Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

– Значит, вы ищете себе другого Джеффри?

Он кивнул.

– Но это вовсе не обязательно должен быть кто-то вроде Джеффри. Это может быть любой человек, которому трудно, у которого не складывается жизнь. Скажем, горбун, попавший в беду.

– Горбун, попавший в беду? Вы имеете в виду какого-то определенного человека?

– О, неважно. – Ему вдруг надоело говорить о себе. – Давайте лучше поговорим о вас. Мне хотелось бы представить себе вашу жизнь. Расскажите, например, о ваших детях.

Она снова села.

– О Мэри и Робине? О, это самые обыкновенные дети. У меня к ним глубокая безоговорочная нежность, которая возникает у человека чисто биологически. Я знаю, что я в любой момент отдала бы жизнь, чтобы спасти их, и при этом вовсе не чувствовала бы себя удивительно смелой или лишенной эгоизма. Таков уж закон жизни, что ты всецело отдаешь себя в распоряжение живого существа, которое ты произвела на свет. Но бывают времена, когда я могу как бы стать в сторонку и посмотреть на них глазами постороннего человека, и тогда они кажутся мне милыми детьми, но и только. У Мэри очень практичная натура. У нее умелые руки, и она любит мне помогать. Я думаю, она вырастет добрым человечком. Пожалуй, будет из тех, кто спокойно шагает по жизни, стараясь делать ее для окружающих чуточку легче и счастливее. Во всяком случае, мне бы очень хотелось, чтобы это было так. О Робине же еще слишком рано говорить. У него славный голосок, и мне кажется, с годами у него разовьется слух.

– Значит, одна будет директрисой деревенской больницы, а другой – оперным тенором.

– Вы же сами просили меня рассказать о них.

– Извините, я вовсе не смеюсь над ними.

– А прозвучало это именно так. Но, возможно, вы из тех перекрученных людей, которые ничего не могут сказать без издевки.

Она разозлилась. Отвернувшись от него, она сорвала с носа очки, словно не желала больше видеть его лицо.

– Я не уверен, кто из нас прав, – осторожно заметил Роджер. – Но если вы усмотрели издевку в моих словах, наверно, так оно и было, потому что у вас восприятие, несомненно, менее извращенное и более здоровое, чем у меня. Мне остается лишь извиниться. Возможно, это была подсознательная реакция. Я попросил вас рассказать мне о вашей жизни и начать с детей, но, может быть, я не в состоянии это слушать. Возможно, я завидую. В общем-то, это естественно. Перед вами одинокий, недовольный своей судьбой человек, с несложившейся жизнью, и тут ваш муж Джеральд Туайфорд, которому так повезло: он женат на вас, вы всегда при нем, он может в любое время поговорить с вами или просто на вас посмотреть.

– Хотите вскружить мне голову? – сказала она, глядя на него равнодушным взглядом. – Учтите: женщина сразу чувствует, когда ей пытаются вскружить голову. Мы ведь столько выслушиваем всякой ерунды между шестнадцатью и двадцатью пятью.

– Опять-таки то, что вы говорите, возможно, и правда, но таких намерений у меня не было. Мне казалось, что я вполне искренен. А какие тайные мотивы мною движут, я и сам не знаю.

– Вы в этом уверены? А мне казалось, вы совсем недавно говорили, что хотите обладать мною.

– Какой же это скрытый мотив! Я в этом признался.

Она передернула плечами, но холодное выражение исчезло с ее лица. Роджер решил форсировать атаку.

– Что Джеральд сейчас дома, смотрит за детьми?

– О господи, нет, конечно. Джеральд в Лондоне, я ведь вам говорила. Не думаете же вы, что я сидела бы здесь с вами, если бы он…

– А почему бы и нет? Это было бы только полезно для него.

– Я вовсе не уверена, что хотела бы делать что-то полезное для него.

– В таком случае что же вы…

– О, – она передернула плечами, – просто ради самосохранения. Джеральд возник на моем горизонте, когда я была еще совсем молоденькой и даже не пробовала сама построить свою жизнь. А сейчас я уже не уверена, смогла ли бы я ее построить.

Роджер распрямил плечи, уперся в спинку дивана и почувствовал, что готов говорить на опасные темы.

