Текст книги "Зима в горах"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

– Тут действительно приходится отдать вам должное, – сказал Туайфорд, – но все равно вам нипочем не удалось бы затащить меня сюда, не будь у меня сегодня пустой вечер. Да, действительно, все здесь. – Он с усталой гадливостью обвел глазами зал. – Слава тебе господи, на следующей неделе я уже буду в Нью-Йорке.

– Не позабудьте мою просьбу, – быстро сказал Фишер.

– Вот Фэрнивалл только что говорил мне, – сказал Туайфорд, – что он не согласен с моей оценкой здешней экономической ситуации.

– Ничего подобного я не говорил.

– Я сказал, что у этих людей нет никаких оснований веселиться, а вы заявили, что не согласны со мной.

– Экономический фактор – не единственный побудитель веселья, – сказал Роджер.

– Опять все сначала! – вздохнул Туайфорд.

– Нет, – сказал Роджер и, кажется, впервые и уж наверняка в последний раз внимательно вгляделся в его лицо. – Мы вовсе не начинаем сначала. Мне нечего больше сказать, и я не собираюсь докучать вам.

– Иными словами, я все равно ничего не пойму?

– Почему же, я отдаю вам должное. Умного человека не трудно отличить от дурака. Но, Туайфорд, мы все смертны. А смерть все меняет.

– Как апокалиптично! – хихикнул Дональд Фишер и покосился на Туайфорда, проверяя, заслужил ли он одобрение. – Я вижу, вы недаром начали водить дружбу с поэтами.

Роджер отошел. И в этот миг мимо него, направляясь к столику, где стояли быстро опустошаемые бутылки шампанского, стремительно прошла молодая женщина, едва не столкнувшись в своем напористом продвижении с Роджером. Глаза Роджера скользнули по этой особе, не запечатлев ее образа в памяти. Он никогда не видел этой женщины раньше, но в таком большом сборище встречалось немало незнакомых ему лиц. Женщина была невысокая, рыжеволосая, с капризной гримаской на очень пухлых губах. Вероятно, приятельница кого-нибудь из приезжих поэтов, а быть может, и местная жительница, узнавшая, что тут можно выпить дарового шампанского. Она промелькнула в поле зрения Роджера, не оставив после себя следа.

Роджер направился к Дженни. Вон она, в том углу, и Марио подливает ей вина. Роджер видел, что Марио не остался к ней равнодушен; возможно, пользуясь случаем, уже приглашает ее на прогулку вокруг крепостной стены или предлагает прокатиться на его машине в горы. Жена Марио, стройная брюнетка, холила и лелеяла своего муженька, но какой мужчина откажется от нового блюда вместо привычного мяса с картошкой! «Ни один, кроме меня, – подумал Роджер. – Меня никогда не потянет к переменам». Он сочувствовал Марио, но тем не менее поспешил к Дженни, чтобы помешать Марио ущипнуть ее за ягодицу. И тут на его пути вырос массивный неподвижный торс Гэрета.

На Гэрете была его неизменная, лоснившаяся от времени кожаная куртка. Лицо его раскраснелось, а в глубоко посаженных глазах, словно на дне двух тихих глубоких колодцев, мерцали искорки света. Гэрет был счастлив.

«Гэрет! – сказал Роджер. Он положил руку на его большое плечо. Плечо было твердое, как камни его гор. – Уже пробило десять».

«Сегодня рейс откладывается, – сказал Гэрет. – Мы отправимся не раньше половины одиннадцатого. Я объявил это всем в автобусе, когда ехали сюда. И дал одному мальчишке пять шиллингов, чтобы он остался в машине и оповещал всех на случай, если кто забредет раньше. В такую ночку, как сегодня, можно и обождать. Пивные еще не закрылись, а если придут женщины и не захотят идти в пивную, так пусть посидят в автобусе – там тепло, славно, пусть посидят со своим вязаньем».

Это была необычайно длинная для Гэрета речь. Предел экзальтированности.

«Хорошо, – сказал Роджер и поглядел на часы. – Так ведь скоро половина одиннадцатого, дружище».

