Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

– Как это понять?

– Да очень просто, – с расстановкой произнес Дональд Фишер. – Это дает объяснение вашим поступкам за последнее время. Если вы решили, что вся эта кельтская шумиха имеет большое будущее, понятно, почему вы приехали сюда изучать валлийский язык. И понятно также, каким образом вам удалось уговорить жену Джеральда Туайфорда перебежать к вам.

Роджер встал. Ему совсем не хотелось ввязываться в драку, но в то же время он отлично понимал, что, если продолжать сидеть здесь и слушать, как Фишер рисует картину мира и жизни в своем понимании, да еще втискивает в нее не кого-нибудь, а Дженни, удержаться и не съездить ему по роже будет выше его сил.

– Признайтесь, что я прав, – сказал Фишер осклабясь. – Вы не думайте, я вас не осуждаю. Каждый имеет право плыть в собственной лодке.

– Но в вашу лодку я бы теперь не сел, – сказал Роджер, выходя из-за стола. – Она дала течь.

Когда он проходил мимо Фишера, тот поймал его за рукав.

– Вы что-то очень уж довольны собой. Знай вы то, что знаю я, ваша спесь поубавилась бы.

– Не думаю. Отпустите мой рукав или я…

– Когда Джеральд Туайфорд разделается с вами, ваша лодка пойдет прямехонько ко дну.

Роджер перестал выдергивать свой рукав. Он придвинулся к Фишеру, близко наклонился к его лицу.

– Если вы угрожаете мне от его имени, то не трудитесь понапрасну, – сказал он. – Я от него жду любой гадости.

– Это вы так думаете. – Фишер ухмыльнулся. – Подождите, вы еще не знаете, что он для вас приготовил. Он ведь может нанять очень хороших адвокатов, да будет вам известно. Он связан с такими крупными корпорациями…

– Послушайте, Фишер, – сказал Роджер. – Было время, когда меня можно было до смерти напугать, натравив свору ловких адвокатов. Но теперь я уже не так пуглив. Я стал много сильнее за последние месяцы.

– Вот как? – насмешливо протянул Фишер. – Принимали участие в соревновании штангистов?

– Да, что-то в этом роде, – сказал Роджер. Он рывком высвободил рукав и вернулся к себе в купе.

Дженни купала ребятишек в ванне, а он рассказывал ей об этой встрече.

– Я уже давно это предчувствовала, – сказала она. – Значит, он хочет натравить на меня адвокатов. Недаром у меня все дрожало внутри.

– Мамочка, мне мыло попало в глаза, – сказал Робин.

– Не трогай, я сейчас промою.

– Я вылезу, я уже чистая, мамочка, – сказала Мэри.

– Обожди минутку, детка. Посиди пока, намылься еще разок. Я помогу тебе выйти.

Дженни прошла из ванной комнаты к себе в спальню и поманила Роджера за собой.

– Я не хочу разговаривать в их присутствии. Робин считает, что отец уехал путешествовать и мы живем здесь потому, что я помогаю Мэдогу. Но этот чертенок Мэри абсолютно уверена, что между нами что-то есть. Она все время пристает ко мне, спрашивает, люблю ли я тебя. А сегодня задала вопрос, которого я уже давно ждала и страшилась.

– Попробую угадать – сказал Роджер. – Она спросила, любишь ли ты меня больше, чем папочку.

– Слово в слово, – сказала Дженни. Она достала из шкафа бутылку джина, налила в стакан. – Хочешь выпить? На подоконнике есть содовая вода.

Они откупорили бутылочки с содовой водой и выпили.

– Да, скандал приближается, – вздохнула Дженни. – А вчера у меня чуть не остановилось сердце. Я везла их домой на машине из школы, и на этот раз мы выехали чуточку раньше обычного. Я приехала в школу как всегда, но, должно быть, у них там часы спешат, потому что вдруг зазвенел звонок, и они выбежали из школы, а было всего двадцать пять минут четвертого, в то время как урок кончается в половине четвертого. Ну, словом, я усадила их в машину, мы тронулись, но не проехали и пятидесяти ярдов, как я гляжу – Джеральд шагает по тротуару.

– По направлению к школе?

