Текст книги "Мир от Гарпа"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

10. Пес на улице, ребенок в небе

– Как хочешь, но надо обязательно забрать Данкена из дома этой сумасшедшей, – объявил Гарп.

– Иди и забирай, – ответила Хелен. – Раз ты за него боишься…

– Ты бы посмотрела только, как она водит машину!

– Ну, Данкен ведь не собирается разъезжать с ней по улицам.

– А вдруг ей придет в голову повезти их в пиццерию? Уверен, что она не умеет готовить.

Хелен между тем не отрывала глаз от «Вечного мужа».

– Странно, что женщина дает книгу с таким названием женатому мужчине.

– Она мне ее не дала, а швырнула.

– Прекрасная книга, – заметила Хелен.

– А она говорит, отвратительная. Ругает Достоевского, что он несправедлив к женщинам.

– Но, по-моему, ничего такого там нет, – удивилась Хелен.

– Конечно нет! Я же тебе говорю, она идиотка! Моя мать была бы от нее в полном восторге.

– Бедная Дженни! Не нападай на нее!

– Ешь пасту, – обратился Гарп к сыну.

– Засунь ее себе в хрюсло, – ответил Уолт.

– Как это невежливо! К твоему сведению, хрюсла у меня нет.

– Есть, – просопел Уолт.

– Он не знает, что такое хрюсло, – заметила Хелен. – Честно говоря, и я тоже.

– В пять лет, – изрек Гарп, – так говорить со взрослыми неприлично.

– Наверняка научился этому слову у Данкена, – сказала Хелен.

– А Данкен у Ральфа, – подхватил Гарп. – А Ральф – от своей чертовой мамочки.

– Ты бы лучше сам не выражался, – сказала Хелен. – Уолт вполне мог услышать это «хрюсло» из твоих уст.

– Никогда! – воскликнул Гарп. – Я тоже не знаю, что это слово значит.

– Зато знаешь другие, ничуть не лучше.

– Ешь пасту, Уолт! – снова потребовал Гарп.

– Успокойся, пожалуйста, – тихо произнесла Хелен.

Гарп воспринимал нетронутое блюдо как личное оскорбление.

– Успокоиться! А если ребенок ничего не ест?

Ужин вершился в полном молчании. Хелен знала, муж придумывает очередную историю, которую расскажет Уолту после ужина. Волнуясь о детях, он сочинял им всякие истории, точно верил, что процесс творчества, рождавший хорошую сказку, надежно защитит их от всех опасностей. С детьми Гарп был добр, щедр и предан им, как бывают преданы только животные, словом, второго такого отца поискать; он понимал и Данкена и Уолта, как никто. И при всем том, думала Хелен, он не замечает, как его вечная тревога за детей передается им и в них развивается внутренняя скованность, мешающая взрослеть. Да, он обращался с детьми, как с большими, но так опекал, что у них не складывались взрослые черты характера. Он забывал, что Уолту пять лет, а Данкену уже десять, для него они оставались несмышлеными трехлетками.

Хелен тоже села слушать новую историю Гарпа, слушала она по обыкновению с вниманием и интересом. В обычной его манере история начиналась как настоящая детская сказка, а заканчивалась как рассказ, сочиненный Гарпом для самого Гарпа. Кое-кто думает, что писательским детям читают больше книг, чем всем другим. Гарп же предпочитал рассказывать сыновьям истории собственного сочинения.

– Жил-был пес, – начал он.

– Какой породы? – перебил Уолт.

– Немецкая овчарка, – уточнил Гарп.

– Как его звали?

– Никак. И жил он в одном немецком городе после войны.

– Какой войны? – спросил Уолт.

– Второй мировой.

– Ну да, конечно, – согласился Уолт.

– Пес участвовал в войне. Это был сторожевой пес, свирепый и умный.

– Значит, он был очень плохой, – заметил Уолт.

– Вовсе нет. Не плохой и не добрый. Хотя случались минуты, когда он был и тем и другим. Пес был просто послушный, что хозяин ему прикажет, то он и сделает. Словом, хорошо обученный пес.