«Для тебя теперь это все уже позади, Роджер», – мягко сказал Гэрет и протянул Роджеру свою большую, жесткую лапу.

Роджер вложил свою руку в его костедробилку.

«Никогда это не будет позади, Гэрет, – сказал он. – Мы всегда будем напарниками».

Когда пальцы Гэрета стиснули руку Роджера, боль выжгла из его мозга все другие мысли. Ему казалось, что прошло не меньше пяти минут, пока пальцы начали наконец разжиматься, после чего последовал медленный кивок, и Гэрет отвернулся. Роджер стоял, глядя, как мощная кривобокая спина в знакомой кожаной куртке продвигается к двери. А там, на продуваемой ветрами площади, стоит автобус, ждет.

Но вот Гэрет скрылся за дверью, и вместе с ним ушел, чтобы никогда не повториться, большой кусок жизни Роджера.

Роджер подошел к Дженни, перед которой Марио все продолжал плести узоры своей нескончаемой болтовни. Дженни улыбалась, но явно метила улизнуть и, увидев Роджера, с трудом подавила вздох облегчения.

– Иди сюда, Роджер, – сказала она. – Марио рассказывает мне о том, как у нас в Уэльсе скоро вся жизнь пойдет по-новому.

– Сегодня мы положили начало, – сияя, сказал Марио. Не любить этого человека было просто невозможно. – Назад, к Уэльсу бардов, к придворным турнирам. Колесо истории повернулось. Мэдог – это новый…

– Что ж, меня это вполне устраивает, – сказал Роджер. Он взял Дженни под руку и проворно увлек в сторону. – Извините меня, Марио bach. Мне нужно кое-что сказать Дженни.

Они стали пробираться сквозь веселую шумную толкотню.

– Мне необходимо сказать тебе две вещи, – шепнул Роджер. – Во-первых, что я тебя люблю. Во-вторых, что здесь твой муж.

Дженни быстро оглянулась по сторонам.

– Где? Мне придется говорить с ним?

– Разумеется, нет. Насколько я понимаю, он пришел сюда не за этим. Мне кажется, что Дональд Фишер – он, кстати, тоже здесь – хотел во что бы то ни стало попасть на это празднество, чтобы завязать два-три полезных знакомства, но у него не хватало духу вломиться сюда без приглашения в одиночку, вот он и заарканил Джеральда для моральной, так сказать, поддержки.

– Фишер, конечно, не моргнув глазом, переметнется в любую сторону, – сказала Дженни. – Он годами насмехался над такими людьми, как Мэдог, но вот они получают признание, в кармане у них заводятся деньги, и он уже тут как тут – летит на запах успеха, как ворон на падаль.

– Еще одна зоологическая метафора, – сказал Роджер.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но все равно. Послушай, ты говорил с Джеральдом?

– Говорил.

– И что он сказал?

– Он беседовал со мной об экономических проблемах. В стиле Дика Шарпа.

Она нетерпеливо мотнула головой:

– То есть как это? Как это могло быть?

– А вот так. Дик Шарп потащил меня для разговора с Джеральдом, сделав несколько туманных намеков в том смысле, что он платит Джеральду или, во всяком случае, не менее важным особам, чем Джеральд, за то, что они снабжают его информацией из Вестминстера – как официальной, так и закулисной. Правду он говорит или врет, не знаю, да и не особенно стремлюсь узнать. Но, так или иначе, мы с ним маршируем прямо к Джеральду. «Прошу вас, мистер Туайфорд, – говорит Дик Шарп, – растолкуйте-ка ему, что все эти люди уцепились за сук, который наполовину уже подпилен. Они радуются, что их автобусы вернулись к ним, а через несколько месяцев их в принудительном порядке заставят продать все эти машины снова. Так что надо быть дураком, чтобы вкладывать свой капитал в автобусы». – «Все правильно, – говорит Джеральд, – их песенка спета, и ничего другого они и не заслуживают».

– А ты что сказал?

– Я? – переспросил Роджер. – Я сказал ему только одно: смерть все меняет.

– Так, сказала Дженни. – Принеси мне выпить и объясни поточнее, что именно ты имел в виду.

Он принес ей бокал белого вина.

