Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Дождь прекратился, но было по-прежнему сыро и холодно. До отеля пять минут ходу. Принять ванну, переодеться, выпить чего-нибудь в баре, прежде чем они закроются? Вежливо кивнуть Беверли поверх края рюмки, если она окажется там? В известном смысле это было соблазнительно, но довольно скучно. Настоящая жизнь не в этом. Пойди Беверли навстречу его желаниям, это была бы настоящая жизнь, но отказав ему, она перестала для него существовать – все равно как кукла, вырезанная из бумаги. Да и вообще этот отель, с его мещанским комфортом, с его претенциозной скверной кухней, с его суматохой и всеми прочими атрибутами был до ужаса тривиален. А вот Гэрет и его автобус – здесь была настоящая жизнь, здесь таилась трагедия.

Гэрет выключил в автобусе свет и теперь не спеша шел через площадь; он приостановился было, чтобы пропустить жалкую ленточку машин, и снова двинулся дальше в направлении узкой улочки, которая исчезала в тени, отбрасываемой средневековой городской стеной. Роджер последовал за ним – так же автоматически, как он вскочил со стула в трактире. Противиться он не мог – жизнь звала. Лавируя между машинами, он пересек площадь и быстро зашагал по расплывающимся пятнам света, которые ложились от освещенных окон магазинов на мокрый тротуар. Свернув в боковую улочку, он заметил, что Гэрет, шагавший ярдах в восьмидесяти впереди, нырнул в пивную. Роджер в свою очередь подошел к двери и остановился в нерешительности. Ему не хотелось, чтобы Гэрет заметил его. Вместе с тем что-то неудержимо влекло его туда, и он уже не мог отступить: надо хотя бы войти. И все же он медлил, не в силах заставить себя открыть дверь и последовать за Гэретом внутрь. А ведь проблема решалась очень просто. Во всех пивных есть по крайней мере два отделения. Гэрет наверняка пошел в бар, а Роджер мог зайти в салун и оттуда незаметно время от времени наблюдать за Гэретом. Зачем? Ясного представления об этом у него не было. Посмотреть, станет ли Гэрет жаловаться в кругу дружков, повторяя угрозы в адрес неведомого противника, или же будет сидеть в одиночестве и думать свою горькую думу? Словом, по каким-то неведомым причинам Роджер решил пошпионить за Гэретом.

Роджер вошел в салун. В нем царила зеленая тоска. Возможно, Гэрет и выбрал это заведение потому, что оно такое унылое – это соответствовало его мрачному настроению. В спертом воздухе, голубоватом от табачного дыма, слабо, но упорно пахло карболкой. Стены украшали – если тут допустимо такое слово – прошлогодние рекламы напитков и сигарет. Стойка была обита пластиком, покрытые дешевым лаком стулья прилипали к рукам. Но заведение обладало одним преимуществом. Стойка перегораживала помещение пополам, и хозяин обслуживал посетителей салуна через широкое окно. Окно это, естественно, способствовало наблюдению. Роджер устроился так, чтобы видеть Гэрета, – тот только что взял себе кружку пива и уселся с ней. Гэрет был один. Он смотрел прямо перед собой, как в трактире мистера Пэрри. Его редкие рыжеватые волосы поблескивали в электрическом свете, и голова, зажатая между могучими плечами, казалась похожей на голову безрогого быка. Минотавр, лишенный лабиринта и представший перед Тезеем в тупике.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Роджер заплатил за пиво и сел так, чтобы Гэрет не мог его увидеть, если ему вздумается кинуть взгляд в окно за стойкой. Он опасался Гэрета, но в то же время Гэрет вызывал в нем и другие чувства. Какие именно? Он потягивал пиво и размышлял. Удивление. Жалость. Не ту жалость, какую чувствуешь к маленькому загнанному существу, которое хочется оберечь, а трагическую жалость, какая возникает в душе, когда видишь могучего противника, не выдержавшего титанической борьбы. Роджер вынужден был признать, что эти чувства наслаивались на чистое любопытство. Ему хотелось знать, какая цепь событий завела Гэрета в этот тупик. Угроза, которая вырвалась у горбуна в трактире у подножия горы, не была пустым словоблудием. Что-то (или кто-то) довело его до отчаяния; это читалось на его лице – в затравленном взгляде глаз, смотревших из глубоких глазниц, в тонкой прямой линии рта под нависшим носом.

