Текст книги "Ароматы"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
– Ну, сейчас мы это уладим. Какую кровать ты хочешь, Мартина?
– Все равно.
– А ты, малютка Ви?
Она презрительно пожала плечами. Он узнал чисто парижский жест – «Наплевать!»
Он вынул из кармана пенни и зажал в кулаке за спиной. Ви подошла первая, выбрала руку с пенни и показала на кровать у окна.
– Нет! Это моя! – завопила Мартина и шлепнулась на кровать, сжимая в руке медвежонка.
– Ну ладно, пусть твоя. Ви, другая будет твоей. – Арман отвел взгляд от устремленных на него газельих глаз старшей дочери и опустил голову, как бы извиняясь за неизбежное маленькое предательство.
Ви с царственной невозмутимостью посмотрела на Мартину: – А я эту и хотела, здесь уютнее.
– Тогда пусть она будет моей! – схватив тигренка, Мартина живо перескочила на другую кровать.
– Получай, что желаешь, – презрительно сказала Ви и положила на кровать у окна своего игрушечного пуделя. Она облюбовала эту кровать еще вчера, когда миссис Мэрфи показывала ей комнату.
В свои семь лет Ви знала, что она почти всегда может добиться желаемого. Это удавалось ей благодаря наблюдательности и врожденному таланту маленького стратега. Она была еще мала, чтобы объяснить себе это, но знала, что она умеет оценить ситуацию, наметить цель и не отступать от нее, пока не добьется своего.
Она была безгранично уверена в себе, считая себя самой главной в своем маленьком мирке. «Мама – ангел, и я тоже», – говорила она себе. И она чувствовала себя сильной, не нуждаясь ни в подружках, ни в красивых платьях. Но иногда ее охватывал страх смерти, и она льнула к отцу, а он гладил ее волосы и успокаивал песенками. Она затихала, но сердилась, что отцовские песенки возвращают ее в раннее детство, лишают сознания, что она – большая и самая главная. Отец совсем не понимал этого, он только хотел прогнать ее страхи.
Портрет матери всегда стоял у ее кровати, но образ ее был смутным. Светловолосая женщина в летнем платье смеется, освещенная солнцем, сидя на лугу среди цветущей лаванды. Лицо незнакомки, которая и не знала о ее, Ви, существовании. И Ви о ней ничего не знала.
Более ярким был образ мачехи, но Ви старалась не вспоминать о ней. Гневное смуглое лицо, резкие движения, пронзительный голос. Когда Ви снились страшные сны, она видела себя в джунглях среди диких зверей, которые хотят ее сожрать, и у каждого зверя – лицо мачехи. Она просыпалась в слезах и чувствовала, что сны рождены явью, а страх исходил от этой странной женщины, которая накидывалась на нее с пронзительными воплями. Правда, папа любил Ви, но она не чувствовала себя в безопасности.
– Ну, как вы тут, девочки? – на пороге комнаты стояла Френсис Мэрфи. – Все в порядке?
– Да, – ответила Ви, не взглянув на нее. Мартина промолчала. Она играла в сражение: медвежонок-панда боролся с тигренком; побеждал панда, потому что он был ее любимцем. Мартина подбадривала бойцов звонкими выкриками. Вдруг она потеряла интерес к игре и, уронив зверюшек на пол, о чем-то задумалась, глядя прямо перед собой. Ви незаметно подтолкнула панду ногой под свою кровать.
Френсис вошла в комнату Армана, где он продолжал раскладывать вещи.
– Могу я чем-нибудь помочь?
– Спасибо, нет, – сказал Арман и поглядел на хозяйку. Волосы ее были приглажены, он почувствовал мрачный аромат гардении – она надушилась дешевыми духами.
Нет, ему не хотелось, чтобы женщина наблюдала, как он раскладывает свои вещи, – в этом было бы что-то интимное. Он повернулся к ней и приветливо сказал: – Вы слишком добры. У вас и без того много дел. Я сейчас закончу, а потом разрешите мне принести в вашу гостиную бутылочку вина, и мы выпьем за ваше здоровье и благополучие вашего дома.