– Я не мог растолковывать это ему, но тебе объяснить мне будет нетрудно. Понимаешь, все дело в том, что между людьми вроде Джеральда и Дика Шарпа, с одной стороны, и всем этим народом – он обвел глазами зал – с другой, лежит глубокая пропасть.

– Кого ты имеешь в виду, владельцев автобусов или поэтов?

– И тех и других. Между ними нет существенной разницы, потому что все это люди, которые делают свое дело. Они не управляют, не сидят где-то наверху и не заставляют людей нижестоящих работать на них. Они работают сами, потеют и натирают себе мозоли.

– Так, ну и что?

– А то, что они не могут смотреть на вещи со стороны. Для них жизненная борьба – это ряд схваток, в которых каждый сам, лично принимает участие и выходит из них либо победителем, либо побежденным. Для диков шарпов и джеральдов это тоже борьба, но отношение к этой борьбе у них другое. Они подобны государственном деятелям, чья страна находится в состоянии войны. Или фельдмаршалам, которые командуют в союзе с государственными деятелями. С их точки зрения, отдельные схватки не так важны, их интересует только окончательный исход войны и решения, которые будут приняты за круглым столом мирных переговоров.

– А смерть? – спросила Дженни. – При чем тут смерть?

– При том, что, если бы не существовало смерти, если бы это последнее, глубоко личное поражение не ожидало каждого из нас, можно было бы принять и точку зрения фельдмаршалов. Но поскольку смерть существует, правильно и мудро судят те, кто думает иначе, – те, кто разделяет точку зрения не фельдмаршала, а солдата, стоящего в строю. Каждая битва, каждая отдельная схватка в каждом сражении, каждая рукопашная в траншее или окопе – это все отрезки жизни. Личная победа для кого-то одного есть поражение для кого-то другого. И конечный исход всей войны не стоит в минуты схватки у них перед глазами. Они живут от одного дня до другого, от одной схватки с неприятелем до другой. Вот почему они и радуются сейчас. Они не идиоты, они не думают, что все их беды остались позади. Они знают, что на протяжении всей их жизни одна схватка будет сменяться другой, а потом, в самом конце, каждого из них ждет поражение, потому что каждого сразит смерть. У каждого будет это последнее сражение, выиграть которое не дано никому. Поэтому, когда тяжелый дневной бой закончен и одержана какая-то зримая победа, они радуются и веселятся и пьют, если есть, что выпить. Погляди-ка на них, дружок, и скажи: разве они не правы?

– Да, – сказала Дженни. – Они правы.

Гито прошел мимо них с пустым бокалом в руке; его лысый череп отливал мраморным блеском.

«Веселее, Роджер! – крикнул он. – Никаких печальных мыслей в день святого Давида!»

– Разве у меня были печальные мысли? – спросил Роджер Дженни.

– Нет, дурачок ты мой любимый. Не печальные, просто очень глубокомысленные.

Дженни сняла очки и спрятала их в сумочку. Роджер вдруг понял, что этот ее жест всегда был знаком того, что владевшее ею внутреннее напряжение ослабело, что она уже больше не на страже, не на работе и готова обратиться мыслями к отдыху, к счастью. Она подняла глаза на Роджера и заметила, что он наблюдает за ней.

– О чем ты думаешь? – спросила она, мягко кладя ему руку на плечо.

– Ты закатишь мне пощечину, если я тебе признаюсь.

Она улыбнулась.

– А какие у вас планы на вечер, после окончания празднества, мистер Фэрнивалл?

Он ответил без обиняков:

– Я останусь здесь. Часовню я запер. Моя villeg-giatura[62]62
  Загородная жизнь (итал.).


[Закрыть] в Лланкрвисе окончена. Я пытался снять номер в отеле, но Райаннон сказала мне, что здесь нет даже свободной ванны, где бы можно было переспать. Отель трещит по всем швам. Так что я плюхнусь в кресло в вестибюле или еще где-нибудь. Если, конечно…

– Если?

– Если одна добрая госпожа не разрешит мне прикорнуть на коврике в ее апартаментах.

– Попробуйте повторить эту просьбу снова, когда придет время, – сказала Дженни. – Быть может, я придумаю что-нибудь получше коврика.

