Текст книги "Мир от Гарпа"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

– Уелдон, – ответил тот.

– Вес?

– Вес? – переспросил Уелдон.

– Сколько вы весите? – повторил Бензенхейвер. – Чтобы транспортировать вас вертолетом, надо знать ваш вес.

– Сто восемьдесят фунтов с лишним[42]42
  Сто восемьдесят фунтов с лишним – Свыше 81 кг.


[Закрыть], – ответил Уелдон.

– А вы? – обратился Бензенхейвер к другому брату.

– Сто девяносто с лишним[43]43
  Сто девяносто с лишним – Свыше 85 кг.


[Закрыть].

Бензенхейвер зажмурился.

– Значит, триста семьдесят с лишним. – Бензенхейвер повернулся к помощнику шерифа. – Спросите у пилота, сможет ли он взять такой груз.

– Вы что, собираетесь нас куда-то везти? – спросил Уелдон.

– Отвезем пока в госпиталь Национальной гвардии, – ответил Бензенхейвер. – Если найдем эту женщину и с ней все в порядке, доставим вас обратно домой.

– А если не в порядке, нам дадут адвоката? – спросил Малиновый у Бензенхейвера. – Такого, который защищает в суде?

– Кто это не в порядке?

– Ну та женщина, которую вы ищете.

– Если с ней что случилось, – сказал жестко Бензенхейвер, – мы вас сразу кастрируем и в тот же день доставим обратно. Вы, ребята, лучше меня знаете, как это делается. Я этого никогда не видел, но дело не займет много времени, так ведь? И потеря крови небольшая.

– А как же суд и адвокаты? – спросил Малиновый.

– Это все будет, – сказал Уелдон. – Не волнуйся!

– Для подобных случаев суд не нужен, гласит новый закон, – объяснил Бензенхейвер. – Преступления на половой почве – дело совсем особое. А с новым оборудованием кастрация – самое разумное решение.

– Можно! – крикнул помощник шерифа от вертолета. – Вес подходит! Берем их.

– Черт! – ругнулся Малиновый.

– Заткнись! – рявкнул Уелдон.

– За что мне-то резать яйца! – закричал Малиновый. – Я даже не переспал с ней! – Уелдон с такой силой ударил его в живот, что тот повалился боком прямо на лежащую свинью. Та заверещала, засучила короткими ножками и опорожнилась неожиданно и обильно, но с места не тронулась. Малиновый ловил ртом воздух, растянувшись рядом со зловонным свиным навозом, а Арден Бензенхейвер попытался ударить коленом в пах Уелдона Рэта. Но Уелдон мгновенно отреагировал, схватил ногу Бензенхейвера под коленом и швырнул его на спину, прямо на Малинового и несчастную свинью.

– Проклятье! – выругался Бензенхейвер.

Помощник шерифа достал револьвер и выстрелил в воздух. Уелдон упал на колени, зажав уши руками.

– Как вы, инспектор? – спросил помощник шерифа.

– Со мной все в порядке, – ответил Бензенхейвер.

Он сидел рядом со свиньей и Малиновым и, нисколько не стыдясь, чувствовал, что относится к этой парочке одинаково.

– Послушай, Малиновый, – сказал он и зажмурился от одного этого имени. – Если хочешь, чтобы уцелели яйца, скажи, куда делась женщина. – Родимое пятно Малинового блестело ярким неоновым светом.

– Помалкивай, Малиновый! – пригрозил Уелдон.

– Если этот тип еще раз откроет рот, отстрели ему яйца, – приказал Бензенхейвер помощнику шерифа, а про себя молил Бога, чтобы помощник по глупости и правда не выполнил его приказа. – Одним меньше будет везти.

– Орен увез ее, – сказал Малиновый. – В черном пикапе.

– Куда?

– Не знаю. Просто так, покататься.

– Она была в порядке, когда уезжала? – спросил Бензенхейвер.

– Наверно, в порядке, – ответил Малиновый. – Думаю, Орен еще не успел ее покалечить. И в городе, кажется, не трахнул.

– Почему ты так думаешь? – спросил Бензенхейвер.

– Если бы трахнул, чего бы еще с ней возился?

Бензенхейвер опять закрыл глаза и поднялся на ноги.