Она кивнула, просияв от удовольствия, и вышла из комнаты, «Наверное, выльет на себя еще полфлакона духов», – подумал он язвительно. Посмотрев на себя в зеркало, Арман заметил, как вытерся воротничок его лучшей рубашки. Если положение станет совсем скверным, ему придется подумать о возобновлении своих старых довоенных контрактов двенадцатилетней давности. Нелегко будет найти их, и даже здесь, в Америке, это опасно. Смертельный риск. Лучше начать новый путь наверх снизу, не открывая никому правды о себе, а потом уже воспользоваться сокровищами «из гробницы» и снова прославиться. Но это займет много времени, а деньги необходимы сейчас. Нужно нанять женщину для присмотра за детьми – английскую няню или французскую гувернантку. Но пока сойдет и миссис Мэрфи. Он похвалил себя за то, что припас бутылку шампанского.
Арман закрыл чемодан, велел детям не шуметь и спустился по лестнице, держа бутылку за горлышко.
Мартина не могла найти своего панду и уже неистовствовала. Ви лежала на кровати и притворялась, что читает.
– Панда! – заревела Мартина. Ви не подняла головы. – Это ты его спрятала! Злюка! Дрянь!
– Не смей обзываться. Замолчи.
– Сама заткнись!
Ви встала с кровати и подошла к сестре. – Панда тебе нужен? Плакса, нюня!
– Я не плакса!
– Плакса, плакса! – дразнила Ви. – Плакса-вакса!
Мартина подскочила к сестре и вцепилась ей в волосы.
– Перестань! – вскричала Ви, ударяя ее по щеке. – Вот паршивка!
Мартина укусила предплечье Ви, крепко сомкнув зубы. Ви колотила ее по голове, но она не разжимала зубов. Ви почувствовала, что сейчас заплачет от боли. Глаза Мартины блестели, лицо покраснело; не обращая внимания на удары, она кусала все сильнее.
– Перестань! – взмолилась Ви, не в силах терпеть боль. К ее глазам подступили слезы. – Пожалуйста, перестань. Больно!
Мартина как будто не слышала.
– Я отдам твоего панду. Перестань!
Мартина отскочила от сестры; на руке Ви капельки крови обозначили глубокие следы укуса.
– Панду! – потребовала Мартина.
Ви вытащила игрушку из-под своей кровати. Щеки ее горели от стыда, но она продолжала плакать. Слезы были унижением, она плакала очень редко. Мартина сразу схватилась за игрушку, но Ви не отпускала ногу медвежонка.
– Это мое! – завопила Мартина.
– Ах, ты любишь своего панду! Он такой миленький! – дразнила Ви. Она изо всех сил дернула медвежонка за переднюю лапу. Сейчас Ви ненавидела четырехлетнюю Мартину, которая видела слезы ее унижения.
Мартина дернула к себе игрушку за заднюю ногу. Нога оторвалась, девочка упала на пол. Из туловища панды высыпались опилки, Ви бросила на пол пустую тряпку, Мартина с ужасом уставилась на испорченную игрушку и с пронзительным криком выбежала из комнаты. Ви побежала за ней; на площадке лестницы они столкнулись, опрокинув керамическую раковину, и обе упали на пол среди кучи белых осколков.
На шум прибежали взрослые. Арман поднял и осмотрел девочек. Они выглядели испуганными, но не плакали, и порезов не было видно ни у той, ни у другой.
Арман укоризненно посмотрел на Ви, но выражение ее лица его обескуражило: она была очень довольна и смотрела на него, как заговорщица, с веселыми огоньками в глазах. Услышав жалобные вопли Френсис Мэрфи, Арман понял и улыбнулся дочери как соучастник. Безобразная громадина – белая раковина – больше не будет наводить на них уныния! Дом стал для отца и дочери более сносным, уродство кое в чем потерпело поражение. Ви стояла среди руин словно маленькая королева. «Как она похожа на меня, – подумал Арман, – гордая и храбрая перед лицом рушащегося мира».