– По направлению к школе. Не думаю, чтобы это было случайным совпадением. Мне кажется, он хотел появиться как бы невзначай и встретить меня с детьми у ворот школы, когда я буду связана их присутствием по рукам и ногам. Если бы ему удалось довести их до истерики в присутствии всех, кто там был – их школьных товарищей, других мам и пап, да еще, пожалуй, кое-кого из учителей, – он получил бы отличное оружие против меня. Я бросила семью. Если дети страдают, то исключительно по моей вине. – Она сделала несколько быстрых нервных глотков. – Мне, конечно, тысячу раз наплевать, по чьей это вине. Я просто хочу, чтобы они не страдали или хотя бы страдали как можно меньше, если уж это неизбежно.

Роджер не успел ничего ответить – появилась Мэри. Она завернулась в полотенце, из которого торчала только ее головенка с мокрыми волосами, прилипшими к черепу, и босые ноги.

– Я знаю, о чем вы тут говорите, мама, – спокойно сказала она.

– Вот как! – сказала Дженни.

– Да, – сказала Мэри. – Ты хочешь, чтобы Роджер был нашим новым папочкой. Но папа очень умный и всегда зарабатывал много денег, и мы жили в очень красивом доме. – Она повернулась к Роджеру. – А вы ведь не можете заработать очень много денег, не можете?

– Могу, – сказал Роджер.

– Но вы же работаете на автобусе. Умный человек не станет там работать. Мой папочка не стал бы работать на автобусе.

– О да, он не стал бы.

– А вы работаете, и у вас нет красивого дома. Я же видела, где вы живете. Мне там очень понравилось, но для семейной жизни это не годится.

– Да, я действительно работал последнее время на автобусе, – сказал Роджер. – Но я не только это умею делать. – Он посадил Мэри к себе на колени; она не сопротивлялась. – Я могу заработать много денег, и у меня будет красивый дом. Ты захочешь тогда жить со мной?

– Да, – сказала Мэри. – Если у вас все это будет.

– Будет. Подожди, увидишь.

– А как же папа? – спросила Дженни, подливая себе еще джина.

– Я об этом тоже думала, – сказала Мэри. – Он может навещать нас по воскресеньям. Я все равно больше люблю его по воскресеньям. Он тогда надевает свою красивую меховую шапку, и мы ходим гулять.

Она спокойно, не спеша, соскользнула с колен Роджера.

– Надо пойти поглядеть, как там Робин, – сказала она. – Он пускает свой пластмассовый кораблик. – И она вернулась в ванную.

Роджер поглядел на Дженни. Дженни отхлебнула джина, потом, шмыгнув носом, поставила стакан, и Роджер увидел, что она плачет.

– Не плачь, любимая, – сказал он, подходя к ней. – Похоже, что все будет хорошо.

– Да, – сказала она, пряча лицо у него на груди, – я потому и плачу. Кажется, мы сумеем все наладить, Роджер, кажется, сумеем.

– А тогда…

– Тогда я умру от счастья, – сказала она, – и снова рожусь на свет и буду жить вечно…

Январь ушел, пришел февраль с талым снегом. Море было похоже на свинцовую фольгу, стены замка исходили паром, впитав в себя всю влагу шумных плескучих ливней, возвещавших приход весны. И вопреки враждебной непогоде народившийся год расправлял крылья. А сердце Роджера было как ваза с крокусами на залитом солнцем подоконнике.

И все же воздух был полон угроз. Джеральд Туайфорд не появлялся больше ни у школьных ворот, ни где-либо еще, но его злой, растревоженный дух витал над menage[58]58
  Супружеской четой (франц.).


[Закрыть] в отеле. Однажды утром Дженни, поборов свой страх, отправилась на машине в Нантвич, чтобы обсудить положение вещей с родителями. Она вернулась далеко за полночь, и Роджер, дожидавшийся ее в номере, видел, помогая ей лечь в постель, что она совершенно обессилена и близка к нервному расстройству. По счастью, была пятница, и она могла не вскакивать спозаранок и отоспаться. За субботу и понедельник она мало-помалу оправилась и снова повеселела. Роджер старался не задавать ей вопросов, и она не стала ничего ему рассказывать – заметила только, что испытание оказалось ничуть не менее тяжелым, чем она предполагала.

