Текст книги "Мир от Гарпа"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– Я бы подождал еще час, а потом влил бы еще одну дозу, – сказал Малиновый. – Сколько можно звать ветеринара?

Он поскреб грязную шею животного носком ботинка; свинья опять выпустила газы.

Орен повел Хоуп за сарай, туда, где на куче кукурузы играли поросята величиной чуть больше котят. Когда Орен завел черный пикап, они бросились врассыпную. Хоуп снова заплакала.

– Ты меня отпустишь? – спросила она у Орена.

– Я тебя еще не трахнул.

Босые ноги Хоуп почернели от весенней грязи и замерзли.

– У меня болят ноги, – сказала она. – Куда мы поедем?

В кузове пикапа она заметила старое одеяло, свалявшееся, в соломинках. Вот куда мы отправляемся, подумала она. На кукурузное поле, где уляжемся на влажной весенней земле. Когда все будет кончено, мне перережут горло и выпотрошат рыбацким ножом, и он завернет меня в это одеяло. А сейчас оно лежит в кузове крупными складками, как будто прикрывает мертворожденных поросят.

– Надо найти хорошее место, где трахнуть тебя, – пояснил Орен Рэт. – Мы бы могли остаться дома, но тогда пришлось бы делиться с ними.

Хоуп Стэндиш пыталась разобраться в непонятной логике Орена Рэта. Она была у него совсем не такая, как у всех ее знакомых.

– То, что ты хочешь делать, – грех, – сказала она.

– Нет, не грех, – ответил он. – Не грех.

– Ты хочешь изнасиловать меня, – продолжила она. – Это плохо.

– Я просто хочу переспать с тобой, – ответил он.

На этот раз он не стал ее привязывать. Бежать ей все равно некуда. Они не спеша ехали по бесконечным проселочным дорогам, разделявшим поля, двигаясь на запад квадратами, как ходит конь на шахматной доске, – одна клетка вперед, две клетки влево, одна вправо, две вперед. Все это, на первый взгляд, казалось бессмысленным; скорее всего, он так хорошо знал здесь дороги, что мог покрыть большое расстояние, не проезжая через их городок. Им попадались только названия поселков, и хотя они отъехали от городка не больше чем на тридцать миль[41]41
  Тридцать миль – Примерно 48 км.


[Закрыть], все они были ей незнакомы: «Холодный ручей», «Холмы», «Поля», «Вид на долину». Наверное, это не поселки, подумалось ей, а просто указатели для местных жителей, которые без них заблудятся в четырех стенах.

– Ты не имеешь права так поступать со мной, – сказала она.

– Чепуха, – ответил он и резко нажал на тормоза. Ее бросило на приборную доску. Лоб ударился о ветровое стекло, нос ткнулся в ладонь. Где-то в груди оборвалась маленькая мышца, а может, и косточка. Потом он снова прибавил газ, и ее швырнуло на сиденье.

– Терпеть не могу, когда перечат, – сказал он.

Из носа у нее текла кровь; она наклонилась, подперев голову ладонями, кровь из носа капала на платье, обтягивающее колени. Хоуп откинула голову назад, кровь полилась на губы и окрасила зубы; она ощутила ее вкус. Почему-то это ее успокоило, помогло собраться с мыслями. На лбу, она чувствовала, набухает шишка. Хоуп провела рукой по лицу и пощупала. Орен Рэт взглянул на нее и расхохотался. Она плюнула в него, плевок был в кровавых прожилках; он попал ему на щеку и скатился за воротник фланелевой рубашки ее мужа. Его ладонь, плоская и широкая, как подошва ботинка, потянулась к ее волосам. Она схватила ее, притянула к себе и впилась в запястье, в то место, где по голубым жилам бежит кровь.

Этим невозможным образом она хотела его убить, но у нее не хватило времени даже прокусить кожу. Рука у него была такой сильной, что он рывком приподнял Хоуп и бросил головой себе на колени. Она ткнулась затылком в рулевое колесо, и в голове у нее зазвучал сигнал. Ребром левой руки он проломил ей нос, после чего рука вернулась на рулевое колесо. Правой он прижал ее голову себе к животу; она перестала сопротивляться и осталась лежать у него на коленях. Сделав ладонь ковшиком, он легонько прикрыл ей ухо, как будто хотел удержать у нее в голове звук сигнала. Нос у нее разболелся так, что она не могла открыть глаз.

