Текст книги "Мир от Гарпа"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

– У вас разбита задняя фара, – заметил я. – С такой неполадкой ездить запрещено.

– Я позову полицию! – завопил О. Фекто. – Ублюдок недоделанный!

– Это акт гражданского задержания, – сказал я твердо. – Вы, молодой человек, превысили скорость и угрожали жизни моих детей. И в полицию мы отправимся вместе. – С этими словами я просунул трубу под номерной знак, поддел его и сложил пополам, как письмо.

– Только дотронься еще раз до моей машины – беды не оберешься.

Я продолжал стоять, легонько поигрывая железной трубой, казавшейся в моих руках не тяжелее бадминтонной ракетки: небрежно размахнувшись, я разбил и вторую заднюю фару.

– Это еще когда будет, парень, а ты уже, считай, попал в беду. Еще раз появишься в наших краях, так чтобы на первой и с горящими фарами.

«Только сперва придется их починить», – злорадно подумал я, помахивая трубой.

В эту минуту из соседнего дома вышла пожилая дама, привлеченная шумом. Меня она сразу узнала: я не раз настигал нарушителей на ее углу.

– Бог в помощь! – приветствовала она меня.

Я улыбнулся в ответ, и она заковыляла в моем направлении, то и дело останавливаясь и поглядывая на свой ухоженный газон, – ее внимание привлек валявшийся на траве игрушечный самосвал. Дойдя до него, она с явной брезгливостью подняла самосвал и дала мне. Я кинул игрушку вместе с осколками разбитого стекла и пластика (все, что осталось от задних фар) в кузов пикапа. У нас в округе очень следят за чистотой, и сам я ненавижу мусор. Тренируясь на шоссе, я столько его навидался, что на всю жизнь хватит. Затем я подобрал с мостовой остальные трубы и тоже отправил на место, а той трубой, что, подобно копью, оставалась у меня в руке, подгреб отвертку и мотки проволоки, откатившиеся к обочине. О. Фекто поднял свое добро и сунул обратно в контейнер.

«Наверное, в водопроводном деле он смыслит больше, чем в езде, – подумалось мне. – Во всяком случае, гаечный ключ держать умеет».

– Стыдились бы, молодой человек, – обратилась к водопроводчику пожилая дама. Тот в ответ метнул на нее злобный взгляд.

– Один из самых закоренелых, – пояснил я.

– Подумать только, – сказала дама. – Ты ведь уже совсем большой, не грудной ребенок. Должен хорошо себя вести.

О. Фекто шагнул к грузовичку. Мне показалось, он хочет запустить в меня гаечным ключом, прыгнуть в кабину, дать задний ход и переехать старушку.

– Будь внимателен за рулем, – сказал я. Подождав, пока он залезет благополучно в кабину, я сунул в кузов трубу и, взяв под руку старую даму, проводил ее до дому.

Когда пикапчик отъехал от обочины, обдав нас вонью жженой резины и оглушив грохотом, как будто над ухом потрясли мешком с костями, я почувствовал, как задрожал хрупкий локоток моей спутницы. Ее страх невольно передался и мне: «Да, – подумал я, – кажется, опрометчиво было с моей стороны доводить О. Фекто до бешенства».

Дребезжание грузовичка слышалось за целых пять кварталов от нас – он несся на предельной скорости, и мне оставалось лишь молиться за всех собак, кошек и детей, какие могли попасться ему на дороге.

«Вот она, нынешняя жизнь – впятеро страшнее, чем была прежде», – мысленно подытожил я.

Наверное, придется мне все-таки закончить крестовый поход против лихачей. Слишком далеко иной раз заходит дело. Но они так меня злят своим ухарством и пренебрежением к опасности, а это прямая угроза моей жизни и жизни моих детей. Я всегда ненавидел машины и тех водителей, кто так бесшабашно их водит. Во мне закипает гнев, когда я вижу водителя, для которого жизнь человека не стоит ломаного гроша. Ехали бы в пустыню и носились там себе на здоровье! Мы не позволим превратить наш пригород в стрельбище! Хотите прыгать с самолетов – пожалуйста, но только над океаном! А не там, где живут мои дети.