– Но если у вас не получилось счастливого брака, рано или поздно перед вами неизбежно встанет перспектива разрыва.

– Почему?

– Что значит – почему?

– Не понимаю!

– А я вас не понимаю. Ну, в самом деле, – принялся он развивать свою мысль, – не можете же вы относиться спокойно к тому, что вам предстоит полвека страдать.

– Я люблю детей, – сказала она, как бы думая вслух. – Я бы даже могла полюбить Джеральда, если бы он сбросил с себя эту оболочку и стал человеком.

– А был он когда-нибудь человеком?

– М-м, пожалуй, нет. Я, конечно, этого не понимала, когда выходила за него замуж. Я ничего не понимала. – Она рассмеялась коротким беспомощным смешком. – Видите ли, если он и казался мне странным, то я думала, что все мужчины такие. А сейчас я понимаю, что он тогда уже шел к тому, чем стал сейчас. Только в те дни он еще не знал влиятельных людей и не бегал за ними по пятам. Он обычно запирался в своем кабинете и писал статьи или письма в газету. Должно быть, он отчаянно пытался привлечь к себе внимание, чтобы начать карьеру. Я думала, все мужчины такие. Правда, полностью раскрылся он только теперь…

Голос ее погас.

– Нет, нет, продолжайте. Мне кажется, вам полезно выговориться, а я так хочу вас понять. – «А ведь я говорю сейчас, – подумал Роджер, – как старый соблазнитель». Однако он сказал то, что думал. Он в самом деле считал, что это принесет ей пользу, и хотел понять, как сложилась ее семейная жизнь.

– Ну, я думаю, Джеральду не лучше, чем мне, а может быть, и хуже. Он не любит меня, довольно равнодушен к детям, так что вообще не ясно, что этот брак ему дает. Я, конечно, веду его дом, но ведь это могла бы делать и экономка.

– Да, но вы ведь еще и спите с ним, правда?

– Да.

– Ну а экономка этого делать не будет. Во всяком случае, такая экономка, каких держат в респектабельных университетских кругах. Значит, вы еще заботитесь и о том, чтобы он жил нормальной половой жизнью. Ему не приходится тратить время и энергию в погоне за женщинами, чтобы удовлетворить свое желание.

Она поставила на пол бокал и выпрямилась.

– Все ясно.

– Что вам ясно?

– Почему вы меня пригласили сюда.

– О господи!

– Ведь именно этим вы и занимаетесь, правда? Тратите время и энергию в погоне за женщинами, чтобы удовлетворить свои желания. Но я не только женщина, я – это я.

Обозлившись до предела, Роджер нанес ответный удар:

– Вам, значит, неизвестно, что ситуации могут меняться? Вы говорили с таким великолепным презрением о моих нуждах. Но сейчас речь идет уже не о нуждах, а о чувстве, которое возникло у меня к вам.

– Ловко же вы умеете облекать все в красивые слова. Филология тут, видимо, недурно помогает.

– То, что вы сейчас сказали, недостойно вас.

– Что ж, я считаю, что имею право быть бесстыжей, – сказала она. – Не успела я к вам войти, как вы заявили, что ваша сексуальная жизнь не устроена, точно я няня или сестра милосердия.

– Прекрасно, значит, мне следовало не снимать маски и беседовать с вами о погоде и о том, куда кто поедет в отпуск. Но мне казалось, что мы уже прошли эту стадию.

– Да как же мы могли ее пройти, если мы едва…

– О, не будьте столь примитивны. Наверняка вам известно, что можно неплохо узнать человека даже после недолгого знакомства, если пристально понаблюдать за ним. Я, к примеру, знаю вас сейчас лучше, чем во время нашей последней встречи, потому что с тех пор много думал о вас. Я припоминал, как менялось выражение вашего лица, припоминал все ваши жесты, и не только что вы говорили, но и в каком темпе вы это говорили, все паузы, все, что проглядывало за словами.

– По-моему, – сказала она ровным голосом, в котором вновь зазвучал вдруг северный акцент, – это чертовски скверный способ узнавать человека.

– Я могу доказать, что нет. Я могу рассказать о вас такое, что вы признаете мою правоту.

Она надела очки и посмотрела на него испытующе и настороженно.

