Текст книги "Мир от Гарпа"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

– А помнишь, – спросил в самолете Данкен, – Уолт как-то спросил про него – зеленый он или коричневый?

Отец и сын улыбались, а Гарп подумал: «Нет, сынок, «Прибой» не зеленый и не коричневый. «Прибой» – это я; «Прибой» – это Хелен; у него цвет дождя, и размером он с легковой автомобиль».

В Вене Гарп все время чувствовал, свирепый «Прибой» где-то совсем рядом.

Хелен была спокойна, а у Данкена, как и полагается одиннадцатилетнему подростку, настроение менялось десять раз на день. Приезд в Вену стал для Гарпа как бы возвращением в детство, в «Академию Стиринга». Дома, улицы и даже картины в музеях были словно его старые учителя, правда, постаревшие с годами. Он с трудом узнавал их, а они и вовсе его не помнили. Хелен и Данкен часами бродили по городу. Гарп довольствовался прогулками с малышкой Дженни. Он возил ее той долгой теплой осенью в коляске, столь же причудливой, как сам город; приветливо улыбался разговорчивым старушкам, которые заглядывали в коляску и, увидев его дочурку, одобрительно кивали. Жители Вены казались Гарпу сытыми и благополучными. Советская оккупация, развалины, напоминавшие о войне, да и сама война, остались в далеком прошлом. В тот год, когда Гарп жил здесь с матерью, Вена как бы умирала, и дни ее были сочтены; теперь же на месте старого города родилось что-то совсем новое – заурядное и безликое.

Гарпу нравилось водить Хелен с Данкеном по городу, где страницы его собственной жизни переплетались с хрестоматийной историей Вены: «Вот здесь выступал Гитлер с первым своим обращением к венцам. На этот рынок я когда-то ходил за покупками по субботам. А вот это – Четвертый район, бывшая советская оккупационная зона. Здесь находится знаменитая Карлскирхе и Верхний и Нижний Бельведеры. А между Принц-Ойгенштрассе, слева от вас, и Аргентинерштрассе есть улочка, где мама и я…»

Они сняли несколько комнат в небольшом уютном пансионе. Сначала им хотелось, чтобы Данкен ходил в английскую школу. Но дорога туда на машине или трамвае занимала много времени, а они не собирались долго оставаться в Вене. Впереди уже смутно маячило Рождество. И как-то не мыслилось праздновать его в другом месте, а не на берегу бухты Догз-хед вместе с Дженни, Робертой и Эрни Холмом.

Когда Джон Вулф наконец прислал книгу, уже изданную, в глянцевой суперобложке, ощущение, что свирепый «Прибой» где-то совсем рядом, стало невыносимым. Несколько дней Гарп не находил себе места, но потом «Прибой» все-таки поутих. И Гарп написал вполне сдержанное письмо издателю, в котором выразил неудовольствие, даже, пожалуй, личную обиду. Он понимает, намерения были самые благие, так лучше для дела, однако… И все в том же духе. Да и на кого он мог сердиться? На Вулфа? Роман написан Гарпом, Вулф только дал ему зеленую улицу.

От матери Гарп узнал, что первые отклики на книгу были «не очень лестные», но Дженни, следуя совету Вулфа, не прислала пока ни одного. Первый восторженный отклик Джон Вулф вырезал из влиятельного «Нью-йоркского обозрения». «Движение за права женщин наконец-то оказало воздействие на творчество крупного писателя, – говорилось в статье, автором которой была доцент какого-то университета, специалист по женскому движению. – «Мир от Бензенхейвера» – это первое проведенное и написанное мужчиной глубокое исследование того типично мужского психоза, от которого так страдают женщины». И так далее и тому подобное.

– О Господи, – простонал Гарп, – звучит так, будто я написал диссертацию. Но это же роман, черт побери, роман, и я его выдумал от начала до конца!

– Похоже, что роман ей понравился, – заметила Хелен.

– Ей не роман понравился, а что-то другое, – сказал Гарп.

Благодаря этому отзыву окончательно укрепилось мнение, что «Мир от Бензенхейвера» – роман феминистский.

«Вероятно, ты, как и я, будешь лишь в выигрыше от одного из многочисленных заблуждений нашего времени», – писала Дженни Филдз сыну.

Другие статьи называли книгу «параноидальным бредом, напичканным сексом и ничем не оправданными сценами насилия». Большинство из этих статей Гарп не читал, но на кассовый успех книги они, кажется, не влияли.