– Как бы мы тут без вас жили? – молвила как бы про себя старая дама, никак не припомню ее имени. Слова ее заставили меня задуматься: «Как бы без меня жили? В округе, вероятно, было бы тише. Но зато жертв дорожных аварий заметно прибавилось бы». – Они же носятся как бешеные. Не будь вас, мне иногда кажется, они бы прямо ко мне в гостиную на своих машинах въезжали…

Я почувствовал себя как-то неловко: восьмидесятилетних старушек одолевают те же самые страхи, что и меня, выходит, мои тревоги больше похожи на проявление старческого слабоумия, чем на естественную озабоченность людей среднего возраста?

До чего же скучная у меня жизнь, думал я, помогая старой даме преодолевать неровности тротуара на пути к дому.

И в эту минуту водопроводчик вернулся. Я думал, леди скончается от испуга прямо у меня на руках. Его пикап заехал на тротуар, промчался мимо нас по газону перед ее домом, смяв на пути молодое деревце и едва не перевернувшись на развороте. При этом пикап выломал с корнем довольно приличный кусок живой изгороди и вывернул несколько лоскутов дерна – каждый величиной с хороший пятифунтовый[38]38
  Пять фунтов – Более 2 кг.


[Закрыть] бифштекс. Затем пересек тротуар, подпрыгнул на бортике, отчего из нутра его с грохотом вылетели всякие железки, и опять помчался по улице, напоследок еще раз переполошив всю округу. На углу Додж и Ферлонг-стрит он опять подпрыгнул на бортике тротуара, задев припаркованную машину – у нее с треском открылся багажник, да так и остался.

Я отвел старушку в дом и позвонил в полицию и жене, чтобы не выпускала детей на улицу. Водопроводчик явно свихнулся.

«Вот, значит, как я помогаю округе: превращаю тихих придурков в буйнопомешанных».

Старушка сидела в гобеленовом кресле посреди тесно заставленной гостиной, неподвижная, как растение. Когда О. Фекто вернулся еще раз, промчавшись в нескольких дюймах от гостиной, она не вскрикнула и не пошевелилась. Я стоял в дверях, ожидая последней атаки, но из осторожности не высовывался. Я знал, увидев меня, О. Фекто протаранит дом.

Когда прибыла полиция, водопроводчик успел опрокинуть на бок грузовичок, обгоняя на одном из перекрестков фургон. Он сломал ключицу, но не лежал, а сидел вертикально, не пытаясь выбраться из кабины через верх – дверца кабины была теперь над головой. Лицо у него было спокойно – он слушал радио.

После того случая я перестал столь круто обращаться с водителями, превышающими скорость. Увидев, что лихач, остановленный мной, полез в бутылку, я говорю только, что иду за полицией, и тут же ретируюсь.

Впоследствии выяснилось, что О. Фекто уже не первый раз агрессивно реагирует на гражданский конфликт, но я все равно продолжал корить себя за случившееся.

– Слава Богу, ты избавил нас от этого водопроводчика, – утешала меня жена, которая обычно неодобрительно относится к моей общественной деятельности. Но мне все равно казалось, что бедняга спятил по моей вине; задави О. Фекто в минуты буйства ребенка, ответственность легла бы на меня. Во всяком случае, частично.

В наше время либо все происходящее надо рассматривать сквозь призму нравственных императивов, либо совсем забыть о нравственности. Сегодня либо вообще нет никаких компромиссов, либо вся жизнь – сплошной компромисс. Но я выше всего этого и буду бдительно нести свою вахту. Я не сдамся».

«Ничего ему не говори! Молча поцелуй, прижмись к нему и уведи наверх в спальню как можно скорее. Этот чертов рассказ обсудим потом. Спустя какое-то время», – говорила себе Хелен.

Она знала, однако, с Гарпом это не выйдет.

Посуда вся вымыта, и он сел за стол напротив жены.

Хелен улыбнулась ему одной из своих самых обольстительных улыбок:

– Пойдем спать, милый.

– Не понравилось?

– Поговорим в постели.

– Черт возьми, Хелен! – возмутился он. – Первый раз за все это время мне удалось что-то написать. Я хочу знать твое мнение!

Она закусила губу и сняла очки, красный карандаш не оставил в тексте ни одной помарки.

– Я люблю тебя… – произнесла она.

