Текст книги "Мир от Гарпа"

Автор книги: Джон Ирвинг

Лицо журналистки убедило Гарпа: она не верит ему. Даже не записала эти слова в блокнот. Просто выбросила их из интервью.

Джон Вулф не сомневался: большинство читателей жаждут знать о жизни автора как можно больше. «Людям без воображения, – писал он Гарпу, – мысль о второй, улучшенной, реальности кажется сущим вздором». Издатель сделал все, чтобы обложка нового романа Гарпа убедила читателя: автор – персона значительная («единственный сын известной феминистки Дженни Филдз»), и вызывала сентиментальное сочувствие к человеку, пережившему тяжелое горе («трагическую смерть пятилетнего сына»). То, что сведения на обложке никак не касаются творчества Гарпа, его мало заботило. Гарп довел Вулфа до белого каления своей болтовней о богатстве: «серьезная литература» – прекрасно, но много денег важнее.

«Это не лучшая ваша книга, – писал Вулф, посылая ему верстку. – Когда-нибудь вы это поймете. Зато из всех ваших книг у нее будет самый большой тираж. Вам надо набраться терпения и ждать. Но вы даже представить себе не можете, какое отвращение почувствуете, осознав причины своего успеха. Поэтому советую вам на несколько месяцев уехать за границу и читать только те рецензии, которые буду присылать я. А когда буря утихнет – все рано или поздно утихает, – вы вернетесь домой и снимите со счета кругленькую сумму. «Мир от Бензенхейвера» будет иметь успех, все тут же бросятся перечитывать два первых, несправедливо забытых романа. Скажите Хелен, мне искренне жаль, что все так получилось, но вы знаете, я всегда принимал ваши интересы слишком близко к сердцу. Раз вам захотелось получше продать книгу, я продам ее. Но «бизнес – это всегда гнусно», Гарп. Это ваши слова».

Письмо несколько озадачило Гарпа. Обложку романа Вулф, разумеется, не прислал.

«Из-за чего вы переживаете? – спрашивал он в ответном письме. – Не распускайте нюни. Продайте книгу – и баста!»

«Бизнес – это всегда гнусно», – повторил Вулф.

«Знаю, знаю», – ответил Гарп.

«Послушайтесь моего совета», – настаивал Вулф.

«Я люблю читать рецензии», – противился писатель.

«Но не такие, можете мне поверить. Прошу вас, уезжайте».

Гарп, однако, упрямился. Вулф отправил суперобложку Дженни Филдз. Умолял никому ее не показывать и уговорить Гарпа уехать на это время в Европу.

– Поезжай за границу, – посоветовала Дженни сыну. – Самое лучшее, что ты можешь сделать для себя и своей семьи.

Хелен идея пришлась по вкусу. Она никогда не бывала за границей. Данкен отнесся к ней с восторгом. С тех пор как он прочел первую повесть отца «Пансион Грильпарцер», он мечтал попасть в Вену.

– Вена совсем не такая, как ты ее представляешь, – убеждал Гарп Данкена, но был тронут до глубины души, что сыну так понравилась его старая повесть. Он и сам любил ее. Временами он жалел остальные книги, которые и наполовину не любил так, как «Пансион Грильпарцер».

– Зачем тащить в Европу грудного ребенка? – упирался Гарп. – Не знаю. Слишком все сложно. Нужны паспорта. А ребенок?.. Ему придется делать кучу прививок и вообще…

– Тебе самому не мешало бы сделать парочку прививок, – усмехнулась Дженни Филдз. – Малышка прекрасно обойдется без них.

– Ты что, не хочешь снова увидеть Вену? – Хелен удивленно посмотрела на мужа.

– Вообразите себе, вернуться туда, где все напоминает о грехах молодости! – с чувством воскликнул Вулф.

– Грехах молодости? – без энтузиазма промямлил Гарп. – Я… я… не знаю…

– Ну, пап, пожалуйста! – взмолился Данкен. Гарп не мог ни в чем отказать сыну. И согласился ехать.

Хелен повеселела и даже взяла в руки верстку «Мира от Бензенхейвера». Она не собиралась читать ее, а только бегло, нервничая, перелистала. Первое, что бросилось ей в глаза, было:

«Посвящается Джилси Слоупер».

– Ради всего святого, кто это Джилси Слоупер? – спросила она у мужа.