– Ну, предположим. Но почему это вас так занимает?

Он рассмеялся.

– Выпейте еще вина. Не беспокойтесь: я не собираюсь вас спаивать. Я предпочитаю, чтобы вы были трезвой. Мне хочется разговаривать с вами, разговаривать всерьез, обмениваться какими-то мыслями.

– Вы продвигаетесь так стремительно, – заметила она, протягивая ему бокал.

– Приходится, в моем возрасте…

– Да перестаньте вы говорить о своем возрасте – точно вам миллион лет. Я уверена, что вы всегда были таким. Я уверена, что вы всегда старались ускорить события, когда имели дело с женщиной, и действовали напролом.

– Разве с вами я себя так веду? Разве я действую напролом?

Она немного помолчала.

– Право, не знаю, что и сказать. Видите ли… вы действуете так стремительно, что я, право, не знаю, следует ли мне чего-то бояться, и если да, то чего.

– Что ж, по-моему, дело обстоит так, – сказал он, ставя свой бокал и глядя прямо ей в лицо. – Мы оба принадлежим к числу людей, которые еще не нашли счастья в жизни, и мы можем вместе его найти.

– Кто вам это сказал?

– Я сказал. И пожалуйста, не говорите мне, что бы вы сказали, потому что вы еще сами этого не знаете. А я могу так говорить, потому что знаю себя и знаю вас.

– Ну, в излишней скромности вас заподозрить нельзя, – вздохнула она. – Это я вижу.

– Сейчас уже слишком поздно говорить что-либо, кроме правды.

– Слишком поздно, слишком поздно, – повторила она с неподдельным раздражением. – Зачем вы это твердите, точно скоро конец света?

– Для человека, которому исполнилось сорок, миру действительно наступил конец. Один мир уже остался позади, а другой – у твоих ног. Этот мир может быть хорошим, если ты сумеешь воспользоваться теми возможностями, которые выпадут на твою долю, а надо постараться ими воспользоваться, потому что при нормальной протяженности жизни тебе придется пробыть в этом мире еще тридцать лет. Если же ты упустишь свои возможности, тебе придется тридцать лет сидеть у очага, где уже догорел огонь.

Дженни снова надела очки.

– Теперь мне ясно, куда вы клоните. Намекаете, что я должна расстаться с мужем. Ну, а что я потом буду делать? Перееду к вам и буду жить с вами? Вы так себе это мыслите?

– Минуту тому назад вы говорили мне, что я ускоряю события.

– Но я-то их не ускоряю, – сказала она. – Для меня это лишь интересная теоретическая дискуссия. Так что же, по-вашему, господин Оракул, я должна делать?

– Поцеловать меня, – сказал филолог Роджер, забыв про Упсалу.

– Вот уж нет. – Она одернула юбку и села к нему боком. Однако современная одежда у женщин исключает целомудрие, и Дженни, переменив позу, лишь привлекла внимание Роджера к своим ногам и еще больше разожгла в нем желание. – Я порядочная замужняя женщина.

– Вы замужняя женщина, и дети ваши спят под чьим-то присмотром, и муж ваш бог знает где, бог знает с кем, а вы сидите на диване перед ярким огнем с мужчиной, достаточно беспринципным и потому жаждущим вас поцеловать.

Она перегнулась и поцеловала его. Огонь пробежал по его жилам, а выпитое вино вдруг взбаламутило кровь.

– Еще, – сказал он, когда она отодвинулась от него.

– Нет. Одно влечет за собой другое.

– А вы не хотите, чтобы это произошло? – с волнением спросил он.

– Кажется, нет.

– А когда вы будете знать точно? – спросил он.

Она забилась в угол дивана, подобрав под себя ноги. Тело совсем как у ребенка, и в то же время перед ним была женщина; с этими широкими скулами и с черными густыми волосами она вполне могла сойти за женщину из племени чероки, о котором говорил Мэдог, и у нее мог быть такой же дикий и неуемный нрав – приди же ко мне, приди!