Подойдя к стойке, чтобы взять новую порцию пива, Роджер осторожно заглянул в окно. Гэрет продолжал сидеть, неподвижный, как скала. Вокруг него какие-то люди в шапках тихо беседовали за кружками пива. Посетители почти все были уже в годах. Если карвенайская молодежь и посещала бары, то, во всяком случае, не этот.

Здесь царила прочно утвердившаяся меланхолия, которую, казалось, никогда не нарушит ни веселье, ни подлинное горе. Гэрет сидел среди этих тихих людей, не как чужой, а как человек, которому все здесь слишком хорошо знакомо – и само заведение и его посетители, – настолько знакомо, что внимание его не задерживается ни на чем. Ему явно нечего было сказать окружающим, да и они, видимо, не собирались общаться с ним. Он всецело ушел в себя, погрузившись в какие-то свои проблемы, и вдруг Роджера захлестнуло чувство вины. Ему стало ясно: отчаяние Гэрета как-то связано с пропажей автобуса.

Вот она, голая истина. Он, Роджер Фэрнивалл, причинил моральный ущерб Гэрету. Мрачное бесшабашное настроение – результат провала его домогательств, – которое толкнуло его под влиянием минуты на этот по-истине анархический поступок, послужило причиной того, что он нанес Гэрету последний удар, грозивший положить беднягу на обе лопатки. Что же теперь делать? Оставалось только одно. Еще немного выпить, набраться духу, а потом подойти к Гэрету и признаться, что это он набедокурил с автобусом.

Роджер внутренне противился такому решению и в то же время сознавал, что, сколько ни противься, иного выхода нет. Он не был трусом и понимал: если ему хочется жить в мире со своей совестью все то время, какое отведено ему на земле, он не может сейчас струсить. Придется, конечно, взбодрить себя – что ж, это в его возможностях. Он подошел к стойке, уже не заботясь о том, заметит его Гэрет или нет, заказал большую порцию коньяку, выпил, а потом взял еще бутылку пива. Вот это было зря. Он и так порядком хватил. Но пиво уже бежало в его желудок, когда он осознал свою ошибку. А черт, теперь он пьян. Опустившись на стул, он уставился в пол и принялся тщательно изучать его; да, этот чертов пол скользил под уклон, как вода из трюма по палубе корабля. Что ж, теперь уже ничего не поделаешь. Если Гэрет не поверит его рассказу, приняв это за пьяную болтовню, он перескажет все с такими подробностями, что тот вынужден будет поверить. Главное, чтобы Гэрет не обманывался на этот счет.

Решительно шагая по вздымавшемуся волнами полу, Роджер направился к двери и вышел во двор в уборную. Облегчившись, он глубоко перевел дух и постарался сосредоточить свое внимание на каком-то одном предмете – без особого успеха. И все же ему стало немного легче. Тогда со всей стремительностью, на какую он только был способен, он двинулся ко входу в бар. Все очень просто: вот он сейчас войдет, сядет рядом с Гэретом и в нескольких словах во всем признается. Он скажет: «Это я угнал твой автобус, а совсем не тот человек, которого ты хочешь убить. На этот раз ничего зловещего не произошло, просто…» Обдумывая свои слова, Роджер взялся за ручку двери. Но не успел он ее повернуть, как дверь распахнулась: перед ним стоял Гэрет, заполняя дверной проем своим уродливым телом могучего быка на тощих ногах.

Роджер застыл, вдруг очутившись лицом к лицу с Гэретом. А тот, по-прежнему, как и в автобусе, не обращая на него внимания, автоматически отступил в сторону и только скользнул по лицу Роджера невидящим взглядом. Это ужасно, надо что-то предпринять… О господи, но ведь он пьян, совсем пьян! Роджер положил руку на рукав Гэрета. Крупная голова резко повернулась к нему.