Он сделал несколько левых поворотов, потом несколько правых. Каждый поворот означал, что они проехали еще милю. Рука его сползла ей на затылок, и слух опять к ней вернулся. Она чувствовала, как он запустил пальцы в ее волосы. Лицо у нее совсем онемело.

– Я не хочу убивать тебя, – сказал он.

– Ну и не надо, – сказала Хоуп.

– Должен. Когда кончим, все равно придется.

Для нее эти слова были как привкус крови во рту. Она знала, разговоры на него не действуют. И понимала, что проиграла ему очко – изнасилование. От этого он не отступится. И с этим надо смириться. Теперь предстоит борьба за жизнь, а это значит, в живых останется кто-то один. Дотянуть бы как-то до полиции, тогда его ждет или арест, или пуля. Или она сама убьет его.

Она чувствовала щекой мелочь у него в кармане; его синие джинсы были мягкие и липкие от пыли и машинного масла. Пряжка ремня врезалась ей в лоб; губы касались промасленной кожи ремня. Рыбацкий нож был в ножнах, она это знала. Но где были ножны? Она их не видела, и не решалась поискать рукой. И вдруг буквально глазами ощутила, как твердеет его пенис. Тут она впервые по-настоящему испугалась, ее чуть удар не хватил. Мысли у нее заметались – что делать. И Орен снова помог ей.

– А ты взгляни с другой стороны, – сказал он. – Твой ребенок спасся. Я ведь собирался и его убить, ты знаешь.

Эта своеобразная логика обострила все чувства Хоуп. Она стала слышать, как мимо едут другие машины. Их было немного, но все-таки каждые три-четыре минуты кто-нибудь проезжал. К сожалению, она их не видела, но поняла, дорога не такая пустынная. Действовать надо немедленно, пока он не завез ее в глухое место, если только он знает, куда едет. Пожалуй, знает. Значит, надо что-то придумать сейчас же, пока не свернули с этой довольно оживленной дороги.

Орен Рэт переменил положение. Эрекция доставляла ему некоторое неудобство. Коленями он чувствовал теплое лицо Хоуп, его рука была в ее волосах. Пора, решила Хоуп. Она погладила щекой его бедро, совсем чуть-чуть, и он не остановил ее. Она двигала головой у него в коленях, как бы устраиваясь поудобнее, проводя лицом по его члену, как по подушке. Она шевелилась до тех пор, пока выпуклость под его джинсами не поднялась так, что перестала касаться щеки. Но его можно достать дыханием, он торчит у самого ее рта; и она принялась дышать на него. Выдыхать через нос было больно, она сложила губы, как будто хотела чмокнуть его, и стала очень нежно дуть.

Ники, Ники, при этом подумала она. Мой родной Дорси. Она надеялась, она хотела увидеть их. И Орену Рэту досталось ее теплое, мягкое дыхание. В голове у нее сидела одна-единственная – трезвая – мысль: ты у меня сейчас завертишься, сукин сын.

Было очевидно, что опыт половой жизни Орена не включал таких тонкостей, как нежное женское дыхание. Он попытался развернуть ее голову так, чтобы снова чувствовать ее разгоряченное лицо и не упускать мягкие выдохи. Орен распалялся желанием еще большей близости и боялся нарушить достигнутое. Он заерзал на сиденье. А Хоуп не спешила. Его движения приблизили тугую выпуклость в его кислых штанах к ее губам. Она прижалась губами, но рот не раскрыла. Орен Рэт только почувствовал, как сквозь грубую ткань проник горячий ток; он застонал. Навстречу шла машина, пикап Рэта вильнул в ее сторону, но ему удалось вырулить на свою полосу.

– Что ты делаешь? – спросил он у Хоуп: она легонько сжала зубами вздувшуюся ткань. Он резко поднял колени, нажал на тормоза, и нос у Хоуп заболел сильнее. Ну, теперь мне достанется, подумала она, но он только расстегнул молнию. – Я видел такие картинки, – объяснил он.

– Я сама, – сказала она. Ей пришлось немного приподняться, чтобы открыть ширинку, ей хотелось выглянуть и посмотреть, где они находятся, – за городом, это ясно, но дорога размечена указательными полосами. Она достала пенис из джинсов и, зажмурившись, взяла в рот.