– А откуда он знал, кто его хозяин?

– Понятия не имею, – признался Гарп. – После войны у него стал другой хозяин. А у хозяина было в городе кафе, люди приходили к нему выпить кофе, чай и другие напитки, почитать газеты. На ночь хозяин оставлял гореть одну лампочку, идешь мимо и видишь за окном вытертые столики, а на них перевернутые стулья. Пол чисто выметен, и ходит по комнате туда-сюда большая немецкая овчарка. Как лев в клетке зоопарка. Прохожий иногда подойдет к окну и стукнет, собака только глянет на него, но не зарычит. Просто смотрит. Стоишь, стоишь и становится страшно, вдруг пес выскочит в окно и бросится на тебя. Но этого никогда не случалось. Пес ни на кого не бросался, да ведь никто никогда и не пытался залезть в кафе. Одного вида этого пса было достаточно. Вот почему он ни на кого не бросался.

– У пса был очень страшный вид. Он был плохой.

– Представил себе эту картинку? Пойдем дальше. Каждую ночь собаку запирали в помещении, а днем держали на цепи в проулке рядом с кафе. Цепь была длинная и прикреплялась к передней оси старого армейского грузовика, который однажды загнали в этот проулок да так там и оставили. Навсегда. Колес у грузовика не было.

– Знаешь, – продолжал Гарп, – есть такие бетонные блоки. Так вот, оси грузовика стояли на бетонных блоках, чтобы машину нельзя было ни на дюйм сдвинуть с места. Овчарка могла заползать под грузовик и прятаться там от солнца и дождя. Цепь была ровно такой длины, чтобы овчарка могла подойти к краю тротуара и смотреть на пешеходов и машины, ехавшие по мостовой. Идешь, бывало, мимо и видишь, собачий нос торчит из проулка. Дальше на тротуар пса не пускала цепь. Протянешь руку, он обнюхает ее, но не тронет. В отличие от других собак, он не любил, чтобы его гладили. Если кто осмелится погладить его, он опустит голову, отойдет в свой проулок, да так глянет оттуда, что забудешь, как его гладить. И никогда не лизал ничьих рук.

– А он мог бы укусить тебя?

– Мог, не мог, трудно сказать. Одно знаю, он никогда никого не кусал.

– А ты там был, да? – опять спросил Уолт.

– Да, – ответил Гарп, прекрасно знавший, что рассказчик обязательно должен быть «там».

– Уолт, – вмешалась Хелен (Гарп очень не любил, что жена подслушивает, ведь эти истории предназначались не для нее), – у этой бедной овчарки была настоящая «собачья жизнь».

Но ни Уолт, ни его отец не оценили ее замечания.

– Рассказывай дальше, – попросил сын. – Что с этим псом случилось?

И так всякий раз. Большая ответственность – начинать очередную историю. В людях, видно, сидит ген любопытства: что же случилось с твоим персонажем? Если история про коня, что случилось с конем, если история про овчарку, что случилось с овчаркой.

– Ты что замолчал? Дальше! – потребовал Уолт. Увлеченный сочинительством, Гарп частенько забывал о слушателях.

– А начнут к нему приставать, – продолжал Гарп, – пес уйдет к своему грузовику и залезет под него. Оттуда только кончик черного носа торчит. Вот так пес и жил: то под грузовиком, то у края тротуара. Словом, у него были свои привычки, и он им не изменял.

– Никогда? – разочарованно протянул Уолт: с овчаркой, похоже, ничего не случится.

– Ну почти никогда, – поправился Гарп, и Уолт радостно встрепенулся. – Дело в том, что у этого пса была в жизни одна неприятность. Одна-единственная, но очень досадная. Она прямо-таки сводила его с ума. Никто никогда не слыхал, как этот пес лает, а тут он мог даже залиться лаем.

– Конечно, это все из-за кошки?! – завопил Уолт.