И когда время пришло, Роджер повторил свою просьбу. А еще позже, когда они засыпали в объятиях друг друга, он прошептал ей на ухо:

– А как же ребятишки?

– Что, «как ребятишки?» – пробурчала она в подушку.

– Утром они ворвутся сюда и увидят нас.

– Ну и что? – сказала она, сладко зевнула и теснее прижалась к нему. – Им придется к этому привыкать. С этого дня они будут видеть нас вместе каждое утро.

На другое утро после завтрака Роджер с двумя чемоданами в руках вышел из лифта в отеле «Палас». Они покидали отель. Дженни еще подбирала кое-какие детские вещички, а Роджер спустился с чемоданами вниз, чтобы установить их на крыше голубой малолитражки.

Он вышел через боковую дверь отеля во двор, где под рифленой крышей навеса стояла малолитражка. В эту минуту ему припомнился первый вечер, проведенный им здесь. Он стоял тогда одинокий, безутешный, глядел на исхлестанный дождем двор и думал: хватит ли у него сил выдержать это одиночество и скуку. И сейчас ему казалось, что он снова слышит тарахтение мотороллера Беверли, подъехавшего к отелю под завесой косого дождя. Будь благословенна эта девчонка! В конце концов, если бы не она, он мог бы никогда не встретиться с Гэретом.

Надежно прикрутив чемоданы к сетке, он вернулся в отель – к Дженни и ребятишкам. В эту самую минуту невысокая рыжеволосая молодая женщина, которую он заметил накануне вечером во время пирушки, торопливо вышла из отеля и открыла дверцу «порша», стоявшего рядом с малолитражкой. Она бросила на сиденье чемодан, обошла машину с другой стороны, отперла переднюю дверцу и села за баранку. Элегантный автомобиль приковал к себе внимание Роджера; он смотрел, как эта молодая особа вывела машину на середину двора, ловко развернула ее на маленьком пространстве и выехала за ворота. Автомобиль был новый, сверкающий. В выхлопной трубе раза два чихнуло, когда рыжеволосая переключала передачу, а затем «порш» затерялся среди других машин.

Рыжеволосую звали фрейлейн Инге. Если Роджер не узнал ее, в этом не было ничего удивительного, так как он всегда представлял себе фрейлейн Инге высокой, гибкой блондинкой с тонкими губами и капризным выражением лица. Подлинная фрейлейн Инге из всех этих отличительных признаков обладала только последним. И даже он стал меньше бросаться в глаза, когда «порш», покинув пределы города, начал взбираться вверх по горной дороге, ведущей к Лланкрвису.

Фрейлейн Инге была в хорошем расположении духа. Дела ее за последнее время стали налаживаться. В Марокко она поссорилась с мистером Робертсоном и, решив про себя, что придется его покинуть, постаралась загладить ссору, дабы не вызвать раньше времени ненужных подозрений. Этой зимой в прокаленной солнцем Северной Африке она встретила человека, куда лучше отвечавшего ее запросам. Ее новый избранник обладал небольшим, но вполне пристойным доходом и пописывал небольшие, но вполне пристойные критические заметки об искусстве в небольших, но вполне пристойных газетках. Он по той или иной причине дал высокую оценку живописному дару фрейлейн Инге, и знакомство их стало развиваться быстро и весьма успешно. Человек этот жил в Лондоне, точнее, на Баронс-Корт, где у него была небольшая, но вполне пристойная квартирка. В этой квартирке фрейлейн Инге собиралась соединиться с ним по его настоятельному приглашению. Приглашение это не обусловливало срока будущего союза, и фрейлейн Инге чувствовала, что она ничего не будет иметь против, если окажется, что союз этот – до гробовой доски. Во всяком случае, как здравомыслящая европеянка, она была готова, если потребуется, сжечь за собой мосты.