– Черт, – выругался он.

Ей показалось, что она задохнется, испугалась, как бы ее не вырвало. Тогда она задвинула его за щеку, надеясь так оттянуть время. Он застыл в неподвижной позе и весь дрожал: конечно, он и вообразить себе такого не мог. Хоуп успокоилась, почувствовала уверенность – время работало на нее. Очень медленно она продолжала свое тошнотворное, но и спасительное занятие, прислушиваясь к проносившимся мимо машинам. Орен явно сбросил скорость. При первом же намеке свернуть с шоссе ей придется менять тактику. Сможет ли она откусить эту проклятую штуку? Нет, во всяком случае, не с одного раза.

Один за другим проехали два грузовика; где-то сзади ей почудился сигнал еще одной машины. Она заработала быстрее, он поднял колени еще выше. Ей показалось, что пикап прибавил скорость. Мимо прошла легковая машина, совсем близко. Ее сигнал оглушил их.

– Мать твою! – крикнул Орен ей вдогонку; он начал подпрыгивать на сиденье, тревожа ее сломанный нос. Хоуп пришлось быть очень осторожной – не дай Бог причинить ему боль, хотя ей очень этого хотелось. «Только бы он потерял голову», – подбадривала она себя.

Неожиданно раздался шорох гравия под днищем машины. Но они ни во что не врезались и не свернули с шоссе, просто пикап съехал на правую обочину и остановился. Мотор заглох. Обеими руками он сжал ее лицо; бедра его напряглись и ударили ее. «Я захлебнусь», – подумала она, но он уже поднимал ее лицо со своих колен.

– Подожди! – закричал он. Мимо пронесся грузовик, разбрасывая гравий, и заглушил его слова. – Я его не надел, – объяснил он. – Может, у тебя какие бациллы, и я заражусь.

Хоуп села на колени; ободранные губы у нее горели, переносица пульсировала. Он собрался надеть презерватив, но, выдернув его из пластикового пакетика, с недоумением уставился на него, как будто ожидал увидеть что-то совсем другое, а может, просто не знал, что с ним делать.

– Снимай платье! – велел он, ее взгляд смущал его.

По обеим сторонам дороги тянулись кукурузные поля, немного впереди – оборотная сторона рекламного щита. Нет ни домов, ни указателей, ни перекрестков. И никаких машин – ни легковых, ни грузовых. Ей показалось, что сердце у нее сейчас остановится.

Орен Рэт сорвал с себя рубашку ее мужа и вышвырнул в окно; Хоуп видела, как она падала на дорогу. Ботинки он снял, держа ноги на тормозной педали, ударившись бледными худыми коленями о руль.

– Подвинься! – приказал он.

Ее прижало к правой дверце, и она знала, что, даже если бы ей удалось выскочить, он легко бы ее догнал. Она босиком, а у него не ступни, а задубевшие подошвы.

Он долго возился с джинсами, держа скатанный презерватив в зубах. Наконец он их стянул, куда-то бросил и стал напяливать презерватив с таким остервенением, словно пенис у него был таким же бесчувственным, как кожаный хвост черепахи. Хоуп стала расстегивать платье, еле удерживая слезы. Тогда он сам потянул платье через голову, но оно никак не снималось – мешали руки. И он с силой задрал ее руки над головой.

Он был очень длинный и не помещался в кабине. Нужно было открыть одну дверцу. Она потянулась было к ручке, но он укусил ее в шею.

– Нельзя! – заорал он и стал дергать ногами; она увидела кровь на одной лодыжке – он поранился о руль; наконец мозолистой пяткой он ударил по ручке левой дверцы и обеими ногами распахнул ее. Поверх его плеча ей видна была серая полоса шоссе; его длинные ноги высунулись наружу в сторону проезжей части. Но на шоссе в этот миг никого не было. У нее сильно заболела голова, вдавленная в правую дверцу. Извиваясь под ним, Хоуп попыталась отодвинуться; в ответ на это ее движение он издал какой-то нечленораздельный звук. Пенис, одетый в резину, скользнул по ее животу. Тело резко напряглось, и он изо всех сил укусил ее в плечо. Он кончил.

– Черт! – закричал он. – Уже все!