– И притом очень страшной! – возвестил Гарп таким голосом, что Хелен оторвалась от Достоевского и затаила дыхание. «Бедненький Уолт», – подумала она.

– А почему она была страшной? – поинтересовался Уолт.

– Не она, а он. Это был кот, и он очень любил дразнить овчарку.

При этих словах Хелен облегченно вздохнула: значит, никаких ужасов пока не предвидится.

– Дразниться – плохо, – понимающе заметил Уолт: ему немало приходилось терпеть от Данкена. («Эта история скорее для Данкена, чем для Уолта, – подумала Хелен, – Уолт этим грехом не страдает».)

– Да, дразниться – ужасно, – согласился Гарп. – Но ведь и кот был ужасный. Это был старый, бродячий кот, грязный и коварный.

– А как его звали? – спросил Уолт.

– Никак. Он же был ничейный, часто голодал, тут одним разживется, там другим. Так и жил, и никто это ему в вину не ставил. Он все время дрался с другими котами – и за это, по-моему, его тоже ругать нельзя. У кота был всего один глаз, второй он потерял давно, даже дыры и той не осталось, заросла шерстью. Не было у кота и ушей: слишком много битв выдержал он на своем веку.

– Бедный кот, – вздохнула Хелен.

– Словом, все было бы ничего, но кот взял манеру дразнить пса. И ведь никакой корысти тут не было. Воровал кот, потому что был голоден, дрался, потому что отстаивал свое место под солнцем. Но дразнить пса…

– Дразниться – плохо, – опять повторил Уолт, и Хелен опять подумала: сказка-то для старшего брата.

– Каждый день кот подходил к проулку, где сидел на цепи пес, садился и начинал умываться лапой. Собака вылетала из-под своего грузовика и мчалась так быстро, что цепь извивалась за ней как змея, которую переехал автомобиль. Видел, наверное, когда-нибудь?

– Еще бы, – ответил Уолт.

– Ну так вот, добежит пес до тротуара, тут цепь дернет его назад, вопьется в шею, и пес с ног долой на булыжник проулка. Даже, бывало, почти задохнется или головой треснется. А кот сидит себе и хоть бы что. Точно знает, какой длины цепь. Сидит и умывается, и поглядывает на пса единственным глазом. А того это прямо с ума сводило. Лает, зубами лязгает, рвется с цепи, пока не явится хозяин кафе и не прогонит кота. Бедный пес заползет под грузовик и приходит в себя.

Случалось, кот тут же прибегал обратно; какое-то время пес старался не замечать его, лежа под грузовиком. Но долго он не выдерживал. Каково лежать и смотреть, как рядом на тротуаре сидит твой враг и шерстку вылизывает. И вот пес начинал поскуливать. А кот между тем все умывается и поглядывает на собаку, как ни в чем не бывало. Скулеж переходит в злобный рык, пес мечется, будто его жалят пчелы, а кот знай себе умывается. Наконец пес опять стрелой летит к тротуару, хотя прекрасно знает, чем это кончится: цепь натягивается, еще мгновение, и пес, полузадушенный, валится на булыжник. А кот и усом не ведет – сидит преспокойно, где сидел, и умывается. Пес опять заливается лаем, гремит цепью, пока не придет хозяин или другой избавитель и не прогонит кота. Понятно, что пес возненавидел кота, – заключил Гарп.

– И я тоже, – кивнул Уолт.

– И я, разумеется, – сказал Гарп, и Хелен потеряла интерес к рассказу: слишком очевидным становился его конец. Но виду, не показала.

– Дальше! – опять потребовал Уолт. (Гарп знал: рассказывая ребенку, надо позаботиться, чтобы конец был концом, а не кашей-размазней.) И он продолжал:

– И вдруг пес как будто свихнулся. Сто раз на день мчится в начало проулка, цепь дергается, он падает на булыжник, вскакивает, возвращается назад и тут же опять бежит. Даже если кота нет на тротуаре. Прохожие пугались – видят, на них мчится овчарка, не знают ведь, что она на цепи.