– Честно говоря, я и сам не знаю, – сказал Гарп. Хелен нахмурилась.

– Правда, не знаю. Кажется, подруга Вулфа. Говорит, что мой роман ей страшно понравился. Не могла оторваться. Джон, наверное, увидел в этом перст Божий. Во всяком случае, это была его идея. Ну, я подумал и согласился…

– Гм… – Хелен отложила повесть.

Оба молча пытались представить себе подругу Джона Вулфа. Издатель развелся с женой еще до знакомства с ними. Взрослых детей Вулфа им доводилось видеть, а первую и единственную жену – никогда. У Вулфа постоянно были подруги – умные, привлекательные женщины, моложе его. Среди них несколько девиц, работающих в издательском бизнесе, но большей частью это были разведенные женщины, молодые и богатые – обязательно богатые, по крайней мере их внешний вид свидетельствовал о деньгах. Гарп знал многих из них, помнил тонкий запах их духов, цвет помады, дорогие элегантные платья.

Ни Гарп, ни Хелен, разумеется, не могли представить себе настоящую Джилси Слоупер, дочь белого американца и правнучку негра, в жилах которой текла одна восьмая негритянской крови.

Бледно-коричневая кожа, напоминающая покрытую морилкой сосновую доску. Прямые, короткие, черные, словно вороново крыло, волосы, неаккуратно подстриженные, тронутые на висках первой сединой; блестящий в морщинках лоб. Невысокая, длиннорукая, на левой не хватает безымянного пальца. По глубокому шраму на левой щеке нетрудно сообразить, что палец отрублен тем же оружием и в той же битве во времена несчастного замужества. (В том, что она пережила несчастное замужество, сомнений быть не могло.) Впрочем, сама она никогда никому об этом не рассказывала.

Ей было лет сорок пять, а на вид – все шестьдесят. Она держала здоровенную суку-лабрадора, которая вот-вот должна была ощениться. У Джилси были больные ноги, и она шаркала при ходьбе. Года два назад она нащупала у себя в груди опухоль – кроме нее нащупать было некому; к врачу не пошла и спустя несколько лет умерла от рака.

Ее телефонный номер не значился ни в одном справочнике Нью-Йорка, потому что бывший муж каждый месяц звонил ей, угрожая убить, и ей надоело выслушивать его грязные оскорбления. Она оставила телефон лишь из-за детей, которые вспоминали о матери, только когда оказывались на мели. Образ Джилси Слоупер, созданный воображением Хелен и Гарпа, был как небо от земли далек от реальной Джилси – безрадостной правнучки негра.

– Вулф все сделал для твоей новой книги, – заметила Хелен. – Разве что не написал ее за тебя.

– Жаль, что не написал, – вырвалось у Гарпа.

Он только что закончил перечитывать роман, и его опять стали обуревать сомнения. В «Пансионе Грильпарцер» ему удалось показать поведение людей. Что касается нового романа, Гарп не был в этом уверен – знак того, что он вступил в зрелый возраст. Но художник с годами должен еще приобретать и крепость кисти.

Взяв с собой малютку Дженни и одноглазого Данкена, Гарп и Хелен простились с августовской прохладой Новой Англии и двинулись в далекую Европу, в то время как большинство путешественников уже пересекало Атлантику в обратном направлении.

– Почему бы вам не поехать после Дня Благодарения[45]45
  День Благодарения – Четвертый четверг ноября.


[Закрыть]? – удивлялся Эрни Холм.

Но в октябре выходил в свет «Мир от Бензенхейвера». Еще летом Вулф разослал критикам оттиски романа и получил целый ворох самых разнообразных, но одинаково эмоциональных отзывов. Одни самозабвенно расхваливали книгу, другие с таким же самозабвением осуждали. Издателю стоило большого труда скрыть от Гарпа первые экземпляры романа. Но Гарп успел охладеть к своему детищу, и Вулфу удалось избежать запоздалого объяснения.

Гарп увлекся предстоящей поездкой и с большей охотой говорил о будущих книгах.

Добрый знак, радовался Джон Вулф. Дженни с Робертой отвезли Гарпов в Бостон, откуда семейство летело самолетом в Нью-Йорк.

– Не бойся лететь, – напутствовала Гарпа мать. – Самолеты не падают.

– Господи Иисусе, мама, – сказал писатель. – Ты разве разбираешься в самолетах? Падают, как желуди с дуба.