– Минуточку… не могу ли я…

Гэрет снял со своего рукава руку Роджера – мягко, но решительно и недвусмысленно. Роджер почувствовал, как его захлестывает безысходное, поистине метафизическое отчаяние. Да что же, он не существует, что ли? Неужели он никому и ни при каких обстоятельствах не нужен? Вот так же Беверли проскочила мимо него на мотороллере. Нет, нельзя допустить, чтобы тебя выбросили из жизни, нельзя до времени превращаться в призрак, надо, черт побери, заставить считаться с собой, он же человек, он еще не умер, как Джеффри, хоть он и пьян, да и что, собственно, такого в том, что он пьян?.. Он пошатнулся и ухватился рукой за стену. Тем временем Гэрет, даже не обернувшись, уже сделал несколько шагов по тротуару. Роджер нагнал его и загородил ему дорогу.

– Я хочу… мне надо поговорить с вами.

– Ну так говори, – сказал Гэрет.

– Насчет вашего автобуса. Вы не обнаружили его на месте. Там, на горе. Верно?

Гэрет откинул голову и посмотрел Роджеру прямо в глаза. В глаза ли? Нет, сквозь них. В глубину мозга.

– Ну и что же?

– Это я угнал его.

Гэрет поднял могучую руку и, схватив Роджера за ворот пиджака, притянул к себе.

– Сколько он тебе дал?

– Вы не поняли, никто ничего мне не…

– Меня вокруг пальца, мистер, не обведешь. Это Дик Шарп поставил тебя на дело.

– Ничего подобного. Не знаю я никакого Дика Шарпа, да если бы и знал…

Еще не докончив фразы, Роджер вдруг увидел, что Гэрет сейчас ударит его. Он увидел это так же ясно, как если бы сидел в кино и смотрел фильм, снятый замедленной съемкой. Только он сам был участником фильма и тоже не мог двигаться быстрее. Продолжая держать Роджера левой рукой за ворот пиджака, Гэрет правой рукой нанес ему сокрушительный удар в солнечное сплетение. Роджер уткнулся головой себе в колени. Глаза ему застлал красный туман; живот от боли свело в комок, ему казалось, что он сейчас задохнется. Откуда-то издалека до него донесся голос Гэрета, говоривший что-то еще насчет Дика Шарпа, но не все ли теперь равно, о чем он говорил? Для Роджера весь мир сводился сейчас к невозможности вздохнуть и к боли. Может, у него уже остановилось сердце? Может, он умирает? К голосу Гэрета присоединился чей-то другой. Роджер слышал, как над его головой два человека обменивались какими-то бессмысленными звуками. Не все ли равно, о чем они говорят? Потом он почувствовал руку на своем плече. Ему хотелось стать маленьким-маленьким, уползти в себя, зарыться глубоко в землю, пока Гэрет не ударил его еще раз. Но удара не последовало. Рука медленно помогала ему подняться.

– Вы тоже пойдете с нами, – произнес чей-то новый голос. Красный туман постепенно рассеялся: перед ним стоял полицейский. – Вы тоже пойдете с нами в участок, – говорил полицейский, обращаясь к нему.

Гэрет тихо стоял рядом, глубоко запавшие глаза его скрывала тень.

– Я видел, как он на вас напал. Мы запишем ваши показания.

Роджер медленно поднес руку к животу. Было невероятно больно, но теперь он уже чувствовал, что это пройдет и он скоро сможет выпрямиться. Мышцы живота, решил он, во всяком случае, не разорваны.

– Я не собираюсь делать никаких заявлений, – сказал он.

– Я вас не спрашиваю, собираетесь вы или не собираетесь, – сказал констебль. – А ну пошли. Ты, Гэрет Джонс, тоже двигай, если не хочешь, чтоб я надел на тебя наручники.

– Мне же в десять часов надо ехать наверх, в горы, – сказал Гэрет.

– Никуда ты в десять часов не поедешь, – заявил констебль. – В камеру – вот куда ты поедешь и просидишь до утра.

– Тут какая-то ошибка, констебль, – сказал вдруг Роджер. – Нам нет нужды идти в участок. – Он вдруг совершенно протрезвел. – Он не нападал на меня.