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо перебил он. – Я тоже тебя люблю. Но трахаться, извини, мы можем в любое время. Как тебе мой рассказ?!

И Хелен сразу же успокоилась, ощутив, что каким-то непостижимым образом муж освободил ее от всех обязательств.

«По крайней мере, я сделала все», – подумала она, чувствуя огромное облегчение.

– Чертов рассказ, – сказала Хелен. – Да, он мне не нравится. И обсуждать его я сейчас не хочу. Но мои желания для тебя не существуют, это ясно. Ты, как маленький мальчик за обеденным столом. Все ему подай первому.

– Значит, не понравился? – повторил вопрос Гарп.

– Вообще-то, неплохо. Но ведь он, в сущности, ни о чем. Если это всего лишь разминка, то мне очень интересно – перед чем именно? Ты ведь и сам понимаешь, этот рассказ – пустячок. Для тебя свалять такой рассказ – раз плюнуть.

– Но ведь он смешной, разве нет?

– Да, смешной, – согласилась Хелен. – Как всякая шутка. Коротенький анекдотец. Но о чем он? Что это? Пародия на самого себя? Ты еще не стар и не так много написал, рано еще высмеивать самого себя. Это для своего личного пользования, что-то вроде самооправдания. И если уж говорить откровенно, ты это написал только о самом себе. Да, миленькая вещица!

– Какое нахальство! – взорвался Гарп. – «Миленькая»?!

– Ты же сам постоянно говоришь о писателях, которые хорошо пишут, а сказать им нечего. А это, по-твоему, что? Во всяком случае, до «Грильпарцера» далеко. Не то что одной пятой, а и одной десятой его не стоит!

– «Грильпарцер» – моя первая крупная вещь. Этот рассказ совсем в ином духе. Просто другая проза.

– Да уж, одна – о чем-то, а другая – ни о чем! – парировала Хелен. – Одна о людях, другая – о тебе самом. В одной – тайна и совершенство, в другой – игра ума.

Когда Хелен выступала в роли критика, остановить ее бывало нелегко.

– Сравнивать их нельзя – вставил Гарп. – Конечно, я понимаю, эта вещь менее значительна.

– Тогда давай больше не будем о ней говорить, – сказала Хелен.

Гарп с минуту дулся:

– Но тебе не понравилось и «Второе дыхание рогоносца». Не уверен, что тебе по душе придется и следующий роман.

– Следующий? Ты начал писать новую вещь?

Гарп опять надулся.

Хелен сейчас ненавидела его – как он может вытворять такое, провоцировать к себе ненависть, но она желала его – что поделать, она его любит.

– Пожалуйста, – снова попросила Хелен, – пойдем спать!

Но Гарп вдруг увидел возможность немного помучить ее в отместку и выложить пусть не всю, но хоть частицу правды. И он глянул на Хелен загоревшимся взглядом.

– Давай перестанем спорить! – взмолилась Хелен. – Идем наверх!

– Так ты считаешь, что «Грильпарцер» – моя лучшая вещь? – Гарп знал, что она думает о втором романе. Да, «Промедление» ей нравится, но первое произведение – всегда первое. Для нее «Грильпарцер» – лучшее из всего, что он написал.

– Да. Из всего написанного до сих пор – лучшая, – как можно мягче сказала она. – Ты прекрасный писатель. И знаешь, что я в этом убеждена.

– Выходит, – ехидно заключил Гарп, – я просто не могу реализовать свои возможности?

– Еще реализуешь! – сказала она, и в ее голосе все глуше звучала нежность.

Какое-то время они в упор глядели друг на друга. Хелен первой отвела глаза. Гарп встал и пошел наверх.

– Так ты идешь? – спросил он, не оборачиваясь.

Она видела только его спину; его намерения были ей непонятны, его чувства скрыты от нее; скрыты или поглощены его треклятой работой?

– Будешь еще что-то читать? – повернулся Гарп.

– Нет, с чтением пока все.

Гарп пошел дальше.

Когда Хелен легла, он уже спал; если бы он хоть немного думал о ней, разве бы он заснул, в отчаянии подумала Хелен. А Гарпа беспокоило сразу столько вещей, что он был в полной растерянности. Оттого и уснул. Думай он о чем-нибудь одном, он бы еще бодрствовал. И тогда многое в дальнейшем сложилось бы по-иному.