ЧАСТЬ II
Франция
1
1921–1931
Арман с детства знал, что станет парфюмером. С тринадцати лет он был уверен в своем будущем. Часами, не сводя глаз, он наблюдал за работой отца, вдыхая ароматы, которые должны были слиться в окончательную композицию. Больше всего на свете ему хотелось экспериментировать, но материалы для опытов были и редки, и дороги. Арман выпрашивал у матери фиксаторы и собирал полевые цветы, раскладывал лепестки на стекле и заливал их растопленным салом. Цветочное масло впитывалось в жир, и в результате получалась душистая помада. Чтобы получить эссенцию, нужны были знания и навыки.
Морис, отец Армана, растроганно наблюдал за детскими попытками овладеть «enfleurage» – древним искусством извлечения цветочных масел. Время от времени он давал Арману уроки истории парфюмерного искусства, и ребенок жадно внимал ему, но особенно счастлив он был, изредка получая в подарок бутылочку фиксатора или цветочной эссенции. Арман экспериментировал с ними, дополняя их корицей, мятой, лимонной цедрой. Он мечтал достичь гармонии ароматов, подобной той, которой Моцарт достиг в музыке. Мечты эти роились в его воображении с раннего детства и оформились окончательно в 1921 году, когда были запущены в производство духи «Шанель № 5».
Эти прославившиеся, всемирно известные духи произвели сенсацию с самого момента своего появления. Золотистая жидкость в простом флаконе манила, словно магический эликсир. Магия простой цифры ее названия рождала в подсознании ощущение чуда. Но суть была в том, что в этих духах был достигнут небывалый эффект длительности сохранения аромата. До 1921 года женщинам, да и мужчинам приходилось в начале вечера чуть ли не обливать себя духами, чтобы в конце вечера на коже сохранился хотя бы слабый аромат. Формула новых духов Шанель включала альдегиды – летучие органические вещества. Соединяясь с другими ингредиентами аромата, они обеспечивали его стойкость, и теперь достаточно было нанести на кожу всего лишь каплю духов, чтобы аромат держался несколько часов. Кроме того, «Шанель № 5» были первыми духами, воплотившими начало нового пути парфюмерии, – чисто цветочные запахи отошли в прошлое. Раньше женщина должна была пахнуть цветком – розой, вербеной или гелиотропом, варьировались только цветочные запахи. Теперь потребительница духов получила в дар нечто магическое, неуловимое. Формула нового аромата включала неопределимый загадочный эффект желанности и чуда.
Формула была создана в Грасе – древнем центре французской и мировой парфюмерии. Заказчица духов Габриэль Шанель, Коко Шанель, знаменитая Мадемуазель – создательница строгой моды. Простоту одежды в ее творениях подчеркивали длинные нитки жемчуга, изящные шляпки колоколом и, по новому замыслу Мадемуазель, – изысканные духи. Химики Граса вручили ей пять бутылочек-образцов. Проконсультировавшись с Морисом Жолонэй, она выбрала одну из них, которая и стала «Шанель № 5».
Морис работал у Герлена, когда Мадемуазель обратила на него внимание: – Вы что, цыган? – спросила она, бесцеремонно разглядывая красивого статного мужчину с пышной взлохмаченной шевелюрой и длинными усами, одетого с аристократической небрежностью. Он слегка покраснел. – Ну, ладно, беру вас грумом на свою конюшню, – милостиво заявила она. Это не было неожиданным решением: Мадемуазель высмотрела Мориса «на конюшне» Герлена, собрала о нем сведения и решила переманить к себе. А уж если Мадемуазель чего-нибудь хотела, она этого всегда добивалась.
Жолонэй был находкой. Из семьи, которая занималась парфюмерией столетиями, начиная с царствования Карла VII, при котором, то есть в XV веке, они стали парфюмерами. При Людовике XIV они снабжали парфюмерными товарами королевский двор. Все это узнала миниатюрная королева современной моды, восхитив Мориса своей эрудицией.
– А Клод, ваш прадед, поставлял свои изделия Наполеону и Жозефине, – рассказывала она польщенному Морису историю его собственной семьи. Она победоносно улыбнулась. – Ну, а что было дальше, вы расскажете мне сами. «После Клода – потоп», не так ли? Слава «золотых носов» Жолонэй заглохла.