К ночи пес так уставал, что не расхаживал по кафе, а падал на пол и засыпал как убитый. Так было три дня. Кожа у него на шее стерлась, казалось, до кости; всякий раз, когда цепь дергала его назад, пес жалобно взвывал. Любой вор мог безбоязненно залезть в те ночи в кафе: пес бы ничего не услышал.

Хозяин вызвал ветеринара, тот сделал какие-то уколы, и пес успокоился. Ночью лежал на полу в кафе, днем – под грузовиком. И даже умывающийся на тротуаре кот не мог вывести его из апатии.

– Ему было грустно, – решил Уолт.

– А как ты думаешь: он был умный пес? – спросил Гарп.

– По-моему, да, – не совсем уверенно ответил сын.

– Верно. Знаешь, почему он все время бегал туда-сюда по проулку, изо всех сил натягивая цепь? Он хотел хоть на полдюйма сдвинуть с места грузовик. И хотя этот старый ржавый грузовик буквально врос в свои подставки и, казалось, хоть попадай дома, он не сдвинется с места, псу все-таки удалось его сдвинуть. Совсем чуть-чуть, но удалось. Псу-то и нужно было всего ничего, каких-нибудь пару дюймов[26]26
  пару дюймов – Примерно 5 см.


[Закрыть], – сказал Гарп. И Уолт согласно кивнул. Хелен, уверенная в кровавой развязке, поспешила опять уткнуться в «Вечного мужа».

– В один прекрасный день, – медленно продолжал Гарп, – кот уселся на свое привычное место как раз против грузовика и принялся лизать лапу. Затем этой лапой стал умывать сперва те места, где были когда-то уши, потом заросшую шерстью глазную дыру, и при этом нет-нет да поглядывал на лежащего под грузовиком пса. Кот явно скучал: ведь пес перестал на него бросаться. И тут овчарка выбралась из-под своего грузовика…

– А он уже сдвинулся, сколько нужно, – вставил Уолт.

– Пес устремился к коту быстрее, чем раньше, цепь прямо чечетку отбивала по камням мостовой. Пес подлетел к коту, который сидел не двигаясь. Разинул пасть над самой головой кота, но не смог захлопнуть ее – не позволяла натянутая цепь. Значит, грузовик еще совсем мало сдвинулся. Пес отскочил и поплелся восвояси. А кот, поняв, что дело начинает принимать опасный оборот, шарахнулся в сторону и был таков.

– Господи! – воскликнула Хелен.

– Так не бывает, – запротестовал Уолт.

– Такого кота, как наш, конечно, дважды обмануть нельзя, – продолжал Гарп. – У пса имелся только один шанс, и он его упустил.

– Ужасная история! – вскрикнула Хелен.

Уолт молчал, но видно было, что он с Хелен согласен.

– Но это еще не все, – Уолт опять ожил, а Хелен затаила дыхание. – Кот так испугался, что выскочил на середину улицы. А ты ведь, Уолт, знаешь, что выбегать на проезжую часть нельзя ни при каких обстоятельствах?

– Знаю, – кивнул Уолт.

– Даже если увидел собаку, которая разинула пасть, – заметил Гарп. – Что бы ни было, сначала осмотрись, а потом беги.

– Знаю, знаю, – отмахнулся Уолт. – Что стало с котом?

Гарп хлопнул в ладоши, да так звонко, что Уолт от неожиданности подскочил:

– Секунда – и кота нет! И никакой ветеринар уже не поможет. Лучше бы уж его куснул пес. Была бы хоть какая-то надежда.

– Раздавило машиной? – спросил Уолт.

– Грузовиком, голова кота попала под колесо, и из ушных дыр брызнули мозги.

– Значит, его раздавило? – спросил Уолт.

– В лепешку, – ответил Гарп и поднес ладонь ребром к личику притихшего Уолта, чтобы показать, в какую лепешку. («Боже, – подумала Хелен, – выходит, эта история все-таки для Уолта: не выбегай на улицу, пока не посмотришь по сторонам!»)