Она заговорила, устремив взгляд на пылающие угли:

– Если бы я решилась на этот шаг, я бы, очевидно, должна была пройти сейчас с вами в соседнюю комнату или туда, где находится ваша спальня, насладиться любовью, потом встать, одеться, поехать к себе, отвезти домой женщину, которая присматривала за детьми, и, вернувшись, лечь как ни в чем не бывало в супружескую постель. Нет, это слишком мерзко, слишком ужасно! – Она отчаянно замотала головой. – Я не стану этого делать! Подумайте о моем одиночестве… о том, какие мысли станут осаждать меня, когда я лягу в постель – в постель, где мы спим с Джеральдом.

– А Джеральд в Лондоне, возможно, лежит сейчас в постели с какой-нибудь девицей. О чем, по-вашему, он думает?

– Я этому не верю, – сказала она. – По-моему, его не интересуют женщины. Его любовницей стала карьера, и у него нет времени на любовницу во плоти и крови.

– Неужели вам от этого легче?

– Я этого не говорила. Но я не могу лечь с вами в постель. Если вам необходимо удовлетворить свои нужды, пойдите к проститутке.

От такой встряски он даже растерялся.

– Не надо так говорить, – мягко сказал он.

– Почему? Вы же так говорили.

– Нет, Дженни, не говорил. Совокупление ради совокупления меня не интересует.

Она рассмеялась, искренне, по-детски забавляясь создавшейся ситуацией.

– О, да вы профессор!

– Вы только что советовали мне пойти к проститутке. Так вот: даже если бы я знал, где найти проститутку, я бы не пошел к ней, так как не это у меня сейчас на уме. – Произнося эти слова, он с немалым изумлением почувствовал, что говорит правду. – Конечно, я был бы счастлив лечь с вами в постель. Но главным обратом затем, чтобы приблизить вас к себе, чтобы перекинуть прочный мост между нами.

– А ведь моста может и не получиться.

– Да, может, но все же стоит попробовать.

Она встала и покачала головой.

– Я не могу. Извините, не могу. Я часто об этом думала. Я хочу сказать: думала о том, что не уверена в правильности своего выбора, я не чувствую, что приношу счастье Джеральду. Много раз я лежала без сна и представляла себе эту минуту, именно эту. Я хочу сказать: представляла себе, что какой-то мужчина станет домогаться меня. И всякий раз у меня возникало желание бежать.

– Почему? Из любви к Джеральду? Из боязни последствий?

– Ясного представления на этот счет у меня нет. – Она слегка вздрогнула. – Просто так, инстинктивно. Какой-то страх.

– Страх? Чего же вы боялись?

Она медленно произнесла;

– В общем-то, боялась перейти мост. Я знаю, это может показаться глупым. Многие считают секс своего рода физической спазмой, ровным счетом ничего не меняющей, чем-то вроде чиха, с той лишь разницей, что тут два участника. Но я не могу заставить себя так думать. Я боюсь. Для меня это… ну, все равно, как если бы я вздумала поиграть с чем-то очень могучим, с силой, которая может уничтожить меня. Неужели вам это непонятно? – закончила она тоном мольбы.

– Почему же? Я прекрасно вас понимаю.

– Разум подсказывает мне, что ничего не случится. Вовсе не обязательно, чтобы Джеральд узнал, и даже если он узнает, вовсе не обязательно, что ему будет так уж больно. Но тут действует нечто более глубокое, чем разум, нечто более примитивное, и оно говорит мне: если я отдамся другому, с моим браком будет покончено. Я не смогу обманывать Джеральда после объятий другого мужчины. Я не считаю, что это все равно как совместный чих.

– Да перестаньте вы говорить о чихе. Любая женщина относится к сексу так же, как вы, если только она не совершает над собой психологического насилия. В этом корни старой морали, над которой сейчас смеются, но в которой на самом-то деле было много здравого смысла. Если вы зайдете так далеко с другим мужчиной, вы несомненно почувствуете, что вашему браку пришел конец. Но, может быть, вы и должны это почувствовать.

Она покачала головой – не в знак отрицания, а как-то беспомощно.

– Это все равно, как если бы сказать человеку, что он нуждается в хирургической операции.

– Но ведь люди иной раз и нуждаются в ней.

Она смотрела в огонь, но теперь подняла глаза и взглянула на него.

– А какая ваша роль во всем этом? Врача, который рекомендует мне сделать операцию?