Морис подергал себя за ус. – Клод первый из моих предков построил парфюмерную фабрику с магазином. И погиб, находясь там во время пожара; дом обратился в пепел. Говорят, что поджог организовал главный конкурент Жолонэй Ги Монтальмон. – Морис пожал плечами. – Кто знает… Так или иначе, в двух поколениях «золотой нос Жолонэй» не возродился, пока не вернулся к профессии парфюмера мой отец…
– Который стал главным химиком у Герлена, – закончила Шанель. – А вы были его учеником, не так ли?
– Да, мадам.
– Я – Мадемуазель, – резко поправила она его. – Мадемуазель Франции. Только так ко мне обращаются, Морис. Я буду платить вам вдвое больше, чем фирма «Герлен». Вы будете работать на меня. – Это был не приказ – просто информация.
– Ваш прадед работал над созданием цветочных эссенций, дополненных органическими соединениями, которые должны были усилить прочность аромата. Так?
– Именно так, мадам… простите, мадемуазель…
– У вас есть формула?
– Да. Я не уверен, что это первоначальный список, поэтому нужна проверка. Но формула такого соединения у меня имеется.
– Превосходно! Завтра вы начнете работать на меня…
– Но…
Жест маленькой руки в перчатке оборвал его возражения.
– Вам неплохо бы иметь помощника. У вас есть сын?
Он улыбнулся, восхищенный и очарованный деспотическим обращением крошечной повелительницы.
– Ему только тринадцать. Надо подождать пару лет.
– Хорошо. Используете его, когда он будет подготовлен. Адье, Морис.
Она крепко пожала ему руку. – Мы с вами удивим мир, не правда ли? Он у нас волчком завертится! – подмигнула она ему с лихостью парижской девчонки.
Так оно и случилось – не прошло и года, как родились духи «Шанель № 5».
* * *
В 1924 году, когда были созданы оригинальные духи фирмы Шанель «Русская кожа» – с непривычным легким ароматом кожи, Морис позвал сына в свой кабинет, чтобы поговорить о его будущем. Арман вырос высоким красивым парнем с дерзким, немного шалым взглядом – женщины уже заглядывались на него.
– Ты скоро получишь свой диплом бакалавра, – сказал отец, – и начнешь работать вместе со мной у мадемуазель Шанель.
– Хорошо, папа, – послушно ответил Арман, теребя лацкан своей школьной куртки. Работать у отца ему вовсе не хотелось. Больше всего на свете он хотел быть парфюмером и заниматься самостоятельным творчеством, набирая из разных флаконов эссенции, подбирая их, как музыкант подбирает ноты, и соединяя в одном составе, в «аккорде» ароматов, воплотившем подлинную гармонию.
Он знал, что ученичество для него – единственный путь к достижению цели, и все же был недоволен. Он бывал в лаборатории отца на улице Шамброн, 31 и почувствовал, что в своем деле отец не хозяин, а послушный исполнитель, словно старший лакей или дворецкий. Дар, который ощущал в себе Арман, требовал свободной инициативы.
Почувствовав настроение сына, Морис раздраженно сказал:
– Тебе оказана честь. Салон мод мадемуазель Шанель всемирно известен.
– Да, папа, но «золотой нос» у меня, а не у нее.
– Думай, что говоришь! Тысячи таких сопляков, как ты, были бы счастливы, выпади им такая удача.
– Конечно, папа, но у меня талант. Не у тысяч молодых людей, а у одного меня.
– Ты несносный мальчишка! Убирайся, наглец, и научись вести себя прилично!
– Да, папа. – Он послушно вышел из комнаты.
Начав работать у отца, Арман проявил замечательные способности. Морис признавал, что обоняние у сына лучше, чем у него, и главный химик шутливо сравнил «золотой нос» Армана со скрипкой Страдивари – лучшей скрипкой мира.
Работая у отца, Арман поступил на курсы химии в Политехническом училище и окончил их, получив технические знания.
Через полгода он уже принимал участие в совещаниях отца и мадемуазель Шанель. Фирма предложила рынку два новых вида духов: «Рощи на острове» с древесным запахом и «Шанель № 22» – с цветочным.