– А ты сиди и всю дорогу маши руками, как крыльями, – шутливо посоветовала Данкену Роберта.

– Роберта, перестань пугать ребенка, – сказала Хелен.

– Я ни капельки не боюсь, – гордо заявил Данкен.

– Если папочка будет всю дорогу разглагольствовать, не упадете, – успокоила их Дженни.

– Если он будет разглагольствовать, мы никогда не приземлимся, – сказала Хелен. Мать и жена видели, что Гарп заводится.

– Если вы все не оставите меня в покое, – взорвался Гарп, – я буду всю дорогу портить воздух. И этот чертов самолет в конце концов лопнет по швам.

– Пиши чаще, – напомнила Дженни сыну.

– На этот раз, – пообещал Гарп, вспомнив милого старого Тинча и его последний вояж в Европу, – я не собираюсь ничего с-с-сочинять. Я буду все за-за-запоминать.

Мать и сын рассмеялись. И в глазах у Дженни блеснули слезы, но никто, кроме Гарпа, их не заметил. Он обнял мать и поцеловал на прощание. Роберта, в которой вновь обретенный пол разбудил прямо-таки бешеную страсть к поцелуям, перецеловала всех по нескольку раз.

– Боже, Роберта, – взмолился полузадушенный Гарп.

– Я присмотрю за нашей старушкой в ваше отсутствие, – пообещала Роберта, обняв Дженни могучей рукой бывшего правого крайнего. Рядом с Робертой мать вдруг показалась Гарпу совсем маленькой. И совершенно седой.

– Не надо мне никакого присмотра! – возмутилась Дженни.

– Мама у нас сама за всеми присматривает, – улыбнулся Гарп.

Хелен растроганно обняла Дженни: муж сказал сущую правду.

Из окошка самолета Гарп и Данкен видели, как Дженни с Робертой машут им с обзорной площадки для провожающих. В самолете произошла небольшая заминка с местами: Данкену захотелось сидеть у иллюминатора с левой стороны салона.

– С правой ничуть не хуже, – заметила стюардесса.

– Конечно, мисс, – ответил мальчуган с непринужденной улыбкой, – если у вас цел правый глаз.

Гарп был восхищен самообладанием сына.

Хелен с Дженни сидели по другую сторону прохода.

– Ты видишь бабушку? – спросила Хелен у сына.

– Вижу, – кивнул он, не отрываясь от иллюминатора.

На обзорную площадку вдруг высыпали провожающие. Дженни Филдз в неизменной белой униформе возвышалась над всеми чуть не на голову.

– Почему бабушка выше всех? – спросил у Гарпа удивленный Данкен. И Гарп сообразил: Роберта, словно ребенка, подняла его мать над головами провожающих.

– Ой, да ведь ее Роберта держит! – засмеялся Данкен.

Гарп глядел на мать, которую вознесли над толпой могучие руки Роберты; она махала ему, улыбаясь застенчивой и вместе с тем уверенной улыбкой, и растроганный Гарп не удержался и помахал в ответ, понимая, что она вряд ли видит его за толстым стеклом иллюминатора. Впервые мать показалась ему старой. Он отвернулся и поглядел через проход на Хелен, сидевшую с маленькой Дженни на руках.

– Ну вот мы и взлетели, – улыбнулась она мужу, и они крепко взялись за руки, когда самолет начал набирать высоту. Хелен очень боялась летать.

В Нью-Йорке Джон Вулф поселил их у себя. Гарп и Хелен с малышкой Дженни заняли его спальню, а сам хозяин любезно согласился разделить с Данкеном гостиную.

В тот вечер взрослые допоздна засиделись за ужином и изрядно налегли на коньяк. Гарп оживленно рассказывал Вулфу о своих замыслах – трех новых романах.

– Первый будет называться «Иллюзии моего отца», – говорил Гарп. – В нем я опишу многодетного отца-идеалиста. Этот отец все время сочиняет маленькие утопии для своих малышей. Когда они подросли, ему стало скучно, и он начал собирать небольшие коллекции. Но у него ничего не выходит. Тогда он пытается выступить с речью в ООН, но его всякий раз посылают к черту, потому что речь у него бредовая и все время об одном и том же. Он бросает эту затею и учреждает бесплатную больницу. Опять неудача. Тогда он решает организовать бесплатный национальный транспорт. Тем временем жена с ним разводится, дети вырастают – с одними все в порядке, другие получают от жизни затрещины. Всех их объединяет одно – убийственные воспоминания об идиотских утопиях, которые заменили им детство. В конце концов их отец становится губернатором Вермонта.