– Дженни, вы очень умная, но не загоняйте меня в угол своими определениями. Я нахожу вас необычайно привлекательной, и меня тянет к вам, и мне думается, мы могли бы быть счастливы и, возможно, счастливо прожили бы вместе до конца наших дней.

– Что это – предложение руки и сердца?

– Нет, я не делаю предложений женщинам, с которыми еще не спал.

Она встала.

– В таком случае вы никогда не сделаете предложения мне.

Он помолчал с минуту, потом сказал:

– Хорошо, но никаких обид.

– Конечно, Роджер. – Она улыбнулась, показывая, что действительно не обижается на него. – А теперь мне пора домой.

Он тоже встал. Внезапно комнату наполнило холодное дыхание разочарованности. Тарелки на столе, пустые бокалы из-под вина, огонь, который все еще обнадеживающе мерцал, хотя уже нечего было освещать, – все словно объединилось против него, чтобы ввергнуть его в отчаяние.

– Дженни, не надо так кончать нашу встречу.

Она пожала плечами.

– Вы мне нравитесь, Роджер. Я думаю даже, что мы действительно могли бы сделать друг друга счастливыми, во всяком случае, мне было бы с вами лучше, чем с Джеральдом. Но факт остается фактом: мне уготован Джеральд.

– Ну, так избавьтесь от него.

– Не могу. Не будем перебирать все заново. Каковы бы ни были мои чувства к Джеральду, я не могу оставить Мэри и Робина.

Плечи его поникли.

– Я никогда не думал, что брак может быть таким прочным.

– Но это так, Роджер. Это вещь примитивная. А примитивное всегда очень сильно.

– А если бы вы вышли замуж за меня, наш брак был бы таким же прочным?

– Невероятно прочным, – сказала она.

Он рассмеялся.

– Что ж, это по крайней мере ставит меня на одну доску с Джеральдом.

Дженни отыскала свое пальто.

– Ну, я поехала. Как мило, что вы меня так вкусно накормили.

– Ничего в этом нет милого. Я это делал из своих грязных побуждений.

Она посмотрела ему в глаза, ее рука задержалась на его локте.

– Не надо так говорить, Роджер. Я знаю, что побуждения у вас отнюдь не грязные. Вы просто несчастны, а хотите быть счастливым и готовы потрудиться ради этого, а не просто урвать счастье за счет другого. Я не считаю это грязным побуждением.

– И тем не менее вы не хотите мне помочь.

Она покачала головой.

– Ну что ж, я провожу вас.

На горе гулял холодный ветер. Они не стали задерживаться. Маленькая машина ждала ее, чтобы отвезти назад, в тепло и безопасность, к Мэри и Робину, и женщине, сидевшей с ними.

– Увижу ли я вас еще?

– Надеюсь, – непринужденно бросила она, – если вы еще пробудете какое-то время в наших краях.

– Могу я позвонить вам?

– Номер в телефонной книжке, – сказала она и включила мотор.

Он закрыл за ней дверцу и увидел сквозь стекло, как она на мгновение сняла руку с руля и помахала ею в знак прощания. А через минуту ее уже не было – лишь два красных огонька убегали вниз по склону.

Роджер вернулся назад в квартиру, сдаваемую на лето миссис Пайлон-Джонс, и закрыл за собой зеленую дверь. Она захлопнулась со стуком, который словно ставил точку над всей его жизнью, любовью, надеждой. Ему уже ничего не хотелось – хотелось только лечь в постель и уснуть.

Не подумав о том, что надо вымыть посуду или хотя бы убрать тарелки со стола, он прошел прямо в спальню и начал раздеваться. Холодная, опрятная, безликая постель с издевкой смотрела на него. Не стоит расстраиваться, можно забыться и не думать ни о чем: он так устал от стояния по многу часов подряд в раскачивающемся, тряском автобусе, который словно в бесконечной кадрили то взбирался в гору, то устремлялся вниз, к морю; сон придет скоро – хотя бы в этом Гэрет помог ему.

Очутившись в постели, он только раз повернулся с боку на бок и нырнул в забвение. Забыться, заснуть. Не испытывать голода, не блуждать. Дженни, Марго – снова пройти через детские сны, приносящие удовлетворение… сладострастные губы, тепло… теп…

Где-то рядом кто-то упорно колотил в дверь.