– Да нет, – обняла она его, стараясь утешить. – Постарайся еще раз.

Она знала: если он решит, что это все, он ее убьет.

– Только не спеши, – шепнула она ему в ухо, пахнущее пылью. Она послюнявила палец, чтобы увлажнить себя. Боже, подумала она, он ведь не сможет войти в меня, но, потрогав, обнаружила, что презерватив у него смазан специальным маслом.

– О! – воскликнул Орен. Он лежал на ней, подчиняясь ее командам, казалось, все это было для него внове. – О-о! – простонал он еще раз.

«Что же дальше?» – спросила себя Хоуп. Она замерла. Красным пятном мимо них пролетела легковушка, отчаянно сигналя; из салона донеслись негромкие крики одобрения. Ну конечно, нас приняли за любовную парочку, пристроившуюся на обочине, подумала она. Здесь, наверно, все так делают. И никто не остановится, разве что полиция. Она представила себе, как над плечом Рэта появляется загорелое лицо полицейского с квитанцией на штраф. «Только не на дороге, приятель», – говорит он. Тут бы она закричала: «Меня насилуют!» Но полицейский наверняка заговорщически подмигнул бы Орену Рэту и поскорее убрался.

Растерянный Рэт, казалось, пытался осторожно что-то нащупать в ней. Интересно, подумала Хоуп, сколько времени ему надо, чтобы кончить второй раз? Он ей представлялся не человеком, а козлом, а бульканье, которое он издавал горлом прямо ей в ухо, было, мнилось ей, последним, что она слышит в жизни.

Глаза ее блуждали по кабине. До ключей в зажигании ей не дотянуться, да и что можно сделать связкой ключей? Спине было больно, и она попыталась упереться рукой в приборную доску, чтобы сместить вес его тела, и это разозлило его.

– Не двигайся! – велел он, и она послушалась. – О-о, – протянул он с одобрением. – Очень хорошо. Я убью тебя быстро, ты даже не заметишь. Будешь делать так, и я убью тебя по-хорошему.

Ее рука нащупала металлическую кнопку, гладкую и круглую; не надо даже смотреть, что это такое. Хоуп нажала ее. Сработала пружина, и дверца «бардачка» легла ей на руку. «А-а!» – издала она протяжный звук, стремясь заглушить шуршание барахла, которое она перебирала в ящичке. Пальцы нащупали тряпку, моток проволоки, острые мелкие предметы, вроде шурупов и гвоздей, болт. Ничего подходящего. Руке было больно шарить в ящичке, и она опустила ее вниз. Когда с улюлюканьем и сигналами прошел мимо еще один грузовик, не выказав намерения даже сбавить ход, она заплакала.

– Я тебя убью, – простонал Рэт.

– Ты первый раз занимаешься сексом? – спросила Хоуп.

– Конечно, нет, – ответил он и опять вторгся в нее, думая, что его идиотские усилия доставляют ей удовольствие.

– Ты и в те разы убивал? – спросила Хоуп. Свесившаяся вниз рука что-то нащупала, какую-то ткань на полу кабины.

– Это были животные, – признался Рэт. – Но пришлось убить и их.

Хоуп затошнило, и пальцы ее вцепились в ткань на полу – кажется, это был пиджак.

– Свиньи? – спросила она.

– Свиньи! Тоже скажешь, – возмутился он. – Свиней не трахают!

«Может, есть и такие», – подумала Хоуп.

– Это были овцы, – сказал Рэт. – И один раз теленок.

Пока никакой надежды. Хоуп ощутила, как пенис уменьшился; помешал разговор. Она подавила вопль, который расколол бы ей голову, сорвись он с уст.

– Пощади меня, – взмолилась Хоуп.

– Молчи, – ответил он. – Двигайся, как раньше.

Она задвигалась, но, по-видимому, не совсем как надо.

– Не так! – закричал он. Пальцы его впились ей в спину. Она попробовала по-другому. – Теперь так, – сказал он. И сам задвигался целенаправленно, механически и тупо!

«Господи! – думала Хоуп, – Ники, Дорси!» И вдруг поняла, что у нее в руке – его джинсы. Пальцы ее, враз поумневшие, как пальцы слепца, нащупали молнию и двинулись дальше, нашли монетки в кармане, наткнулись на ремень.