Один из критиков заметил, что Гарп – писатель серьезный, но его «склонность к гротескным преувеличениям временами становится неуправляемой». Джон Вулф не удержался и прислал Гарпу эту рецензию скорее всего потому, что сам был того же мнения.

В одном из писем Дженни сообщила, что с головой ушла в предвыборную компанию в Нью-Гэмпшире. «Предвыборная борьба за пост губернатора штата отнимает у нас уйму времени», – писала Роберта Малдун. «Неужели можно посвящать все свое время политике?» – написал ей в ответ Гарп.

Очевидно, сыр-бор разгорелся вокруг каких-то феминистских требований, с одной стороны, и идиотских, на грани правонарушения, постановлений нынешнего губернатора, которыми тот особенно гордился, – с другой. Власти штата хвастались тем, что отказали в аборте четырнадцатилетней девочке, которая была изнасилована; таким образом они боролись с моральной деградацией, захлестнувшей страну.

Губернатор Нью-Гэмпшира был крикливый, реакционно мыслящий идиот. Он считал, что ни правительство страны, ни власти штата не должны помогать малоимущим, поскольку их бедность есть заслуженное наказание, посланное справедливым и добродетельным Высшим Существом. Но губернатор был по-своему умен. Взять хотя бы организованную им компанию против разведенных женщин из штата Нью-Йорк, заполонивших Нью-Гэмпшир. Властям удалось нагнать страху на местного обывателя.

«Разведенные женщины слетаются, лелея самые гнусные планы: они, во-первых, хотят сделать всех женщин лесбиянками или, на худой конец, научить их изменять мужьям; во-вторых, развратить невинных желторотых юнцов и соблазнить нью-гэмпширских мужей. Разведенные женщины Нью-Йорка были воплощением всех зол – социализма, аморальности, алиментов». Как утверждала нью-гэмпширская пресса, они хотели создать нечто вроде женской коммуны.

И конечно, одним из центров этой будто бы уже существующей коммуны был дом на берегу бухты Догз-хед, принадлежавший радикальной феминистке Дженни Филдз.

По словам губернатора, всюду резко возросло число венерических заболеваний, «этой извечной проблемы сторонниц женской эмансипации». Он был чудовищный лжец. Все эти его благоглупости объяснялись очень просто. Его противником на выборах была женщина, и Дженни, Роберта и «толпы разведенных женщин из Нью-Йорка» агитировали нью-гэмпширцев за ее кандидатуру.

Каким-то непостижимым образом в газете штата появилась заметка, в которой «упаднический» роман Гарпа назывался «новой Библией феминисток».

«Яростный гимн, прославляющий духовную и физическую деградацию современного человека», – писали на Западном побережье.

«Выстраданный протест против насилия и борьбы между мужчинами и женщинами нашего непростого времени», – утверждали где-то еще.

Неважно, нравился роман или нет, но он стал притчей во языцех. Чтобы книгу читали, ее содержание должно быть вроде сводки новостей в переложении писателя. Именно таким и был роман «Мир от Бензенхейвера». Как и губернатор Нью-Гэмпшира, он стал на какое-то время событием дня Америки.

«Нью-Гэмпшир – дремучий штат с подлыми, нечистоплотными политиками у власти, – писал Гарп матери. – Ради Бога, не лезь ты в политику».

«Ты весь в этом, – отвечала Дженни. – Когда вернешься домой и станешь знаменитостью, я посмотрю, захочешь ли ты быть от всего в стороне».

«Вот увидишь, захочу, – написал Гарп. – Нет ничего проще».

Оживленная переписка через океан на какое-то время отвлекла Гарпа от мыслей о свирепом, грозящем гибелью «Прибое». Но тут вдруг и Хелен сказала, что чувствует присутствие чудовища.

– Давайте поедем домой, – сказала она, – мы тут хорошо отдохнули.

От Джона Вулфа пришла телеграмма: «Оставайтесь в Вене. Ваша книга пользуется бешеным успехом».

Роберта прислала Гарпу футболку. Надпись на ней гласила:

«Разведенные женщины Нью-Йорка – залог благополучия Нью-Гэмпшира».

– Господи Иисусе, – сказал Гарп Хелен, – ладно, едем домой Только давайте подождем окончания этих безумных выборов.

Таким образом, он, к счастью, пропустил опубликованное в низкопробном журнальчике диссидентско-феминистское «высказывание» о своей книге. «Роман, – писал автор статьи, – усердно пропагандирует излюбленный мужской тезис, что женщины – лишь безвольные жертвы, служащие для ублажения хищников-мужчин.