Но сейчас все сложилось именно так. Сидя на кровати рядом со спящим на спине мужем, она смотрела на его лицо с такой нежностью, какую, думала она, сердце не выдержит. Вот он зашевелился: на простыне внизу обозначился холмик. Значит, во сне он ждет ее прихода еще сильнее, чем наяву. Откинув простыню, она нежно прижалась губами к его мужской плоти… Гарп проснулся с удивленным и виноватым видом – казалось, он никак не может понять, где он и с кем. Хелен, напротив, не чувствовала себя виноватой, ей было грустно. Позже Гарп решит – очень похоже, что Хелен поняла: во сне он видел не ее, а миссис Ральф.

Когда Гарп вышел из ванной, Хелен спала. Заснула она тотчас же. Чувство вины отпустило ее – она вольна была видеть любые сны. Лежа с ней рядом, Гарп еще долго любовался удивительно чистым выражением на лице жены, пока ее не разбудили дети.

13. Простуды Уолта

Когда Уолт простужался, Гарп плохо спал по ночам. Просыпался, шел к мальчику, прижимался к его теплой щеке, целовал, словно хотел взять себе его болезнь и тем избавить от нее сына. Будь его воля, он бы и дышал за него.

– Господи, – говорила ему Хелен. – Это же всего-навсего простуда. Данкен в пять лет всю зиму ходил с насморком и кашлем.

Данкену скоро исполнялось одиннадцать, и он, похоже, с простудами расстался. Уолт же без конца болел; не вылежится как следует и опять болеет. Когда же пришел март с дождями и слякотью, организм Уолта совсем потерял сопротивляемость. По ночам он захлебывался кашлем, не дававшим заснуть ему самому и Гарпу. Вслушиваясь в дыхание мальчика, Гарп иногда засыпал рядом, но скоро испуганно вскакивал, не слыша биения его сердца; а это малыш отталкивал тяжелую голову отца, стараясь устроиться поудобнее.

И врач и Хелен твердили Гарпу – это простой кашель. Но каждую ночь неровное дыхание Уолта пугало его, мешая спать. К когда за полночь раздавался звонок Роберты, сна у него уже ни в одном глазу не было. Эти внезапные вторжения могучей мисс Малдун больше не путали его, он к ним привык. Но Хелен ночные бдения Гарпа раздражали.

– Если бы ты сел писать, то спал бы всю ночь без просыпу, – говорила она. Хелен была уверена: спать ему мешает избыток воображения. Гарп знал: если воображение слишком буйствует не на листках бумаги, а в жизни, значит, он недостаточно работает за письменным столом. Взять хотя бы сны. Гарпу часто стали сниться кошмары, где жертвами были его дети. Один из таких кошмаров начался с того, что Гарп сидел дома и рассматривал одну очень непристойную фотографию в порнографическом журнале. В борцовской команде университета – Гарп иногда тренировался вместе с ними – был в ходу особый лексикон для описания подобных картинок. И, что характерно, борцы его команды в Стиринге много лет назад употребляли точно такие слова, описывая подобные художества. С тех пор изменилось только одно – порнография стала куда более доступна.

Картинка, которую Гарп рассматривал во сне, относилась к высшей категории порнографических снимков. Классифицировались они по степени откровенности изображения. Если были видны только волосы на лобке, снимок назывался «зарослью»; если был виден половой орган, опушенный волосами, картинка именовалась «бобриха»; «бобриха», естественно, ценилась выше «заросли». Если же виднелись внутренности «бобрихи», это была уже «открытая бобриха». Ну а если при этом она еще и блестела, то это был шедевр порнографии – «влажная открытая бобриха», – означавший, что женщина не только обнажена, приняла позу, но и готова.

Во сне Гарп разглядывал то, что борцы называли «влажной открытой бобрихой». Вдруг ему послышался детский плач. Он оторвался от картинки и увидел: по лестнице спускаются дети – чьи, неизвестно. Но их вели Хелен и Дженни; дети шли мимо, и он стал лихорадочно прятать от них журнал. Спавших наверху детей что-то разбудило, и вот они идут в подвал, в бомбоубежище. Тут начали рваться бомбы, посыпалась штукатурка, замигали лампочки, и на Гарпа накатил неодолимый ужас. Дети шли по двое и плакали, а Хелен и Дженни вели их в укрытие, невозмутимые, как и полагается быть медицинским сестрам. Изредка они бросали на Гарпа грустный и вместе с тем презрительный взгляд, точно это он их всех подвел и бессилен теперь помочь им.