– Вот и все, – заключил Гарп.

– Спокойной ночи, – попрощался Уолт.

– Спокойной, – ответил Гарп. И Хелен услышала, как он чмокнул сына.

– Да, а почему пса никак не звали? – спросил Уолт.

– Не знаю. Главное: не выбегать на улицу, пока не посмотришь по сторонам.

Когда Уолт заснул, Хелен и Гарп поднялись к себе в спальню и занялись любовью. А потом Хелен вдруг озарило.

– А ведь пес не мог бы сдвинуть грузовик. Даже на дюйм.

– Верно, – согласился муж, и Хелен поняла, Гарп на самом деле был «там».

– Ну а ты как сумел его сдвинуть?

– И я не сумел. Как ни старался. Тогда ночью я вынул из цепи, на которой сидел пес, одно звено и купил в скобяной лавке несколько точно таких же. А следующей ночью удлинил цепь дюймов на шесть[27]27
  Шесть дюймов – Примерно 15 см.


[Закрыть].

– И значит, кот не выбежал на проезжую часть?

– Нет, конечно, это я для Уолта, – признался Гарп.

– Понятно, – отозвалась Хелен.

– Цепь получилась такая длинная, что кот не сумел улизнуть.

– И пес его загрыз?

– Перекусил напополам.

– И все это случилось в Германии?

– Да нет же, в Австрии. В Вене. В Германии я никогда не был.

– А как этот пес попал на войну? Ему что, было больше двадцати лет?

– Ни на какой войне он не был. Просто жил-был пес – и все. А вот его хозяин действительно воевал. Ему принадлежало то кафе. На войне он и научился дрессировать собак. Свою овчарку выучил бросаться на каждого, кто попытается залезть в кафе, но только с наступлением ночи. Днем в кафе заходи кто хочет. А ночью и хозяин боялся туда сунуться.

– Вот чудеса! Ну а если дом загорится? Что тогда? Нет, этот курс обучения явно с изъяном.

– Наверное, он был специально придуман для военного времени, – предположил Гарп.

– Впрочем, так даже интересней, что не пес был на войне, а хозяин, – заметила Хелен.

– Ты правда так считаешь? – оживился Гарп, и Хелен первый раз за весь разговор подметила в его голосе легкое волнение. – Вот здорово, ведь все это я придумал буквально сию минуту.

– То, что хозяин пса был на войне?

– И еще кое-что, – признался Гарп.

– Какое именно место в рассказе ты сочинил?

– Как какое? Он весь выдуман!

Они лежали вместе в постели: Хелен затаилась, зная, что наступил один из самых важных моментов.

– Ну не весь, так почти весь, – добавил он.

Гарп любил играть в эту свою игру, хотя Хелен она уже поднадоела. Теперь он ждет ее вопроса: «Это «почти» в каком месте?» На что ответит: какое это имеет значение? Пусть лучше она ему скажет, что именно ей кажется неправдоподобным, и он это место исправит. Если же правдоподобным кажется все, значит, и весь рассказ – чистая правда. Сочинитель он был беспощадный: годится правда для его рассказа – он обнародует ее без зазрения совести. Если никак не лезет в рассказ, он ее обкорнает не моргнув глазом.

– Когда ты кончишь играть в свои игры, – сказала Хелен, – расскажи мне, пожалуйста, как же все было на самом деле.

– Ну, во-первых, – ответил Гарп, – пес был не овчаркой, а биглем.

– Биглем?

– Ну если быть точным, то шнауцером. И он действительно сидел на цепи в проулке, но, конечно, никакого армейского грузовика там не было.

– Что же, он был привязан к «фольксвагену»? – рискнула предположить Хелен.

– Нет, – опроверг ее догадку Гарп, – к саням, на которых зимой подвозили к тротуару мусорные баки. А шнауцер был маленький и слабый и ни зимой ни летом не мог бы сдвинуть их ни на дюйм.