– Не нападал? Да я сам видел, как он саданул тебя в живот. Я тебя тоже запру за сопротивление закону, если ты…

– Послушайте, констебль, я отказываюсь выдвигать против него обвинение. Если вы приведете меня в суд и заявите, что Гэр… что мистер Джонс напал на меня, я буду это отрицать и суд не примет дело к рассмотрению.

– Нет, примет. Мои показания тоже кое-что значат. Ты пьян, и проверка подтвердит это.

– Проверку дыхания устраивают только автомобилистам. А я пешеход.

– Видать, книжки по закону читал? Пошли, нет у меня времени с тобой канителиться.

Теряя терпение, констебль уже готов был схватить его и силой потащить за собой.

– Мы с мистером Джонсом шутили, – поспешно произнес Роджер, – и он меня по-дружески двинул под ребро. Это вы и видели.

– Если это значит по-дружески двинуть под ребро, – сказал полисмен, – интересно, что же тогда вы называете ударом под ложечку? – Он повернулся и некоторое время в упор смотрел на Гэрета, который отнюдь не производил впечатления человека, способного шутки ради занять с кем-либо потасовку. – Так, значит, вы шутили, а? Вы что дурачка-то из меня делаете?

– Послушайте, констебль, – мягко сказал Роджер. – Ну, почему бы нам не забыть этот незначительный эпизод? Очень хорошо, что вы такой бдительный и так живо откликаетесь на непорядок, но света здесь маловато и глаза кого угодно могут подвести.

– От тебя так разит, – холодно, с явным отвращением произнес полисмен, – что скорее тебя глаза могут подвести, чем меня при самом слабом свете. Ступай-ка да проспись как следует.

Он отошел, еще с минуту посмотрел на обоих и величественно зашагал прочь. Даже спина его выражала неодобрение. Должно быть, он служил в полиции не больше двух лет.

Все это время Гэрет тихо стоял рядом, застыв в неподвижности, более выразительной – Роджер уже успел подметить эту его особенность, – чем любое движение. За ним высилась городская стена XII века – еще одно каменное изваяние. Наконец Гэрет повернул голову и посмотрел прямо в глаза Роджеру, и в слабом свете, падавшем из окон, Роджеру показалось, что лицо его слегка смягчилось, стало меньше похоже на гранитную маску.

– Ну? – спросил Гэрет.

– Что, ну?

– Похоже, вы должны сказать мне, мистер, что это значит. – И при этих словах где-то в недрах груди Гэрета заклокотал смех. Звука не было. Но рот его широко раскрылся, все тело сотряслось и снова застыло в торжественной неподвижности. Он мотнул головой, показывая Роджеру, чтобы тот следовал за ним, и они вместе направились к площади.

Гэрет молчал, пока они не дошли до автобуса. Тут он распахнул дверь и сказал:

– Теперь мы можем поговорить.

Они вошли, он захлопнул дверь и опустился на одно из передних сидений лицом к Роджеру. Освещения он не включил: им достаточно хорошо было видно друг друга в проносившемся мимо свете фар и серебристом сиянии луны.

Гэрет тотчас начал допрос:

– Так вы по-прежнему утверждаете, что не знаете Дика Шарпа?

– В жизни о нем не слыхал.

– Обычно, – тихо произнес горбун, глядя из окна на площадь, – когда что-то происходит с моим автобусом, это всегда дело рук Дика Шарпа.

– Я сейчас расскажу, что у меня получилось с вашим автобусом. Я спускался с гор под проливным дождем. Я там был с одной особой, которая… повела себя довольно подло и в довершение всего укатила, забрав мой плащ, а меня бросила там наверху. Мне пришлось идти пешком, и когда я добрался до этого поселка – не знаю даже, как он называется…

– Лланкрвис.

– … значит, до Лланкрвиса, я был уже изрядно зол на всех и вся. Не преувеличивая, скажу: я был просто в ярости и плевать хотел на права и чувства других людей. Я увидел автобус и залез в него, чтобы укрыться от дождя и немножко отдохнуть. И тут мне пришло в голову, что я могу спуститься на нем с горы и проехать хотя бы эту часть пути. Недолго думая, я отпустил ручной тормоз – передача не была включена – и покатил вниз.