– Но теперь это уже позади, – добавила она. – Я все-таки заставила их понять.

– Они не хотят познакомиться со мной? – спросил Роджер, внутренне ощетиниваясь.

– Успеется, – сказала Дженни. – У нас будет для этого достаточно времени, когда мы станем официально мужем и женой.

На том все пока и кончилось. День святого Давида приближался, его отблеск уже лежал на всем. Мэдог не один десяток раз за сутки взбегал по ступенькам отеля с каким-нибудь не терпящим отлагательства поручением, и Дженни ушла с головой в спасительную предсъездовскую суматоху.

– В конце концов, – сказала она Роджеру, – кельтская поэзия – это на самом деле важно. Если бы не съезд, мы бы не были сейчас вместе.

В ответ Роджер придумал себе шуточную визитную карточку:

М-р Роджер Фэрнивалл,

Сам себе господин,

ул. Зеленого горошка, девять,

харчевня Лланкрвис.

Однако общее возбуждение передалось и ему, он чувствовал его в своих жилах. День святого Давида, несомненно, станет памятной вехой в их жизни. Примерно так он и сказал однажды вечером Райаннон, которая, сидя за своей стойкой в пустом вестибюле, покрывала от нечего делать лаком ногти и была явно не прочь почесать языком.

– О да, этот день останется в памяти, – сказала она. – Вы не знаете и половины того, что будет.

– Чего же это я не знаю? – спросил он.

– Не один только Мэдог готовится к этому дню, – сказала она. – У Дика Шарпа тоже свои планы.

– Вот как? Ну, рассказывайте, – нетерпеливо сказал Роджер.

– Скоро сами узнаете, – поддразнила она его. – Но вам я скажу, ладно. Он готовит большую распродажу на это утро.

– Большую… Что?

– Будет распродавать свои автобусы. Все до единого. Он выходит из игры.

– Вы уверены?

Она подняла на него глаза.

– Разве я когда-нибудь ошибалась?

– Нет, Райаннон, – сказал он, – вы никогда не ошибаетесь, вы всегда правы, мудры, добры и прекрасны.

– Ну, я бы этого не сказала, – заметила она и снова занялась своими ногтями. – Но, хочешь не хочешь, до меня доходит все.

И это действительно было так. Райаннон всегда получала безупречную информацию. Дня через два по всему Карвенаю и во всех близлежащих поселках были расклеены объявления, оповещавшие о распродаже. Роджер тщетно пытался понять, случаен ли выбор даты или в этом есть какой-то особый смысл. Неужели Дик Шарп задумал вступить в некое тайное единоборство с Мэдогом? Но Айво, как-то столкнувшийся с аукционистом, который должен был производить распродажу, давал совершенно прозаическое объяснение этому факту: день святого Давида приходился на субботу; все аукционы обычно проводятся по субботам в утренние часы, когда народ бывает посвободнее и можно собрать больше покупателей; день святого Давида пришелся на ту субботу, когда аукционный зал был не занят.

– Это значит, что в город хлынет толпа народу, а он и без того будет переполнен, – заметил Роджер.

– Место для всех найдется, приятель. Это резиновый город. Он раскроет свои возможности. Дома здесь на колесах – откатим и только. К тому же было сделано открытие, что и замок у нас картонный. Это бутафорский замок, он сохранился от пантомимы, поставленной в честь короля Хируордом Бодрствующим. Стоит поднести к нему спичку, и места будет много, сколько угодно места.

Весь Карвенай жил теперь в ожидании первого марта. Или почти весь. Одним ветреным вечером Роджер шагал по узенькой улочке, на которую выходила боковая стена отеля «Палас». Отсюда же был вход в один из трех баров отеля, и Роджер уже хотел было завернуть туда, чтобы промочить горло, когда его внимание привлекло расклеенное теперь повсеместно объявление: «Распродажа средств общественного транспорта. Включая омнибусы и запасные части». Он, как всегда в этих случаях, приостановился, чтобы прочесть объявление и снова ощутить приятный трепет торжества при виде того, как Дик Шарп черным по белому расписывается в своем поражении. Объявление было набрано красивым старомодным шрифтом и выглядело солидно, как театральная афиша Викторианской эпохи; быть может, тот же самый печатный станок когда-то с грохотом отхлопывал объявления о распродаже карет. «В 11.00 в Аукционном зале, Замковая площадь, Карвенай». Он прочел объявление до конца и почувствовал приятную теплоту во всем теле.