«Это не ко мне, я им не нужен. Я в постели, сплю…»

Стук, стук, стук-стук-стук-стук.

Между той частью дома, где жила миссис Пайлон-Джонс, и той, которую миссис Пайлон-Джонс сдавала на лето, имелась дверь. Обычно ею никто не пользовался: миссис Пайлон-Джонс крепко заперла ее когда-то и спрятала ключ. Со стороны Роджера эта дверь была завешена длинной портьерой, и он вообще забыл о ее существовании. Однако сейчас кто-то, вероятно миссис Пайлон-Джонс, стоял по ту сторону двери и стучал в нее, и стучал.

Роджер приподнялся на локте.

– Да? Кто там?..

– Мистер Фэрнивалл! – Это, конечно, хозяйка; голос у нее был приглушенный и испуганный.

– Да, миссис Джонс? Вам что-нибудь нужно?

Заскрежетал ключ, и она вошла, отбросив портьеру. Из-за ее спины в комнату хлынул свет.

– Одну минуточку, миссис Пай… миссис Джонс, я сейчас зажгу свет. Пройдите ко мне в гостиную, хорошо?

Ее худенькая, напряженно прямая фигурка скользнула по коридору в гостиную. Она сейчас увидит весь беспорядок, остатки уютного ужина на двоих. Что ей вдруг понадобилось? Решила посмотреть, нет ли у него женщины? Он слышал о пуританстве этих шиферных поселков с их хмурыми часовнями. Роджер схватил рубашку, натянул брюки. Ей, что же, захотелось устроить скандал? Жаль, что он не в состоянии ей помочь. «Миссис Пайлон-Джонс, если вы хотите провести проверку моей сексуальной жизни, то я вынужден с прискорбием сообщить вам, что никакой такой жизни у меня нет. Понаблюдайте за мною как следует в течение зимы, и я постараюсь, чтоб вы увидели, как человек издевается над собой. Это все, что мне осталось, – в иных радостях мне отказано жестокой судьбой. Уходи, уходи, смерть. Меня уже убила прекрасная жестокая дева». Но ведь голос-то у хозяйки был испуганный, а не укоризненный. Чего же она испугалась?

Кое-как одевшись, Роджер вышел в гостиную к миссис Пайлон-Джонс. Она включила все источники света и стояла посреди комнаты. Почему-то взгляд его упал на ее руки – она нервно сплетала и расплетала пальцы, и при ярком свете он впервые увидел, какие у нее вспухшие, изуродованные артритом суставы.

– Мистер Фэрнивалл, – сказала она, – ваша гостья уехала?

– Да, – сказал он. – Должно быть, с полчаса назад. А что?

– Потому что я слышу: кто-то там есть снаружи, – сказала она.

Ее страх, который она уже и не пыталась скрыть, придал этой простой фразе особую весомость и какой-то жуткий смысл.

– Кто-то есть снаружи? – резко переспросил Роджер. – Ну а почему, собственно, кто-то не может быть снаружи?

– Да ведь это не то, что кто-то идет по дороге, – сказала она почти шепотом. – Кто-то там стоит.

Страх ее сверкнул, – точно неяркая молния пробежала между ними – и на какое-то мгновение передался Роджеру: это не был страх перед чем-то конкретным, это была боязнь ночи, темной горы, воя ветра.

– Я выйду посмотрю, – сказал он и быстро, не давая себе времени опомниться, направился к зеленой двери и распахнул ее, решительно, громко стукнув задвижкой.

Снаружи было очень темно, и с гор по склону сползал дождь. Глаза Роджера не в состоянии были пронзить гладкую стену темноты, но ухо его уловило шарканье подошвы. Это не был звук шагов – скорее такой звук, как если бы кто-то осторожно спускался по каменной стене.

– Есть кто там? – крикнул Роджер. Голос его был тотчас поглощен накрывшим окрестность дождем. – Кто тут бродит?

Он подождал ответа, хотя его явно не было смысла ждать, затем вернулся в дом. Миссис Пайлон-Джонс, слишком взвинченная, чтобы оставаться в одиночестве, вышла следом за ним в коридор и стояла позади, пока он кричал в темноту. И теперь, повернувшись, он очутился лицом к лицу с ней.