Гэрет взвесил услышанное.

– Вы когда-нибудь водили автобус?

– Нет.

– Счастье, что не сшибли никого.

– Я включил фары. И потом я, конечно, сумел бы затормозить.

Снова плечи Гэрета задрожали от внезапного взрыва утробного смеха, и снова он так же быстро овладел собой и застыл в неподвижности.

– Значит, вы вообразили, что можете водить автобус?

Роджер широко осклабился:

– Если бы работал мотор, тогда, право, не знаю.

– Ну тогда было бы совсем просто, – вдруг оживился Гэрет. – Машина у меня слушается руля, как самая смирная лошадка повода. Вести ее так, как вы, куда тяжелее.

– А кто такой этот Дик Шарп? – неожиданно спросил Роджер.

Гэрет молчал и неотрывно смотрел на двухэтажный автобус, который медленно отъехал от стоянки и покатил через площадь.

– Мне очень жаль, что я угнал ваш автобус, – сказал Роджер. – Ведь само по себе это ничего бы не значило, правда? И стало значить только потому, что вы подумали, будто это Дик Шарп, так?

Гэрет внимательно посмотрел на него.

– Вы приехали сюда в отпуск?

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Держитесь подальше от наших дел, и мы не будем вмешиваться в ваши. Раз вы не знаете Дика Шарпа, то и не знайте его, и тогда ваш отпуск не будет испорчен. Вы ведь так думаете, верно?

– Я думаю, что странный вы человек, мистер.

– Странный или нет, но вы, черт побери, твердо решили не говорить мне, кто такой Дик Шарп.

Гэрет внезапно встал и направился к шоферскому месту. Он включил внутренний свет. Теперь автобус снова превратился в освещенный прямоугольник, каким он был, когда Роджер ехал в нем с горы.

– Без десяти десять, – сказал Гэрет. – В десять я еду назад в Лланкрвис. Скоро начнут подходить пассажиры.

Роджер молчал.

– Дик Шарп, – сказал Гэрет, – возглавляет тут у нас две фирмы. Одна занимается перевозками, другая – строительными материалами. Года два назад он решил прибрать к рукам и автобусы. Шоссе здесь обслуживаются компанией «Дженерал», а вот местные дороги, сообщение между поселками, расположенными на склоне горы и внизу, в основном находятся в руках мелких хозяев, у которых два-три автобуса или даже один, как у меня.

К двери автобуса, задыхаясь, подошла дородная старуха; с ней была молодая женщина, возможно, дочь или племянница. Они открыли дверь, остановились, и между ними начался последний за этот вечер обмен новостями. Протяжная звонкая валлийская речь ворвалась в ярко освещенную тишину автобуса, где сидели Роджер и Гэрет.

– С автобусами у Дика Шарпа дело пошло не очень хорошо, – спокойно продолжал Гэрет. – Он от своей затеи не отказался, но считает, что слишком это хлопотно. Он с радостью продал бы их компании «Дженерал», да только те не желают покупать, пока он не приберет к рукам все местные линии. Они заинтересованы купить лишь все скопом – всю автобусную службу по эту сторону Пулхелы.

Двое худощавых мужчин обошли старуху и влезли в автобус. Тихо переговариваясь, они заняли самые задние места.

– Дик Шарп – человек богатый, – продолжал Гэрет. – Начинал он с ничего. Я ходил вместе с ним в сельскую школу в Лланкрвисе. Есть у него голова на плечах, и неплохая, вот что! Он никому не говорит, сколько у него в мошне, особенно сборщику налогов, но денег там немало. Все владельцы автобусов – один за другим – продали ему свое дело. Кто рад был продать, кому было все равно, но двое или трое продавать не хотели. Да только оказалось, что игра не стоит свеч. Уж больно трудно, когда против тебя Дик Шарп.

– Вот оно что, – сказал Роджер.

Гэрет вставил ключ в зажигание и включил мотор. Свет на секунду потускнел и затем вспыхнул еще ярче; автобус начало потряхивать. Женщины затрещали быстрее, чтобы успеть выговориться.