– Выясните, когда уехали, – велел он помощнику шерифа. – И выведите из строя бирюзовый пикап, а то еще удерут. И немедленно в вертолет.

– Пока их оставим здесь?

– Оставим. Всегда успеем отстричь им яйца, – ответил Бензенхейвер.

Арден Бензенхейвер приказал пилоту передать по радио, что похититель – Орен Рэт и что едут они не в бирюзовом пикапе, а в черном. Чудесным образом минутой раньше в отдел поступило сообщение от патрульного, обратившего внимание на одинокого водителя в черном пикапе, он ехал, создавая на шоссе опасную ситуацию: то и дело вылетал со своей полосы, как будто был пьян или под действием наркотиков. Патруль не остановил его, полагая, что выполняет более важное задание – ищет бирюзовый пикап. Арден Бензенхейвер, конечно, не мог догадаться, что водитель черного пикапа не один в машине, что Хоуп Стэндиш с ним – лежит головой у него на коленях. Сообщение бросило Бензенхейвера в холодный пот: если Рэт один, значит он что-то сделал с женщиной. Бензенхейвер приказал помощнику бросить все и бежать к вертолету – они срочно вылетают на поиски пикапа; последний раз его видели на развилке дорог неподалеку от поселка «Пресный колодец».

– Знаете, где это? – спросил Бензенхейвер.

– Конечно, – ответил помощник шерифа.

Они снова поднялись в воздух, и перепуганные свиньи опять подняли визг. А бедная свиноматка, которую накачали лекарствами, на которую падали люди, все так и лежала неподвижно, испуганно зыркая одним глазом. Братья же Рэты дрались, и, кажется, не на жизнь, а на смерть; и чем выше и дальше уносил инспектора вертолет, тем быстрее в мир возвращалось душевное здоровье, что так высоко ценил Арден Бензенхейвер. Наконец дерущиеся фигурки стали для него не больше чем куклы на сцене, их страхи и кровь перестали его тревожить. На замечание помощника шерифа, что Малиновый может одолеть брата, если тот не запугает его, он только горько рассмеялся.

– Это не люди, это животные, – сказал он, и помощник шерифа, несмотря на свойственный молодости некоторый цинизм, поежился. – Если они сейчас убьют друг друга, – продолжал Бензенхейвер, – подумайте, сколько останется не съеденной ими еды, ею можно будет насытить не одного человека.

И помощник понял, что выдумка Бензенхейвера о новом законе, карающем кастрацией за половое преступление, не просто остроумный ход. Бензенхейвер понимал, разумеется, что такого закона нет и не будет, но считал, что его необходимо ввести в уголовный кодекс. Это была одна из идей, привезенных Арденом Бензенхейвером из Толидо.

– Несчастная женщина, – сказал он, вертя в руках клочки ее лифчика. – А сколько лет этому Орену?

– Шестнадцать, от силы семнадцать, – ответил помощник шерифа. Ему самому было не больше двадцати четырех.

– Если он такой взрослый, что может трахать кого не попадя, значит, яйца ему уже можно отрезать.

«Только куда резать? Куда?» – спрашивала себя Хоуп, сжимая тонкий, длинный рыбацкий нож. В ладони бился пульс, но Хоуп казалось, у ножа есть сердце, и это оно бьется. Она медленно потянула нож вдоль бедра, поверх разодранного сиденья и уголком глаза увидела лезвие. Резать зазубренной частью или лучше гладким лезвием? Оно казалось таким острым. И как убить человека этим ножом? Рядом с потными и ритмично движущимися ягодицами Орена Рэта нож в ее руке был чудом – холодным и далеким. Как лучше – резать или вонзить? Она не знала. Его горячие руки сжимали ей ягодицы, подбрасывая вверх. Подбородком, твердым, как камень, он уперся ей в ямочку над ключицей. Неожиданно он выпростал из-под нее руку и стал что-то искать на полу.

– Двигайся! – прохрипел он. Она попробовала изогнуть спину, но ничего не вышло, попыталась шевелить бедрами, безуспешно. Она чувствовала, он хочет найти свой ритм, ему надо кончить. Рука, та, что была под нею, теперь давила на поясницу; другой он шарил по полу.

И она поняла – он ищет нож. Как только найдет пустые ножны, ей конец.