– Ну вот, – начал он, – вроде бы никого…

– А ноги-то ноги! – пронзительно взвизгнула вдруг она.

Он посмотрел вниз. Сначала он ничего не обнаружил: на ногах у него были, как обычно, шлепанцы; потом он вдруг увидел свой след – ярко-малиновый. Он поднял одну ногу, потом другую. Подошвы его шлепанцев были выпачканы густой ярко-малиновой жидкостью.

Миссис Пайлон-Джонс прислонилась к стене.

– Что это? – прошептала она; глаза ее стали круглыми от страха.

– Ну, во всяком случае, не кровь, – резко произнес Роджер. – Кровь не бывает такого цвета. Эта штука пахнет, как… – Он снял шлепанец и понюхал подошву. – Так я и думал. Краска.

– Краска? – повторила она, и вместо страха в голосе ее прозвучало возмущение. – Но у меня нигде нет жидкой краски…

– Не было, – сказал Роджер. – А сейчас, по-моему, есть.

Он вернулся к двери и снова распахнул ее. На этот раз, поскольку он не вглядывался в темноту, а смотрел только на дверь, он увидел всю мерзость. Кто-то выплеснул на дверь большую банку малиновой краски, и она стекла вниз, образовав на белой ступеньке липкую лужу.

Он отступил, чтобы миссис Пайлон-Джонс могла полюбоваться сама.

– Вот это вы и слышали, – сказал он. – Кто-то явился сюда и выплеснул банку краски на дверь – возможно, даже не один человек, а несколько.

Тут он вспомнил, что слышал шарканье, и в голове его промелькнула догадка. Он быстро вышел во двор и замер, напрягая слух. Откуда-то далеко снизу, с прибрежного шоссе, до него донеслось приглушенное урчанье мотоцикла. Он это отчетливо слышал – даже дождь не мог заглушить стрекота.

– Эти типы, кто бы там они ни были, приезжали на мотоцикле, – сказал он, вернувшись в дом. – Они, видно, оставляли его под горой, пока орудовали тут. Мне показалось, что я слышал, как кто-то шаркнул ногой по земле – такой звук бывает обычно, когда заводят мотоцикл.

Миссис Джонс быстро-быстро сплетала и расплетала пальцы. Волнение глядело из ее глаз и читалось в каждой линии ее тела, в морщинах лица.

– Представить себе не могу, кто бы мог это сделать. Я всегда держалась в стороне и со всеми ладила, не правда ли? Никаких врагов у меня нет. Ни одна живая душа не желает мне зла – я, во всяком случае, таких не знаю. Значит, все дело в вас.

– Что значит – все дело во мне? У меня тоже нет врагов.

– Вот этого-то вы и не знаете. Вы у нас пришлый. А люди ведь всякие бывают. Мне никто ничего плохого не сделает. Я живу здесь уже тридцать лет со всеми в мире, не так ли?

– Но послушайте, миссис Джонс. Давайте выпьем чаю и…

– Никому бы в голову не пришло швырять краской в мою дверь и портить ее. Да и кто теперь платить за это будет?

Роджер взял старушку под руку и повел, а вернее, потащил ее дрожащее сухонькое тельце в гостиную.

– Я сейчас разожгу огонь, – сказал он, нагибаясь над ведерком с углем, – а потом выпьем чаю, я мигом приготовлю его в моей славной маленькой кухоньке, и все снова станет на свои места. Это, конечно, пренеприятная история, но она ровным счетом ничего не означает. – Он подбросил два куска угля в очаг и осторожно разбил их, чтобы быстрее разгорелось пламя.

Миссис Пайлон-Джонс села там, где сидела Дженни, и уставилась на огонь – совсем как Дженни – и снова принялась говорить о своих страхах.

– Просто понять не могу, кто бы мог это сделать, ведь я никому даже слова худого не сказала.

Роджер предоставил ей ворчать. Он больше не пытался взывать к ее здравому смыслу, пока не налил две чашки и одну из них, полную крепкого ароматного чая, не вручил ее худеньким узловатым ручкам.