– А хозяин кафе не участвовал в войне?

– Не хозяин, а хозяйка. К тому же вдова.

– Значит, ее муж погиб на войне?

– Нет, мужа сбило машиной, когда он переходил улицу. Она была довольно молодая вдова. И к своему псу была привязана чрезвычайно. Его ей подарил щенком муж на первую годовщину свадьбы. Но ее новая квартирная хозяйка не позволяла держать собак в доме, и шнауцера приходилось оставлять на ночь в кафе.

Ночью в кафе было жутковато, – продолжал Гарп, – пес нервничал и, бегая по комнате, крутом оставлял кучки. Прохожие останавливались и, заглядывая в окна, смеялись. Собака волновалась еще больше – и на полу появлялись новые кучки. Рано утром являлась молодая вдова, проветривала помещение и убирала собачье дерьмо. Била сложенной газетой несчастного пса, тащила трусишку в проулок и на весь день привязывала к саням.

– А кошки что, вообще не было?

– Кошек было хоть отбавляй. Они сбегались со всех улиц к мусорным бакам возле кафе. Пес к бакам близко не подходил, боялся рассердить хозяйку, а кошки вообще пугали его чуть не до обморока. Явится на помойку кошка, шнауцер шмыг под сани и дрожит там, пока кошка не уйдет.

– Господи, – простонала Хелен, – значит, никто его не дразнил?

– Ну почему же? Всегда кто-нибудь кого-нибудь дразнит, – важно изрек Гарп. – Рядом жила девочка, она часто выходила на тротуар и подзывала к себе пса, прекрасно зная, что цепь его не пустит. Пес лаял и лаял на девочку, а та все звала и звала его, но тут наконец открывалось чье-нибудь окно и девочку просили оставить бедного пса в покое.

– И ты там тоже был?

– Не я, а мы. Мать писала у себя в комнате, единственное окно которой выходило в проулок, где сидел на привязи шнауцер. От постоянного лая мать просто с ума сходила.

– И тогда Дженни взяла и подвинула сани, да? И пес съел девочку, родители пошли в полицию, и несчастного пса усыпили? Ну а ты, конечно, утешил молодую вдову, которой было, наверно, сорок с хвостиком.

– Без хвостика сорок, – поправил ее Гарп. – Но это к делу не относится. Все было совсем не так.

– А как?

– Однажды ночью в кафе у пса случился удар. Виноваты были соседские шалопаи, напугавшие пса до смерти. Шутники незаметно подкрадывались к кафе, а потом кидались на дверь или припадали к окну и громко мяукали. Бедный пес от страха впадал в истерику.

– Надеюсь, он от удара скончался?

– Наполовину. Ему парализовало зад, и теперь пес мог двигать только передними лапами и головой. Но вдова очень любила беднягу пса как память о покойном муже. Плотник, с которым она спала, сделал по ее заказу маленькую тележку. И пес стал передвигаться – передние лапы шли, а мертвые задние ехали на тележке.

– Господи! – в который раз воскликнула Хелен.

– Ты себе не представляешь, как скрипели эти колесики!

– Не представляю, – призналась Хелен.

– Мать сказала, правда, что совсем их не слышит. Но звук был такой жалобный, что действовал на нервы куда сильнее, чем лай пса. На повороте тележку всегда заносило; пес подпрыгивал, тележка обгоняла передние ноги, и вся конструкция опрокидывалась. Естественно, самостоятельно подняться пес не мог. Кроме меня, казалось, никто не видел мучений пса, во всяком случае, именно я выходил в проулок и выручал беднягу. Встав на ноги, пес тут же пытался меня укусить, но убежать теперь от него ничего не стоило.

– И вот однажды, – сказала Хелен, – ты отвязал шнауцера, он выбежал на середину улицы, не взглянув по сторонам. Прости, не выбежал, а выкатился. И всем бедам сразу пришел конец. А вдова с плотником поженились.

– Ничего подобного, – покачал головой Гарп.