– А я не продам, – сказал горбун, глядя сквозь ветровое стекло прямо перед собой. – Я один остался, но я не продам.

Еще несколько пассажиров вошло в автобус. Толстуха раз-другой поцеловала свою племянницу или дочь, которую она называла «ласочка», и наконец медленно взобралась по ступенькам. Теперь Роджеру стало ясно, что происходит с Гэретом. Он получил ответ на свой вопрос, пора было вылезать из автобуса и выходить из этой истории и из жизни Гэрета.

– Пойду соберу плату, – сказал Гэрет.

Он взял кожаную сумку, лежавшую рядом с ним на сиденье, и перекинул ее через плечо. Затем медленно пошел по автобусу, спрашивая у пассажиров, куда они едут, и собирал плату. Роджер смотрел на Гэрета, и вдруг у него возникло нелепое желание подойти и предложить собрать деньги, пока тот поведет автобус. Впрочем, такое ли уж это было нелепое желание? Ну, во всяком случае, нелогичное. Где-то в глубине души Роджер чувствовал потребность помочь Гэрету, поддержать его в борьбе против Дика Шарпа. Разве Гэрет сумеет выстоять без помощи? Роджеру вспомнились слова миссис Аркрайт; «Если Гэрет не может обслуживать пассажиров, пусть уступит место другим». У Дика Шарпа наверняка найдется способ сделать так, чтобы Гэрет не мог больше обслуживать пассажиров.

Гэрет уже шел обратно по проходу, позвякивая мелочью в сумке. Он остановился возле того места, где сидел Роджер, и почти дружелюбно взглянул на него. Он был похож на большую хищную птицу, закаленную в вечной борьбе, и улыбка не получалась на его не привыкшем улыбаться лице.

– С вас брать за проезд не стану, – сказал он. – Автобус идет в Лланкрвис, но обратного рейса не будет. А вам едва ли захочется снова торчать на горе.

– Да, второй раз за один вечер это будет, пожалуй, уж слишком, – согласился Роджер.

Гэрет кивнул и направился к своему месту. Пора было уходить, пора было распрощаться с этим удивительным приключением. Роджер нехотя встал. Ярко освещенный, полный оживленной болтовни автобус казался маленьким островком жизни. За его стенами была темная площадь, где гулял ветер; за ней мавзолей отеля «Палас» и номер, где его никто не ждет.

Гэрет оглянулся и вопросительно посмотрел на Роджера, как бы спрашивая, не надумал ли он все-таки поехать. Роджер улыбнулся, покачал головой и сошел на мостовую. Автобус вздрогнул, двинулся с места и, с грохотом прокатив по булыжнику площади, не спеша поехал по одной из улиц. Роджер стоял и смотрел ему вслед. Автобус уже давно исчез за углом, а он все еще стоял и смотрел, пока холодный порыв ветра не вернул его к собственным заботам. Ему было холодно, он еще не обсох, живот у него болел, а во рту чувствовался неприятный привкус. Он поглядел вверх: статуя местного деятеля самоуверенно смотрела куда-то поверх его головы, как бы показывая всему миру, что надо игнорировать существование Роджера.

Рюкзак Роджер оставил в той паршивенькой пивной. Что ж, пусть там и валяется. Он купит себе новый, с которым не будет связано неприятных воспоминаний. И Роджер медленно двинулся в сторону отеля «Палас». По пути он вдруг вспомнил, что ни разу за время их беседы Гэрет не выразил сожаления, что двинул его в живот.

На следующее утро, чувствуя непонятный прилив энергии, Роджер рано встал и, быстро позавтракав, пристроился в одной из гостиных отеля с учебником доктора Конроя «Первые шаги в грамматике валлийского языка». Он работал быстро и с толком в течение трех часов, потом мозг его сам собой вдруг отключился, требуя отдыха и отказываясь что-либо воспринимать. Ну что ж, все-таки он успел проштудировать спряжения четырех глаголов во всех временах, узнал, что в валлийском языке есть семь способов образования множественного числа, а также уразумел, как происходят перегласовки (мягкая, гортанная и с придыханием).

