к стене. Высокий сугроб наметенного снега скрывал их от дороги. Когда автобус прогромыхал мимо, Айво на секунду высунулся поглядеть.

– Он самый, – сказал Айво.

– А кто за баранкой? – спросил Гэрет.

– Не рассмотрел.

– Сейчас узнаем, – сказал Роджер. – Он чувствовал, как его охватывает воинственный задор. Ах, вот это жизнь! Наконец-то!

Скоро – даже не верилось, что машина могла так быстро взобраться наверх к центру поселка и повернуть обратно, – они услышали, что автобус возвращается. И словно электрический ток пробежал – все насторожились исполненные решимости.

– Ну, Дженни, давай, – сказал Роджер.

Дженни отделилась от их группы, прошла вперед и стала на виду, повернувшись лицом в сторону Лланкрвиса. „Как уверенно она держится, – подумал Роджер. – Как просто и естественно включилась она в эту авантюру“. Он до смешного гордился Дженни – и не столько тем, что она делала, сколько просто тем, что она была здесь с ними, принимала во всем участие.

Шум автобуса был уже отчетливо слышен.

– Не высовывайтесь, – тихим, напряженным голосом предостерег их Айво. – Стоит ему что-нибудь заподозрить, и он укатит.

Судя по шуму, автобус был уже близко и притормаживал в ответ на поднятую Дженни руку. Им виден был только качающийся прямоугольник света, за которым угадывалось присутствие машины, словно какого-то крупного животного, – это было пиратское судно Дика Шарпа, его разбойничий притон на колесах, это был враг.

– Пошли, – скомандовал Гэрет.

Его час настал; теперь Роджер и Айво отступили, давая ему дорогу. Проворные коротышки-ноги неожиданно быстро пронесли его мощный бизоний торс через пять ярдов снега, отделявших их всех от автобуса, и вот он уже поднимался по ступенькам, а за ним – Айво, а за Айво – Роджер.