Мадемуазель обращалась с Арманом фамильярно, посмеиваясь над его победоносной юной мужественностью. Она звала его «мой циветовый котик», «мой хорошенький циветовый котик». Арман знал, что это прозвище в ее устах не оскорбление, а ласка; она произносила его, глядя на Армана пристально и нежно. Но ему все-таки было неловко, что его так называет женщина, по возрасту годящаяся ему в матери. Ведь у циветового кота, или виверры африканской, добывали ценное пахучее вещество, находящееся в мешочке над половыми органами самца. Циветин содержал сильнейший аромат, стимулирующий половое чувство. Однажды в лаборатории, вдохнув его мускусный эротический запах, Арман почувствовал, как у него набухает член.
Но подобное обращение не принижало мадемуазель Шанель в глазах юного красавца до похотливой стареющей женщины. Любовные похождения законодательницы мод были известны всему свету. Как раз в это время она была любовницей герцога Вестминстерского, богатейшего человека Англии. Арман слышал истории об изумрудах, которые любовник посылал ей в подарок в сером бумажном пакете из бакалейной лавчонки, об орхидеях, которыми титулованный влюбленный осыпал ее круглый год, о копченой лососине из Шотландии, доставляемой с курьерами. Шанель была живой легендой, и любовные истории только придавали пряный вкус образу этой обжигающей, как красный перец, женщины – девчонки из парижского предместья, превратившейся в королеву мод Европы и Америки. Для двадцатилетнего Армана ее интимная жизнь казалась чем-то незначительным в сравнении с независимостью и успехом, способностью диктовать свою волю покоренному ею миру. Он надеялся достичь того же, и именно она была для него живым образцом, а не отец – воплощение инертности, исполнитель, довольный положением подчиненного, которое компенсировалось обеспеченной жизнью и чувством безопасности. Дух авантюризма в некоторой степени проявлялся и у матери Армана. Но она не обладала никакими талантами, жила как все, подчиняясь диктату общества среднего класса. Лишь иногда готовила оригинальные блюда и время от времени (Арман обнаружил это случайно) заводила любовников, о чем муж не подозревал или делал вид, что не подозревает.
Морис почувствовал невольное презрение сына и начал обращаться с Арманом строже. Заставая его в минуту рассеянности, он резко замечал: «Нечего витать в облаках! Спустись-ка на землю и работай».
Арман, не слушая попреков, думал о том, что у него иная участь, чем у отца, – он создаст парфюмерию Жолонэй.
По утрам Арман приходил в лабораторию на час раньше отца: ему нравилось проводить это время без надзора, работая самостоятельно. Он шел по бульвару к улице Шамброн и воображал, что идет в собственный салон. Его лицо было таким счастливым, что многие женщины, глядя на него, оборачивались. Он тоже замечал каждую из них, обращая внимание на платье, прическу, чутко улавливая запах тела и духов.
В это осеннее утро 1931 года Арман заметил, что улыбнувшаяся ему девушка одета в слишком тонкое для прохладной погоды манто. «Скоро она наденет шубку», – подумал он, проходя мимо.
Придя в лабораторию в превосходном расположении духа, сняв пальто и надев белый халат, он принялся за работу – нужно было изменить формулу духов, чтобы на той же основе создать туалетную воду. Он почти закончил, когда в его комнату вошел Морис с двумя листочками мягкой бумаги с влажными пятнами и протянул их Арману:
– Скажи, что ты думаешь об этих запахах?
Арман удивился: отец никогда не обращался к нему за советом. Так, может быть, это экзамен? Арман понюхал каждую бумажку, потом снова понюхал первую.
– Запах слишком тяжелый, он будет утомлять, – констатировал он.
Второй запах был более тонким, с восточной нотой, в нем чувствовался отзвук герленовского «Шалимара».
– Здесь нет основы, нет телесности, он словно хилый ребенок с большой головой. А главное, по-моему, он нестойкий…
– Ерунда! – рассердился Морис. – Ты слишком критичен. В отношении первого ты, может быть, и прав, но второй хорош.
– На мой взгляд, оба не годятся, – настаивал Арман.
– Упрямство тебя погубит. Я знаю, что говорю, потому что опираюсь на жизненный опыт и доверяю ему.
– А я доверяю своему обонянию, – возразил Арман.