А теперь нужна небольшая прогулка – это обогатит кислородом его кровь и подготовит мозг к дальнейшему постижению наук. Роджер подошел к лифту и нажал кнопку своего этажа с тем, чтобы оставить в номере доктора Конроя и взять плащ, но уже поднимаясь в лифте, вдруг вспомнил, что в последний раз видел свой плащ на плечах Беверли. О господи! Он же совсем забыл об этой девчонке. Как это могло случиться? Всего восемнадцать часов тому назад она была средоточием бурных страстей. И вот вдруг прошло целое утро, а он даже и не вспомнил о ее существовании. Роджер отпер дверь и положил доктора Конроя на туалетный столик; все это время он подсознательно пытался найти объяснение своей забывчивости, но так и не нашел. Разве что – эта мысль, еще не вполне осознанная, сама собой выплыла из тумана – весь эпизод с Беверли был надуманным, основанным на фантазии, а с тех пор он соприкоснулся с настоящей жизнью; настоящее же всегда вытесняет ненастоящее, и Гэрет и его судьба заставили его забыть об этой мелочной возне с расставлением сетей, на которую толкнула его жажда обладания. Эта жажда обладания все еще была реальной (со вздохом подумал он), но длинноногая кукла, вместе с которой он собирался утолить эту жажду, ускользнула из его жизни.

С другой стороны, ему бы очень хотелось получить назад свой плащ.

Правда, погода сейчас была хорошая и можно было погулять и без плаща. Выйдя из вращающейся двери отеля на улицу, Роджер от первого же глотка соленого воздуха почувствовал прилив бодрости и легкость во всем теле. Он шел, он дышал, он любовался игрой солнечного света на доблестных старых башнях замка, он одобрительно смотрел на маленькие пароходики, оседлавшие волны, и на чаек, оседлавших ветер. Когда до слуха его долетало несколько слов по-валлийски, произнесенных на пороге какой-нибудь лавчонки или в каком-нибудь закоулке, он замедлял шаг и прислушивался, и ему казалось, что он начинает улавливать структуру и природу языка. Пройдет еще несколько часов, в мозгу его что-то таинственно щелкнет, и он вдруг обнаружит, что барьера, стоявшего на пути к восприятию чужого языка, уже нет. Вперед! Радость познания нового языка, чувство профессиональной сноровки преисполнили его сознания собственной силы и полезности, чего-то близкого к тому состоянию восторженности, которое порождали в нем солнце и чистый воздух. Прогулка освежила Роджера. Теперь он снова готов был сесть за работу, только не стоило, пожалуй, так напрягаться. Взгляд его скользнул по витрине книжного магазина. Правильно! Надо купить газету на валлийском языке и за кружкой пива попытаться расширить свое представление о перегласовках и, где удастся, разгадать смысл слов. Великолепная мысль! Опытный, деловой Роджер, мудрый интеллектуал Роджер умеет ворочать мозгами.

В магазине он неожиданно обнаружил настоящее сокровище: оказывается, местная газета выходила и на валлийском языке. Роджер, радуясь как ребенок, уволок ее с собой. Он толкнул дверь первой попавшейся пивной, даже не взглянув, чего стоит это заведение: глаза его уже впились в первую страницу газеты, выискивая знакомые слова.