– Вермонта? – издатель решил, что ослышался.

– Ну да, Вермонта, – невозмутимо подтвердил Гарп. – Становится губернатором Вермонта, а мнит себя эдаким королем. В общем, опять утопия, понимаете?

– «Король Вермонта»! – встрепенулся Вулф. – Гениальное название.

– Нет, нет, не пойдет, – запротестовал Гарп. – С таким названием получится совсем другая книга. Ничего общего с моей. Ну, слушайте дальше. Вторую повесть я назову «Гибель Вермонта».

– Те же действующие лица? – хихикнула Хелен.

– Нет, конечно! – замотал головой Гарп. – Это будет совсем другая история. Про… про гибель Вермонта. Вот!

– Ну что ж, мне нравится, когда вещь соответствует названию, – кивнул Вулф.

– В тот год в Вермонте так и не наступила весна, – начал Гарп.

– В Вермонте вообще-то не бывает весны, – сказала Хелен.

– Не мешай, – нахмурился Гарп. – В тот год не наступило и лето. Представляете – вечная зима. В какой-то один день потеплело, набухли почки. Скажем, дело происходит в мае. Итак, в один из майских дней на деревьях набухли почки. Через день зазеленели листья. Еще через день пожелтели. Наступила осень. И в тот же день все листья опали.

– Укороченное лето, – Хелен едва сдерживала смех.

– Смешно, – согласился Гарп. – Но так уж вышло. И вот снова зима. Вечная зима.

– А люди как же? Умерли? – спросил Вулф.

– Насчет людей не знаю, – серьезно ответил Гарп. – Некоторые, конечно, покинут свои дома.

– Неплохая мысль, – сказала Хелен.

– Кто останется жить, а кто умрет. А может, и все умрут, – все так же серьезно рассуждал Гарп.

– И что все это означает? – опять спросил у него Вулф.

– Узнаю, когда дойду до конца, – сказал Гарп, и Хелен рассмеялась.

– А после того как все вымрут, начнется новый роман, – заметил Вулф.

– Да, и он будет называться «Заговор против исполина», – невозмутимо сообщил писатель.

– А мне-то казалось, так называется стихотворение Уоллеса Стивенса, – заметила Хелен.

– Ну да, конечно, – подтвердил Гарп и тут же прочел его наизусть:

«Заговор против исполина»

 
Первая девушка:
– Когда этот дурень поедет
На кляче своей по округе,
Бесшумно вперед побегу я,
Пред ним аромат источая
Цветов неизвестных доселе.
Посмотрим, каков он на деле.
 
 
Вторая девушка:
– И я побегу перед дурнем,
Над ним раздувая полотна,
Что брызгами красок светятся,
Размером не больше икринок.
Пусть нити искуснейшей ткани
Рассудок затмят в исполине.
 
 
Третья девушка:
– А я побегу перед дурнем,
Смущая забавным пыхтеньем,
Чтоб он над землею склонился.
Я ж стану нашептывать в ухо
Средь криков гортанных природы
Сладчайшие речи, что знаю,
И тем простака доконаю.
 

– Чудесный стишок, – захлопала Хелен.

– Мой роман в трех частях, – гордо объявил Гарп.

– Первая девушка, Вторая девушка, Третья девушка, – закивал издатель.

– А что, исполин побежден? – улыбнулась Хелен.

– Разве его победишь? – сказал Гарп.

– Он у вас и правда исполин? – спросил Вулф.

– Я еще не решил, – пожал плечами Гарп.

– Наверное, это ты сам и есть, – Хелен лукаво посмотрела на мужа.

– Надеюсь, нет, – Гарп наморщил лоб.

– Я тоже очень надеюсь, – сказала Хелен.

– Знаете что, пусть этот роман будет первым, – посоветовал Вулф.

– Нет, лучше последним, – запротестовала жена.

– Последним логичнее написать «Гибель Вермонта», – не сдавался издатель.

– Да нет же. Последним должен быть «Заговор против исполина», – отрезал Гарп.