– Я хочу знать правду, – борясь со сном, проговорила Хелен. – Что все-таки случилось с этим чертовым шнауцером?

– Не знаю. Мы с матерью вернулись обратно в Штаты, все остальное тебе известно.

Хелен, засыпая, все-таки успела подумать – только ее молчание поможет мужу все расставить по полочкам. Эта новая версия могла быть таким же вымыслом, как все предыдущие, равно как и наоборот, все рассказанное могло оказаться в значительной мере правдой: у Гарпа возможна любая комбинация.

Хелен почти совсем спала, когда Гарп задал очередной вопрос.

– А какая из этих историй тебе больше всего нравится?

Но любовь утомила ее, а голос Гарпа все журчал и журчал.

И сон окончательно одолел ее. Она любила так засыпать после любовной игры, под тихое бормотание мужа.

Это огорчало Гарпа. К вечеру его внутренний двигатель остывал. Любовь, однако, служила генератором, вызывая настоящий словесный поток, пробуждая аппетит, желание читать всю ночь или бесцельно бродить по дому. Правда, в подобном состоянии он редко брался за перо, хотя иногда писал себе памятки, как бы завязывал узелки для будущих сочинений.

Но в ту ночь все пошло по-другому. Сдернув одеяло, он какое-то время любовался спящей Хелен, затем накрыл ее и отправился в детскую полюбоваться на Уолта. Данкен спал в доме миссис Ральф; зажмурив глаза, Гарп явственно увидел дрожавшие над горизонтом отблески пламени – как раз там, где находился этот кошмарный дом Ральфа.

Вид мирно спящего Уолта успокоил его. Гарп прямо-таки обожал вот так рассматривать своего сына. Нагнувшись к нему, он ощущал его чистое дыхание, и вдруг стал вспоминать, когда именно сонное дыхание Данкена сделалось кислым, как у взрослого. Для Гарпа это было чуть не шоком: вскоре после того как старшему исполнилось шесть, отец, лежа ночью рядом с ним, однажды почувствовал, что дыхание у того изменилось, потеряв легкость и чистоту. Как будто в тельце сына начался процесс разрушения, постепенного длительного умирания. Так он впервые осознал, что сын его смертен. Вместе с запахом появились и омертвевшие пятнышки на зубах, до этого времени таких безупречных. Данкен был первенцем, наверное, поэтому Гарп боялся за него сильнее, чем за Уолта, хотя, казалось бы, пятилетнего ребенка подстерегает больше опасностей, чем десятилетнего. Какие? Попасть под колеса машины. Поперхнуться земляным орешком. Попасть в руки злоумышленника. Да мало ли что еще…

Да, с детьми поводов для беспокойства предостаточно, а Гарп вообще беспокоился обо всем на свете. Порой, во время бессонницы, он приходил к мысли, что психологически не годится для отцовства, и тогда беспокоился уже из-за этого, в результате же беспокойство за детей росло. А что, если их самый опасный враг – он сам?

Лежа рядом с Уолтом, Гарп скоро заснул; но ему часто снились страшные сны, которые будили его. Он застонал от боли под мышкой и проснулся. Пальцы сына во сне дергали его за волосы. Уолт тоже постанывал. Гарп осторожно отодвинулся от малыша, которому, должно быть, снился тот же сон, что и отцу, словно дрожь его тела передала Уолту его сновидение. Но Уолту снился свой собственный страшный сон.

Гарпу в голову не могло прийти, что его нравоучительная история о воевавшей на войне собаке и коте, попавшем под грузовик, способна учинить в душе Уолта такую сумятицу. Уолт видел во сне старый армейский грузовик, габаритами и очертаниями больше похожий на танк, ощетинившийся пушками, какими-то непонятными железными шипами и зловещего вида завитушками. Ветровое стекло кабины было величиной с прорезь почтового ящика – точь-в-точь смотровая щель. И конечно же, грузовик был весь черный.