Тут дверь бара отворилась, и на лестнице послышались быстрые нетвердые шаги. Роджер поглядел туда и застыл на месте. Сын Дика Шарпа, пошатываясь, спускался с лестницы; он поводил плечами, словно пробивался сквозь толпу, и вызывающим движением головы откидывал со лба светлый клок волос. Увидев Роджера, он на секунду приостановился в нерешительности, затем двинулся вперед, глядя на него в упор побелевшими от ненависти глазами.

– Вы, кажется, очень довольны собой, – сказал он.

– Более или менее, – сказал Роджер. Он слегка приподнялся на носки и стоял, осторожно перенося тяжесть с ноги на ногу. Если дело дойдет до кулаков, надо быть готовым и действовать быстро.

Сын Дика Шарпа поглядел в один конец улицы, потом в другой, словно желая удостовериться, что, напади он на Роджера, свидетелей не будет. Но вместо того, чтобы нанести удар, он наклонился к Роджеру и проговорил, доверительно понизив голос:

– Ответьте мне на один вопрос. Только на один.

– А именно?

– Когда вы уберетесь туда, откуда явились? Когда перестанете сидеть у нас на шее?

– А это вовсе не я сижу здесь у людей на шее, – не повышая голоса, сказал Роджер.

Сын Дика Шарпа помотал головой, словно пытаясь прояснить свои мысли. Роджер видел, что он пьян. В нем пробуждалось покровительственное отношение к мальчишке.

– Я здорово на этом погорел, – сказал сын Дика Шарпа. – На этих автобусах. Мы бы сейчас уже должны были перепродать их компании «Дженерал», и вся эта штука была задумана как подарок мне ко дню моего совершеннолетия. – Углы его рта плаксиво опустились. – Вы подложили мне свинью ко дню моего совершеннолетия.

– Переживете, – ласково сказал Роджер. – Не каждый в день своего совершеннолетия получает в подарок эскадру автобусов. Знаете что, скажите вашему папочке, чтобы он подарил вам вместо этого часы с цепочкой. Обещаю, что тут я не буду ставить ему палки в колеса.

В тусклом свете уличного фонаря, пробивавшемся сквозь пелену дождя, сын Дика Шарпа, часто мигая, смотрел на Роджера и, казалось, тщетно пытался уразуметь смысл его слов. Потом внезапно повернулся и пошел прочь, время от времени припадая плечом к стене. «Хоть бы он не попал под автобус, прежде чем доберется домой, – подумал Роджер. – А уж если этого не миновать, так пусть попадет под колеса компании „Дженерал“!»

Роджер зашел в бар, угостил себя порцией виски в ознаменование победы, потом заглянул в вестибюль отеля. Дженни в это время обычно укладывала детей спать, и у Роджера выработалась привычка заходить к ним, чтобы пожелать доброй ночи. Но в этот вечер все сразу пошло не так и продолжало идти не так. Войдя в вестибюль, Роджер увидел Райаннон за стойкой. Какой-то человек в хорошо сшитом сером деловом костюме, стоя к нему спиной, разговаривал с Райаннон и, по-видимому, что-то у нее спрашивал. Роджеру показалось, что он уже где-то видел эту спину. Он осторожно приблизился сзади и услышал, как человек спросил: «В каком она номере? Я поднимусь».

– Я сейчас позвоню, сэр, – с ледяной вежливостью ответила Райаннон. – Если мадам захочет вас принять, она мне скажет. У нас такие правила.

– Не создавайте липших хлопот ни себе, ни другим. В каком она номере? Так или иначе я все равно поднимусь наверх.