– А-а-а-а-а! – закричал он.

«Быстрей», – подумала она. Между ребрами – в бок и вверх, или между лопатками, пробить легкое и грудью ощутить, как выходит кончик ножа? Она занесла руку над его изгибающейся спиной, увидела маслянистый блеск ножа, как вдруг рука его поднялась с пола и швырнула штаны на рулевое колесо.

Он хотел было встать с нее, но его низ был захвачен последним спазмом: бедра мелко, неуправляемо дергались, но грудь он уже оторвал от нее, отталкиваясь обеими руками от ее плеч. Его большие пальцы потянулись к ее горлу.

– Где нож? – крикнул он. Голова его крутилась по сторонам в поисках ножа. Она старалась спрятать от него свое горло, но он пальцами подпер ей подбородок.

Хоуп обняла ногами его белые ягодицы. Он не мог уже остановиться, хотя, видимо, умом осознал грозившую ему смертельную опасность.

– Отдай нож! – потребовал он.

И тогда она, мгновенно занеся руку над его плечом, скользящим ударом лезвия перерезала ему горло. Она не увидела нанесенной раны, чувствуя, что он душит ее. Но вот одна его рука разжалась, и он схватился за свою шею, прикрыв ладонью рану, которую ей захотелось увидеть. Наконец между его сжатыми пальцами засочилась темная кровь. Он оторвал руку – опять, видно, стал искать нож, – и из его рассеченного горла вывалился прямо на нее огромный пузырь. Послышался чмокающий звук, как будто кто-то рядом высасывал из бокала последние капли через засорившуюся соломинку. Она снова могла дышать. «Где его руки?» – подумала она. Казалось, они одновременно лежат на сиденье рядом и вспугнутыми птицами мечутся у него за спиной.

Длинным лезвием она ударила его повыше пояса, наверное в почку, потому что нож с легкостью вошел в тело. Ударила снова и снова. Орен Рэт прижался щекой к ее щеке, совсем как ребенок. Он бы закричал, конечно, но своим первым ударом она рассекла ему дыхательное горло и голосовые связки.

Хоуп еще раз ударила повыше, но наткнулась на что-то твердое, наверное на ребро, попробовала надавить – ничего не вышло, и она выдернула нож. Орен дергался, как будто хотел слезть с нее. Тело его посылало само себе сигналы тревоги, но они не достигали цели. Он откинулся на сиденье, голова у него не держалась, а пенис, продолжая двигаться, все еще соединял его с Хоуп. И Хоуп снова вонзила в него нож. Тот вошел в живот сбоку, по прямой прошел несколько дюймов до пупка, и снова на что-то наткнулся. Тело его снова упало на нее, придавив ей кисть. Но это уже было не страшно. Она высвободила руку и вытащила окровавленный нож. В кишечнике у него как-будто что-то лопнуло. Потоки крови и отвратительный запах оглушили ее. Она выпустила из руки нож, и он упал на пол.

Орен Рэт извергал кровь и другую влагу галлонами. И сразу стал легче. Их тела были такие мокрые, что она с легкостью выскользнула из-под него. Толкнула, и он перевалился на спину, а она присела на корточки на залитом кровью полу пикапа. Волосы Хоуп отяжелели от крови – его горло фонтанировало прямо на нее. Когда она моргала, ресницы прилипали к щекам. Одна его рука дергалась, она ударила ее.

– Умри! – крикнула она. Поднялось колено, потом упало. – Умри же, умри! – опять крикнула Хоуп, приказывая его сердцу, его жизни.

Она не смотрела на его лицо. На темном фоне кровавой слизи, окутавшей его тело, белый прозрачный презерватив сидел на его обмякшей плоти, как большая застывшая капля, чуждая человеческим извержениям. Хоуп вспомнила зоопарк и верблюжий плевок, приставший к ее ярко-красному свитеру.

Спазм сжал его мошонку, и это опять рассердило Хоуп.

– Умри! – прошипела она. Яички у него были маленькие, круглые и твердые; потом и они расслабились. – Прошу тебя, умри! – прошептала она. – Очень тебя прошу, умри!

Послышался легкий выдох, такой легкий, что можно было и не вдыхать обратно. Хоуп все это время оставалась на корточках возле него, слыша свое сердце и не отличая его пульса от своего. Позднее она осознала – умер он скоро.