Привязанный к нему тощий пес, по росту скорее пони, явно отличался свирепым нравом. Медленными прыжками приближался он к бортику тротуара, и следом за ним по земле кольцами волочилась трухлявая цепь. Казалось, псу ничего не стоит разорвать ее. В конце проулка, на ватных спотыкающихся ногах, неуклюжий, разучившийся бегать, мелкими шажками семенил по кругу маленький Уолт, ни на дюйм не удаляясь от страшного, несущегося на него пса. Цепь натянулась, гигантский грузовик слегка подался вперед, как будто его завели, и пес бросился на Уолта. Уолт вцепился ручками в его шерсть, потную и грубую на ощупь (это была отцовская подмышка), но вскоре почему-то выпустил ее. Морда пса ткнулась в его горло, но тут наконец ноги его побежали, и он очутился на улице, где, тяжело громыхая, проносились грузовики – такие же, как старый армейский грузовик в проулке: их огромные задние колеса казались бесконечным рядом гигантских бубликов, поставленных на ребро. Водители, смотревшие в узкие окошки, конечно же, не могли разглядеть какого-то там маленького Уолта на мостовой…

Тут отец поцеловал его, и сон Уолта куда-то отступил. Он снова был в безопасности; чувствовал рядом родной запах отца, его руки, слышал его голос.

– Это всего-навсего сон, Уолт.

Гарпу же снилось, как они с Данкеном летят на самолете. Данкен захотел в туалет. Гарп показал, куда идти – по проходу между кресел; там в конце находились двери, ведущие в маленькую кухню, кабину пилота и туалет. Данкен требовал, чтобы отец пошел вместе с ним и показал дверь туалета. Гарп рассердился.

– Тебе уже десять, Данкен. Что, ты не можешь прочесть надпись на двери? В крайнем случае, спроси стюардессу.

Данкен сжал коленки и насупился. Гарпу пришлось в буквальном смысле слова вытолкнуть его в проход.

– Будь наконец взрослым, Данкен. Там на двери написано. Иди!

Ребенок уныло побрел между рядами кресел в указанном направлении. Когда проходил мимо стюардессы, та улыбнулась ему и потрепала волосы, но Данкен, естественно, ничего у нее не спросил. Дойдя до конца прохода, сын оглянулся на Гарпа, отец нетерпеливо помахал ему рукой. Данкен в ответ беспомощно пожал плечами, как бы спрашивая, какую дверь открывать.

Доведенный до белого каления, Гарп вскочил с кресла.

– Попробуй первую! – крикнул он сыну, и пассажиры с удивлением повернули головы в сторону стоявшего Гарпа. Данкен смутился и немедленно толкнул ближайшую к себе дверь. Последнее, что увидел отец, перед тем как Данкена всосало внутрь туалета, был быстрый взгляд, который сын бросил на него, – удивленный, но еще непонимающий. Дверь за Данкеном тут же захлопнулась. Стюардесса дико вскрикнула. Самолет, нырнув, слегка сбавил высоту, затем вновь набрал ее. Все приникли к иллюминаторам; кто-то упал в обморок, некоторых начало тошнить. Гарп побежал по проходу, но пилот и другой человек, в штатском, не дали ему открыть дверь.

– Ты что, не знаешь, сука, эта дверь должна быть всегда заперта?! – заорал пилот на рыдавшую стюардессу.

– Я была уверена, что она заперта, – говорила она сквозь рыдания.

– Куда она ведет? – крикнул Гарп. – Господи, куда? – И тут же увидел, что ни на одной из дверей нет никаких надписей.

– Очень сожалею, сэр, – произнес пилот. – Мы ничем не можем помочь.

Но Гарп, пихнув его, бросился к двери, отшвырнул на сиденье агента в штатском и вытолкнул из прохода стюардессу. Открыв наконец дверь, Гарп увидел, что она ведет в никуда – в летевшее назад небо, и, прежде чем успел позвать Данкена, его самого всосало в дверь, и вскоре он уже летел в небесных просторах вслед за сыном…