Итак, значит, Туайфорд все-таки решил проникнуть к Дженни в ее обитель! Роджер уже хотел было вмешаться, но тут Райаннон встала с табурета, повернулась и скрылась за дверью. Роджер понял, почему она ушла. В обычных условиях она бы сняла телефонную трубку и попросила телефонистку соединить ее с Дженни. Но Туайфорд маячил возле, он услышал бы, как она назовет номер, а это значило бы выдать ему Дженни. Поэтому Райаннон ушла, чтобы позвонить с коммутатора. Ей было известно, конечно (как было ей известно вообще все), что Дженни убежала от мужа, и, по-видимому, она отнюдь не собиралась позволить Джеральду Туайфорду вламываться к своей жене и грубо попирать строго соблюдаемые правила отеля.

Нетерпеливо прищелкнув языком, Туайфорд выпрямился, обернулся и встретил устремленный на него взгляд Роджера. Неожиданная встреча не могла быть для него приятной, но его всегдашняя обтекаемость помогла ему скрыть свои чувства.

– А, Фэрнивалл, – сказал он, – я так и думал, что наскочу на вас где-нибудь в окрестностях этого отеля.

– Если вам нужна Дженни, – сказал Роджер, – оставьте записку, ей передадут. Если вам нужен я, – к вашим услугам.

– Нет уж, конечно, не вы, – с вежливым презрением ответил Туайфорд. – Я хочу нанести визит моей жене и детям.

– Это исключено, – резко сказал Роджер. – После того как она решила оставить вас и забрала детей, вы не должны больше вторгаться в ее жизнь, она этого не хочет. Это выбивает детей из колеи.

– К вашему сведению, это мои дети.

– Что вовсе не дает вам права их мучить. Пока они приноравливаются к новому образу жизни, пока он еще не стал для них повседневным и привычным, вам следует оставить их в покое.

– Вы очень меня обяжете, если не будете совать нос не в свое дело, – отрезал Туайфорд.

– Это мое дело. Дженни выйдет за меня замуж, как только освободится от вас.

– Да, я знаю, что вы усиленно распространяете повсюду эти слухи, – сказал Туайфорд, поблескивая очками. Зловещий румянец начал расползаться по его холеному лицу. – Однако я должен услышать это из уст самой Дженни.

– Так позвоните ей. Свяжитесь с ней через вашего адвоката. Делайте что хотите. Но не вторгайтесь сюда силой и не доводите детей до истерики.

– А с какой это стати должен я устраняться и уступать вам дорогу? Вы украли у меня жену, так и несите последствия, черт побери.

– Ваш брак был ошибкой, Туайфорд, почему не взглянуть правде в глаза? А я, может быть, сумею сделать Дженни счастливой.

– Очень великодушно с вашей стороны.

– Великодушие здесь ни при чем, я делаю это ради самого себя и не вижу причин это скрывать. Тем не менее факт остается фактом: я могу сделать Дженни счастливой, а вы нет.

– Я в этом не уверен.

– Возможно, но она уверена, а только это и важно.

– Скажите мне, Фэрнивалл, – произнес Джеральд Туайфорд таким тоном, каким говорят, выступая по телевидению, и, наклонившись к Роджеру, впился в него взглядом: – Вы считаете себя вправе гордиться делом ваших рук?

– При чем тут гордость? Просто одни люди подходят друг другу, а другие нет.

– И вы присваиваете себе право решать, подхожу ли я Дженни?

– Насколько я могу судить, ни вы, ни она не были счастливы в вашем союзе.

Туайфорд сказал, тяжело дыша:

– Ваше лицемерие омерзительно, Фэрнивалл. Почему просто не признаться, что вы встретили Дженни, решили, что было бы неплохо жениться на ней, а на все остальное вам было глубоко наплевать.

– Пусть так, – сказал Роджер. – Я встретил Дженни, решил, что было бы неплохо жениться на ней, а на все остальное мне глубоко наплевать. Ну, и что дальше?

Но тут появилась Райаннон, и Туайфорд вопрошающе повернулся к ней.

– Прежде всего я поднимусь и поговорю с женой, – бросил он Роджеру.

– Она сказала, что спустится вниз через несколько минут, если вы можете обождать, – бесстрастно сообщила Райаннон.

– Вам придется удовольствоваться этим, Туайфорд, – сказал Роджер.

Маска олимпийского спокойствия на лице Туайфорда явно начинала сползать на сторону.