Отец, выпрямившись во весь рост, хотел снова обрушиться на Армана, но в это время открылась дверь и в комнату быстро вошла Шанель.
– Добрый день, джентльмены! – сказала она по-английски.
Морис склонился и поцеловал ей руку. – Надо что-то сделать с вашими усами, – ласково пошутила она. – Ужасно щекочут. А вы как поживаете, циветовый котик? Почему мрачный, словно туча? ну, я к вам на минутку. Принесите пробные флаконы, приготовленные для меня.
Морис вышел и принес три флакона: в двух были ароматы, которые он давал нюхать Арману, а в третьем главенствовала зеленая нота.
– Неплохо, – сказала она, понюхав, – но для меня этот аромат слишком свежий и молодой, он хорош для девушек, а не для женщин. Поработайте над ним.
– Хорошо, мадемуазель.
– А этот запах слишком тяжел, окутывает, словно бархатное покрывало, – сказала она, понюхав третий флакон. – Нет, подождите. Сейчас запах был, и вот я его уже не чувствую. В нем нет стойкости, это мимолетное впечатление. Он исчезает, словно дымовая надпись, вычерчиваемая в воздухе самолетом. Воздушная реклама.
– Мы постараемся сделать так, как вы хотите, мадемуазель…
Арману неприятно было видеть провал отца и слышать униженные нотки в его голосе.
– Да, постарайтесь. Я хочу что-то такое же свежее, как первое, но более серьезное. Для современной, независимой женщины – откровенное, искреннее и вместе с тем властное! Королева, скачущая верхом…
– Как это поэтично! – восхитился Морис.
– А название – «Воздух Шотландии», – ввернул Арман, знавший, что Шанель любит верховую охоту в Шотландии.
– Превосходно! Ай да мальчик! Ах, будь вы постарше и побогаче… – мечтательно сказала Шанель. – До свидания, джентльмены, – через полминуты стук каблучков раздавался уже за дверью.
– Куда это ты? – мрачно сказал Морис, увидев, что Арман убирает материалы со своего лабораторного столика. – Будем работать ночью!
– Нет, отец. Лучше начать утром на свежую голову.
– Ты сделаешь так, как я велел!
– Нет, – твердо сказал Арман. Приказы отца ничего больше не значили для сына. Арман решил, что время подчинения для него миновало, и гневные возгласы Мориса воспринимал не как львиный рык, а как жалобное блеяние козленка.
– Ты работаешь на меня, и ты мне подчиняешься! – кричал отец, яростно и растерянно глядя на Армана. Тот снял белый халат и клеенчатый передник.
– Ошибаешься, я больше на тебя не работаю. Я ухожу и завтра не вернусь. Я ухожу совсем и буду работать самостоятельно.
– Ты сошел с ума!
– Нет, я давно это обдумал. А ты упустил свой шанс, забыв, что «золотой нос Жолонэй» приносит богатство только тому, кто работает на себя. Почему ты не открыл собственный салон?
Лицо Мориса стало мертвенно белым. – Ребенок. Безумец. Ты еще ученик, подмастерье, а думаешь, что знаешь все на свете.
– Что знаю, то знаю. Плоды дает только свободное творчество, а не подневольный труд. У меня есть дар, особый дар, как у алхимика, и я могу преображать парфюмерные эссенции в золото аромата.
Морис дрожал от гнева. – А кто будет платить за твою «алхимию»? Кто будет субсидировать твои безумные замыслы? От меня ты не получишь и медного су, так и знай! Пойдешь плакаться мамочке? И ей не позволю. Никогда, ничего ты от меня не получишь. Ты разбил мои надежды, я отрекаюсь от тебя!
– А я и не приму от тебя ничего, – яростно выдохнул Арман. – И добьюсь своего, вот увидишь, и ты придешь наниматься на работу ко мне.
Тут Арман понял, что его занесло, он зашел слишком далеко и надо задобрить Мориса – ведь отец может обратить против него Шанель, и она его раздавит. Властная женщина привыкла укрощать «лошадок своей конюшни», если они проявляли строптивость. Арман помолчал несколько минут, чтобы ослабить накал ссоры. Мориса еще била дрожь.