Из открытой дверцы пикапа торчали наружу белые, обескровленные ступни Орена Рэта. Внутри кабины, постепенно накаляемой солнцем, все стало липким – кровь быстро свертывалась. Волоски на руках Хоуп склеились и стягивали подсыхавшую кожу.

Надо одеться, подумала Хоуп. И вдруг заметила: что-то явно случилось с погодой. Солнечный свет за окном кабины мерцал, как огонь лампы, загороженной включенным вентилятором; на обочине вздымались невысокие вихри гравия и песка; по плоской голой земле катились шелуха и поломанные стебли прошлогодней кукурузы. Дул сильный ветер, но не как обычно, а откуда-то сверху, и оглушительно ревел, точно мимо мчались тяжелые грузовики. Но на дороге никакого движения не было.

«Торнадо!» – пронеслось в голове у Хоуп. Она ненавидела Средний Запад за непредсказуемую погоду. Уроженка Восточного побережья, она понимала, что такое обычный ураган. Но торнадо! Ей еще не доводилось его видеть, хотя метеосводки вечно стращали: берегитесь торнадо! А чего беречься? Вот этих крутящихся вихрей мусора? Этих летящих комков земли?

Солнце стало коричневым. От злости она ударила кулаком по холодному, упругому бедру Орена Рэта. Пережить такое и попасть в лапы этого проклятого торнадо. Шум усиливался, как будто она сидела под железнодорожным мостом, а над ней грохотал длиннющий состав. Она видела мысленным взором вертящуюся воронку, которая уже затянула не одну машину. Слышала, как почему-то все еще ревут их двигатели. В открытую дверцу летел песок, налипая на ее влажное тело, она потянулась за платьем и обнаружила вместо рукавов дыры. Ладно, сойдет и так.

Но чтобы одеть его на себя, надо выбраться из кабины, присыпанной придорожным песком. Снаружи, она не сомневалась, платье вырвется у нее из рук и воронка нагишом втянет ее в себя.

– Не жалею, – шепнула она. – Не жалею! – повторила она громко и снова ударила тело Рэта.

И вдруг у нее над головой раздался громоподобный голос, бросивший ее в жар:

– ЕСЛИ ТЫ В КАБИНЕ, ВЫХОДИ! РУКИ НА ГОЛОВУ! ЛЕЗЬ В КУЗОВ И ЛЕЖИ! – приказывал кто-то, как в громкоговоритель. «Это я сама умерла, – подумала Хоуп. – Взята на небо и со мной говорит Бог». Она не была религиозна. И голос Бога показался ей таким, каким и должен быть – громоподобным и устрашающим.

– ВЫХОДИ! НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИ! – гремело вверху.

«Почему бы и не выйти? – решила она. – Ты самый большой кобель. Что еще ты можешь сделать со мной? Насилие – это такое надругательство, которое не понять даже Богу».

В вертолете, зависшем над черным пикапом, Арден Бензенхейвер отдавал в мегафон команды. Он не сомневался, что миссис Стэндиш погибла, с такой высоты он не мог определить пол человека, чьи ноги торчали из открытой дверцы; но они ни разу не пошевелились, пока вертолет снижался, и в солнечном свете выглядели так безжизненно, что Бензенхейвер не сомневался – ноги принадлежат мертвецу. Ни помощнику шерифа, ни самому Бензенхейверу и в голову не могло прийти, что погибла не женщина, а Орен Рэт.

Они были уверены, что, расправившись с миссис Стэндиш, он не бросил машину, поэтому Бензенхейвер и приказал пилоту зависнуть прямо над ней.

– Если он все еще там, – пояснил он помощнику, – мы напугаем мерзавца до смерти.

Когда Хоуп Стэндиш, протиснувшись между окаменевшими ногами Рэта, выбралась наконец из кабины, прикрыв глаза от летящего мусора, палец Бензенхейвера сам собой соскользнул с кнопки мегафона. Хоуп пыталась прикрыть лицо платьем, но оно вырвалось из рук и облепило ее, как порвавшийся парус; цепляясь за борта пикапа, она добралась по обочине до его задней дверцы, вздрагивая от удара камешков, все еще прилипавших к телу там, где кровь не засохла.