Роман Т. С. Гарпа развивает традиционный миф, что опора семья добропорядочный муж, а добродетельная жена никогда по своей воле не пустит к себе в спальню (как в прямом, так и в переносном смысле) другого мужчину».

Даже Дженни Филдз уговорили написать несколько слов о романе сына: слава Богу, Гарп их так никогда и не увидел. Дженни писала, что хотя это и лучший роман сына, потому что написан на серьезную тему, все же «его портят звучащие тут и там характерные для мужчин навязчивые идеи, которые к сожалению, отвращают от него читательниц. И все-таки – продолжала она, – мой сын – хороший писатель, он еще очень молод и с годами его мастерство возрастет. А с душой у него все в порядке».

Если бы Гарп это прочел, он, возможно, надолго бы задержался в Вене. Но они уже собрались домой, и, как всегда, случайность ускорила предстоящий отъезд. Как-то вечером Данкен не вернулся домой из парка до темноты. Гарп кинулся на поиски, крикнув на бегу Хелен, что это им последний звонок надо ехать домой немедленно. Жизнь большого города таит в себе слишком много опасностей, а Гарп так боится за сына.

Гарп бежал по Принц-Ойгенштрассе к памятнику павшим советским солдатам на Шварценбергплац. Неподалеку от него находилась булочная, а Данкен обожал сладости. «Данкен!» – крикнул Гарп, и звук его голоса, расколовшись о каменные стены домов, возвратился к нему, словно эхо дьявольского хохота, изрыгаемого свирепым «Прибоем» – мерзким, скользким, и бородавках чудовищем, неумолимо настигавшим его.

А Данкен беззаботно жевал пирожное за столиком в булочной, хотя Гарп столько раз говорил ему, что сладкое перебивает аппетит.

– Сейчас становится темно все раньше и раньше, – оправдывался он. – Еще ведь совсем не поздно.

Гарпу пришлось это признать. Домой шли вместе. «Прибой» шмыгнул в темный переулок. Наверное, Данкен его абсолютно не интересовал, подумал Гарп. На мгновение ему почудились у самых ног волны, которые тащат его в океан, но видение тут же исчезло.

Телефон, этот старый предвестник беды, разорвал тишину пансиона тревожными звонками, взывая о помощи, словно смертельно раненный часовой, и на пороге комнаты бесшумно, как тень, появилась хозяйка.

– Bitte, bitte, – повторяла она, дрожа от волнения. Звонили из Америки.

Было около двух часов ночи, в доме не топили, и Гарп, поеживаясь от холода, шел следом за хозяйкой по темным притихшим коридорам. «Ковер в гостиной был потертый, – вспомнил он, – блеклого серого цвета». Он написал эти строчки много лет назад, и теперь ждал появления всей труппы: певца, человека, которой мог ходить только на руках, обреченного медведя и всех остальных актеров печального цирка смерти, которых так живо нарисовало ему воображение.

Но они не явились. Лишь сухопарая пожилая женщина вела его по лабиринту комнат. Ее прямота была неестественной, напряженной, как будто она изо всех сил старалась не сутулиться. На стенах не висели снимки конькобежных команд, не было и одноколесного велосипеда, оставленного возле двери уборной… Вниз по лестнице, а потом в комнату, где в глаза бьет яркий свет, словно в наспех разобранной операционной в осажденном городе. Гарпу казалось, что он следует за ангелом смерти – повивальной бабкой «Прибоя», чье влажное дыхание донеслось до него из телефонной трубки.

– Да? – еле слышно произнес он. На какой-то миг у него отлегло от сердца, когда в трубке раздался голос Роберты Малдун. Опять, наверное, личная трагедия, ничего страшного. А может, уже известны результаты выборов. Гарп глянул на вопрошающее старушечье лицо хозяйки и вдруг заметил, что она не успела вставить зубной протез – щеки у нее ввалились, дряблая кожа обвисла; настоящее лицо трупа. И Гарп ощутил сырое, ядовитое дыхание «Прибоя».

– Мне не хотелось, чтобы вы узнали об этом из телепередачи, – говорила Роберта, – хотя вряд ли там у вас это покажут. Наверное, нет. И не из газет, и не от кого-нибудь еще.

– Кто победил? – спросил Гарп с нарочитой небрежностью, хотя уже точно знал: звонок не имеет никакого отношения ни к старому, ни к новому губернатору.