С рассеянным (внешне) видом, предпринимая титанические (внутренне) усилия, Роджер взял кружку пива и пошел с ней в уголок. Некоторое время он сидел и потягивал пиво, погруженный в свое занятие. Но по мере того как помещение заполнялось клиентами, пришедшими выпить в обеденный перерыв, ему было все труднее сосредоточиться. В ушах его звучали взрывы смеха; волны валлийского языка захлестывали его; едва он начинал что-то понимать, как смысл тут же ускользал от него, дразня, совсем как Беверли; он уже почти понимал, но информации было столько, что он не в состоянии был ее переварить. Наконец, привлеченный шумом, он оторвался от газеты и посмотрел вокруг. Шум исходил от группы, стоявшей возле стойки. Особенно шумели двое: один – в шерстяной вязаной шапочке, худой, подвижный, с живыми чертами лица – говорил, не закрывая рта, и все время вертел головой; другой – приземистый, лысый, с редкими зубами – почти непрерывно хохотал, лишь время от времени вставляя словечко хриплым и в то же время довольно высоким голосом. Роджер смотрел на них как зачарованный: это было, пожалуй, не хуже газеты. Человек в шерстяной шапочке рассказывал какую-то историю, со множеством ужимок и жестов изображая по очереди каждое действующее лицо. Его коренастый лысый приятель подыгрывал ему, усиленно кивая и смеясь в соответствующих местах и как бы давая этим понять, что сам присутствовал при событии. Вокруг этой пары образовалось кольцо внимательных лиц – с одних не сбегала улыбка, другие хмурились, а затем тоже расплывались в улыбке, и взрывы смеха следовали за каждой новой небылицей. Хозяин, стоявший опершись локтями о бар, представлял собой фигуру, не менее достойную изучения. На лице его отражались все эмоции, которые рождал в нем рассказ – возмущение, сочувствие, восторг, безудержная веселость, – и всякий раз он так гримасничал, точно ему за это платили. Одно выражение сменялось другим, возникала очередная маска и сразу же уступала место новой. Валлиец? Лицо у него было длинное, кожа землистая, густые черные волосы росли от самых бровей; они буйной порослью покрывали голову, нехотя уступая пространство большим торчащим ушам, и останавливались в своем росте лишь внизу шеи, где на их пути непреодолимым барьером вставал воротник пиджака. В словоизвержении рассказчика наступила крошечная пауза, и хозяин вставил несколько слов. Роджер сразу заметил, что у него иное произношение, чем у остальных. В их речи преобладали гортанные звуки, в его же – плавные, носовые. Они лаяли, он пел. Может быть, он с юга Уэльса? Ну, если дело так пойдет, скоро Роджер будет в состоянии наглядно представить себе карту распространения наречий в этом увлекательнейшем для лингвиста уголке земли.

История, которую рассказывал человек в шерстяной шапочке, достигла своего апогея среди взрывов хриплого пронзительного смеха. Он с удовлетворением посмотрел вокруг, как смотрит актер, видя произведенное им впечатление. Опуская на стол пустую кружку, Роджер вдруг почувствовал, что смех заразил и его и рвется наружу из его утробы. И он захохотал, – да, громко захохотал над историей, которой даже не понял; тут он вдруг заметил, что толстый молодой человек с курчавыми каштановыми волосами, сидевший рядом с ним на скамье, говорит ему что-то.

– Da iawn’ wir[7]7
  Да, вот это здорово! (валл.).


[Закрыть], – давясь от смеха, произнес толстяк.

Роджер повернулся к нему и заморгал глазами. В чем дело, почему он ничего не понимает: ведь ухо его уже привыкло к валлийскому, и сейчас ему казалось непостижимым, что он ни слова не может разобрать. Наконец он смущенно улыбнулся и сказал:

– Видите ли, я не здешний. Не говорю по-валлийски.

Молодой человек недоуменно показал на газету:

– Вы же читаете.

– Просто пытаюсь разобрать кое-какие слова. Мне хочется научиться валлийскому.

– Ах вот как. – Молодой толстяк посмотрел на Роджера. Во взгляде его был невысказанный вопрос. «С чего это вдруг, ну-ка объясни, – казалось, говорил его взгляд, – если хочешь, конечно».

Роджеру ничего не хотелось объяснять, но он рад был возможности завязать беседу. Он не очень понимал, что за человек перед ним, из какой среды; на нем был потертый синий костюм, явно из магазина готового платья, причем сшитый вовсе не на такую комплекцию, отчего молодой человек выглядел в нем весьма комично, но глаза у него были большие и умные, а лоб под копной темно-каштановых кудрей – высокий. Роджеру, охваченному пылом исследователя, хотелось все знать о каждом, кого он встречал в этом странном, удивительном месте. Для начала разговора он кивнул в сторону рассказчика в шерстяной шапочке и сказал:

– Глядя на этого малого, я жалею, что не понимаю по-валлийски. Он тут всех довел до колик.