– Перестаньте поучать меня. Я поднимусь наверх и разыщу мою жену и моих детей. Я буду стучаться в каждую дверь в этом чертовом отеле, пока не найду их. – Голос его уже звучал громко и пронзительно.

– Если вы это сделаете, вас вышвырнут вон.

– Вот как? Кто же это меня вышвырнет?

– Если других охотников не найдется, тогда я, – небрежно сказал Роджер.

– Если вы притронетесь ко мне хоть пальцем, я позвоню в полицию.

– Ну, тогда полицейский и выбросит вас из отеля. Вам известны ваши юридические права. Поскольку ваша жена покинула супружеский кров, вы имеете право требовать развода, и суд в положенное время расторгнет ваш брак. Вас при этом не лишат права участвовать в воспитании детей. Но свобода ваших действий этим и ограничивается. Покинув вас, Дженни поставила себя в невыгодное положение, но тем не менее она как личность сохраняет по закону все свои права, и одно из них – быть защищенной от ваших посягательств, если они ей докучают.

– Она не имеет права похищать у меня детей, – непреклонно заявил Туайфорд.

– В каком это законе написано, – сказал Роджер, – что мать, которая заботится о своих детях, кормит их и одевает, всячески о них печется и даже каждый день возит их все в ту же, привычную для них школу, может быть приравнена к похитителям детей? И вот еще что: если вы вздумаете являться туда, нарушать покой детей и делать их пребывание в школе невозможным, Дженни сумеет добиться судебного предписания, чтобы вас обуздать.

Взгляд Туайфорда перебегал с Роджера на Райаннон и обратно. Его решимость, казалось, была на этот раз поколеблена.

– Но по крайней мере, – сказал он наконец, – когда моя жена спустится вниз, проявите хотя бы минимальный такт и оставьте нас вдвоем. Я не хочу разговаривать с нею в вашем присутствии.

– Я был бы рад оказать вам эту любезность, но не могу. Все, что вы будете говорить Дженни, касается меня. Если вы хотите разговаривать с нею с глазу на глаз, значит, вы намерены играть на ее чувствах и волновать ее. Я должен быть рядом, чтобы этого не допустить.

– А, сбросьте вы свои рыцарские доспехи, Фэрнивалл! С тех пор как вы появились здесь, вы только и делаете, что разыгрываете из себя мессию. У вас комплекс.

– Неплохо сказано, – заметил Роджер.

– Вы не только соблазнили чужую жену, нарушив вполне благополучный брак, – и не воображайте, что это вам сойдет с рук, – вы еще развили эту нелепую псевдодеятельность среди местных шоферов. Все это сплошное втирание очков и надувательство. Фальшивка. Всю зиму вы валяли тут дурака и так ничего и не добились.

– Кое-чего мы добились. Человек, который терроризировал всех местных владельцев автобусов, сложил оружие и никого больше терроризировать не может.

Туайфорд улыбнулся, к нему уже вернулась его обычная самоуверенность.

– Ах, какая наивность! Как может человек дожить до таких зрелых лет и быть столь умопомрачительно недальновидным?

– Очень даже просто. Надо только ходить по земле и не забивать голову коммерческими махинациями.

– Отдаете ли вы себе отчет в том, – вкрадчиво проговорил Туайфорд, – что в результате всех этих ваших грандиозных усилий мелкие владельцы автобусов получили всего лишь передышку на… ну, скажем, на полтора, от силы на два года? После чего их проглотит более крупный зверь, чем тот, который сейчас за ними охотился.

– Иначе говоря, государственная монополия, если я вас правильно понял, – сказал Роджер. – Да, как ни удивительно, я не такой идиот, чтобы этого не понимать. Я знаю, что транспорт здесь будет национализирован.

– И тем не менее вы считаете, что не зря откалывали все эти антраша, тратили время и целую зиму делали себя посмешищем в глазах всех? И чего вы добились? Только того, что эти автобусы отойдут непосредственно к государству, а не к крупной частной фирме сначала и к государству потом?

– Знаете, плотва, – сказал Роджер, – может предпочесть, чтоб ее поймали в сеть и отправили в аквариум, вместо того чтобы быть проглоченной щукой, которую через пять минут тоже поймают в сеть и отправят в тот же аквариум.

– Какое образное мышление! – фыркнул Туайфорд.