– Ее застрелили, вашу матушку, – сказала Роберта, – они убили ее, Гарп. Какой-то мерзавец застрелил ее из охотничьего ружья.

– Кто? – выдохнул Гарп.

– Мужчина.

В устах Роберты это было самое страшное ругательство.

– Он ненавидел женщин. Охотник, – она больше не сдерживала рыданий. – Начался охотничий сезон. Он шел с ружьем, и никто не заподозрил ничего плохого. Он застрелил ее.

– Она умерла? – спросил Гарп.

– Она стала падать, и я подхватила ее, – рыдала Роберта. – Она не упала, Гарп. И не произнесла ни слова. Она не успела понять, что произошло, поверьте мне.

– Его поймали? – сказал Гарп.

– Кто-то его застрелил, а может, он сам застрелился.

– Он умер?

– Да, этот подонок мертв.

– Роберта, вы сейчас там одна? – спросил Гарп.

– Нет, – плакала она, – нас здесь много. Мы все в вашем доме.

И Гарп мысленно увидел их всех в доме на берегу бухты Догз-хед. Женщин, оплакивающих свою предводительницу.

– Она хотела, чтобы тело ее отдали в медицинский колледж, – сказал Гарп. – Вы меня слышите, Роберта?

– Слышу. Это так ужасно!

– Таково было ее желание.

– Знаю. Скорее возвращайтесь домой.

– Незамедлительно.

– Мы не знаем, что делать.

– А что тут сделаешь? Абсолютно ничего.

– Но что-то все-таки надо делать, – сказала Роберта. – Только она всегда говорила, что не хочет никаких похорон.

– Вот именно. Дженни хотела, чтобы тело ее отдали в медицинский колледж. Роберта, исполните ее желание, прошу вас. Так хотела мама.

– Но должно же быть хоть что-нибудь, – возразила Роберта, – может, не заупокойная служба, а что-то другое.

– Не затевайте ничего до моего приезда, – сказал Гарп.

– Об убийстве много говорят, хотят устроить митинг.

– Роберта, я ее единственный родственник, так им всем и скажите.

– Она была близким человеком для многих, – резко ответила Роберта.

«Это ее и погубило», – подумал Гарп, но вслух ничего не сказал.

– Я старалась уберечь ее! – рыдала Роберта. – Я говорила ей: не ходите туда, на эту автомобильную стоянку!

– Никто в этом не виноват, Роберта, – мягко ответил Гарп.

– Но вы думаете, что есть виновные, Гарп. Вы всегда так думали.

– Пожалуйста, перестаньте, Роберта, – сказал Гарп. – Вы мой лучший друг.

– Тогда я скажу, кто виноват. Мужчины виноваты, Гарп. Грязные убийцы! Если вы не можете затащить нас в постель, вы находите миллион других способов, как убить нас!

– Но не я же, Роберта. Прошу вас, успокойтесь.

– И вы тоже, – прошептала она. – Мужчина не может быть другом женщины.

– Но я ваш друг, Роберта, – повторил Гарп. Какое-то время она плакала на другом конце провода; Гарпу представлялись ее слезы дождем, барабанящим по поверхности глубокого озера.

– Простите же меня, – наконец выговорила она. – Если бы я заметила убийцу секундой раньше, я бы заслонила ее собой. Это правда.

– Я верю вам, Роберта, – сказал Гарп, а про себя подумал: как бы он повел себя на ее месте? Конечно, он любил мать и сейчас ему было очень больно. Но испытывал ли он такую же сильную привязанность к Дженни Филдз, как ее последовательницы?

Гарп извинился перед хозяйкой за поздний звонок, сказал, что у него умерла мать, и хозяйка перекрестилась. Запавшие щеки и голые десны безмолвно свидетельствовали о том, что и она пережила смерть многих родных.

Узнав о смерти Дженни, Хелен долго плакала и ни на секунду на отпускала от себя ее тезку, маленькую Дженни Гарп. Данкен и Гарп перерыли все газеты в надежде найти хоть строчку о разыгравшейся трагедии, но тщетно: заокеанские новости приходили в Австрию с опозданием на день. К счастью, существовало это чудо – телевидение.

Гарп увидел убийство матери по телевизору в комнате хозяйки пансиона.

Сначала показывали какую-то предвыборную чепуху, происходившую на севере Нью-Гэмпшира. Пейзаж напоминал побережье, и Гарп узнал это место – оно находилось в нескольких милях от бухты Догз-хед.