– Дай мне спокойно умереть, а потом пиши что хочешь, – взмолилась Хелен.

Компания разразилась хохотом.

– Но ведь их всего три? А дальше-то что? – спросил Вулф.

– А дальше я умираю, – замогильным голосом пропел Гарп. – И оставляю шесть книг. По-моему, достаточно для великого писателя.

Все снова расхохотались.

– Может, вы нам расскажете, как умрете? – разошелся Вулф.

– Об этом лучше не надо, – попросила Хелен. – Если ты скажешь, что разобьешься в самолете, – добавила она, обращаясь к мужу, – я тебе этого не прощу.

В этой полупьяной шутке Джон услышал серьезную нотку и наигранно потянулся.

– Пора отправляться спать, – сказал он. – Вам нужно отдохнуть перед дорогой.

– Так вы не хотите узнать, как я умру? – возмутился Гарп.

Вулф с Хелен молчали.

– Я покончу с собой, – любезно пообещал Гарп. – Без этого в классики не выбиться. Я правда в это верю. Вы ведь не станете отрицать, что сегодня самоубийство писателя – вернейший путь к признанию его таланта. Поскольку перо явно не всегда раскрывает всю глубину таланта, автору приходится прибегать к иным средствам, чтобы обнажить страдания души. Самоубийство – своего рода подтверждение солидности писателя. Это так.

Гарп улыбнулся. Его сарказм не внес оживления. Хелен вздохнула. Вулф снова потянулся.

– Наложи на себя руки, – помрачнев, сказал Гарп, – и твои произведения сразу перейдут в разряд серьезной литературы.

Гарп и раньше частенько говорил, что видит для себя в самоубийстве последний долг отца и кормильца. Он любил перечислять имена посредственных писателей, которые нашли путь к сердцу читателя только после того, как покончили счеты с жизнью. Думая о писателях-самоубийцах и порой искренне ими восхищаясь, Гарп надеялся, что, расставаясь с жизнью, кое-кто из них знал об этой радужной стороне нелегкого выбора. Он понимал: люди, убивая себя, не идеализируют самоубийства и презрительно относятся к солидности, приобретенной такой ценой. Но такова горькая реальность в литературном бизнесе. Читатель и критик любят самоубийц.

Гарп знал – он никогда не решится на самоубийство. После смерти Уолта эта уверенность несколько ослабела, но все же не покинула его. Самоубийство означало насилие, а на это он был не способен. Тем не менее Гарпу часто представлялась ледяная усмешка писателя, последний раз перечитывающего предсмертную записку, его безысходное отчаяние.

Он любил мысленно прокручивать тот горький миг, когда писатель, оставив идеальную записку, берет и с дьявольским хохотом подносит пистолет к виску (глотает яд или бросается с моста в воду), преисполненный уверенности в своей долгожданной и на сей раз окончательной победе над читателем и критикой. Среди предсмертных записок, придуманных Гарпом, была и такая: «Кретины, до сих пор вы не понимали меня, но завтра поймете!»

– Что у тебя за навязчивая идея? – нахмурилась Хелен.

– А по-моему, прекрасная смерть для писателя, – улыбнулся Гарп.

– Уже поздно, – заторопился Вулф. – Вам завтра лететь.

Издатель отправился в гостиную и уже собирался лечь, но заметил, что Данкен еще не спит.

– Думаешь о путешествии? – улыбнулся Джон Вулф.

– Папа видел Европу, а я еще нет, – сказал мальчик.

– Знаю, малыш, – кивнул Джон.

– Правда, папа заработает кучу денег? – неожиданно очень серьезно спросил Данкен.

– Думаю, да, – ответил Джон.

– Зачем нам деньги? У бабушки их и так полно.

– Разве плохо самому быть богатым? – возразил издатель.

– А зачем? – не успокаивался Гарп-младший.

– Хорошо быть знаменитым.

– Вы думаете, отец будет знаменит? – спросил Данкен.

– Уверен, – подтвердил Вулф.

– Моя бабушка уже знаменита.

– Знаю, – кивнул издатель.

– По-моему, ей это не очень нравится.

– Почему ты так думаешь? – спросил Джон.

– Слишком много ходит вокруг посторонних, – объяснил Данкен. – Я сам слышал, как бабушка сказала: «В доме полно чужих».

– Видишь ли, твоего папу ждет несколько иная известность.