– Ну вот, миссис Джонс, выпейте и выслушайте меня. Нас с вами затронул лишь крошечный всплеск той бури, которая бушует во всем мире. Преступления, хулиганство – все это явления, в которых находит себе выход нерастраченная энергия молодежи. Я нисколько не сомневаюсь, что, если бы нам удалось захватить этих ребят, – а я уверен, что это молодые ребята, – мы бы обнаружили, что это типичные смутьяны, из тех, что ходят в высоких сапогах и в кожаных куртках, скорее всего прыщеватые, с низкими лбами. Из тех, что орудуют в глухих переулках и уже помечены клеймом неудавшейся жизни. Нетрудно понять, какое в них накапливается ожесточение, и выход они видят один – выместить свою досаду на ком-то еще. Ну, на своих дружках выместить ее они не могут, а конкурирующая банда – дай только повод – мигом нанесет ответный удар, поэтому они ищут беззащитных людей на стороне. Людей, которые не имеют к ним никакого отношения. Таких, к примеру, как я.

– Все равно я не понимаю, зачем им понадобилось швырять краской в мою…

– Естественно, что не понимаете. Вам это кажется бессмысленным и чудовищным. Я отношусь к этому так же. И в то же время я рад, что они не надумали учинить более жестокую расправу. То, что они измазали дверь, будет стоить мне известной суммы, однако в больницу я все же не попал. Я так и вижу, как им приходит в голову счастливая мысль и как они ликуют в предвкушении забавы. «Пошли, ребята, заберемся на склад, стянем банку краски побольше и как-нибудь ночью выплеснем ее ему на дверь; пусть поломает голову, кто это сделал».

Она смотрела на него, прищурясь, поверх края чашки.

– Значит, вы знаете, кто это был?

– Нет, конечно, не знаю.

– Но вы же знаете про них все.

– Я просто догадываюсь. Додумываю с помощью воображения, как все произошло.

– Значит, вы это навоображали, – горестно заметила миссис Пайлон-Джонс. – А я-то думала, что вы знаете. И про то, кто они, и что на них было надето, и чем они занимаются, и как они на склад за краской пошли, я-то думала, что вы по меньшей мере знаете, где они работают.

– Видите ли, миссис Джонс, я настолько ничего не знаю, что эту краску могли швырнуть даже эльфы.

– Нет у нас тут таких. Никаких цветных нет ближе Бангора.

– Понимаете, я, так же как и вы, не имею представления, кто швырнул краску, но обычно такие глупые вредные штуки выкидывают люди того сорта, что я описал.

В самом деле! – произнес тоненький голосок внутри него. – Как утешительно!

– За сегодняшний вечер, – продолжал Роджер, – между Стокгольмом и Сан-Франциско было, наверно, несколько тысяч происшествий подобного рода. Наш случай – один из множества. Как я уже сказал, крошечный всплеск бури.

Ну, значит, все в порядке, – произнес голосок. – Это беда системы.

– Послушайте, я ведь работал в университете, – не отступался Роджер, стремясь убедить не желавшую ему верить миссис Пайлон-Джонс. – Я привык к молодежи. И я видел немало таких инцидентов.

Разве тебе когда-нибудь обливали краской дверь? «Заткнись ты», – сказал Роджер голосу.

– Выпейте еще чаю, – сказал он, обращаясь к миссис Пайлон-Джонс.

– Я еще подумала, что это ваша гостья, – не правда ли? – когда услышала, что кто-то там ходит, – продолжала размышлять вслух миссис Пайлон-Джонс. Она метнула на Роджера укоризненный взгляд, словно он безнадежно все запутал, принимая кого-то у себя.

– Выпейте еще чаю, – повторил Роджер, вставая.

– Надо бы вызвать полицию, – сказала миссис Пайлон-Джонс.

– Полицию? А где тут…

– В Карвенае. Там кто-нибудь дежурит, надо только позвонить.

Роджер знал, что ближайший телефон в полумиле от них, у почтового отделения; там есть автомат на улице.

– Не хотите же вы…

– Про такое надо непременно сообщить.

– Послушайте, мне завтра утром рано вставать: у меня рейс в восемь пятнадцать. Я сообщу в полицию, как только приедем в Карвенай. Они все равно сейчас никого сюда не пошлют.

– Отчего же? Могут и послать, – сказала миссис Пайлон-Джонс робко, но упрямо.