Губернатор Нью-Гэмпшира продолжал одобрительно относиться ко всему грязному и подлому, что происходило в штате. Его соперница производила впечатление образованной, чуточку наивной и доброй женщины.

Стоянка перед торговым центром была окружена пикапами, битком набитыми мужчинами в охотничьих куртках и шапочках; вероятно, они представляли интересы Нью-Гэмпшира в противовес интересам «разлучниц» из Нью-Йорка.

Привлекательная претендентка на пост губернатора тоже, как говорили, была разведенной женой из Нью-Йорка. Тот факт, что она прожила в Нью-Гэмпшире более пятнадцати лет, что здесь выросли ее дети, старательно замалчивался губернатором и его сторонниками, окружившими сейчас стоянку пикапами.

Признаки надвигавшейся трагедии носились в воздухе. На площади слышались насмешки и улюлюканье.

Появилась футбольная команда старшеклассников в спортивной форме, их бутсы звонко шлепали по бетонной мостовой. Сын женщины-кандидата был членом этой команды, он привел игроков на стоянку, дабы показать нью-гэмпширцам, что и настоящие мужчины отдадут свои голоса его матери.

Охотники в пикапах придерживались другого мнения: голосовать за эту женщину, говорили они, значит голосовать за гомосексуализм, лесбиянство, социализм, алименты, Нью-Йорк и так далее. Чем дольше смотрел Гарп эту передачу, тем больше убеждался – Нью-Гэмпшир готов встать грудью против всей этой скверны.

Гарп, Хелен, Данкен и маленькая Дженни сидели в пансионе в центре Вены и со страхом смотрели на экран телевизора, где вот-вот должно было произойти убийство Дженни Филдз. Недоумевающая хозяйка принесла им кофе и пирожные; никто, кроме Данкена, к еде не притронулся.

И вот настала очередь Дженни Филдз выступить перед собравшимися на площади. Роберта Малдун помогла ей взобраться на грузовик с откинутым бортом и придвинула микрофон. Мать Гарпа казалась совсем маленькой по сравнению с великаншей Робертой, но ее безупречно белая униформа была видна за версту.

– Я – Дженни Филдз, – сказала она, и в ответ раздались приветствия, свист и гудки клаксонов. Полиция пыталась отогнать пикапы, они отъезжали и тут же возвращались. – Большинство из вас знает, кто я, – продолжила Дженни, и ее слова вновь потонули в свисте, гоготе, реве клаксонов, как вдруг глухо и неотвратимо прозвучал один-единственный выстрел, точно удар волны о берег.

Никто не понял, откуда он прозвучал. Роберта Малдун подхватила мать Гарпа под руки. На белоснежной одежде Дженни расплылось маленькое темное пятно. Потом Роберта, держа на руках Дженни, спрыгнула с грузовика и бросилась в расступившуюся толпу, как игрок, ведущий мяч к цели. Толпа расступилась.

Тела Дженни почти не было видно в объятиях Роберты. Навстречу ей уже спешила полицейская машина. Когда она приблизилась, Роберта протянула полицейским тело Дженни Филдз, и на сотую доли секунды Гарп увидел неподвижную белую фигурку, вознесенную над толпой, и полицейского, помогавшего Роберте сесть в машину.

Машина тут же умчалась. Камера развернулась в другую сторону, где среди пикапов и полицейских машин раздавались выстрелы. В темной луже крови лежал мужчина в охотничьем костюме. Минутой позже камера вблизи показала то, что газетчики затем назвали «ружьем на оленей».

Комментатор подчеркнул, что официально охотничий сезон открыт еще не был.

Происходившее от начала до конца сильно смахивало на сцену из дешевой мелодрамы, разве что в ней отсутствовали обнаженные тела.

Гарп поблагодарил хозяйку за любезное приглашение посмотреть телевизор. И через два часа они уже были во Франкфурте, где пересели на самолет до Нью-Йорка. В самолете они больше не чувствовали присутствия «Прибоя», даже Хелен, которая панически боялась летать. Свирепый «Прибой» насытился.

Пролетая над Атлантикой, Гарп повторял про себя последние слова матери: «Большинство из вас знает, кто я». Фраза, достойная ее жизни.

– Большинство из вас знает, кто я, – прошептал он вслух. Данкен уже спал, но Хелен услышала эти слова, потянулась через проход и протянула ему руку.

На высоте нескольких тысяч футов над уровнем моря Т. С. Гарп беззвучно плакал, возвращаясь в свою страну, в которой так много насилия и где ему в скором времени предстояло прославиться.