– Так, так, так, – приговаривал Орен Рэт.

«Овцы, – думала Хоуп про себя, – и один теленок».

– Пожалуйста, сосредоточься! – вслух приказала она себе.

– Молчи! – рявкнул Орен Рэт.

Но ее рука уже нашла, что искала, – длинные, жесткие кожаные ножны. Вот маленькая кнопка, а вот наконец-то верхняя его часть, рукоять рыбацкого ножа, которым он поранил ее сына.

Рана у Ники была несерьезной. Никто не мог понять, откуда она взялась. Сам Ники еще не умел говорить. Ему нравилось рассматривать в зеркале тонкую, полумесяцем, ранку, которая уже затянулась.

– Нанесена чем-то очень острым, – сказал доктор полицейскому. Марго позвонила не только в полицию, но и врачу, увидев капельку крови на фартучке Ники. Полицейские обнаружили кровь и в спальне – одну каплю на белоснежном покрывале. Это поставило их в тупик, потому что признаков борьбы не было; Марго видела, как миссис Стэндиш выходила из дому: она выглядела вполне нормально. Кровь на постель упала с рассеченной губы Хоуп. Неуклюжий Орен Рэт нечаянно ударился головой о ее губы, но догадаться об этом никто, конечно, не мог. Марго подумала, что секс, наверное, был, но ничего не сказала. Дорси Стэндиш был в таком потрясении, что ни думать, ни говорить не мог. Полицейские же считали, что для секса не было времени.

– Скорее всего, бритва, – сказал врач, разглядывая ранку. – Или очень острый нож.

Инспектор полиции, полнокровный, плотный мужчина, которому оставался до пенсии год, обнаружил в спальне перерезанный шнур телефона.

Нож, решил он. Острый нож, и довольно тяжелый.

Звали его Арден Бензенхейвер; в прошлом он был шефом полиции в Толидо, где его методы раскрытия преступлений считались, мягко говоря, неортодоксальными.

– Рана резаная, – сказал он и движением руки продемонстрировал, как ее нанесли. – Такие ранения у нас редки, – пояснил он. – Рана резаная и нанесена, скорее всего, охотничьим или рыбацким ножом.

Марго описала Орена Рэта – простой сельский парень, приехал на фермерском пикапе. О дурном влиянии города и университета говорил только неестественно яркий бирюзовый цвет машины. Дорси Стэндишу это описание ничего не сказало, он все никак не мог опомниться от потрясения.

– Они не оставили записки? – спросил он. Арден Бензенхейвер уставился на него. Доктор смотрел на пол. – Я хочу сказать о выкупе, – прибавил Стэндиш. Он привык мыслить логически. Кто-то как будто упомянул похищение, значит, похитители должны потребовать выкуп.

– Никакой записки не найдено, мистер Стэндиш, – сказал Бензенхейвер. – Да и не похоже это на похищение с целью выкупа.

– Они были в спальне, а Ники сидел на своем стуле перед закрытой дверью, – рассказывала Марго, – Но я видела Хоуп, когда они уходили. С ней, Дорси, все было в порядке.

Стэндишу не сказали про трусики Хоуп, найденные на полу у кровати. Но бюстгальтера не было. Марго сказала, что миссис Стэндиш из тех женщин, что всегда носят лифчик. Было установлено также, что ушла она из дому босиком. На парне была рубашка Дорси, Марго узнала ее. Номер пикапа она полностью не разглядела; номер был сельский и, судя по первым цифрам, выдан в этом округе. Вот и все, что она могла о нем сообщить. Задний номер был заляпан грязью, переднего вообще не было.

– Мы их найдем, – заявил Арден Бензенхейвер. – Не так уж много в округе бирюзовых пикапов. Ребята шерифа наверняка знают их все.

– Ники, что здесь произошло? – спросил Дорси Стэндиш у мальчика, сидевшего у него на коленях. – Что с мамой? – Мальчик показал на окно. – Значит, он хотел ее изнасиловать? – обратился ко всем Дорси Стэндиш.

– Пока ничего не известно, Дорси, – сказала Марго.

– А когда будет известно? – спросил Дорси.

– Простите, что мне приходится задавать вам такой вопрос, – сказал Арден Бензенхейвер. – Встречалась ли ваша жена с кем-нибудь, вы ничего такого не замечали?