– А сколько бывает известностей? – спросил Данкен.

Джон Вулф глубоко, протяжно вздохнул и принялся объяснять маленькому Гарпу разницу между книгами, которые идут нарасхват, и книгами, имеющими некоторый успех. Он излагал ему многие тонкости издательского дела. С Гарпом-старшим Вулф никогда не пускался в подобные откровения, Гарпа это не волновало. Как, впрочем, и Данкена, который не запомнил ни одной тонкости и довольно скоро уснул под тихий, ровный голос Вулфа. Его убаюкивало медленное, бесконечное бормотание. Будь то голоса Роберты Малдун или Дженни Филдз, матери или Гарпа, которые каждый вечер рассказывали ему на ночь какую-нибудь историю; слушая их, он быстро засыпал и спал всю ночь здоровым, без кошмаров, сном. Данкен так привык засыпать под чей-то рассказ, что в Нью-Йорке никак не мог заснуть, пока не пришел Вулф.

Утром Гарп с Хелен принялись с интересом разглядывать гардероб Джона. Рядом с мужскими вещами висел прелестный пеньюар, несомненно принадлежавший одной из элегантных красоток Вулфа, которую не пригласили провести эту ночь в его апартаментах. На плечиках висело костюмов тридцать, не меньше, все в узкую полоску, все изящного покроя и все прекрасно бы подошли Гарпу, если б не слишком длинные брюки. Это не смутило писателя. Он выбрал по вкусу костюм, подвернул штанины и вышел в нем завтракать.

– Господи Иисусе, сколько же у вас костюмов! – сказал он Вулфу.

– Берите любой, – предложил Вулф. – Возьмите два или три. Или тот, что на вас.

– Длинноват, – улыбнулся Гарп, задирая ногу.

– Можно подшить, – посоветовал издатель.

– Конечно, – вмешалась Хелен. – У тебя ведь нет ни одного костюма.

Костюм так понравился Гарпу, что он решил ехать в нем в аэропорт, и штанины закололи булавками.

– Боже, – сказала Хелен.

– Мне бы не хотелось, чтобы нас видели вместе, – признался Вулф, но все же отвез Гарпов в аэропорт. Он хотел своими глазами увидеть, как семейство покинуло страну.

– Да, ваша книга, – спохватился в машине Вулф. – Я все время забываю показать вам сигнальный экземпляр.

– Я это заметил, – сказал Гарп.

– Ну ничего. Я вам его обязательно вышлю, – пообещал издатель.

– Уж пожалуйста. Я ведь до сих пор не знаю, что на обложке.

– Сзади ваша фотография, – сказал Вулф, – столетней давности.

– А что спереди?

– Название, конечно, – ответил издатель.

– Что вы говорите! А я подумал, вы его в последний момент сняли.

– Только название, – сказал Вулф. – А под ним что-то вроде фотографии.

– Что-то вроде фотографии? – переспросил Гарп. – Какой фотографии?

– Может, у меня есть в портфеле одна суперобложка, – сказал Вулф. – Приедем, поищу.

Вулф вел себя очень осторожно. Как-то он позволил себе обмолвиться, что «Мир от Бензенхейвера» – «мыльная опера». Но тогда его слова, кажется, не слишком задели Гарпа.

– Поверьте мне, – сказал он Гарпу, – ваша повесть чертовски хорошо написана, но при всем при этом… она всего лишь «мыльная опера». Слишком в ней много всего накручено.

– В жизни тоже много всего накручено, – вздохнул тогда Гарп. – Жизнь, Джон, и есть «мыльная опера» для взрослых.

В портфеле у Вулфа оказалась лишь фотография первой страницы обложки. Про последнюю страницу и внутренние полосы с собственноручно написанным текстом было предусмотрительно забыто. Он так и задумал – дать часть обложки в самую последнюю минуту. Фотография была тщательно запечатана в два плотных конверта, и Вулф не сомневался, что Гарп не сможет взглянуть на нее раньше чем сядет в самолет. Всю обложку Вулф обещал выслать писателю в Европу. Он был уверен, что Гарп хоть и разозлится, но не настолько, чтобы все бросить и примчаться в Нью-Йорк из-за океана.

– Ого! Этот самолет больше вчерашнего, – объявил Данкен. На этот раз он сразу сел с левой стороны, почти над самым крылом.