– Это женщина! – воскликнул помощник шерифа.

– Вверх! – скомандовал Бензенхейвер пилоту.

– Господи, что с ней? – испуганно спросил помощник шерифа. Бензенхейвер грубо передал ему мегафон.

– В сторону! – приказал он пилоту. – Сядем на поле через дорогу.

Хоуп почувствовала, что торнадо – и вихри и рев – куда-то переместился. Она упала на колени. Взбесившееся платье наконец успокоилось у нее в руках. Она прижала его ко рту, потому что ее душила пыль.

Проехала машина, Хоуп ее не заметила. Водитель шел в своем ряду, черный пикап стоял на обочине справа, вертолет приземлился слева. Молящаяся женщина, голая, вся в крови и коросте грязи, не видела, как он ехал мимо. Водителю померещилось, что это ангел присел помолиться на пути из ада. Реакция у него оказалась такой замедленной, что он проскочил добрую сотню метров, пока до него дошла вся фантастичность увиденного; он резко крутанул назад, не сбавляя скорости; передние колеса вынесло на мягкую обочину. Машина съехала в кювет и застряла в рыхлой почве недавно вспаханного поля по бампер; водитель не смог открыть дверцу; опустил окно и изумленно уставился на дорогу, как смотрит на удаляющийся берег человек, который по прихоти судьбы вместе с оторвавшимся причалом оказался вдруг в открытом море.

– Помогите! – закричал он. Вид женщины напугал его до полусмерти: вдруг явится толпа таких ангелов, или еще хуже – злодей, надругавшийся над женщиной, поджидает где-то совсем рядом очередной жертвы.

– Боже! Теперь еще намучаемся с этим кретином, сказал Арден Бензенхейвер пилоту. – А все потому, что водительские права дают кому попало!

Бензенхейвер и помощник шерифа выпрыгнули из вертолета прямо в жирное месиво, в котором завяз перепуганный водитель.

– Проклятье! – взорвался Бензенхейвер.

– Мамочки! – воскликнул помощник шерифа.

Хоуп Стэндиш, сидевшая по ту сторону дороги, первый раз посмотрела в их сторону. Прямо к ней, с трудом выдирая ноги из грязи, шли двое чертыхающихся мужчин. Лопасти вертолета вертелись все медленнее. Из окна машины на нее глупо таращился еще один, но он казался где-то совсем далеко. Хоуп натянула на себя платье. Одна подмышка оказалась разорванной, и ей пришлось прижимать платье локтем, чтобы прикрыть грудь. Только теперь она почувствовала, как саднят плечи и горло.

Неожиданно прямо перед ней возник запыхавшийся, по колено в грязи Арден Бензенхейвер. Пропитанные грязью брючины облепили ноги, и он показался ей старым джентльменом, одетым в бриджи.

– Миссис Стэндиш? – спросил он. Она отвернулась, пряча лицо, и кивнула. – Столько крови! – сказал он беспомощно. – Простите, что мы не поспели раньше. Вы ранены?

Она повернулась и внимательно посмотрела на него. Он видел опухшие глаза, сломанный нос и кровоподтек на лбу.

– Это кровь его, – сказала она. – Он меня изнасиловал.

Бензенхейвер держал наготове носовой платок; хотел было вытереть ей лицо, как вытирают измазавшегося ребенка, но подумал в отчаянии: ее сейчас мой – не отмоешь, и сунул платок в карман.

– Простите, пожалуйста, – опять сказал он. – Мы спешили как только могли. Ваш мальчик – я его видел – чувствует себя прекрасно.

– Мне пришлось взять его в рот, – говорила Хоуп. Бензенхейвер закрыл глаза. – А потом он начал насиловать. Сказал, что убьет меня. Так и сказал. Когда кончит. Вот мне и пришлось убить его. И я не раскаиваюсь.

– И не надо раскаиваться, миссис Стэндиш, – сказал Бензенхейвер. – Не в чем. Вы сделали самое лучшее, что могли.

Она кивнула, посмотрела на свои ноги и протянула ему руку. Бензенхейвер подставил ей плечо, и она припала к нему, хотя была чуть выше его ростом.