Стэндиш, услыхав этот вопрос, потерял дар речи, хотя внешне, казалось, серьезно обдумывает его.

– Нет, не встречалась, – ответила за него Марго. – Я это точно знаю.

– Мне хотелось бы услышать ответ из уст мистера Стэндиша, – сказал Бензенхейвер.

– Боже! – воскликнула Марго.

– Думаю, что нет, – ответил Стэндиш.

– Конечно, нет, Дорси, – сказала Марго. – Пойдемте погуляем с Ники.

Марго была большой хлопотуньей и очень нравилась Хоуп. Раз пять на день она убегала куда-то из дому, и у нее вечно оставалось какое-то неоконченное дело. Дважды в год она отключала телефон и снова включала; она просто была не в силах совладать с собой, как курильщик не может расстаться с вредной привычкой. У Марго были дети, они целый день проводили в школе, и она часто присматривала за Ники по просьбе Хоуп. Дорси Стэндиш почти не замечал Марго, он знал, что она добрая, отзывчивая женщина, но эти качества не могли привлечь к ней его внимание. И вот сейчас он впервые заметил, что Марго не очень хороша собой, нет в ней волнующей мужчин привлекательности; никто никогда не захочет изнасиловать ее. А Хоуп, подумал он с горечью, красивая женщина. Любой мужчина мог бы пожелать ее.

Дорси Стэндиш заблуждался; он не знал природы этого преступления; для насильника внешность женщины не играет роли. Известны случаи, когда насиловали маленьких девочек, старух, даже животных, даже трупы женщин.

Инспектор Арден Бензенхейвер, которому был хорошо известен этот вид насилия, простился с присутствующими, сказав, что немедленно вылетает на поиски бирюзового пикапа.

На открытых пространствах инспектор Бензенхейвер чувствовал себя гораздо лучше. Службу в полиции он начинал с должности ночного патрульного, его машина курсировала по старому шоссе № 2 между Сандаски и Толидо. Летом вдоль шоссе всю ночь работали пивные бары под самодельными вывесками: «Кегельбан», «Бильярдная», «Копченая рыба», «Живая приманка». Арден Бензенхейвер неторопливо объезжал залив Сандаски и ехал затем вдоль озера Эри до Толидо, высматривая машины с подвыпившими подростками и рыбаками, любившими поиграть с ним в кошки-мышки на этой плохо освещенной двухполосной дороге. Позднее, когда он был начальником полиции в Толидо, его возили днем по шоссе № 2. И все эти бары с «живой приманкой», реками пива и другими удовольствиями выглядели при солнечном свете довольно тихими и безобидными. Почему-то это вызывало в его воображении старого громилу, который раздевается перед дракой; сначала видишь толстую шею, крепкую грудь, мускулистые руки, а потом вдруг появляется бледный, беспомощный животик.

Арден Бензенхейвер ненавидел ночь. И настырно требовал от властей Толидо улучшить освещение города по субботам. В Толидо жили преимущественно рабочие, и Бензенхейвер был уверен, если власти раскошелятся на яркое освещение в субботние ночи, вдвое сократятся драки с увечьями, бандитские нападения, изнасилования. Но власти эту его идею сочли завиральной. К его идеям вообще относились прохладно, поскольку методы его работы многим казались сомнительными. Здесь же, среди этих просторов Бензенхейвер отдыхал душой. Он всегда мечтал видеть вверенную ему территорию как на ладони. И вот он летит на вертолете, под ним плоская равнина, и он отстраненным взглядом наблюдателя обозревает свое небольшое, хорошо освещенное королевство.

– Здесь есть только один бирюзовый пикап, он принадлежит этим чертовым Рэтам, – говорит помощник шерифа.

– Рэтам?

– Их целая семейка. Терпеть не могу ездить к ним.

– Почему? – интересуется Бензенхейвер; внизу под ними тень вертолета пересекла ручей, дорогу, прошла вдоль кукурузного поля и бобовой плантации.

– Они все чокнутые.