Может, надо было следить за вражескими самолетами, а он упивался «влажной открытой бобрихой»? Как бывает во сне, он не мог понять, почему в нем так сильно чувство вины и почему у них такой обиженный вид.

Последними шли, держась за руки, Уолт и Данкен. Маленький Уолт плакал, как в ту ночь, когда его мучил кошмар и он никак не мог проснуться. «Я вижу страшный сон, – хлюпал Уолт. Взглянул на отца и почти крикнул: – Я вижу страшный сон!»

Но в этом сне Гарп не мог спасти мальчика от кошмара. Данкен обернулся к отцу. На его красивом юношеском лице застыла молчаливая мужественная покорность. Им с отцом был ведом один секрет – это не сон, и Уолту уже ничем не поможешь.

– Разбуди меня! – плакал Уолт, но длинная двойная цепочка детей уже почти скрылась в бомбоубежище. Вырываясь от Данкена (Уолт едва доставал ему до пояса), он то и дело оглядывался на отца.

Гарп не шевельнул пальцем, не сказал ни слова, не попытался сбежать по лестнице, ведущей куда-то вниз. Осыпающаяся штукатурка делала все белым. Бомбы за окном продолжали падать.

– Это сон! – крикнул он вдогонку сыну. – Это просто плохой сон!

Но Гарп знал – это неправда.

Тут Хелен толкнула его, и он проснулся.

Вероятно, Хелен боялась, что безудержное воображение Гарпа, этот мучивший его амок, устремленный сейчас на Уолта, может перекинуться на нее. И тогда неизбежно разоблачение.

Хелен была уверена, что полностью контролирует происходящее; во всяком случае – самое начало событий. Открывая дверь кабинета и застав, как всегда, перед ней чуть сутулившегося Майкла Милтона, Хелен пригласила его войти, закрыла за ним дверь и быстро поцеловала в губы, обняв его тонкую шею, так что он едва смог перевести дух, и раздвинув коленкой его ноги; от неожиданности он двинул ногой по корзинке и выронил на пол тетрадку.

– Обсуждать больше нечего, – сказала Хелен, обретая дыхание. Она быстро провела языком по его верхней губе, хотела разобраться, нравятся ли ей его усы. Решила, что нравятся, по крайней мере в эту минуту.

– Поедем к тебе, – сказала она. – Больше некуда.

– Я живу за рекой.

– Знаю. У тебя там чисто?

– Конечно. И отличный вид на реку.

– Вид меня не волнует, – сказала Хелен. – А вот чистота – да.

– Довольно чисто. Но можно сделать почище.

– И поедем на твоей машине.

– У меня нет машины, – ответил он.

– Знаю, что нет. Где-то придется взять.

Он улыбнулся; Хелен, надо признаться, застала его врасплох, но теперь он опять обрел присущую ему самоуверенность.

– Прямо сейчас? – Он прижался губами к ее шее, коснулся груди. Хелен высвободилась из его объятий.

– Возьми напрокат, – сказала она. – Мы никогда не будем ездить на моей; и никто никогда не должен видеть нас вместе – ни на улице, ни в автобусе. Если кто-нибудь узнает, все кончено. Ты понял?

Она села за стол, а он, почувствовав, что она не зовет его к себе, тоже сел, где всегда – на стул для студентов.

– Понял, – ответил он.

– Я люблю мужа и никогда не причиню ему боль, – пояснила Хелен, и Майкл Милтон сообразил – улыбаться не следует.

– Пойду за машиной сейчас же, – сказал он.

– И приберись в квартире или скажи, чтобы прибрались.

– Непременно, – ответил он. И рискнул чуть-чуть улыбнуться.

– Какую машину лучше взять?

– Мне все равно, – ответила она. – Лишь бы ездила, а не стояла вечно на ремонте. И чтобы спереди сиденье не разделялось на два.