И в эту минуту о себе напомнил помощник шерифа. Он успел заглянуть в кабину пикапа, и теперь его рвало на передний бампер, на глазах у пилота, который вел через дорогу вызволенного им и еще не пришедшего в себя водителя. В лице у помощника шерифа не было ни кровинки, под стать торчавшим из кабины ногам Орена Рэта. Оправившись немного, он позвал инспектора взглянуть на устрашающую картину. Но Бензенхейвер хотел прежде поддержать дух миссис Стэндиш.

– Стало быть, вы убили его после совершенного им насилия? Когда он совсем расслабился? – спросил он.

– Нет, – прошептала ему на ухо Хоуп. – В те минуты, когда он насиловал меня.

От нее так страшно пахло, что у инспектора подступила тошнота к горлу. Но он даже не отодвинулся от нее, чтобы не пропустить ни слова.

– Вы хотите сказать, в самый момент насилия, миссис Стэндиш?

– Да, – прошептала она. – Он еще был во мне, когда я нашла его нож. Нож был в его джинсах на полу. Он хотел им меня зарезать, когда кончит. И у меня не было выбора.

– Конечно, не было, – согласился Бензенхейвер. – Да это и не имеет значения.

Он хотел этим сказать, что его следовало убить, даже если бы он и не грозился убить ее. Для Ардена Бензенхейвера не было более тяжкого преступления, чем насилие; он мог с ним сравнить разве что убийство ребенка. Но в этом он разбирался меньше, поскольку своих детей у него не было.

Его браку было семь месяцев, когда его беременную жену изнасиловали в прачечной-автомате, пока он дожидался в машине на улице. Три парня. Открыли пружинную дверцу сушилки и сунули ее головой внутрь барабана, где ее крики, отраженные металлическими стенками цилиндра, слышали только горячие простыни да она сама. Так что ее не могло бы спасти даже самое яркое субботнее освещение ночного Толидо. Парни, конечно, понятия не имели, что насилуют молодую жену начальника толидской полиции.

Бензенхейвер с женой вставали рано. Они были молоды; и утром в понедельник еще до завтрака вместе отвозили белье в прачечную; и пока оно стиралось, они читали газету. Затем, положив белье в сушилку, ехали домой завтракать. Миссис Бензенхейвер забирала его по пути в полицейский участок, куда отвозила мужа. Бывало, кто-нибудь вынимал их белье из сушилки раньше времени и ей приходилось его досушивать, а Бензенхейверу дожидаться в машине. Обычно это занимало минут десять. Но они любили заезжать в прачечную пораньше, когда там еще никого не было.

Увидев выходящих парней, Бензенхейвер вдруг ощутил беспокойство. Он поспешил в прачечную и увидел, что из сушки торчат ноги его жены; туфли валялись на полу рядом. Он не впервые видел ноги трупа, но это были ноги его беременной жены.

Она задохнулась в собственном чистом белье, а может, в собственной блевотине. Но убивать ее они не хотели – так уж получилось. Суд признал парней виновными в непреднамеренном убийстве. Их защитник подчеркнул, что они хотели «просто изнасиловать ее». И эта фраза (как часто он слышал ее в таком контексте: «просто изнасиловали, счастье, что не убили») повергла тогда Бензенхейвера в ужас…

– Хорошо, что вы его убили, – шептал Бензенхейвер на ухо Хоуп Стэндиш. – Мы бы не смогли воздать ему по заслугам в должной мере. Все правильно. Вы молодец.

Хоуп ожидала от полиции иного, более строгого расследования, по крайней мере более подозрительного полицейского, уж во всяком случае не такого, как Арден Бензенхейвер. Она была рада, что он годится ей не только в отцы, но и в деды; у стариков к сексу все-таки более спокойное отношение. Она сказала ему, что ей лучше, что в общем с ней все в порядке. Выпрямившись и отойдя от него, она увидела, что испачкала ему воротничок и щеку. Но Бензенхейвер не то не заметил, не то ему было все равно.

– Ну а теперь давайте посмотрим, – сказал Бензенхейвер помощнику шерифа и снова ласково улыбнулся Хоуп. Помощник подвел всех троих к открытой кабине.

– О Боже! – только и мог сказать водитель застрявшей машины. – Силы небесные, взгляните, что это? Кажется, его печень.