– Я люблю мыслить образами. Они открывают мне истину.

Отворился лифт, и из него вышла Дженни. Она надела очки и вид у нее был собранный, решительный. Роджер и Туайфорд стояли молча, неподвижно, пока она шла к ним. Райаннон, поставив локти на стойку, откровенно наблюдала за происходящим.

– Джеральд, – сказала Дженни, – мне с тобой говорить абсолютно не о чем, и я вообще никогда, ни при каких обстоятельствах не хочу разговаривать с тобой с глазу на глаз.

Туайфорд был бледен, подавлен, но не сдавался.

– Мне надо поговорить с тобой о Мэри и Робине, – сказал он.

– Хорошо, говори, – сказала Дженни.

– В присутствии этих людей?

– А нам теперь уже нечего скрывать. Годами я должна была скрывать все. Все мои истинные мысли и чувства. Теперь я не буду скрывать ничего. Ты этого не понимал, Джеральд, но всю жизнь я вынуждена была притворяться. Так вот, теперь я покончила с этим притворством навсегда – покончила с ложью, с недомолвками. Теперь открыто, перед всем светом я буду то, что я есть.

– В чем же ты мне лгала? – спросил Туайфорд.

– Я лгала каждым словом, каждым вздохом, – сказала Дженни. – На это меня толкала самая основная, главная ложь: я была трупом, а притворялась нормальной живой женщиной. А теперь, что бы ни случилось, буду я с Роджером или одна, я уже не лягу заживо в могилу, теперь я, пока жива, буду жить.

Туайфорд открыл было рот, хотел что-то сказать, но не произнес ни слова и только покачал головой. Все ждали, но он ничего не говорил, а только продолжал качать головой. Потом повернулся и, тяжело шагая, направился к двери, подхватив по дороге брошенное на спинку стула пальто.

Когда он благополучно скрылся из виду, Дженни в изнеможении опустилась на стул. Она сняла очки, лицо ее стало безвольным и усталым.

– Роджер, – сказал она, – мне надо чего-нибудь выпить. И Райаннон тоже. После того, что ей пришлось тут наблюдать, она, верно, нуждается в этом не меньше, чем я.

Райаннон улыбнулась.

– Я на работе, – сказала она.

– Ну, бросьте, – сказала Дженни. – Это не входит в круг ваших обязанностей – присутствовать при уродливых семейных разрывах. Вы заслуживаете вознаграждения.

– Я, честное слово, не имею права отлучаться со своего поста. Мне это может стоить места.

– Так я принесу вам выпить сюда, – сказал Роджер. Он проводил Дженни в бар, усадил ее, налил ей виски и принес стакан с виски Райаннон. – Вот, – сказал он, ставя стакан перед нею, – выпейте.

– Да, пожалуй, уж лучше выпить, пока никто не увидел и не донес хозяину, что я прикладываюсь на дежурстве.

Райаннон взяла стакан и выпила виски. А Роджер глядел на нее и думал о том, как она желанна. Она была так неправдоподобно красива, так будоражила его кровь, что он ни секунды не хотел лукавить перед самим собой: Райаннон всегда владела его воображением. И вместе с тем он знал, что никогда не любил ее так, как любит Дженни, и будь ему дано право свободного выбора, он выбрал бы Дженни. Она была далеко не так красива, как Райаннон, но и не так иллюзорна. Райаннон была слишком красива и потому подобна миражу. Более того: красота Райаннон создавала вокруг нее ореол роскоши, атмосферу царственной пышности. Рожденная на крутых скалистых склонах Лланкрвиса, она тем не менее казалась цветком долины изобилия, а Дженни, качавшаяся в люльке на чеширской равнине, впитала в себя дух гор. Внезапно Роджеру вспомнилось присловье:

 
В долинах овцы жиром обрастают,
В горах у них мясо слаще бывает.
 

– Меня влечет к вам, Райаннон, – сказал Роджер. – Но я счастлив, что женюсь на Дженни.

– Тише, – прикрикнула она. – Никому не разрешается испытывать ко мне влечение, пока я на дежурстве. – Она протянула ему пустой стакан. – И я убеждена, что вы с Дженни прямо созданы друг для друга, – добавила она.