Бензенхейвер посмотрел на помощника шерифа. Это был молодой человек располагающей внешности с пухлыми щеками и небольшими глазками, его длинные волосы были завязаны шнурком и висели из-под шляпы, почти доставая до плеч. Бензенхейвер вспомнил всех футболистов с длинными волосами, выбивавшимися из-под шлема. Некоторые могли бы заплетать косы, подумал он. А теперь так ходят даже служители правосудия. Он был рад, что скоро уйдет на пенсию; он не понимал, почему так много людей любят сейчас уродовать себя.

– Чокнутые? – повторил Бензенхейвер; и ведь говорят все одинаково, обходятся четырьмя-пятью словами чуть не во всех случаях жизни.

– На той неделе я получил жалобу на младшего, – сказал помощник шерифа. Бензенхейвер обратил внимание на это, как бы случайно брошенное «я». Он отлично знал, что жалоба поступила шерифу или в его управление и что, скорее всего, она была пустяковой, и поэтому ее передали молодому помощнику шерифа. «Но почему они сегодня послали его со мной?» – подивился Бензенхейвер.

– Младшего Рэта зовут Орен, – сказал помощник. – У них у всех очень странные имена.

– О чем была жалоба? – спросил Бензенхейвер; взгляд его скользил по длинной грунтовой дороге, ведущей к разбросанным тут и там сараям и амбарам, один из которых, он знал, и был фермерским домом. Но Арден Бензенхейвер не мог сверху его различить. На его взгляд, все постройки казались не соответствующими своему назначению.

– Орен путался с чьей-то собакой, – ответил помощник шерифа.

– Путался? – терпеливо переспросил Бензенхейвер. Это могло означать все, что угодно.

– Понимаете, хозяева этой собаки почему-то решили, что Орен пытался… трахнуть ее.

– Это правда? – спросил Бензенхейвер.

– Возможно, – ответил помощник шерифа. – Но я не мог это выяснить. Когда я к ним приехал, Орена не было, а собака выглядела вполне нормально. Разве можно узнать по собаке, трахали ее или нет?

– Спросил бы у нее! – хихикнул пилот вертолета, парнишка еще моложе, чем помощник шерифа. На него даже тот смотрел свысока.

– Один из тех полоумных, что нам подбрасывает Национальная гвардия, – шепнул помощник шерифа. И в этот миг Бензенхейвер увидел бирюзовый пикап. Он стоял на открытом месте рядом с низким сараем. Хозяева и не пытались спрятать его.

В длинном загоне метались свиньи, ополоумевшие от рева вертолета. Двое худощавых мужчин сидели на корточках около свиньи, лежавшей на боку на пандусе, ведущем в один из сараев. Они смотрели на вертолет, прикрыв руками лица, чтобы уберечь глаза от поднятой пыли.

– Не так близко. Садись вон на ту лужайку, – сказал Бензенхейвер пилоту. – А то испугаешь скотину.

– Орена не видно, нет и отца, – заметил помощник шерифа. – Эти двое – еще не вся семейка.

– Спросите у них, где Орен. А я пойду сразу осмотрю пикап, – сказал Бензенхейвер.

Мужчинам помощник шерифа был явно знаком; они на него даже и не взглянули. Зато откровенно разглядывали Бензенхейвера, его серый костюм и галстук, пока он шел через двор к бирюзовому пикапу. Арден Бензенхейвер хоть и не смотрел в их сторону, но прекрасно все замечал. Подонки, подумал он. Бензенхейвер насмотрелся в Толидо на всяких: кипящих злобой, притворно возмущенных, настоящих бандитов, трусливых и выпендривающихся воров, убийц-грабителей и убийц на почве секса. Но ему еще не доводилось видеть столь безмятежной и вместе с тем глубокой развращенности, какую он прочел на лицах Уелдона и Малинового Рэта. Его передернуло. Надо как можно скорее найти миссис Стэндиш, подумал он.

Арден Бензенхейвер не знал, что ищет, открывая дверцу бирюзового пикапа, но он умел искать. И сразу же увидел «это» – разорванный бюстгальтер: половинка привязана к приборной доске, а на полу еще два обрывка. Крови не видно; лифчик из мягкой бежевой ткани, очень дорогой, подумал Арден Бензенхейвер. Сам он в одежде ничего не понимал, но достаточно насмотрелся на покойников, и мог многое сказать о человеке по его одежде. Зажав в кулак обрывки бюстгальтера и сунув руки в огромные карманы пиджака, он двинулся через двор к помощнику шерифа, беседовавшему с братьями Рэт.