– Папа…
– Нет! Я тебе больше не отец. Решил уйти, так уходи. И найди себе квартиру. В моем доме ты больше не жилец.
– Хорошо, как хочешь. – Арман помедлил, думая, как добиться примирения или по крайней мере уступки со стороны отца. – Я не хотел оскорбить твои чувства. Я люблю и тебя и маму. Но пойми, я должен реализовать себя, а то упущу время, и уже ничего не смогу. Если мне не удастся, то я смирюсь, но я должен попытаться! Если же я добьюсь успеха, то прославлю имя Жолонэй!
– Арман, – сказал отец уже более мягким тоном, – ты ничего не понимаешь в делах. У тебя исключительные способности, и выше моих собственных, я признаю это. Но ты хочешь начать свою битву в Париже – столице мировой моды, средоточии богатства и власти. Молодой человек не может здесь пробиться без денег и покровительства.
– Я должен попытаться!
Морис отвернулся от сына и сказал отрывисто:
– Ну что ж, попытайся… – В голосе его уже не было гнева.
Арман снял небольшое помещение на Монмартре, между Сакре-Кёр и площадью Пигаль. Квартал был оживленный и густонаселенный, но, как он вскоре обнаружил, не подходящий для его целей. Там жили бородатые художники в беретах, певички и девушки из мюзик-холла, на улицах торговцы фруктами и зеленью толкали свои тележки мимо выстроившихся в ряд у стены проституток в черных чулках, – одним словом, это был Монмартр. Здесь находил сюжеты своих картин Тулуз-Лотрек, эти живописные улочки рисовал Утрилло, но для юноши, который стремился покорить Париж и добиться успеха и славы в области бизнеса, Монмартр подходил не более, чем кладбище Пер-Лашез.
Поняв свою ошибку, Арман немедленно отказался от квартиры, потеряв двухмесячный аванс, – хозяйка тем не менее была в ярости. Он быстро нашел унылое и холодное помещение на бульваре Хаусана, на небольшом расстоянии от Вандомской площади и улицы Шамброн. В ноябре у него уже почти не было денег. Утром он пил кофе с хлебцем в соседнем маленьком кафе при табачной лавочке, иногда позволяя себе такую роскошь, как рогалик или бриошь. Днем он съедал – дома или на улице, во время прогулки, – бутерброд с кусочком сыра или дешевой колбасы, а иногда просто кусок хлеба и яблоко.
Настали холода, и в его комнате было холоднее, чем на улице. Но Арману было всего двадцать четыре года, он был жизнерадостен и полон надежд. На парижских улицах его бодрил дух печеных каштанов, потрескивавших на уличных жаровнях, запах свежей типографской краски утренних газет, которые совали прохожим мальчишки-газетчики, дым сигарет «Голуаз», которые с наслаждением курили мужчины, запах из баночек гуталина у ног мальчишки-чистильщика, аромат духов от пушистых шубок женщин. Иногда он заговаривал с женщинами, иногда знакомился. Владелец кафе при табачной лавочке предложил ему работу официанта. В кафе было всего четыре столика. Арман подавал, мыл тарелки, чистил подносы и даже мыл полы. Чаевых практически не было, но он получал еду и даже стакан вина. Заработка едва хватало на жизнь, и он устроился на вторую работу – с шести утра разносил по всему Парижу посылки, а в полдень появлялся в кафе, где начинался его второй, десятичасовой рабочий день. Накануне Рождества он падал с ног от усталости и был совершенно подавлен мыслью о том, что впервые в жизни проведет Рождество в одиночестве. Праздничная атмосфера проникла даже в маленькое кафе, и обычно прижимистые покупатели заказывали лучшие сорта коньяка.
Неся на подносе бутылку «Арманьяка», Арман, не веря своим ушам, услышал знакомый голос: – Да неужто это ты, Жолонэй!
За столиком у окна ему улыбалось знакомое лицо – круглое, жизнерадостное, с ямочками на щеках, со вздернутым носом над тонкими усами. Это был одноклассник Армана, известный в школе под прозвищем Патто – херувима художника Возрождения. Отец его был столяром-краснодеревщиком и после школы сын избрал профессию отца.