У него на лице изобразилось такое недоумение, что Хелен пришлось пояснить:

– Я хочу, чтобы мне было удобно лежать. Я положу голову тебе на колени, и никто меня не увидит.

– Не беспокойся, – он опять улыбнулся.

– Городок у нас маленький. Пойми, никто ничего не должен знать, – сказала Хелен.

– Не такой уж он и маленький, – возразил Майкл Милтон.

– В этом смысле любой город маленький, а наш и подавно. Хочешь, я тебе сейчас кое-что скажу?

– Что именно? – спросил он.

– Что ты спишь с Марджи Толуорт. Она занимается у меня литературной композицией на втором курсе, – сказала Хелен. – И еще ты встречаешься с совсем молоденькой студенткой из класса Дерксона. Она, кажется, первокурсница, но я не знаю, спал ли ты с ней. Если нет, то не по своей вине. Насколько мне известно, ты пока не трогал никого из своих сокурсниц. Наверняка я кого-нибудь пропустила. Но тогда, скорее всего, это было еще до меня.

Майкл Милтон был и застенчив, и самоуверен, а на сей раз полностью потерял контроль над своим лицом. То, что увидела Хелен, ей не очень понравилось. И она отвернулась.

– Вот как мал наш городишко, – продолжала Хелен. – Если я буду твоей, никого другого быть не должно. Эти юные создания все замечают, а я знаю, какие они болтливые.

– Понимаю, – сказал Майкл Милтон, готовый, кажется, записывать ее слова, как лекцию.

Хелен вдруг о чем-то подумала, и на лице у нее отразился испуг.

– А у тебя есть водительские права? – спросила она.

– А как же! – ответил Майкл Милтон, оба рассмеялись, и Хелен опять успокоилась, но когда он, обойдя стол, наклонился поцеловать ее, она покачала головой и жестом отстранила его.

– Здесь ты никогда больше не дотронешься до меня. В этом кабинете не может быть никаких интимностей. Дверь я не запираю. Не люблю даже закрывать ее. Так что, пожалуйста, открой дверь, – велела она, и он без слов повиновался.

Он нашел машину, огромный старый «бьюик» с деревянными панелями по бокам. Выпуска 1951 года, тяжелый, сверкающий старомодным никелем и настоящим дубом. Весил он почти полторы тонны, требовал 3,5 литра масла и 80 литров бензина. Новым он стоил 2850 долларов, но Майклу Милтону удалось купить его за шестьсот.

– Восьмицилиндровый, на 320 кубиков, с усилением рулевого управления и картеровским карбюратором, – говорил продавец Майклу. – И не слишком проржавел.

Машина была тусклого, неприметного цвета свернувшейся крови, шириной два метра, длиной пять. Переднее сиденье было такое длинное и глубокое, что Хелен могла вытянуться на нем, почти не сгибая колен и даже не кладя головы на колени Майкла Милтона. Но в этот раз она положила, потому что ей нравилось смотреть на приборную доску. Ей нравилось лежать на коленях Майкла, чувствуя, как напрягаются мышцы его ноги и слегка двигается бедро, когда нога переходит с тормоза на газ. Голове было покойно лежать на этих коленях, потому что у машины не было сцепления и водитель работал только одной ногой, да и то нечасто. Майкл Милтон, предусмотрительно переложил мелочь в левый карман брюк, справа были только мягкие бороздки вельветовых штанов, оставлявшие едва заметный отпечаток на щеке Хелен, да еще иногда ухом или шеей она чувствовала эрекцию.

Минутами она воображала, что берет его в рот, и они мчатся через весь город в большом автомобиле с радиаторной решеткой, похожей на рыбью пасть, и надписью «бьюик-8», выложенной поперек зубов. Но Хелен сознавала, это небезопасно.

Скоро начались неожиданности: Марджи Толуорт перестала заниматься в семинаре Хелен и даже не потрудилась объяснить причину ухода – первый намек на то, что тайна их встреч известна. Хелен боялась, что дело не в отсутствии интереса, а в чем-то другом, и пригласила мисс Толуорт к себе в кабинет поговорить о причинах принятого решения.

Марджи Толуорт училась второй год и знала, что имеет право в начале семестра поменять семинар без каких-либо объяснений.