– Не видели сегодня младшенького, – доложил помощник шерифа. – Говорят, Орен иногда и ночевать не приходит:

– Спросите, кто последним ездил в этом пикапе, – сказал ему Бензенхейвер. На Рэтов он смотреть не хотел; держался так, будто они не в состоянии понять его слов, заговори он с ними даже без обиняков.

– Я уже спрашивал. Говорят, не помнят.

– Тогда спросите, когда в последний раз в пикапе ехала красивая молодая женщина, – сказал Бензенхейвер, но помощник шерифа не успел еще задать вопрос, как Уелдон Рэт рассмеялся. Бензенхейвер даже почувствовал признательность ко второму брату за то, что тот промолчал. На красном лице у него было пятно, как будто кто плеснул на него вином.

– Черт! – сказал Уелдон. – Молодых хорошеньких женщин здесь никогда не водилось, еще ни одна не удостоила своей задницей этот пикап.

– Скажи ему, – сказал Бензенхейвер помощнику шерифа, – что он лжет.

– Вы лжете, Уелдон, – сказал помощник шерифа.

– А это еще что за птица сюда явилась? – спросил помощника шерифа Малиновый Рэт. – Будет тут нас учить!

Арден Бензенхейвер вытащил из кармана разорванный лифчик. Взглянул на свинью, лежавшую на пандусе; один ее испуганный глаз смотрел, казалось, на всю компанию сразу, куда смотрит второй глаз, определить было трудно.

– Это кабанчик или свинка? – спросил Бензенхейвер.

Братья рассмеялись.

– Всякому видно, что свинья, – сказал Малиновый.

– Когда-нибудь холостили кабанчиков? – спросил Бензенхейвер. – Сами справляетесь или приглашаете кого?

– Сами кастрируем, – ответил Уелдон, походивший немного на кабана, с пучками волос, торчащими из ушей. – Мы умеем кастрировать. Дело простое.

– Что ж, – сказал Бензенхейвер, расправляя обрывки бюстгальтера, чтобы их все хорошо видели. – Именно это и предусматривает новый закон против преступлений на половой почве. – Ни помощник шерифа, ни братья не вымолвили ни слова. – Любые преступления на половой почве отныне караются кастрацией. Если ты совокупился с кем-нибудь, с кем не имеешь права, – продолжал Бензенхейвер, – или содействовал противозаконному половому акту тем, что не воспрепятствовал ему, по новому закону будешь кастрирован.

Уелдон Рэт взглянул на брата, который был явно озадачен таким оборотом дела.

– Сами справляетесь или приглашаете кого? – ухмыльнулся он, глядя на Бензенхейвера, и толкнул локтем брата. Тот тоже попытался ухмыльнуться, отчего родимое пятно сползло на бок.

Но Бензенхейвер вертел в руках обрывки лифчика с каменным лицом.

– Конечно, не сами, – ответил он. – Для этого есть новое современное оборудование. Затем мы и прилетели сюда на вертолете Национальной гвардии. Сейчас отвезем вас в военный госпиталь и тут же привезем обратно. Дело простое. Вы и сами знаете.

– У нас большая семья, – сказал Малиновый Рэт. – Несколько братьев. Мы никогда не знаем, кто и куда ездит на какой машине.

– А что, еще грузовичок есть? – спросил Бензенхейвер у помощника шерифа. – Вы мне говорили, что есть еще одна машина.

– Да, черный пикап. Совсем про него забыл, – сказал помощник. – У вас ведь есть еще и черный пикап?

Братья кивнули.

– Где он? – спросил Бензенхейвер. Внутренне он весь напрягся, но сохранял спокойствие.

Рэты переглянулись.

– Я его давно не видел, – сказал Уелдон.

– Может, его взял Орен, – предположил Малиновый.

– А может, на нем отец уехал, – добавил Уелдон.

– Мы не можем тратить время на всякое дерьмо, – резко сказал Бензенхейвер помощнику шерифа. – Надо выяснить, сколько они весят, и спросить у пилота, можем ли мы их сейчас же забрать. – Помощник шерифа, подумал Бензенхейвер, почти такой же кретин, как эти братья. – Выполняйте! – Затем нетерпеливо повернулся к Уелдону Рэту. – Имя?