Фрейлейн Инге была лихим автомобилистом, и ее «порш» резво срезал углы, когда она на изрядной скорости закладывала крутые виражи там, где автобус Гэрета полз обычно на первой передаче. Алчная акулья морда автомобиля глотала километры; фрейлейн Инге, положив локоть на опущенное стекло окна, мурлыкала песенку. «Порш» был подарком мистера Робертсона. Когда она возвратилась в Англию, этот подарок уже поджидал ее, и если фрейлейн Инге постаралась держать мистера Робертсона в неведении относительно своих намерений, это объяснялось вполне естественным желанием не расстраивать его ничем, пока «порш» не будет ей вручен. А как прощальный подарок это выглядело очень мило. В общем, весеннее солнце ярко озаряло своими лучами фрейлейн Инге. Зима прошла весьма успешно, наступал новый сезон. Два-три дня, ну, от силы – неделю фрейлейн Инге намеревалась пожить в часовне; нужно было привести в порядок вещи, запаковать холсты, в коротенькой записке дать отставку мистеру Робертсону, а затем – привет ослепительному миру европейских космополитов на улице Баронс-Корт!

Когда автомобиль фрейлейн Инге подъезжал к перекрестку в центре Лланкрвиса, Роджер выходил из номера отеля, который Мэдог снял для Дженни. Мэри и Робин суетились возле, каждый с пестрым бумажным пакетом с игрушками в руках. Дженни с огромной охапкой каких-то коробок замыкала шествие.

– Мы поедем на длинном-предлинном поезде? – спрашивал Робин.

– Конечно, глупенький, – сказала Мэри. – Коротенькие поезда не ходят в Лондон.

– А когда же мы будем обедать? – сказал Робин. Его нижняя губа начала плаксиво выпячиваться вперед. – Я умру с голода. Мы же будем ехать в поезде целый день. Сами вы говорили.

– A y меня на этот счет хорошие новости, – сказал Роджер. – В этих длинных поездах есть специальный вагон, где можно пообедать. Там стоят столы, накрытые скатертями, и повсюду разложены ножи, вилки, поставлены стаканы и приходят добрые официантки и спрашивают, чего бы ты хотел поесть.

Робин задумался.

– А это холодное или горячее? То что у них там едят?

– И то и другое, но больше горячее.

– А где же они все это греют? На паровозе?

– Нет, – сказал Роджер. Он нажал кнопку, вызывая лифт. – У них есть плита. У них там, в этом вагоне, есть даже настоящая кухня. Я покажу тебе. Пока поезд идет, они готовят кушанья, а когда все готово, звонят в колокольчик, и ты можешь прийти и поесть. Ты сам все увидишь. Это очень интересно.

– А пирог у них есть? – спросил Робин.

– Есть.

– А сыр? А пирожки с рыбой? А картошка? А…

Робин и Мэри принялись наперебой перечислять всякую вкусную снедь, какая им только приходила на ум; их тоненькие голоса выводили это, словно песенку. А Роджер кивал в ответ и приговаривал:

– Да, да…

Дженни со своей охапкой подошла и остановилась возле.

– Ты считаешь, что у тебя это может получиться?

– У меня это очень даже может получиться. И я хочу увеличить нашу упряжку. По меньшей мере на шестерых.

– После сегодняшней ночи, – сказала она, прижимаясь к нему, – боюсь, как бы ты не получил всех шестерых сразу.

– А вишни будут? А шкварки будут? А рыбные палочки? А пончики? (Да, да.) А рождественский пудинг? (Да, на рождество). А будет… – И так без конца.

Подошел лифт. Роджер внезапно почувствовал, как что-то сжалось у него внутри. Он знал: лишь только дверь лифта откроется, и они все войдут туда, для каждого из них начнется совсем другая жизнь.

– Вы получите все, чего захотите, – сказал он детям.

– И мороженое?

– И мороженое, если только сначала хорошенько заправитесь чем-нибудь более полезным. – Внезапно он наклонился и поцеловал их. – Когда вы будете жить со мной, – сказал он, – я уж послежу за тем, чтобы у вас было много разных хороших, полезных вещей.

– И у меня тоже? – спросила Дженни.

– И у тебя тоже, – пообещал Роджер.

Дверь лифта отворилась. Все трое вошли в кабину, и Роджер нажал кнопку.

Высоко в горах фрейлейн Инге отомкнула дверь пустой часовни.