– Так и должно быть, – объяснил Гарп. – Он полетит над океаном.

– Пожалуйста, не напоминай мне об этом, – сказала Хелен. По другую сторону прохода стюардесса колдовала над чем-то вроде гамака для Дженни. Малышку подвесили в нем к спинке сиденья напротив матери; Хелен и Данкену она показалась чьей-то чужой девочкой.

– Джон Вулф говорит, ты будешь богатый и знаменитый, – сказал Данкен отцу.

– Гм, – хмыкнул Гарп, занятый конвертом, полученным в последний миг от издателя.

– Это правда? – спросил мальчуган.

– Хотелось бы, – сказал Гарп. И наконец-то увидел суперобложку «Мир от Бензенхейвера». Мороз продрал его по коже, он и сам не мог сказать почему – то ли подействовала внезапная невесомость (самолет-гигант оторвался от земли), то ли фотография на обложке.

Черно-белый крупнозернистый снимок поплыл перед глазами писателя. Больница. «Скорая». Носилки. Мрачная беспомощность на серых лицах санитаров: спешить некуда. Маленькое тельце под белой простыней. Страшный мимолетный эпизод у входа в больницу. Сколько таких больниц, таких «скорых», таких носилок с маленьким тельцем, которому уже ничем не поможешь…

Глянец ночного дождя – печальный финал трагедии. Неясный снимок, который мог быть взят из любой дешевой газетки. Сколько таких трагедий, сколько детских смертей.

Где угодно. Когда угодно. Но эта фотография напомнила Гарпу серое отчаяние, когда они смотрели на лежавшего в машине Уолта со сломанным позвоночником.

Суперобложка «Мира от Бензенхейвера», «мыльной оперы» для взрослых, кричала читателю, что он найдет под ней душераздирающую историю. Она требовала немедленного, пусть дешевого внимания. Она обещала – вы испытаете внезапную, сосущую сердце печаль; и Гарп знал: читатель не будет разочарован.

Если бы в эту минуту он прочел на суперобложке рекламу романа и выжимку из своей жизни, он, скорее всего, сел бы в европейском аэропорту в первый самолет, летящий обратно, и явился пред ясныя очи своего издателя. Но пока суперобложка путешествует из Америки в Европу, он успеет привыкнуть к такого сорта рекламе, на что Джон Вулф и рассчитывал. Притупится и острота восприятия чудовищной фотографии.

Хелен же никогда не привыкнет к ней и никогда не простит ее Вулфу. Не простит она и второй фотографии на четвертой странице суперобложки. Снимок изображал Гарпа с Уолтом и Данкеном и был сделан за несколько лет до трагедии. Снимала Хелен, и Гарп послал фотокарточку Вулфу вместо рождественской открытки.

Гарп сидел в одних плавках на волнорезе и олицетворял собой физическую силу. Таким он и был. Сзади стоял загорелый Данкен, положив худенькую руку на отцовское плечо. Тоже в плавках и белой матросской шапочке, беспечно торчащей на самой макушке. Мальчуган широко улыбался в объектив, не сводя с матери удивительно красивых глаз. Уолт сидел у отца на коленях. Он только что вышел из воды и лоснился, точно морской котик. Гарп пытался завернуть его в теплое полотенце, но малыш не давался, выскальзывая из отцовских рук. Он был бесконечно счастлив, и его круглая клоунская рожица сияла в ожидании «птички». Когда Гарп увидел фотографию, он явственно почувствовал, как мокрое, холодное тельце Уолта прижимается к его теплой груди.

Внизу под фотографией унизительно выбивали слезу следующие слова: «Т. С. Гарп с детьми (до трагедии)».

Издатель сплутовал, недвусмысленно намекнув читателю, что он найдет на страницах романа описание этой трагедии. В романе, разумеется, ни слова об этом не говорилось, хотя, справедливости ради, надо отметить, он сплошь состоял из трагедий. Узнать о семейной трагедии – подпись под фотографией на четвертой странице, конечно, интриговала – можно было только из той чепухи, которую Вулф сочинил и поместил на клапанах обложки. Как бы то ни было, фотография отца с обреченными детьми служила хорошей приманкой.

Люди нарасхват покупали роман, написанный «несчастным сыном знаменитой Дженни Филдз».