Пилот словно язык проглотил. Бензенхейвер резко взял их обоих за плечи и отвел подальше. Они пошли было к кузову, где приходила в себя Хоуп, но Бензенхейвер зашипел на них:

– К миссис Стэндиш не подходить! К пикапу не подходить! Доложите по радио наше местонахождение, – приказал он пилоту.

– Пусть вышлют «скорую помощь» или еще что-нибудь. Миссис Стэндиш мы заберем с собой.

– Тут нужен пластиковый мешок, – заметил помощник шерифа, показывая на Орена Рэта. – Его куски во всех углах кабины.

– Вижу, – ответил Арден Бензенхейвер, он заглянул в кабину и одобрительно присвистнул.

– Он был с ней, когда… – начал было спрашивать помощник шерифа.

– Да, – ответил Бензенхейвер и протянул руку в страшное месиво около педали газа с самым невозмутимым видом. Он хотел достать нож, который лежал на полу у правого сидения. Рукой, обернутой носовым платком, он поднял его, внимательно осмотрел и, завернув в платок, опустил в карман.

– Мистер Бензенхейвер, – заговорщицки прошептал помощник шерифа. – Вы когда-нибудь видели, чтобы насильник пользовался резинкой?

– Редко, но бывает.

– Все-таки странно, – сказал помощник.

К его удивлению, Бензенхейвер крепко ухватил презерватив, стащил его, не пролив ни капли, и поднял на свет. Низ презерватива был величиной с теннисный мяч.

Вид у Бензенхейвера был очень довольный; перевязав презерватив как воздушный шарик, он зашвырнул его подальше в поле, чтобы не попался на глаза кому не надо.

– Пусть ни у кого даже на миг не мелькнет мысль, что изнасилования не было, – тихо пояснил он помощнику шерифа. – Ясно?

И не дожидаясь ответа, прошел к кузову, где была миссис Стэндиш.

– Сколько ему было лет? – спросила Хоуп. – Этому подонку?

– Много, – ответил Бензенхейвер. – Лет двадцать пять – двадцать шесть, – добавил он. Ему не хотелось, чтобы радость спасения была хоть немного омрачена. Он махнул рукой пилоту, чтобы тот помог миссис Стэндиш влезть в вертолет. Затем подошел к помощнику шерифа.

– Вы останетесь здесь с телом и этим горе-водителем, – распорядился он.

– Я не горе-водитель! – завопил тот. – Боже, видели бы вы эту даму там, на дороге…

– И никого близко не подпускайте к пикапу, – закончил наставления инспектор.

На асфальте валялась рубашка мужа миссис Стэндиш. Бензенхейвер подобрал ее и поспешил к вертолету смешной трусцой толстяка. Оставшиеся мужчины смотрели, как он поднялся в машину, и вертолет взлетел. Вместе с вертолетом, казалось, их покинуло и неяркое весеннее солнце; им вдруг стало холодно, и они не знали, куда бы приткнуться. Не в пикап, естественно, а до легковушки неохота месить грязь. Выбрали все-таки пикап, откинули задний борт и расположились в кузове.

– Он вызовет буксир для моей машины? – спросил водитель.

– Скорей всего, забудет, – ответил помощник шерифа. Он думал о Бензенхейвере, восхищался им, но и побаивался его. И еще подумал – Бензенхейверу на все сто процентов доверять нельзя. Перед ним встал вопрос вопросов – надо ли всегда неукоснительно исполнять букву закона. Но ответить на него он не мог – слишком много ему пришлось сегодня пережить.

Горе-водитель ходил в кузове из угла в угол; его шаги раскачивали машину и раздражали помощника шерифа, подпрыгивающего на заднем бортике. Водитель старался не наступить на грязное скомканное одеяло, валявшееся у самой кабины; он стер пыль в одном месте на заднем стекле и время от времени глядел внутрь кабины на одеревеневшее, выпотрошенное тело Орена Рэта. Кровь уже совсем засохла, и сквозь мутное стекло труп цветом и лоском напоминал баклажан. Он присел на задний борт рядом с помощником шерифа; тогда тот встал, пересек кузов и тоже глянул на изуродованный труп.

– А знаете, – сказал водитель, – даже в этом страшном состоянии сразу видно, что она очень красивая женщина.

– Да, видно, – согласился с ним помощник шерифа.