Роджер молча кивнул. От волнения у него вдруг сдавило горло. Он верил Райаннон, чувствовал, что глубокая, мудрая интуиция, присущая ей в житейских делах, не обманывает ее и сейчас.

Сжимая в руке пустой стакан, он пошел обратно к своей любимой, к своей надежде, к своей судьбе. Дженни снова надела очки, высморкалась и согласилась хлебнуть еще глоточек.

Встреча с Джеральдом взбудоражила их, и они еще долго говорили, деловито, сухо обсуждали положение вещей. В конце концов было решено, что после знаменательного дня святого Давида они тотчас покинут Карвенай. Со всеми делами здесь будет к тому времени покончено. Потом, когда все наладится и жизнь войдет в колею, они восстановят связи с теми, к кому повлечет их чувство или привычка. А уехав отсюда, они будут лучше защищены от враждебных действий Туайфорда, и как только Роджер начнет снова получать жалованье, смогут решить, что им следует предпринять дальше.

С этого вечера жизнь каждого из них, словно натянувшая тетиву стрела, была нацелена на уже обозначившийся впереди день святого Давида.

Великий день начался с миссис Аркрайт. Иными словами, в цепи событий, разворачивавшихся на протяжении двенадцати часов и надолго оставшихся в памяти, первое памятное событие было связано с появлением миссис Аркрайт.

Сначала все шло по заведенному шаблону: восьмичасовой рейс в город, когда глаза еще слипаются спросонок, но резкое весеннее солнышко уже заливает горы, и они вспыхивают всеми цветами радуги, ошеломляя, восхищая и разгоняя сон; затем, как всегда, на минутку к Дженни в отель – она озабочена, немного взвинчена, но весела: скоро все заботы и напряженное ожидание останутся позади; затем обратный рейс в десять тридцать с первыми покупателями, возвращающимися с покупками к себе в поселок. И тут Роджер, забежав на минутку в часовню – подбросить топлива в печурку – и спеша обратно к автобусу, чтобы поспеть на одиннадцатичасовой рейс в город, увидел, что Гэрет стоит у машины и, как зачарованный, смотрит вдаль.

«Просто не верится», – произнес Гэрет.

Роджер проследил за направлением его взгляда. Вдали, медленно приближаясь к ним, двигалась фигура миссис Аркрайт. Она была видна им в профиль и двигалась боком, согнувшись под углом в сорок пять градусов. Объяснялось это тем, что миссис Аркрайт усердно катила по земле какой-то предмет, который явно был ей не вподъем.

«Мусорный бак, клянусь богом!» – пробормотал сквозь зубы Гэрет.

Уже слышен был стук металла о твердую землю.

«Неужто она хочет оставить его на главной улице? – сказал Роджер. – Чтобы забрали мусорщики?»

«Сегодня не их день», – сказал Гэрет.

Он вдруг стремительно забрался в автобус и сел за баранку.

«Поехали!» – крикнул он Роджеру.

«Еще нет одиннадцати, – сказал Роджер, просовываясь в открытую дверь автобуса и глядя на Гэрета. – И народ прибывает. Вон, поглядите».

Он указал на движущиеся фигуры, которые появились на улице и не спеша направлялись к автобусу с явным намерением сесть в него.

Гэрет запустил мотор.

«Ну и ладно! – крикнул он, перекрывая шум. – Отправимся без них. Я не повезу эту штуку!»

«Какую штуку?» – крикнул Роджер.

«Мусорный бак миссис Аркрайт!»

Услыхав шум мотора, люди, направлявшиеся к автобусу, прибавили шаг, а некоторые даже замахали руками. Одна пожилая дама воздела над головой зонтик и действовала им наподобие семафора, а миссис Аркрайт, поставив бак стоймя, потрясала в воздухе кулаками.

Роджер поднялся в автобус и шепнул Гэрету на ухо: «Придется ее обождать. Иначе не оберешься греха».

Гэрет застонал и закрыл лицо руками. Пассажиры, беззлобно протестуя, начали подниматься в автобус и занимать места. А потом все обернулись поглядеть, как миссис Аркрайт, которой оставалось еще ярдов пятьдесят до автобуса, будет подкатывать к нему свой бак.