Сидя в самолете, летящем в Европу, Гарп смотрел на фотографию, и воображение его разыгралось. Хоть земля была далеко внизу, он воочию видел толпы людей, которые гоняются за его книгой. Ему были отвратительны эти люди, попавшиеся на такую дешевую удочку; он чувствовал отвращение и к себе: какой стыд – писать книги, удовлетворяющие вкусам стада бегемотов.

Т. С. Гарпа страшило любое стадо, а особенно людское. Сидя в самолете, он как никогда желал уединения и покоя для себя и своей семьи.

– А что мы будем делать с такой кучей денег? – вдруг спросил Данкен.

– С кучей денег? – переспросил Гарп.

– Когда ты будешь богатый и знаменитый. Что мы тогда станем делать?

– Веселиться и отдыхать, – ответил Гарп. Но красивый, единственный глаз мальчика смотрел недоверчиво.

– Полет будет проходить на высоте одиннадцать тысяч метров, – донесся из динамика уверенный голос первого пилота.

– Ого! – восхищенно воскликнул Данкен.

Гарп протянул через проход руку жене, но мимо них, неуверенно ступая, прошествовал к туалету какой-то толстяк. И Хелен с Гарпом только обменялись взглядами, подбадривающими, как рукопожатие.

Гарпу вдруг вспомнилась мать в белой форменной одежде, поднятая великаншей Робертой. Гарп не знал, что бы это могло значить, но вид матери, парящей над толпой, подействовал на него, как фотография с суперобложки. Отгоняя дурные предчувствия, Гарп принялся болтать с сыном, о чем придет в голову.

Данкен вспомнил про Уолта, про то, как он боялся «Прибоя». История эта была семейным преданием. Сколько Данкен мог помнить, Гарпы каждое лето гостили у бабушки на берегу бухты Догз-хед. Там на многие мили тянутся песчаные пляжи и часто свирепствует грозный океанский прибой.

– Берегись прибоя! – сказал Данкен брату, когда тот, став постарше, отважился приблизиться к воде. Сколько раз самому Данкену то же твердили родители. Услыхав о прибое, Уолт почтительно отступил.

Три лета подряд они предостерегали малыша. Данкен и теперь помнил каждую фразу.

«Сегодня ужасный прибой!»

«Сегодня очень сильный прибой!»

«Сегодня свирепый прибой!»

«Свирепый» было частым словечком в Догз-хеде, свирепым могло быть все – ветер, болезнь, ссора.

За три года малыш хорошо усвоил: прибоя нужно бояться; свирепый прибой унесет в океан; свирепый прибой утащит под воду, навсегда разлучит с папой, мамой и Данкеном.

Это случилось в четвертое лето жизни Уолта на берегу океана. Данкен помнил, как однажды он, Гарп и Хелен застали такую сценку: Уолт, стоя по щиколотку в пенистой от прибоя воде, внимательно всматривался в набегающие волны. Он стоял долго, не двигаясь и не отрывая глаз от воды. Наконец Гарп и Хелен решили подойти к нему и узнать, что он делает.

– Уолт, что ты там высматриваешь? – спросила Хелен.

– Что ты там нашел интересного, дурачок? – сказал Данкен.

– Хочу увидеть «Прибоя».

– Кого, кого? – спросил Гарп.

– «Прибоя», – сказал Уолт. – Хочу увидеть его. Он очень большой? Похож на жабу?

От удивления у всех троих раскрылись рты. Так значит, все эти годы малыш боялся огромного, страшного «Прибоя» – неведомого чудовища, которое пряталось среди прибрежных камней и было готово в любую минуту схватить Уолта и утащить в черную океанскую бездну.

Гарп стал фантазировать вместе с сынишкой. Поднимается ли чудовище на поверхность? Быстро ли оно плавает? А может, эта скользкая, обрюзгшая тварь вечно сидит на холодном дне к хватает зевак за ноги длинным, липучим языком? Какой он – этот свирепый «Прибой»?

Для Гарпа и Хелен «Прибой» стал кодовым названием тревоги. Даже потом, когда для Уолта «Прибой» превратился в пенистую кромку волн (прибой – это не зверь, а волны, которые бьются о песок, дурья голова, объяснял ему Гарп), Хелен с Гарпом, почуяв опасность, стали называть ее словечком Уолта. Будь то скопление машин или скользкая дорога, кто-нибудь из них обязательно говорил: «Опять этот свирепый «Прибой».