– Разве я обязана давать объяснение? – спросила она, нахмурившись.

– Не обязаны, конечно, – ответила Хелен. – Но мне интересно, почему вы решили бросить мой семинар.

– Я не обязана давать объяснений, – сказала Марджи Толуорт, выдержала взгляд Хелен и встала, чтобы уйти. Марджи была миниатюрная, очень хорошенькая девушка, прекрасно одетая для студентки. Если и было что общее между бывшей подружкой Майкла Милтона и нынешним его выбором, то, видимо, только то, что он предпочитал женщин, умеющих одеваться.

– Что ж, мне жаль, что мы не будем работать вместе, – сказала Хелен вполне искренне, нащупывая подход к Марджи.

Она знает, решила Хелен, и тут же обвинила Майкла.

– Ты уже растрепался, – сказала она ему холодно, ибо могла говорить с ним холодно только по телефону. – Скажи, как ты порвал с Марджи Толуорт?

– С большим тактом, – самонадеянно ответил Майкл Милтон. – Но ведь разрыв есть разрыв, что ни говори.

Хелен не нравилось, когда он пытался учить ее. Во всем, кроме секса; тут она давала мальчику волю, тем более что ему, кажется, необходимо играть главенствующую роль. Для нее это было внове, и она ничего не имела против. Иногда он бывал грубоват, но не опасен, и если она решительно восставала против чего-нибудь, он тотчас повиновался. Однажды ей пришлось сказать: «Мне так не нравится, я не хочу так». И тут же прибавила: «Пожалуйста!», потому что не была в нем уверена. Он покорился. Бывало, что он прибегал к силе, но всегда с ее молчаливого согласия. Ей даже нравилось, что она не может полностью доверять ему. Но чтобы нельзя было доверить тайну – это другое дело; узнай она, что он хоть слово кому-то сказал об их отношениях, все было бы кончено в ту же секунду.

– Я ничего не говорил, – настаивал Майкл. – Я сказал ей только: Марджи, у нас все кончено, что-то в таком духе. Даже не сказал, что есть другая женщина, и, уж конечно, ничего не говорил о тебе.

– Но ты наверняка говорил обо мне раньше, – сказала Хелен. – Когда еще ничего не было.

– Ей все равно не нравился твой курс, – ответил Майкл. – Мы как-то говорили об этом.

– Не нравился мой курс? – искренне удивилась Хелен.

– Она не очень-то умна, – пренебрежительно заметил Майкл.

– Тем более она ни о чем не должна знать. Пожалуйста, выведай у нее, что ей известно.

Но он ничего не выведал. Марджи Толуорт не захотела с ним разговаривать. Он молол ей по телефону, что вернулась старая подружка, приехала из другого города, ей негде остановиться, и все опять пошло-поехало. Но Марджи Толуорт повесила трубку, даже не дослушав его.

Хелен стала больше курить. Несколько дней она с тревогой следила за Гарпом, однажды во время близости опять ощутила себя виноватой: она отдалась ему не по велению плоти, а желая рассеять его подозрения, если таковые появились.

Но никаких подозрений у него не было. Правда, он несколько дней недоумевал, откуда на бедрах у Хелен синяки. Гарп был очень силен физически, но с детьми и женой никогда не демонстрировал своей силы. Кроме того, будучи борцом, он знал, как выглядят синяки, оставленные пальцами. Но спустя день-другой заметил такие же синяки на руках у Данкена; он занимался с сыном борьбой и, видно, сжал его сильнее, чем следовало. И Гарп заключил – у Хелен на бедрах синяки от его собственных пальцев.

Не так-то легко было пробудить в нем ревность, он был слишком уверен в себе. И он давно забыл имя, которое однажды утром сорвалось у него с губ. Ему больше не попадались на глаза письменные работы Майкла Милтона, Хелен ни с чем больше не засиживалась допоздна. Более того, она стала ложиться раньше – ей нужен был отдых.

У Хелен появилась какая-то странная любовь к острому, без набалдашника, рычагу переключения скоростей на ее «вольво»; ей было приятно чувствовать, как он упирался в ладонь; нередко Хелен с такой силой давила на него, что казалось, вот-вот лопнет кожа. На глаза ее наворачивались слезы, она снова чувствовала себя чистой и могла спокойно встретить мальчиков, махавших ей из окна комнаты с телевизором, посмотреть в глаза Гарпу, объявлявшему, завидя ее на пороге кухни, что ужин готов.