Водитель опять подошел к окну, из-за чего помощник шерифа сейчас же вернулся к бортику.

– Не сердитесь, – принес извинения водитель.

– Я не сержусь, – ответил помощник шерифа.

– Это не значит, что я хочу оправдать человека, захотевшего изнасиловать ее.

– Понимаю, – ответил помощник шерифа.

Он сознавал, что такие мелочи не должны его раздражать, но простодушие водителя на грани идиотизма было невыносимо, и он примерил на себя презрительную маску, какую надевал в таких случаях, по его мнению, Бензенхейвер.

– Вам часто приходится такое видеть – убийство и изнасилование? – спросил водитель.

– Бывало, – важно ответил помощник шерифа.

Ему, правда, еще ни разу не приходилось видеть ни убийства, ни изнасилования, и даже сейчас он видел это не своими глазами, а сквозь призму многолетнего опыта инспектора полиции. «Выходит, я смотрю на случившееся его глазами?» – подумал он. И совсем запутался.

– Мне в армии довелось кое-что повидать, но такого я что-то не помню, – сказал водитель, снова взглянув в окошко.

Помощник шерифа не нашелся, что на это ответить.

– Как на войне, – продолжал водитель. – Или как в плохой больнице.

– Можно вас кое о чем спросить? – сказал вдруг водитель после минутной паузы. – Только не обижайтесь, хорошо?

– Хорошо, – ответил помощник шерифа.

– Куда делся презерватив?

– Какой презерватив? – переспросил помощник шерифа.

Он мог в чем угодно сомневаться, но с презервативом все было ясно – тут Бензенхейвер прав. Нельзя позволить, чтобы какой-нибудь пустяк хоть на йоту уменьшил истинные размеры надругательства.

Очутившись в «мире от Бензенхейвера», Хоуп Стэндиш наконец-то ощутила себя в безопасности. Она плыла рядом с ним над бескрайними полями и старалась изо всех сил побороть тошноту.

Она снова стала чувствовать свое тело – ощущать зловонный запах, осязать каждую ссадину на ногах. Ей было очень мерзко, но, к счастью, рядом сидел этот бодрый полицейский и восхищенно смотрел на нее – ее жестокая победа тронула его сердце.

– Вы женаты, мистер Бензенхейвер? – спросила она.

– Да, миссис Стэндиш, – ответил он. – Женат.

– Вы были очень добры, – сказала ему Хоуп, – только, боюсь, меня сейчас вырвет.

– Да, понимаю, – сказал Бензенхейвер и поднял промасленный пакет, лежавший у него в ногах. В нем были остатки обеда пилота – жареный картофель, от которого бумага стала почти прозрачной, так что Бензенхейвер даже увидел сквозь него свою руку. – Возьмите, – протянул он ей пакет. – И вперед.

Ее уже мутило; она взяла пакет и отвернулась. Он показался ей слишком маленьким, не мог бы вместить всю ту грязь, которая сейчас переполняла ее. Спиной она почувствовала крепкую жесткую руку Бензенхейвера. Другой он поправил выбившуюся прядь волос.

– Это хорошо, – сказал он, – пусть все выйдет наружу. Вам сразу станет легче.

Хоуп вспомнила, когда Ники тошнило, она говорила ему те же слова. И она удивилась, как Бензенхейверу даже это унижающее действие удалось обратить в достижение; но ей и правда стало много легче – ритмичные спазмы действовали на нее столь же успокоительно, как его прохладные сухие руки, придерживающие голову и поглаживающие по спине. Пакет, действительно, оказался мал. Когда он лопнул и разлился, Бензенхейвер опять утешил ее:

– Ну и слава Богу, миссис Стэндиш. Пакет и не нужен. Вертолет принадлежит Национальной гвардии. Пусть они и чистят его. В конце концов, на что нужна Национальная гвардия?

Пилот вел машину с суровым видом, не дрогнув ни одним мускулом лица.

– Ну и денек выпал вам, миссис Стэндиш! – продолжал Бензенхейвер. – Ваш муж будет гордиться вами. – А сам думал: об этом еще надо позаботиться, пожалуй, придется поговорить с ним. Арден Бензенхейвер знал по опыту, что мужья, да и не только они, слишком болезненно воспринимают изнасилование».