– Пьер Дю Пре! – воскликнул Арман, быстро поставил заказ и кинулся обнять приятеля.
Патто хлопнул его по спине, поцеловал в обе щеки, но потом отстранил и с искренним огорчением воскликнул: – Да что это с тобой, старина! Как ты плохо выглядишь! Это ты-то – жемчужина нашего лицея, наш гений, сразу поднятый на щит императрицей Шанель!
Арман снова обнял Пьера и счастливо засмеялся. Он понял, что не смеялся и даже не улыбался уже много недель. Сев рядом с Пьером Дю Пре, Арман рассказал ему свою историю. Он забыл об усталости и, снова воодушевленный своим замыслом, уверял Пьера, что, решившись уйти от Шанель, непременно создаст собственное дело.
– Браво! – приветствовал его Пьер, когда он закончил свой рассказ. – Словно Феникс, рождается новый Шанель! Моложе, повыше ростом и другого пола, лишенный преимущества превращать своих любовников в спонсоров.
– Не надо злословить! – прервал его Арман. – Мадемуазель Шанель гениальна!
– Ладно, ладно, – улыбнулся Пьер. – Защищаешь честь женщины. Но ты тоже гений, не правда ли? Почему же герцогиня Вестминстерская тебе не дарит яхту и парфюмерный салон?
– Помоги мне найти хоть какую-нибудь герцогиню, Пьер, – засмеялся Арман. – Я ее ищу, а она от меня прячется. – Арман улыбнулся, радостно принимая добродушное подшучивание Пьера.
Когда хозяин кафе призвал Армана к работе, Пьер удержал его за рукав. – Ты должен мне обещать, – сказал он настойчиво, – что проведешь Рождество со мной. Мои родители будут рады. Они всегда ставили тебя мне в пример, как воплощение Республики – ее таланта, отваги и энергии. Мне приходилось вступать с ними в спор, доказывая, что ты все-таки не Жанна д'Арк.
Арман снова весело засмеялся и пообещал.
Стол, за которым среди множества блюд царил золотистый гусь, начиненный каштанами, выглядел так празднично, что на глаза Армана навернулись слезы. Впервые после разрыва с отцом он сидел за семейной трапезой. Мадам Дю Пре наполняла его тарелку, мосье Дю Пре подливал в бокал вино «Ла Таш». Гранатового цвета, густое и пряное, оно оставляло на небе привкус мускуса.
– Если я сумею сделать такой же чувственный и гармоничный аромат, как у этого вина, мир упадет предо мной на колени.
– Это будет прелестное зрелище, – смеясь, сказала мадам Дю Пре, – но мечтать об этом на Рождество – немного кощунственно.
– Извините, – опомнился Арман, но мадам Дю Пре ласково улыбнулась и погладила его руку.
– Ты непременно сделаешь такие духи, а я выпью за твое здоровье, – пошутил немного подвыпивший Пьер.
Они весело продолжали праздник. Кроме Армана за столом сидели сестра Пьера, Клер, с мужем и двумя прелестными детьми, эксцентричная старая тетка со слуховым рожком в ухе и сияющими сапфирами на шее, джентльмен, ничего не говоривший, но все время улыбавшийся, и пожилой холостяк, которого все называли Философом, потому что он постоянно цитировал Вольтера, Канта и Гегеля.
Когда обед закончился, мать Пьера зажгла свечи, дети получили подарки и родители отвели их спать, а взрослые отправились в церковь к рождественской мессе. Прихожане пели хором рождественские гимны. Группа девочек в белых платьях обошла боковой неф храма, зажигая свечи у игрушечного изображения младенца Христа в яслях и волхвов вокруг него. Потом они запели гимн, который подхватили прихожане. Последние слова вызвали слезы на глазах Армана:
Родилось дивное дитя…
Играй свирель, звени, волынка,
Как он прекрасен, как он мил…
Родился Иисус…
Играй свирель, звени, веселая волынка,
Мессия маленький рожден…
Арман почувствовал, что в его сердце пролился свет чуда…
Месса окончилась, и они торопились по холодной улице поскорее вернуться в натопленный дом, к огню очага и свечей рождественской елки.