Страшно было даже подумать, что Марджи Толуорт кое-что знает; она ведь сказала себе и Майклу: все будет кончено, если хоть одна душа проведает об их связи. Но оказалось, что порвать не так-то легко. Она обнимала Гарпа, уповая на неведение Марджи Толуорт.

Марджи, святая простота во многом, насчет Майкла и Хелен не заблуждалась. Она считала свое банальное увлечение Майклом «истинной любовью, вышедшей за рамки секса». Хелен же, по ее мнению, просто им забавлялась. На деле, ничего, кроме секса, Марджи с Майклом Милтоном не связывало, да иначе и быть не могло. Но, оценивая отношения Майкла и Хелен, она была не так уж далека от истины. Вообще Марджи Толуорт любила выносить суждения и оценки, которые почти всегда бывали скоропалительны и, мягко говоря, не точны. Но на сей раз она не ошиблась.

Марджи заподозрила неладное еще в то время, когда Майкл Милтон и Хелен действительно занимались работами Майкла: с ним невозможны никакие отношения, кроме секса. Что-что, а это она знала наверняка. Стало быть, она предвидела ход событий еще до того, как сама Хелен поверила в их неизбежность.

Осведомленность Марджи Толуорт объяснялась просто. С четвертого этажа отделения английской литературы, из окна дамского туалета она разглядела через лобовое стекло внутренность допотопного «бьюика», когда он наподобие королевского катафалка, выплывал со стоянки, и увидела на переднем сиденье длинные стройные ножки миссис Гарп. Ездить в машине таким образом можно только с близкими друзьями.

Марджи понимала отношение Хелен к Майклу лучше, чем свое собственное. Она надолго уходила гулять, стараясь забыть Майкла Милтона и между прочим разведать, где, как и с кем живет Хелен. Поэтому она скоро узнала и образ жизни мужа Хелен, так как его образ жизни был на редкость устойчив. По утрам он долго ходил из комнаты в комнату, возможно, потому, что был безработный. Это не противоречило представлению о муже-рогоносце; безработному сам Бог велит изменять. В полдень он вылетал из двери в спортивном костюме на пробежку; пробежав несколько миль, возвращался домой и читал почту – ее почти всегда доставляли в его отсутствие. Потом опять шатался по дому, скидывая по очереди одежду перед душем, а выйдя из него, не торопился одеться. Одно только не отвечало ее представлению о рогоносце – у Гарпа было сильное красивое тело. Потом долго торчал на кухне. И Марджи Толуорт предположила, что он – потерявший работу повар.

Потом возвращались домой их дети, и сердце Марджи Толуорт таяло. Он был такой милый и добрый, играя с детьми, и это, разумеется, отвечало ее представлениям о рогоносцах – они беззаботно резвятся с детьми, а их жен тем временем трахают. (Это словцо употребляли все – и борцы университетской команды, и школьная команда Стиринга. Постоянно кто-нибудь хвастался, как «трахнул влажную открытую бобриху».)

И вот однажды, подождав, когда Гарп выскочил из дому в спортивном костюме и скрылся из виду, Марджи поднялась на крыльцо, зажав в руке надушенную записочку, которую она хотела опустить в почтовый ящик. Она тщательно рассчитала, что у него будет время прочесть записку и, даст Бог, прийти в себя до возвращения детей. Самый лучший способ, рассудила она, сообщить подобную новость. Сначала, конечно, у человека шок, но мало-помалу он приходит в себя и встречает детей, уже вполне оправившись. Еще одно скоропалительное суждение Марджи Толуорт.

Сочинение записки далось ей с трудом, поскольку она не очень владела письменной речью. И надушена она была не специально, а просто потому, что у Марджи Толуорт каждый клочок бумаги был пропитан духами. Если бы она хоть немного подумала, она бы сообразила, что для такой записки духи не подходят. Но это было выше ее разумения. Духами веяло даже от ее домашних заданий; проверяя первое ее сочинение, Хелен чуть не чихнула от неожиданности.